Текст книги "Волчья тень"

Если в твоей жизни случалось событие: выступление, раздача автографов, новая выставка, концерт – всегда можно было рассчитывать на Джилли. Она обязательно придет порадоваться вместе с тобой. И точно так же она неизменно появлялась, когда мир становился слишком жестоким и нужен был друг, которому можно пожаловаться. Но сегодня Джилли лежала за четыре стены отсюда, опутанная проводами и трубками, связавшими ее жизнь с аппаратами жизнеобеспечения и мониторами, а личико рэкхемовской феи превратилось в кошмар Г. Р. Гигера*,[3]3
  Гигер Ганс Рудольф (р. 1940) – швейцарский художник, представитель фантастического реализма, прославившийся своей дизайнерской работой к фильму «Чужой»


[Закрыть] и сегодня ее друзья собрались, чтобы поддержать ее чем сумеют и порадоваться негромко ее возвращению из комы.

Профессор Дейпл, Кристи, его подружка Саския и Алан сидели на кушетке у дальней стены, а рыженькая Холли пристроилась перед ними на кофейном столике и чувствовала себя как дома между пачками старых журналов. Софи, Сью, Изабель и Мэ-ран завладели второй кушеткой, стоявшей у боковой стены. Десмонд и муж Мэран, Сирин, устроились прямо на полу между ними. Касси расположилась на легком стуле из металлических трубок и пластмассы – наверно, одолжила в кафетерии, – а сама Венди устроилась в последнем оставшемся кресле вдвоем с Моной. Кресло с квадратными подушками и обивкой ужасного оливкового цвета. Они по очереди занимали: одна – сиденье, другая – ручку.

Правда, несколько лиц не хватало: Джорди с Таней были еще в Лос-Анджелесе, а муж Касси, Джо… ну, где Джо, никогда никому не было известно – но все равно сборище впечатляло. Да, такой Джилли человек, что у нее много верных друзей. Если б она умерла, на похороны собралось бы полгорода.

Венди зажала рукой рот, хоть и не произнесла последних слов вслух.

«О господи, – подумала она. – Даже думать не смей».

Мона тронула ее за руку:

– Ты в порядке?

Венди кивнула. Ее неловкую попытку объяснить, отчего она вдруг так побледнела, прервало появление в дверях Лу Фучери с Анжелой. Лу благоухал, как горящая сигарета, Анжела источала смесь кардамона и китайских благовоний.

Непривычно было видеть их вместе. Они уже почти двадцать лет как разбежались, и Венди, даже если встречала их вдвоем, никогда не могла представить их парой. После разрыва оба они даже постоянного партнера не заводили, не то чтобы подумать о новом браке, но и уладить того, что у них тогда вышло, не пытались.

«Все из-за работы, – думала Венди. – Оба постоянно имеют дело с бедами и несчастьями, так что на отношения с любимым душевных сил уже не остается». Из-за своей работы они вечно цапались: семейные ссоры по поводу соблюдения буквы закона и того, как поступать с его нарушителями.

Лу был полицейским. С того времени, когда Джилли познакомилась с обходившим трущобы полисменом, не просившим и не бравшим взяток, и, как она говорила, «ее жизнь началась заново», он вырос до лейтенанта. А происходил этот широкоплечий итальянец из старой семьи, выходцы из которой служили когда закону, а когда – семейству Чероне, стоявшему по другую сторону закона, отчего их встречи на семейных торжествах бывали, мягко говоря, натянутыми.

Анжела Марсо работала адвокатом. Она занималась бродягами и сбежавшими из дому детьми. Она держала контору на Грассо-стрит и не брезговала обойти, если не прямо нарушить, закон ради своих подопечных. Венди познакомилась с ней много лет назад, но Анжела до сих пор производила столь же поразительное впечатление, что и тогда. Лицо сердечком, обрамленное кудрявыми темными волосами, и теплые карие глаза. За ее худенькими плечами не было видно крылышек, и она предпочитала арфе и сияющим одеяниям мешковатые штаны и футболки, но уличный люд всерьез считал ее посланницей Божьей, сошедшей на землю, чтобы помочь им. И на вид она была прямо боттичеллиевский ангел, переодетый по современной моде.

Едва поздоровавшись, Анжела первым делом спросила:

– Она больше не приходила в себя?

Софи покачала головой:

– Но из комы вышла. Врач сказал, теперь она просто спит.

– После такой травмы ей необходим отдых.

– Джилли и отдых?.. – пробормотала над ухом Венди Мона. – Как-то странно слышать эти два слова вместе.

– Вы не нашли водителя машины? – обратился профессор к Лу.

Все смолкли, ожидая ответа. Лу неловко замялся, и спины Венди коснулось знобкое предчувствие.

«Не говори! – хотелось выкрикнуть ей. – Если у тебя дурные вести, лучше не говори».

Но они должны были узнать. Только так можно совладать со своими страхами. «Чтобы встать лицом к лицу с ночью, нужно узнать, что скрывается в ее тени», – сказал ей кто-то когда-то.

– Дело осложняется, – наконец выговорил Лу. – Вчера вечером диспетчер принял звонок от ее домохозяйки. – Он как-то сразу постарел и обмяк, словно ему не по силам было рассказывать о случившемся. – Кто-то разгромил студию. Не пожалел времени и сил. Картины изрезали в клочья, из шкафов и со стеллажей все вывернули и разбросали по полу. Там словно смерч прошел. Все пропахло скипидаром и растворителями. Но главное, картины…

Он покачал головой. За годы, проведенные на улицах, он всякого, конечно, навидался, но это и его проняло. «Наверное, дело в том, что это личное, – подумала Венди. – Потому что случилось с другом».

– Кто мог так поступить с Джилли? – продолжал Лу. – Кто так ее ненавидит?

Но его последние слова утонули в гуле восклицаний, встревоженных и недоверчивых. Венди покосилась на Изабель. На лице художницы была боль. Им всем нелегко, но Изабель, у которой пять лет назад погибли чуть ли не все картины, лучше других представляла, каким ударом будет для Джилли эта потеря.

– Они ведь связаны, да? – спросила Софи. – Та машина и взлом?

Лу повернулся к ней:

– С чего ты взяла?

– По твоему лицу видно.

– Ты думаешь, кто-то сбил ее нарочно? – проговорила Мэран, высказывая вслух общую мысль.

«Нет, – думала Венди. – Такого просто не может быть. Слишком ужасно».

– Пока мы не установили имя водителя, – отозвался Лу, – ничего нельзя сказать. – Он вздохнул. – Но мне это не нравится. Сначала наезд, теперь студия. Слишком много совпадений, чтобы это было случайностью.

– Ты хочешь сказать, кто-то на самом деле хотел ее убить? – протянула Саския.

Анжела покачала головой:

– Не убить – стереть. И ее, и ее работы… как будто ее никогда и не было.

– Я не верю, – сказал профессор, снимая очки и протирая и без того чистые стекла. Снова надев их, он уставился прямо в суровое лицо Лу.

– Нет, не может быть, – поддержала его Касси. – Ну как такое может быть?

Лу обвел всех усталым взглядом.

– Кто-нибудь знает, были ли у нее враги? – спросил он.

Молчание длилось долго.

– Это же Джилли, – сказала наконец Софи.

– Она за всю жизнь, наверно, никого не обидела, – добавила Мэран.

– Сознательно – наверняка, – согласился Лу.

Кристи кивнул с кушетки:

– И это может означать, что вам следует искать субъекта, питающего страстную ненависть к неиссякаемому веселью.

Его версия вызвала на лицах слабые улыбки, но они вскоре погасли. Друзьям Джилли тяжело было думать, что есть человек, ненавидящий ее настолько, чтобы причинить ей такую боль. Настолько, что готов уничтожить дело ее жизни и намеренно сбить ее машиной.

– Вы поразмыслите, – попросил Лу. – Держите глаза и уши открытыми. Если что-нибудь вспомните, что-нибудь заметите или услышите, звоните мне. В любое время дня и ночи.

7

Однажды давным-давно…

Я открываю глаза и не могу шевельнуться. И не только потому, что левая рука до плеча и правая нога чем-то прижаты. Я и правой руки не чувствую. Вся правая сторона тела онемела и парализована. Чудно как-то. Я чувствую ткань больничной рубашки и простыни, но только с левой стороны. А с правой – ничего. Удается немножко повернуть голову и с трудом левую ногу, а рука хоть и в гипсе, но от нее по всему телу проходит болезненная дрожь.

Я вспоминаю, как в прошлый раз, когда на меня смотрела Софи, я тоже не могла шевельнуться. А теперь понимаю почему. Вспомнила машину и удар.

В комнате рядом со мной никого нет, но за стеной слышны голоса.

Я перевожу взгляд на безвольную руку – правую руку, ту, которой я рисую. Приказываю ей шевельнуться. Я ее даже не чувствую.

Сколько на свете сказок! Помнится, профессор объяснял мне, как необходимо людям пересказывать себя, чтобы преодолеть свои страхи. Мы говорили тогда о том, как связаны сказки с Миром Как Он Есть, со Здесь и Сейчас, в которых нам приходится жить. Мы были втроем: Кристи, профессор и я. Сидели в старомодной гостиной, переоборудованной профессором под кабинет. Людям, никогда не читавшим сказок, говорил профессор, труднее справляться с жизнью, чем тем, кто читал. У них нет того опыта странствий по дремучим лесам, встреч с незнакомцами, которые отвечают на доброту добротой, нет знаний, которые приобретаются в обществе Ослиной Шкуры, Кота в сапогах и Стойкого оловянного солдатика. Я говорю не о прямом нравоучении, а о более тонких уроках. О тех, что просачиваются в подсознание и создают нравственный облик и человеческую структуру. О тех, что учат побеждать и доверять. А может быть, даже любить.

Людям, не получившим этих уроков, приходится пересказывать себя во взрослой жизни.

Может быть, это со мной и происходит. Хоть в детстве я сказки читала без устали и потом всю жизнь перечитывала, но все равно, может быть, и меня надо пересказать. Потому что и в моей жизни чего-то недостает. Я и без Джо это знаю. И всегда знала.

Я Девочка-Луковка, как в той песенке, которую поет Холли Коул. И больше всего я боюсь, что, если снимать слой за слоем, от меня просто ничего не останется. И всем станет ясно, что я такое на самом деле. Сломанная Девочка. Пустышка.

Может быть, сказки наполнят меня.

Так вот.

Однажды давным-давно…

Я снова пробую шевельнуть правой рукой.

Я не представляю себе жизни, в которой не смогу рисовать и писать красками.

Однажды давным-давно…

Я попала в сказку, где девочку сбила машина, и она лежит в реанимации, ожидая смерти. Или, в самом крайнем случае, жизни, в которой не будет ничего привычного, все навсегда изменится.

Не уверена, что мне хочется знать, чем закончится эта сказка.

Однажды давным-давно…

Рэйлин

Тисон, лето 1969-го

Рози Миллер была у меня вроде как лучшая подруга, вот я и держалась за нее. То есть с ней и в беду влипнешь, но она же и выкарабкаться поможет, и ничего тут не поделаешь. Она гуляет по-настоящему и не из самых толковых в нашем свинарнике, зато у нее душа есть. По крайней мере, за меня она всегда заступалась.

Как на той вечеринке, что мы затеяли на задворках у Сазерлендов. Мы тогда еще школу не окончили и собрались всей компанией от пятнадцати до двадцати. Я всегда была маленькой, но, где надо, очень даже большой, а что до Рози, ну найдите в словаре слово «статная» и узнаете, как она выглядела.

Мальчишки за нами бегали, но я никогда не выставлялась, как она. В те времена старший братец Дэл шкуру с меня спустил бы, если бы прослышал, что я водилась не с тем, с кем надо. Он вечно твердил, что мне надо себя беречь для правильного парня, и мы оба знали, кто такой этот «правильный». Парни, с которыми я встречалась, не возражали. Я руками хорошо работала, и Рози всегда была к услугам моих ухажеров, если ее скисал, а они у нее быстро скисали.

Рози была такой с тех самых пор, как мы вступили в пубертатный возраст. «Девушке в жизни нужны три вещи, – втолковывала она мне, – мужчины, деньги и веселье. Подумай об этом, Рэйлин, – сказала она мне в тот год, когда мы могли бы поступить в колледж, если б у нас были подходящие отметки, желание или деньги. – Без мужчин какое веселье, и без зелени повеселиться будет не на что, верно? Ну, скажем, я фигуристая, могу в любую минуту подхватить парнишку с задворок, пьяного в дым и мечтающего попрыгать под музыку. Но если хочешь красивой жизни – чтоб духи, камешки, настоящие вечерние платья, – ищи старого кобеля с толстым кошельком. Простейшая экономика, поняла?»

Но тогда мы еще встречались со старшеклассниками и ребятами, которых вышибли из школы. На богатство мы смотрели по телевизору, а в нашей части Тисона богатые не водились, так что капризничать не приходилось. Мы были «белая шваль» – коротко и ясно. Хочу сказать, мы-то не считали себя белой швалью, но от этого ничего не менялось.

Понимаете, мы жили не только не на той стороне шоссе, на какой надо, но еще и за Шатаем, за Стоксвилем – некоторые олухи до сих пор называют его Ниггертауном, – в том глухом конце Тисона, который городские жители прозвали Козлиным Раем. Наши картонные халупы запросто могли рухнуть от ветерка посильнее, если бы не сгорели раньше от случайного окурка, а вместо водопровода были колонки с ручным насосом, и удобства на заднем дворе. Телефоны у нас были, и свет тоже, когда его не отключали за неуплату, а вот канализация и водопровод кончались за три квартала от нас.

Спрашиваете: зачем же мы там жили? А с чего вы взяли, что у нас был выбор?

В общем, в ту ночь со мной был Ленни Уилсон, довольно приятный паренек, если забыть о прыщах на лбу. Он свою блондинистую шевелюру зачесывал назад, будто гордился этими прыщами, но одевался круто и забавный был. Меня так он точно смешил. Из школы его выставили, но в нашей компании если кого еще не выставили, того собирались, и хотя лет ему было к двадцати, но для взрослого он был ничего. Обходился ручками, словно это было все, что ему надо, и на большем никогда не настаивал.

Нас в тот вечер собралось восемь или девять ребят. Поставили три пикапа кругом, так что вышло славно и уютно, а посередке горел костерок, плевался искрами – Ленни сказал, мол, козлиный фейерверк. Пива хватало, и по радио гоняли клевые песенки. Было еще рано, так что в основном народ просто танцевал, обнимался понемножку или валялся на тюфяках в кузове, любуясь на звезды.

Музыка играла громко, и потому, верно, мы не слышали, как через поле подкатил четвертый пикап, пока его выхлопная труба не задымила нам прямо в задницы. А тогда уже поздно было что-либо делать, кроме как трястись да стучать зубами.

Их в кабину трое набилось. Рассел Гендерсон, Бобби Маршалл и Юджин Вебб. Все одним миром мазаны: прилизанные черные волосики, тощие, как хорьки, и такие сволочи, каких только можно представить, а если вы вроде меня, то представить можете многое. Из парней, кто с нами был, никому и в аду не встретиться с такой крутизной. Бьюсь об заклад, даже Дэл с ними один на один толковать не взялся бы.

– Нам не хватает девчонок для вечеринки, – ухмыльнулся Рассел. Он осматривал нас, одну за другой, и его наглые глазки остановились на мне. – Видишь, Юджин, я же говорил, здесь найдется свежее мясцо.

Мы с Рози, когда они подкатили, сидели в кузове, свесив ноги. К этому времени я тряслась так, что думала, штаны намочу, но Рози как ни в чем не бывало спрыгнула и прислонилась к борту грузовичка, руки в карманы.

– Уверены, что не зря затеяли эту игру? – спрашивает она Рассела.

– А ты не встревай, – отвечает он. – Я еще не забыл, как мы с тобой в тот раз позабавились. Не часто встречаешь девчонок, которые трахаются во все дырки и еще добавки просят.

Рози ему улыбается.

– Болтай, болтай, – говорит.

Он тянет руку ко мне, и тут, я моргнуть не успела, она уже стоит перед ним и руку вынула из кармана, а в руке у нее нож, лезвие выскочило со щелчком. Прямо чудо, только не добрым волшебником наколдованное. Все оторопели, а больше всех – Рассел. Рози воткнула нож прямо ему в кишки и еще надавила. К тому времени как он повалился на колени, а двое других зашевелились, ножик снова был у нее в руке и она поводила им от одного к другому, разбрызгивая красные капли.

Такой Рози я до той ночи не видала. Разговор у нее всегда был крутой, но мне и в голову не приходило, что сама она может быть еще круче своих словечек. А эти парни, пожалуй, знали. Тому, которому кишки выпустили, было уже не до драки, точно. Бобби с Юджином подхватили его под руки.

– Это еще не конец, – бросил ей Юджин, утаскивая Рассела.

– Ясно, не конец, – огрызнулась она. – Ты что думаешь, черт возьми? Я намереваюсь отправиться туда, где вы, поганцы, живете, и подпалить ваши халупы. Послушаю, как будут визжать ваши мамочки, когда их припечет. Ты ведь это имел в виду, когда сказал, что еще не конец?

Юджин выпустил руку Рассела и бросился к ней, но остановился, когда клинок перестал плясать и нацелился на него, а на клинке еще не просохла кровь Рассела.

– Кто поумнее, тот умеет вовремя остановиться, – говорит Рози, – но ты-то у нас просто большой тупой хрен, верно? Так послушай, я тебе расскажу, что сейчас будет, Юджин. Если ты сию секунду не развернешься и не уволочешь отсюда свою задницу, я приспособлю твои яйца на серьги.

Не знаю уж, что больше задело Юджина: что перед ним девчонка или что остальные все это видят. Зато точно знаю, что он струсил. Боялся Рози и ее ножа, больше боялся умереть, чем потерять лицо.

– Хрен с тобой, – сказал он. – Хрен с вами со всеми.

Он развернулся, снова подхватил Рассела под руку и помог Бобби затащить его в кабину. А Рози тем временем обошла грузовичок, в котором мы сидели, и вытащила из кабины охотничье ружье, которое держала за сиденьем. Когда Юджин и Бобби тоже забрались в кабину своего пикапа, она уже стояла с ружьем в руках, глядела на них и ждала.

Вот вам Рози. Я говорила, она не слишком умная, зато соображает быстро. Она сообразила, что у парней в машине наверняка есть обрез, и оказалась не только храбрее их, но и быстрее. Их пикап рванул с места так, что гравий из-под колес брызнул. Не хотела бы я оказаться на месте Рассела: зажимать свои кишки, пока машина, подпрыгивая и переваливаясь, мчится через поле.

– Никогда нельзя пятиться, – сказала мне Рози, забрасывая ружье в кузов. – Стоит чуть попятиться, и тебя затопчут. Это не только сегодня – всегда так, можешь мне поверить, Рэйлин.

Я ничего не сказала, только кивнула. Я это и без нее знала. Всю жизнь, кажется, только и делала, что пятилась, и никогда это не помогало. Только хуже становилось, а лучше – нисколечки. Вроде как тот, кто над тобой стоит, каждый раз выдумывает новую подлость, словно подначивает тебя ударить в ответ, а сам знает, что ты никогда не посмеешь дать сдачи.

Рози хорошенько вытерла нож и убрала клинок.

– Где это ты набралась такой храбрости? – спрашиваю я.

Рози рассмеялась:

– Черт возьми, Рэйлин, у меня же четверо братцев – на одного больше, чем у тебя. Когда мы с ними не деремся, они показывают мне, как драться с теми, кто вздумает меня обидеть. Разве Дэл и младшие ничему тебя не учили?

«Слишком многому он меня научил», – подумалось мне.

– Ничему такому, чему стоит учиться, – ответила я вслух. – Только не Дэл. Сказать по правде, и Роби, и Джимми, и я – мы все его боимся.

Рози покачала головой:

– Так не пойдет.

Покрутила в руке свой ножичек и протянула мне.

– Вот, – говорит, – пора тебе кое-чему научиться. Чтоб могла за себя постоять.

Как те парни прикатили, вечеринка, можно сказать, свернулась. Рози-то готова была продолжать, но у остальных настроение пропало. Ленни подвез нас с Рози к дому, но высадил за полмили, потому что Рози сказала, нам еще надо поговорить. Мы посмотрели вслед Ленни, пока задние фары его машины не скрылись, а потом Рози взялась объяснять, как обращаться с моим новым ножиком-выкидушкой.

– Научись открывать его быстро, – говорила она. – Бывает, больше ничего и не понадобится. Если нож у тебя наготове прежде, чем парень успеет сообразить, что к чему, то скорей всего бить уже не придется.

Я кивала. Я понятия не имела, сумею ли порезать кого-нибудь так же ловко, как подружка, но чувствовать в руке рукоятку было приятно.

– Если придется все-таки ударить, – продолжала она, – держи клинок лезвием кверху и бей снизу верх. Хочется бить сверху, но так ты скорее всего наткнешься на ребро, только и всего. А снизу клинок проходит сквозь все мягкие ткани живота. И не забывай точить милашку, слышишь? Я достану тебе брусок и научу. Ни на кого не полагайся, только на себя.

Так мы и разговаривали: Рози поучала – такой серьезной я ее еще не видела, – а я кивала и слушала и все впитывала.

– Стрелять умеешь? – спросила она, покончив с ножами.

Я помотала головой.

– Ладно, и этому научу. Если понадобится выйти ночью одной, пистоль тебе лучшая компания. Понимаешь, все эти крутые, они не ждут, что хорошенькая девчонка сумеет постоять за себя и окажется такой же крутой, как они. И даже круче. Но если они увидят, что ты умеешь пользоваться тем, что у тебя в руках, и не побоишься это сделать, тогда никто тебя не обидит. – Она ухмыльнулась. – Если тебе самой не захочется грубой игры.

– Ты и раньше бывала с теми ребятами, – услышала я собственный голос. – С Расселом и Юджином…

– Ну да. – В темноте мне лицо ее не было видно но голос звучал так жестко, как, наверно, и у тех крутых. – Мы старые знакомые. Беда в том, что они никак не научатся понимать разницу между шуткой и болью.

Ну так вот, той ночью Дэл пришел ко мне в спальню, как делал три-четыре раза в неделю с тех пор, как сбежала моя сестричка и ему потребовалась новая девочка, а я ждала его с подарком от Рози в руках. Я понимала, что не смогу так сразу убить его – наверное, грех убивать собственного брата, что бы он с тобой ни делал, – но собиралась проучить его хорошенько.

Придя домой, я глотнула папашиного крепкого, чтоб вроде как набраться храбрости. Собственной-то в те времена во мне было маловато. Но в ту ночь я была на взводе. Старик с мамашей куда-то умотали, и не спрашивайте меня куда. Но я знала: значит, Дэл, как придет домой, прямиком шмыгнет ко мне в постель. Джимми с Роби спали в соседней комнате, только они бы и не пикнули. Я могла визжать, как кошка на вертеле, все равно они не вышли бы – так боялись Дэла, что им бы в голову не приходило мне помочь. А может, они от моего плача еще и кайф ловили, не знаю. Мы с ними об этом не говорили, да и вообще не часто разговаривали.

Я держала в голове, что сказала мне Рози перед тем, как свернуть к своему дому.

– Если ты попалась, – сказала она, – держись одной мысли: мне что жить, что умереть – все одно. Тогда к тебе не подступятся. Они все одинаковые: наглые и подлые, а внутри – трусы. Но они чуют твой страх, как такса кролика. – Она ухмыльнулась. – И бесстрашие тоже чуют. Если тебе плевать, что с тобой будет, они видят это. Так что держи голову выше, Рэйлин. Гляди им в глаза и помни, как говорили индейцы: «Сегодня хороший день для того, чтобы встретить смерть!»

Вот я и повторяла это про себя, зажав в руке красную рукоятку ножа, а в окно светила луна, и клинок блестел.

Сегодня хороший день, чтобы встретить смерть.

И чтоб мне провалиться, я чувствовала, что так оно и есть. Отчасти я еще оставалась запуганной до бесчувствия маленькой девочкой, но появилось и новое ощущение. Я была в то же время ночной тенью, затаившейся в засаде, подстерегающей чудовище. В засаде, с большим блестящим ножом в руке – разве не здорово?

Дверь открылась без скрипа. Дэл не ленился смазывать петли. Я стояла, прижавшись к стене, и смотрела, как он идет к моей кровати.

– Эй, Рэйлин, – шепнул он. – Проснись и пой, сестричка. Я принес тебе подарочек.

Он возился с молнией, когда я подошла к нему сзади. От него пахло пивом, сигаретами и чем-то еще. Темный, звериный запах.

– В прятки играешь? – пробормотал он, протянув свободную руку, чтобы встряхнуть меня.

Только в постели меня не было. Просто скомканные старые джинсы и рубашка, свернутые так, чтобы было похоже, будто я там сплю.

– Я здесь, Дэл, – сказала я, – и сегодня у меня для тебя подарочек.

Я позволила ему обернуться. Я позволила ему увидеть отражение луны у меня в глазах и блеск лезвия. Говорю вам, я казалась сама себе большой и высокой, как те великаны, которые спускаются с настоящих гор. Мне хотелось воткнуть нож ему в брюхо, как Рози воткнула его в брюхо Расселу, но вся храбрость слетела с меня, когда я увидела его лицо. Никогда не видела его таким бешеным. Я примерзла к месту, словно из подошв моих ковбойских сапожек корни проросли.

Он был пьян, и, пожалуй, только потому я и осталась жива, хотя не сразу поняла, что это в мою пользу. Он просто поднял руку и тыльной стороной ладони ударил меня по лицу. Рассек губу и отшвырнул к окну. Я сползла на пол, а он встал надо мной и расхохотался. Я трусила настолько, что, наверно, немножко напустила в штаны, и сжала рукоятку ножа с такой силой, что костяшки пальцев стали белее лунных пятен на полу.

Дэл хохотал и покачивался. Ему всегда кружило голову удовольствие причинить кому-нибудь боль, а от пива все казалось еще забавнее.

– Посмотрела бы на себя, Рэй, – наконец выговорил он. – Ну и видок. Слушай, может, мне отобрать у тебя этот ножик да загнать его тебе в дырочку? Как тебе мысль?

Он шагнул ближе, и я уже не понимала, что делаю, знала только: надо делать что-то. Я и взмахнула ножом, который Рози наточила как бритву. Попала ему под коленку, нож вспорол джинсы и в мышцу вошел как в масло. Дэл взвыл и повалился, а я отодвинулась, чтоб он не грохнулся на меня.

– Господи! – крикнул он. – Ты меня порезала, Рэй!

Тут в голове у меня что-то щелкнуло, сдвинулось. Он потянулся ко мне, и я резанула снова, прямо ему по ладони. И мне было хорошо. Видеть кровь. Слышать, как он стонет.

– Ты хнычешь, как девчонка, – сказала я ему.

– Я…

Я нагнулась к нему, но так, чтоб он не мог до меня дотянуться.

– Это будет наш маленький секрет, ладно? – сказала я, повторяя слова, которые слышала от него, не знаю сколько раз.

– Я… я тебя вые… убью…

Что верно, то верно. Больно ему было, но он не трусил. Может, был слишком пьян и взбешен. Или слишком туп. Не знаю. Но мне было плевать.

– Очень жаль, что у тебя такие мысли, – сказала я.

Я выпрямилась и пнула его. У моих ковбойских сапожек носок жесткий, и я знала, что бью больно.

Дэл вскрикнул и попятился. Волоча ногу. Баюкая руку, на которой кровь собралась липкой пузырящейся лужицей.

– Потому что теперь мне придется тебя убить, – сказала я, – а мне этого не хочется, потому что, по-моему, это грешно. Как ты думаешь, Дэл? Грешно убивать своего брата? А если да, то я никак не могу решить, это больше или меньше грешно, чем то, что ты делал со мной, своей маленькой сестричкой?

– Ты… врача вызови…

Я покачала головой:

– Никак не могу, Дэл. Не могу я совсем одна идти по темному дому, боюсь.

Я и не знала, как это приятно – вот так стоять над кем-то и думать, что его жизнь и смерть в твоих руках. Если я и вправду изломанное существо, как говорил кто-то из тех сморчков в тюряге, то сломалась я именно тогда. Не в те ночи, когда Дэл шмыгал вокруг меня, а вот тогда. В ту ночь, когда я научилась мучить в ответ.

Могла бы и убить его. Может, и надо было. Но, наверно, к такому я еще была не готова. Ноги у меня начинали дрожать, и я понимала, что надо выбираться оттуда, пока я сама не свалилась. Он снова попытался меня схватить, и я опять его пнула и взмахнула ножом у него перед носом. Он отполз, а я повернулась, подхватила сумку, которую собрала до его прихода, выскочила из спальни и загрохотала сапогами по лестнице, не выпуская из руки измазанный в крови нож.

Я успела выбежать со двора, а потом коленки у меня обмякли, ноги стали как студень, я упала на четвереньки, и меня вырвало прямо в канаву и пивом, и ликером, и той горькой гадостью, которая остается в тебе после выпивки. Представляю, как я выглядела, когда дотащилась до дома Рози и швырнула горсть камешков ей в окно.

– Быстро же ты научилась, черт возьми, – сказала она, выслушав мой рассказ.

Это я в первый раз убежала из дому, как до того – моя сестричка.

Но это было очень давно, лет тридцать назад, а то и больше.

Рассел выжил, и они со своими крутыми дружками шли дальше по кривой дорожке, но нас с Рози больше не задевали. Ах да, они исколошматили Ленни и еще двоих ребят, которые были с нами тогда, и, как я слышала, позабавились с Шерри, но от меня и Рози держались подальше.

И Дэл не умер. Родителям и полиции он наврал, что наткнулся на вора, который влез в окно моей спальни. Не мог же он сказать правду. Если бы он открыл ту банку с червями, дерьма вылезло бы столько, что и он бы весь провонял, а так он остался героем. Ясное дело, Роби и Джимми его поддержали.

Когда полиция нашла меня у Рози и притащила домой, я сказала, что знать ничего не знаю. Стояла в прихожей у Рози, глаз наполовину закрыт, щека вздулась от пощечины Дэла, и твердила, что по чистой случайности выбрала эту самую ночь, чтобы сбежать из дому. Они проглотили это вранье. А что им оставалось? Не могли же они подумать, что тощая девчонка – размер лифчика не в счет – управилась со взрослым крепким парнюгой вроде Дэла.

Дэл на время оставил меня в покое. Но он на меня косился. И мамаша косилась, и Джимми, и Роби. Только старик держался, будто ничего не случилось.

Я до сих пор их всех ненавижу. Дэл – ну, о нем и говорить нечего. Папочку за то, что был тряпкой и не вступился за меня. Мамашу за то, что была на стороне Дэла и во всем обвинила меня, когда я, маленькая испуганная девочка, первый раз с плачем прибежала к ней за утешением. Джимми и Роби… они не в счет. Не думаю, чтобы я их ненавидела. Думаю, я их даже не замечала. Хочу сказать, мы все были жертвами, понимаете? Как до нас – наша сестричка. Думаю, ее я ненавижу больше всех за то, что сбежала. Если б она не смылась, Дэл занимался бы ею, а меня б не трогал. Я точно знаю. Он сам мне сколько раз говорил.