Текст книги "Наследство миссис Лиррипер"

Чарльз Диккенс
НАСЛЕДСТВО МИССИС ЛИРРИПЕР

Глава I
Миссис Лиррипер рассказывает, как она жила, и что переживала

Ах! Приятно бывает, душенька, опуститься в свое кресло, хоть сердце немножко и бьется оттого, что вечно бегаешь то вверх по лестницам, то вниз по лестницам, и почему только все кухонные лестницы винтовые, этому могут найти оправдание одни лишь архитекторы, хоть я и считаю, что они не очень хорошо знают свое дело, да вряд ли когда и знали его, иначе почему у них всюду все одинаково и почему так мало удобств и так много сквозняков, и опять же: штукатурку накладывают слишком толстым слоем, – а я глубоко убеждена, что от этого в домах заводится сырость, – ну а что касается дымовых труб, то их как попало нахлобучивают на крыши (вроде того, как гости – свои шляпы, расходясь после вечеринки), и при этом архитекторы знают не больше меня, если не меньше, какое влияние это окажет на дым, – ведь вся разница большей частью лишь в том, что дым либо забивается тебе в глотку прямой струей, либо извивается, прежде чем в тебя попасть! А насчет этих новомодных металлических труб разного фасона (длинный ряд таких труб торчит на меблированном доме мисс Уозенхем, что вниз по нашей улице, на той стороне), – насчет них можно сказать, что они только закручивают дым всякими затейливыми узорами, но тебе все равно приходится его глотать, а по мне лучше глотать свой дым попросту, без затей, – вкус-то ведь все равно тот же самый, – не говоря уж о том, что ставить на крыше своего дома что-то вроде знаков, по которым можно судить, в каком виде дым проникает к тебе во внутренности, – это чистейшее тщеславие.

Так вот, раз уж я сижу здесь перед вами, душенька, в своем собственном кресле, в своей собственной тихой комнатке, в своем собственном меблированном доме номер Восемьдесят один, Норфолк-стрит, Стрэнд, Лондон, расположенном между Сити и Сент-Джеймским парком (если только можно сказать, что все осталось по-старому после того, как появились эти отели, которые добавляют к своему названию слово «ограниченный», потому-де, что воздвигли их акционерные общества с «ограниченной ответственностью», но которые майор Джекмен прозвал «неограниченными», так как они вырастают всюду, а если уж не могут больше расти в высоту, ставят на крыше флагштоки, однако насчет этих чудищ я могу сказать лишь одно: когда я останавливаюсь в гостинице, подавайте мне хозяина и хозяйку с приветливыми липами, а не медную доску с электрическими номерками, которые с треском на ней выскакивают, – ведь доска, натурально, не может мне обрадоваться, ну а я вовсе не хочу, чтобы меня втаскивали к ней на подъемнике, словно черную патоку на корабли, и заставляли телеграфировать о помощи посредством всяких хитроумных приборов, но безо всякого толку), – так вот, значит, душенька, раз уж я сижу здесь, мне нечего говорить о том, что я до сей поры веду свое дело – сдаю меблированные комнаты, – и, надеюсь, буду вести его до самой смерти, когда с согласия духовенства меня наполовину отпоют в церкви святого Клементия-Датчанина, а кончат отпевать на Хэтфилдском кладбище, где я снова лягу рядом с моим бедным Лиррипером – пепел с пеплом, прах с прахом.

Не ново для вас, душенька, будет и то, что майор – все еще постоянная принадлежность диванной, совсем как крыша на доме, а что Джемми – лучший и умнейший мальчик на свете, и что мы всегда скрывали от него печальную историю его бедной хорошенькой молодой матери, миссис Эдсон, покинутой на третьем этаже и умершей на моих руках, поэтому он уверен, что я его родная бабушка, а сам он сирота, что же касается его склонности к инженерном искусству, то они с майором мастерят паровозы из зонтиков, разбитых чугунков и катушек, а паровозы эти сходят с рельсов, падают со стола и увечат пассажиров не хуже настоящих, – прямо чудеса в решете, – и когда я говорю майору: «Майор, вы не можете хоть каким-нибудь способом привести к нам кондуктора?», майор очень обидчиво отвечает: «Нет, мадам, этого нельзя сделать», а когда я спрашиваю: «Почему же нет?», майор отвечает: «Эту тайну знаем только мы, лица, заинтересованные в железнодорожных делах, мадам, и наш друг, достопочтенный вице-президент Торговой палаты», – и верьте не верьте, душенька, даже эти скудные сведения мне удалось вытянуть из майора не раньше, чем он написал Джемми в школу, чтобы запросить его мнения, какой ответ мне дать, а вся причина в том, что когда мы в первый раз начали с маленькой моделью и прекрасной, отличной сигнализацией (которая, в сущности, работала так же скверно, как и настоящая) и я сказала со смехом: «А какую должность в этом предприятии получу я, джентльмены?» – Джемми обхватил меня руками за шею и говорит, приплясывая: «Вы будете публикой, бабушка», так что теперь они надувают меня как хотят, а я сижу себе в кресле да ворчу.

Не знаю, душенька, потому ли, что взрослый человек, да еще такой умный, как майор, вообще не может не отдаваться всем сердцем и душой чему бы то ни было, даже игрушкам, а непременно берется за все всерьез (или еще почему-нибудь – не знаю), но только нашему Джемми далеко до той серьезности и веры в дело, с какими майор взялся за управление Соединенным Большим Лирриперским узлом и Джекменовской Большой Диванно-Норфолкской железнодорожной линией.

– Вы знаете, бабушка, – объявил, сверкая глазами, мой Джемми, когда железную дорогу окрестили, – нам нужно дать ей целую кучу имен, не то наша милая старушка публика, – тут постреленок поцеловал меня, – не захочет платить деньги.

Итак, «публика» разобрала акции – десять штук по девяти пенсов, – а как только эти деньги были истрачены, купила двенадцать привилегированных акций по шиллингу шести пенсов каждая, причем все они были подписаны Джемми и заверены подписью майора и, между нами говоря, оказались куда ценнее кое-каких акций, которые я покупала в свое время. В течение тех же самых каникул линию построили и открыли на ней движение, поезда ходили, сталкивались, котлы взрывались и происходили всякого рода происшествия и крушения – все как взаправду и очень мило. Чувство ответственности, с каким майор по-военному исполнял обязанности начальника станции – отправлял с опозданием поезда из Лондона и звонил в один из тех маленьких колокольчиков, что продаются на улицах в придачу к ведеркам для угля и лежат на подносе, висящем на шее у разносчика, – это чувство ответственности делало ему честь, душенька, и когда майор по вечерам писал Джемми в школу месячные отчеты насчет подвижного состава, железнодорожного полотна и всего прочего (все это хранилось у него на буфете, и он каждое утро, перед тем как чистить себе сапоги, собственноручно стирал пыль с игрушек), я видела, что ум его как нельзя больше занят мыслями и заботами, а брови насуплены свирепо; впрочем, майор ничего не делает наполовину, и это видно по тому огромному наслаждению, с каким он ходит вместе с Джемми на изыскания (когда Джемми может с ним пойти), несет цепь и рулетку, проектируя не знаю и какие там улучшения и новые улицы прямо поперек Вестминстерского аббатства, причем обыватели твердо уверены, что вышло постановление парламента перевернуть весь город вверх дном. Даст бог, так оно и будет, когда Джемми по-настоящему возьмется за это дело!

Упомянув о своем бедном Лиррипере, я вспомнила об его родном младшем брате, докторе, хотя каких именно наук он был доктором, мне, право, очень трудно сказать, разве что доктором по части выпивки, потому что Джошуа Лиррипер не знал ни вот столечко ни из физики, ни из музыки, ни из юриспруденции, зато его постоянно вызывали в суд графства и налагали на него штрафы, от которых он удирал, а однажды захватили в коридоре вот Этого самого дома с раскрытым зонтиком в руке, с майоровой шляпей на голове и в очках, причем он завернулся в коврик для вытирания ног и заявил, что он – сэр Джонсон Джонс, кавалер ордена Бани[1]1
  Кавалер ордена Бани – Орден Бани – одна из высших наград в Англии.


[Закрыть], и живет в казармах конногвардейского полка. В тот раз он только за минуту перед тем вошел в дом, и горничная оставила его стоять на коврике, а сама ушла, потому что он послал ее ко мне с обрывком бумаги, скрученным так, что он скорее смахивал на жгутик для зажигания свечей, чем на записку, а в бумажке мне предлагалось сделать выбор: либо вручить ему, Джошуа Лирриперу, тридцать шиллингов, либо увидеть его мозги в доме, причем в записке стояло «срочно» и «требуется ответ». При мысли о том, что мозги кровного родственника моего бедного, дорогого Лиррипера разлетятся по новой клеенке, я ужасно расстроилась, душенька, и хотя Джошуа Лиррипер и недостоин помощи, вышла из своей комнаты спросить, сколько он согласен взять раз и навсегда, с тем чтобы больше никогда так не делать, как вдруг увидела, что он арестован двумя джентльменами, которых я, судя по их покрытой пухом одежде, готова была бы принять за торговцев перинами, если бы они не отрекомендовались мне представителями закона.

– Несите сюда ваши цепи, сэр, – говорит Джошуа тому из них, что был пониже ростом и носил высоченный цилиндр, – закуйте меня в кандалы!

Вообразите мои переживания, когда я представила себе, как он идет по Норфолк-стрит, гремя кандалами, а мисс Уозенхем глядит в окно!

– Джентльмены! – говорю я, а сама вся дрожу и чуть не падаю на пол. – Будьте добры, проводите его в покои майора Джекмена.

Они провели его в диванную, и когда майор увидел на нем свою собственную шляпу с загнутыми полями (Джошуа Лиррипер стянул ее с вешалки в коридоре, чтобы придать себе военный вид), – когда майор это увидел, он пришел в такую необузданную ярость, что собственноручно сдернул шляпу с его головы и подбросил ее ногой до потолка, на котором долго после этого случая оставалась метинка.

– Майор, – говорю я, – успокойтесь и посоветуйте, что мне делать с Джошуа, родным младшим братом моего покойного Лиррипера.

– Мадам, – говорит майор, – вот мой совет: наймите ему квартиру с полным пансионом на пороховом заводе, обещав выдать заводчику приличное вознаграждение, когда Джошуа Лиррипер взлетит на воздух.

– Майор, – говорю я, – вы, как христианин, не можете говорить это всерьез!

– Мадам, – говорит майор, – клянусь Богом, могу!

Да и в самом деле, помимо того, что майор, несмотря на все его достоинства, человек очень горячий для своего роста, он успел составить себе дурное мнение о Джошуа по причине его предыдущих выходок, хоть они и не сопровождались столь вольным обращением с Майоровыми вещами.

Когда Джошуа Лиррипер услышал наш разговор, он повернулся к тому человеку, что был пониже ростом и носил высоченный цилиндр, и говорит:

– Идемте, сэр! Ведите меня в мою мрачную темницу! Где моя гнилая солома?

Ну, душенька, когда я представила себе Джошуа Лиррипера, обвешанного чуть не с головы до ног висячими замками на манер барона Тренка[2]2
  …на манер барона Тренка – Фридрих Тренк – немецкий авантюрист, издавший в 1787 году свои мемуары. В 1794 году Тренк был гильотинирован по приказу Робеспьера, как тайный агент Пруссии.


[Закрыть] в книжке Джемши, эта картина так на меня подействовала, что я залилась слезами и говорю майору:

– Майор, возьмите мои ключи и уладьте дело с этими джентльменами, иначе у меня не будет ни минуты покоя, – что майору и пришлось проделать несколько раз, как до этого случая, так и после, но все же я не могу забыть, что Джошуа Лиррипер тоже не лишен добрых чувств и выражает их тем, что очень расстраивается, когда не имеет возможности носить траур по своем брате.

Сама я вот уже много лет как перестала носить вдовий траур, не желая привлекать к себе внимание, но в отношении Джошуа это моя слабость, и я не могу не поддаваться ей хоть немножко, когда он мне пишет: «Один-единственный соверен даст мне возможность носить приличный траурный костюм в знак скорби о моем возлюбленном брате. В час его печальной кончины я дал обет вечно носить черные одежды в память о нем, но – увы! – сколь недальновиден человек! – как могу я выполнить этот обет, не имея ни пенни?»

Сила его чувств достойна удивления, – ведь ему и семи лет от роду не исполнилось в тот год, когда умер мой бедный Лиррипер, и если он до сих пор сохранил подобные чувства, это прекрасно его рекомендует. Но мы знаем, что во всех нас есть кое-что хорошее (если бы только знать, где именно оно скрывается в некоторых из нас!), и хотя со стороны Джошуа было очень неделикатно пользоваться добросердечием нашего милого ребенка в первый год его школьной жизни и писать ему в Линкольдшир просьбу выслать свои карманные деньги с обратной почтой (а затем их присвоить), все же он родной младший брал моего бедного Лиррипера и, быть может, просто по забывчивости не заплатил по счету в гостинице «Герб Солсбери», когда привязанность к покойнику внушила ему желание провести две недели близ Хэтфилдского кладбища, да и к вину он не пристрастился бы, не попади он в дурную компанию. Так что если майор действительно сыграл с ним скверную штуку при помощи садовой кишки для поливки растений, которую он унес к себе в комнату тайком, без моего ведома, мне кажется, знай я это наверное, я огорчилась бы и у нас с майором вышел бы крупный разговор. И знаете, душенька, хотя майор сыграл штуку и с мистером Бафлом тоже – по ошибке, разгорячившись, – и хотя у мисс Уозенхем это могли понять превратно, в том смысле, что я-де была не готова к приходу мистера Бафла (ведь он сборщик налогов), но в этом случае я огорчилась меньше, чем, быть может, следовало бы. Ну а выйдет ли Джошуа Лиррипер в люди или нет, этого я не берусь сказать, но я слышала, что он выступил на сцене одного частного театра в роли бандита, не получив после этого дальнейшего ангажемента от антрепренеров.

Что касается мистера Бафла, то в его лице мы имеем пример того, что в людях все-таки есть что-то хорошее даже тогда, когда ничего хорошего от них не ожидаешь, ибо нельзя отрицать, что поведение мистера Бафла при исполнении обязанностей было не из приятных. Собирать налоги – это одно, но бегать глазами по сторонам с таким видом, словно подозреваешь, что налогоплательщиц постепенно выносит из дому свое имущество поздно ночью через заднюю дверь, это совсем другое, потому что не брать с тебя лишних налогов сборщик не может, но подозревать – это уж добрая воля. Нельзя не извинить джентльмена с таким пылким характером, как у майора, если ему не нравится, когда с ним разговаривают, держа перо в зубах, и хотя шляпа с низкой тульей и широкими полями, не снятая с головы того, кто вошел в мой дом, раздражает меня лично не сильнее, чем всякая другая шляпа, я все же могу понять майора, тем более что, не питая никаких злобных и мстительных чувств, майор презирает людей, не отдающих долги, и так именно всегда и относился к Джошуа Лиррилеру. И вот, душенька, в конце концов майор решил проучить мистера Бафла, и это очень меня беспокоило.

В один прекрасный день мистер Бафл заявляет о своем приходе двумя резкими стуками, и майор бросается к дверям.

– Пришел сборщик получить налоги за два квартала, – говорит мистер Бафл.

– Деньги приготовлены, – говорит майор и впускает его в дом.

Но по дороге мистер Бафл бегает глазами по сторонам со свойственной ему подозрительностью, а майор вспыхивает и спрашивает его:

– Вы увидели привидение, сэр?

– Нет, сэр, – отвечает мистер Бафл.

– А я, знаете ли, уже раньше заметил, – говорит майор, – что вы, судя по всему, очень усердно ищете призраков в доме моего уважаемого друга. Когда вы отыщете какое-нибудь сверхъестественное существо, будьте добры показать его мне, сэр.

Мистер Бафл таращит глаза на майора, потом кивает мне.

– Миссис Лиррипер, – говорит майор, вскипая, и представляет меня движением руки.

– Имею удовольствие быть с нею знакомым, – говорит мистер Бафл.

– А… хм!.. Джемми Джекмен, сэр, – представляется майор.

– Имею честь знать вас в лицо, – говорит мистер Бафл.

– Джемми Джекмен, сэр, – говорит майор, качнув головой в сторону с каким-то яростным упорством, – позволяет себе представить вам своего высокочтимого друга, вот эту леди, миссис Эмму Лиррипер, проживающую в доме номер восемьдесят один, Норфолк-стрит, Стрэнд, Лондон, в графстве Мидлсекс, в Соединенном Королевстве Великобритании и Ирландии. По этому случаю, сэр, – говорит майор, – Джемми Джекмен снимает с вас шляпу.

Мистер Бафл смотрит на свою шляпу, которую майор швырнул на пол, поднимает ее и снова надевает себе на голову.

– Сэр, – говорит майор, густо краснея и глядя ему прямо в лицо, – налог на невежливость не уплачен за два квартала, и сборщик пришел.

И с этими словами, вы не поверите, душенька, майор снова швыряет на пол шляпу мистера Бафла.

– Это… – начинает мистер Бафл, очень рассерженный и с пером в зубах.

Но майор, все больше и больше вскипая, говорит:

– Выньте свой огрызок изо рта, сэр! Иначе, клянусь всей проклятой налоговой системой этой страны и любой цифрой в сумме государственного долга, я вскочу к вам на спину и поеду на вас верхом, как на лошади!

И, несомненно, он так и сделал бы, потому что его стройные коротенькие ноги уже были готовы к прыжку.

– Это, – говорит мистер Бафл, вынув свое перо изо рта, – оскорбление, и я буду преследовать вас по закону.

– Сэр, – отзывается майор, – если вы человек чести и считаете, что ей не воздали должного, ваш сборщик может в любое время явиться сюда, в меблированные комнаты миссис Лиррипер, к майору Джекмену, и получить полное удовлетворение!

С этими многозначительными словами майор впился глазами в мистера Бафла, а я, душенька, тогда буквально жаждала ложечки успокоительной соли, разведенной в рюмке воды, и вот я им говорю:

– Пожалуйста, джентльмены, прекратите это, прошу вас и умоляю!

Однако майора невозможно было утихомирить – он только и делал, что фыркал еще долго после того, как мистер Бафл удалился, ну а в какое состояние пришла вся моя кровь, когда на второй день обхода мистера Бафла майор принарядился и, напевая какую-то песню, принялся шагать взад и вперед по улице – причем один глаз у него был почти совсем скрыт под шляпой, – чтобы описать это, душенька, не найдется слов даже в словаре Джонсона. И я приоткрыла дверь на улицу, а сама, накинув шаль, спряталась в майоровой комнате, за оконными занавесками, твердо решив, что, как только надвинется опасность, я выбегу наружу, буду кричать, пока хватит голоса, держать майора за шею, пока хватит сил, и попрошу связать обоих противников. Не успела я и четверти часа постоять за оконными занавесками, как вдруг вижу, что мистер Бафл приближается с налоговыми книгами в руках. Майор тоже увидел его и, напевая еще громче, пошел ему навстречу. Сошлись они у ограды нижнего дворика. Майор широким жестом снимает свою шляпу и говорит:

– Мистер Бафл, если не ошибаюсь?

Мистер Бафл тоже широким жестом снимает свою шляпу и отвечает:

– Так меня зовут, сэр.

Майор спрашивает:

– Вам что-нибудь требуется от меня, сэр?

Мистер Бафл отвечает:

– Ничего, сэр.

И вот, душенька, оба они очень низко и надменно поклонились друг другу, после чего разошлись в разные стороны, и с тех пор, всякий раз как мистер Бафл отправлялся в обход, майор встречал его и раскланивался с ним у нижнего дворика, чем очень напоминал мне Гамлета и того другого джентльмена в трауре[3]3
  …напоминал мне Гамлета и того другого джентльмена в трауре – Имеется в виду Лаэрт, который носил траур по отцу (Шекспир, «Гамлет»).


[Закрыть] перед тем, как им убить друг друга, хотя лучше было бы тому другому джентльмену убить Гамлета более честным путем и пускай менее вежливо, но не прибегая к яду.

В нашем околотке не любили семейства Бафлов, – ведь если бы вы, душенька, снимали дом, вы сами увидели бы, что любить податных ненатурально, а помимо этого, все находили, что миссис Бафл не к лицу так важничать только потому, что у них завелся фаэтон в одну лошадь, да и тот был куплен на деньги, удержанные из налоговых сборов, – поступок, который я лично считаю неблаговидным. Одним словом, их не любили, и в семье у них были нелады, так как супруги изводили мисс Бафл и друг друга по той причине, что мисс Бафл питала нежные чувства к одному молодому джентльмену, который был в ученье у мистера Бафла, и даже поговаривали, будто мисс Бафл захворает чахоткой, а нет, так уйдет в монастырь, – очень уж она отощала и совсем потеряла аппетит, – так что стоило ей выйти из дому, как два гладко выбритых джентльмена с белыми повязками на шее и в жилетах, похожих на черные детские передники, принимались подглядывать за нею из-за углов.

Так обстояли дела у мистера Бафла, как вдруг в одну прекрасную ночь меня разбудил страшный шум и запах гари и, выглянув в окно своей спальни, я увидела зарево – вся улица была ярко освещена. К счастью, у меня как раз в это время пустовало несколько комнат, и вот я еще не успела накинуть на себя кое-какую одежду, как слышу, что майор колотит в дверь мансарды и кричит не своим голосом:

– Одевайтесь!.. Пожар! Не пугайтесь!.. Пожар! Соберитесь с духом!.. Пожар! Все в порядке!.. Пожар!

Едва я открыла дверь своей спальни, как майор ворвался в нее и, чуть не сбив меня с ног, схватил в свои объятия.

– Майор, – говорю я, чуть дыша, – где горит?

– Не знаю, дорогая, – говорит майор. – Пожар! Джемми Джекмен будет защищать вас до последней капли крови… Пожар! Будь милый мальчик дома, – какое редкостное удовольствие для него!.. Пожар!

Но, в общем, держался он совершенно спокойно и храбро, вот только не мог выговорить ни одной фразы без того, чтобы не заорать «пожар», а это потрясало меня до самых внутренностей. Мы бегом спустились в гостиную, высунулись в окошко, и тут майор окликает какого-то бесчувственного постреленка, который весело скачет по улице, чуть не лопаясь от восторга:

– Где горит?.. Пожар!

А постреленок отвечает на бегу:

– Вот так штука! Старик Бафл поджег свой дом, чтобы не дознались, что он ворует налоги. Урра! Пожар!

И тут полетели искры, повалил дым, пламя трещит, вода хлещет, пожарные машины дребезжат, топоры стучат, стекла разбиваются вдребезги, шум, крик, суматоха, жара, и от всего этого у меня ужасно забилось сердце.

– Не пугайтесь, дражайшая, – говорит майор. – Пожар! Нечего бояться… Пожар! Не открывайте наружной двери, пока я не вернусь… Пожар! Вы совершенно спокойны и не волнуетесь, правда?.. Пожар, пожар, пожар!

Тщетно пыталась я удержать его, говоря, что его до смерти задавят пожарные машины, а сам он до смерти надорвется от чрезмерного напряжения сил, до смерти промочит себе ноги в грязной воде и слякоти, и его до смерти сплющит в лепешку, когда рухнут крыши, – дух майора взыграл, и он помчался галопом вслед за тем постреленком, пыхтя и задыхаясь, а я и горничные, мы столпились у окон диванной и смотрели на страшные языки пламени над домами на той стороне – ведь мистер Бафл жил за углом. И вдруг видим: несколько человек бегут по улице прямо к нашему подъезду, причем майор с самым деловитым видом руководит всеми, потом бегут еще несколько человек, а потом… в кресле на манер Гая Фокса несут… мистера Бафла, запеленутого в одеяло!

И вот, душенька, по приказу майора, мистера Бафла тащат вверх по лестнице, волокут в диванную и взваливают на софу, после чего и майор и все прочие, не говора ни слова, мчатся назад во весь дух, так что я бы приняла их за мелькнувшее видение, если бы не мистер Бафл, очень страшный на вид в своем одеяле и с выпученными глазами. Но они мигом примчались назад вместе с миссис Бафл, запеленутой в другое одеяло, втащили ее в дом, вывалили на диван и умчались, но тотчас же примчались назад вместе с мисс Бафл, запеленутой в третье одеяло, и ее тоже втащили в дом, вывалили и умчались, но сейчас же примчались назад вместе с молодым джентльменом, что был в ученье у мистера Бафла, запеленутым в четвертое одеяло, причем его волокли за ноги два джентльмена, а он обхватил их за шеи руками, совсем как некий ненавистный субъект на картинках в тот день, когда он проиграл сражение (но куда девалось кресло, я не знаю), а у волос его был такой вид, словно их только что взъерошили. Когда все четверо очутились рядом, майор стал потирать себе руки и зашептал мне хрипло, насколько у него хватило голоса:

– Если бы только наш милый, замечательный мальчик был дома, какое он получил бы редкостное удовольствие!

Но вот, душенька, мы приготовили горячий чай, подали гренки и подогретый коньяк с водой, в который добавили немножко мускатного ореха, и сначала все Бафлы дичились и куксились, но потом сделались более общительными, поскольку все у них было застраховано. И как только мистер Бафл обрел дар слова, он назвал майора своим спасителем и лучшим другом и сказал ему:

– Мой навеки дражайший сэр, позвольте мне познакомить вас с миссис Бафл.

А она тоже назвала его своим спасителем и лучшим другом и была с ним настолько любезна, насколько позволило ей одеяло. Затем он познакомил майора с мисс Бафл. Надо сказать, что голова у молодого учащегося джентльмена была не совсем в порядке, и он все стонал:

– Робина обратилась в пепел, Робина обратилась в пепел! – И это было тем более трогательно, что, запеленутый в одеяло, он как бы выглядывал из футляра для виолончели, но тут мистер Бафл сказал:

– Робина, поговори с ним!

Мисс Бафл промолвила:

– Дорогой Джордж!

И если бы не майор, который немедленно налил учащемуся молодому джентльмену коньяку с водой и тем вызвал у него жестокий припадок кашля из-за мускатного ореха, от которого у юноши захватило дух, ему, пожалуй, было бы не под силу вынести эти слова своей любимой. Когда же учащийся молодой джентльмен опомнился, мистер Бафл прислонился к миссис Бафл (они были как два узла, поставленные рядом) и, недолго посовещавшись с нею, сказал со слезами, которые майор, подметивший их, тотчас же вытер:

– Наша семья не была дружной. Давайте же помиримся теперь, раз мы пережили такую опасность. Берите ее руку, Джордж!

Молодой джентльмен не мог достаточно далеко протянуть свою руку, чтобы взять руку мисс Бафл, но словесно выразил свои чувства очень красиво, хоть и несколько туманно. Я же не запомню такого приятного для меня завтрака, как тот, за который все мы сели, немножко подремав, причем мисс Бафл очень мило готовила чай, совершенно в римском стиле, вроде того, как раньше представляли в Ковент-Гарденском театре, а все члены семейства были в высшей степени любезны, да такими и остались навсегда с той самой ночи, как майор стоял у пожарной лестницы и принимал их по мере того, как они спускались (молодой человек спустился вниз головой, чем все и объяснялось). И хотя я не говорю, что мы менее склонны осуждать друг друга, когда вся наша одежда сводится к одеялам, но все-таки скажу, что почти все мы могли бы лучше понимать людей, если бы меньше от них отгораживались.

Взять хотя бы меблированные комнаты Уозенхем, что вниз по нашей улице, на той стороне. Я несколько лет относилась к ним очень неодобрительно, ибо считала, да и сейчас считаю, что мисс Уозенхем систематически сбивала цены, к тому же дом ее ничуть не похож на картинку в справочнике Бредшоу: там слишком много окон и непомерно ветвистый и огромный дуб, какого на Норфолк-стрит испокон веков никто не видывал, да и карета, запряженная четверней, никогда не стаивала у подъезда Уозенхемши, из чего следует, что со стороны Бредшоу было бы куда приличней нарисовать простой кэб. Вот с какой горечью я относилась к этим меблированным комнатам вплоть до того дня в январе прошлого года, когда одна из моих девушек, Салли Рейригену, которую я до сих пор подозреваю в том, что она ирландского происхождения, хотя родные ее называли себя уроженцами Кембриджа (а если я не права, так зачем ей было убегать с каменщиком лимерикской веры[4]4
  …с каменщиком лимерикской веры – Лимерик – город в Ирландии.


[Закрыть] и венчаться в деревянных сандалиях, не дожидаясь, пока у него как следует побледнеет синяк под глазом, полученный в драке со всей компанией – четырнадцать человек и одна лошадь – на крыше кареты?), – повторяю, душенька, я с неодобрением относилась к мисс Уозенхем вплоть до того самого дня в январе прошлого года, когда Салли Рейригену с грохотом ввалилась (я не могу подобрать более мягкого выражения) в мою комнату, подпрыгнув то ли по-кембриджски, то ли нет, и сказала:

– Ура, миссис! Мисс Уозенхем распродают с молотка!

Ну, когда я внезапно это услышала, душенька, и сообразила, что эта девчонка Салли, чего доброго, подумает, будто я радуюсь разорению своего ближнего, я залилась слезами, упала в кресло и сказала:

– Мне стыдно самой себя!

Ладно! Я попыталась выпить чашечку чаю, но не смогла – так много я думала о мисс Уозенхем и ее несчастьях. Неприятный это был вечер, и я подошла к окну, выходящему на улицу, и стала смотреть через дорогу на меблированные комнаты Уозенхем, и, насколько я могла разобрать в тумане, вид у дома был грустный-прегрустный, а света ни в одном окне. И вот, наконец, я говорю себе: «Этак не годится», – надеваю свою самую старую шляпку и шаль, не желая, чтобы мисс Уозенхем в такое время видела мои лучшие наряды, и, можете себе представить, направляюсь в меблированные комнаты Уоденхем, и стучу в дверь.

– Мисс Уозенхем дома? – говорю я, повернув голову, когда дверь открылась.

И тут я увидела, что дверь открыла сама мисс Уозенхем, такая измученная, бедняжка, – глаза совсем распухли от слез.

– Мисс Уозенхем, – говорю я, – прошло уже несколько лет с тех пор, как у нас с вами было маленькое недоразумение по поводу того, что шапочка моего внука попала к вам на нижний дворик. Я выбросила это из головы вон, надеюсь, и вы тоже.

– Да, миссис Лиррипер, – говорит она удивленно. – Я тоже.

– В таком случае, дорогая моя, – говорю я, – мне хотелось бы войти и сказать вам несколько слов.

Услышав, что я назвала ее «дорогая моя», мисс Уозенхем самым жалостным образом залилась слезами, а тут какой-то не совсем бесчувственный пожилой человек, недостаточно чисто выбритый, в ночном колпаке, торчащем из-под шляпы, выглядывает из задней комнаты, вежливо прося извинения за свой вид и оправдываясь тем, что опухоль после свинки въелась в его организм, а также за то, что он пишет письмо домой, жене, на раздувальных мехах, которыми он пользовался вместо письменного стола, – так вот, он выглядывает и говорит:

– Этой госпоже не худо бы услышать слово утешения, – а потом уходит.

Таким образом я и получила возможность сказать очень даже натурально:

– Ей не худо услышать слово утешения, сэр? Ну, так бог даст, она его услышит!

И мы с мисс Уозенхем пошли в комнату, выходящую на улицу, а там свеча была такая скверная, что казалось, она тоже плакала, истекая слезами, и тут я и говорю:

– Теперь, дорогая моя, расскажите мне все.

А она ломает руки и говорит:

– Ах, миссис Лиррипер, этот человек описывает мое имущество, а у меня нет на свете ни единого друга, и никто не даст мне взаймы ни шиллинга.

Не важно, что именно сказала такая говорливая старуха, как я, когда мисс Уозенхем произнесла эти слова, и лучше уж, душенька, я не буду повторять этого, но признаюсь вам, я готова была выложить тридцать шиллингов, лишь бы иметь возможность увести к себе бедняжку попить чайку, но не решилась на это из-за майора. Правда, я знала, что могу вытянуть майора, как нитку, и обвести его вокруг пальца в большинстве случаев и даже в этом, если только примусь за него как следует, но ведь мы, беседуя друг с другом, так часто поносили мисс Уозенхем, что мне стало очень стыдно за себя, и, кроме того, я знала, что его самолюбие она задела, а мое нет, да еще я боялась, как бы эта девчонка Рейригену не поставила меня в неловкое положение. Вот я и говорю мисс Уозенхем: