Текст книги "История Англии для юных"

Глава IX
Англия при Вильгельме Втором, Рыжем

Вильгельм Рыжий, не медля ни минуты, укрепил три больших форта в Дувре, Певензи и Гастингсе и стрелой полетел в Винчестер, где хранилась королевская казна. Приняв ключи от казначея, он обнаружил шестьдесят тысяч фунтов серебра и сверх того много золота и драгоценных каменьев. Завладев этим богатством, он легко склонил архиепископа Кентерберийского его короновать и стал Вильгельмом Вторым, королем английским.

Едва Рыжий взошел на престол, он приказал опять попрятать в темницы несчастных государственных преступников, освобожденных его отцом, и отправил в Нормандию золотых дел мастера, чтобы тот разукрасил золотом и серебром усыпальницу Завоевателя. Он бы куда лучше исполнил сыновний долг, если бы ходил за больным отцом, облегчая его предсмертные муки, но ведь и сама Англия, подобно этому рыжему королю, когда-то ею правившему, порой возводит роскошные памятники на могилах людей, которыми она пренебрегала, пока они были живы.

Поскольку брат короля Роберт казался вполне довольным своим титулом герцога Нормандии, а второй его брат, Грамотей, вполне ублаготворенным пятью тысячами фунтов в сундуке, король, надо думать, рассчитывал почить на лаврах. Но в те дни редко кому удавалось почивать на лаврах. Очень скоро неугомонный епископ Одо (благословлявший нормандскую армию перед битвой при Гастингсе и явно считавший победу своей заслугой), в союзе с несколькими сильными нормандскими вельможами, выступил против рыжего короля.

Дело, по-видимому, было в том, что епископ и его друзья, владевшие землями как в Англии, так и в Нормандии, хотели иметь над собой одного государя, и беспечный добряк Роберт подходил им гораздо больше, чем Вильгельм Рыжий – человек во всех отношениях мало приятный, но проницательный и независимый. Они потребовали возведения на престол Роберта и, засев в своих замках (эти замки доставляли королям массу хлопот), изготовились к бою. Рыжий король, узнав об измене нормандцев, призвал на подмогу англичан, надавав им множество обещаний, которые не собирался исполнять, – например, посулил сделать менее жестокими законы об охране королевских лесов. Англичане так рьяно откликнулись на его призыв, что Одо, осажденный в Рочестерском замке, был принужден бежать из него и покинуть Англию навсегда, а вскоре подобная участь постигла и остальных нормандских мятежников.

Потом рыжий король отправился в Нормандию, где народ много терпел от попущений герцога Роберта. Король вознамерился захватить герцогские владения. Герцог, естественно, собрался дать ему отпор, но когда братья были уже на волосок от войны, с обеих сторон в дело вмешались могущественные вельможи, по горло сытые кровью, и предотвратили междоусобицу. Был заключен договор. Каждый из братьев отказывался от кое-каких притязаний на условии, что тот, кто проживет дольше, унаследует все владения. Придя к этому полюбовному соглашению, они обнялись и объединили свои силы против Грамотея, который потратил часть известных нам пяти тысяч фунтов на покупку у Роберта куска территории, вследствие чего считался личностью чрезвычайно опасной.

Высота Святого Михаила в Нормандии (в Корнуолле тоже есть Высота Святого Михаила, удивительно схожая с нормандской) была тогда и по сей день остается цитаделью, крепящейся на вершине высокой скалы, вокруг которой во время прилива плещется море, полностью отделяя ее от суши. В этой цитадели Грамотей затворился со своими воинами, и здесь он был осажден собственными братьями. Однажды, когда Грамотей занемог из-за нехватки питья, великодушный Роберт не только позволил его людям пополнить запасы воды, но и послал ему вина со своего стола, а на попреки рыжего короля ответил так: «Неужели мы допустим, чтобы наш родной брат умер от жажды? Потеряв его, где мы возьмем другого?» Еще как-то раз рыжий король скакал без свиты вдоль лукоморья, не сводя глаз с крепости, и наскочил на двух Грамотеевых воинов. Один из них повалил его наземь и уже занес над ним свой меч, когда Вильгельм вскричал: «Остановись, несчастный, ты поднял руку на короля Англии!» Предание гласит, что воин с почтением и смирением помог ему подняться и что король взял его к себе на службу. Быль это или небыль, достоверно одно: Грамотей не мог устоять против сплотившихся братьев. Он оставил Высоту Святого Михаила и пустился скитаться по белу свету – такой же бедный и неприкаянный, как большинство известных нам грамотеев.

На Вильгельма Рыжего дважды ополчались шотландцы, но, потеряв в битве своего короля Малькольма и его сына, они присмирели. Ополчились на Вильгельма и валлийцы. С ними ему сладить было труднее: воюя среди родных гор, они наносили королевским войскам изрядный урон. Роберт Нормандский тоже ополчился на своего августейшего брата, обвинив его в невыполнении соглашения. Он привлек к себе в союзники французского короля, от которого Вильгельм в конце концов откупился кучей звонких монет. Даже Англия ополчилась на своего монарха. Лорд Моубрей, могущественный граф Нортумберлендский, возглавил заговор, имевший целью низложить Вильгельма и посадить на трон Стефана, ближайшего родственника Завоевателя. Крамола была открыта, и все главные заговорщики схвачены. Кто-то поплатился состоянием, кто-то свободой, а кто-то и головой. Сам граф Нортумберлендский был заперт в подземелье Виндзорского замка, где и скончался глубоким старцем тридцать лет спустя. Однако больше всех ополчились на рыжего короля английские священники, потому что он их ни в грош не ставил и даже отказывался назначать новых епископов и архиепископов на места умерших, а имущество бесхозяйных епархий забирал себе. В отместку монахи-летописцы поносили его на чем свет стоит. Лично я склонен думать, что хороши были и священники, и рыжий король. Равно алчные и коварные, они друг друга стоили.

Вильгельм Рыжий был лукав, себялюбив, жаден и подл. Достойным министром при нем состоял его фаворит Ранульф по прозвищу – в те варварские времена известных людей различали по прозвищам – Фламбард, что значит Поджигатель. Однажды король, тяжело занедужив, впал в раскаяние и посадил архиепископом в Кентербери некоего Ансельма, иноземного священника и праведника. Но едва ему полегчало, он раскаялся в своем раскаянии и вопреки всем законам попытался отобрать назад часть достояния, принадлежавшего архиепископству. Это привело к ожесточенным спорам, еще более жарким оттого, что в Риме тогда соперничали два папы, каждый из коих утверждал, что он-то и есть единственный и непогрешимый папа, который никогда ни в чем не ошибается. В конце концов Ансельм, хорошо зная характер рыжего короля и чувствуя, что ему опасно оставаться в Англии, запросил позволения вернуться домой. Рыжий король с радостью его дал, понимая, что по отъезде Ансельма все кентерберийские денежки опять потекут к нему в казну.

Таким образом, да еще всячески обирая и притесняя английский народ, рыжий король чрезвычайно разбогател. Когда ему нужны были деньги, он выжимал их из своих подданных всеми возможными способами, без зазрения совести чиня произвол и ввергая людей в нищету. Получив возможность на пять лет откупить у Роберта все герцогство Нормандское, он обложил английский народ еще более тяжкими податями и даже приказал монастырям распродать серебряную утварь и ценности, дабы собрать средства на это приобретение. Однако с тем же рвением, с каким рыжий король преумножал свои богатства, он искоренял любую смуту. Поскольку многие нормандцы противились – и, по-моему, правильно делали – тому, чтобы их продавали, Вильгельм повел на них армию со всей стремительностью и решимостью своего отца. Ему так не терпелось отплыть в Нормандию, что он поднялся на корабль в страшный шторм. Когда же моряки сказали ему, что в такую лютую погоду опасно выходить в море, он закричал: «Ставь паруса, выбирай якорь! Где это слыхано, чтобы король утонул?»

Вы, конечно, недоумеваете, как мог Роберт, даже при всей своей беспечности, додуматься до того, чтобы продать свои владения. Случилось это так. Англичане давным-давно взяли в обычай ходить паломниками в Иерусалим, дабы молиться у гроба нашего Спасителя. Поскольку же Иерусалим принадлежал туркам, а турки ненавидели христианство, пилигримов – так называли паломников-христиан – в тех краях часто обижали и оскорбляли. Пилигримы долго сносили унижения, пока один великий поборник веры и проповедник по имени Петр Пустынник не начал здесь и там мутить народ против турок, заявляя, что долг добрых христиан – прогнать неверных от гроба Спасителя и, завладев им, охранять его. Проповеди Петра Пустынника вызвали такое воодушевление, какого еще не знал мир. Тысячи и тысячи людей всех сословий и состояний отправились в Иерусалим громить басурман. Эта Война вошла в историю под названием Первого крестового похода. Каждый его участник имел на правом плече нашивку в виде креста, а потому именовался крестоносцем.

Отнюдь не все крестоносцы были ревностными христианами. К ним примешалось множество бродяг, бездельников, висельников и авантюристов. Кто-то стал крестоносцем из любви к переменам, кто-то в надежде разжиться грабежом, кто-то от нечего делать, кто-то по призыву священников, кто-то из охоты повидать незнакомые страны, а иные просто потому, что у них чесались руки кого-нибудь приколотить, хоть христианина, хоть турка. Возможно, Роберт Нормандский был движим всеми этими побуждениями, но, кроме того, он руководствовался человеколюбивым стремлением на веки вечные избавить христиан-пилигримов от непочтительного к ним отношения. Он решил собрать войско и пойти в крестовый поход. На это ему нужны были деньги. Денег у него не оказалось, и он на пять лет продал Нормандию своему рыжему брату королю. Выручив огромную сумму, он по всем статьям вооружил своих крестоносцев и, полный боевого задора, отбыл в Иерусалим. А рыжий король, из всего умевший извлекать деньги, остался дома, дабы с удвоенным рвением вымучивать их из нормандцев и англичан.

После трех лет тягот и лишений – претерпев кораблекрушения на море, скитания по чужим землям, голод, жажду и лихорадки в раскаленных песках пустыни, ярость турок – доблестные крестоносцы овладели гробом Господним. Турки продолжали храбро сопротивляться, но этот успех еще больше разжег желание европейцев участвовать в крестовых походах. Другой высокородный французский герцог предложил богатому рыжему королю купить на время и его владения, но тут царствованию рыжего короля неожиданно пришел конец.

Вы ведь не забыли о Нью-Форесте – насаженном Завоевателем лесе, столь ненавистном несчастным людям, лишившимся по монаршей прихоти крова. Жестокость законов об охране королевских лесов, обрекавших крестьян на пытки и казни, усиливала эту ненависть. Бедные затравленные селяне были убеждены, что Нью-Форест заколдован. Они говорили, что в грозу и в безлунные ночи под ветвями угрюмых деревьев шевелятся духи. А еще они говорили, что повстречавшийся нормандским охотникам жуткий призрак предсказал: в Нью-Форесте рыжего короля настигнет кара. И вот, когда в дивный майский день тринадцатого года Вильгельмова правления в этом наводящем ужас лесу был убит стрелой еще один принц из рода Завоевателя – другой Ричард, сын герцога Роберта, – народ заговорил, что вторая беда – не последняя и что грядет третья смерть.

Рыжий король был внезапно убит невесть кем пущенной стрелой, а сэр Вальтер пришпорил коня и помчался к побережью

Нью-Форест казался людям воплощением того зла, ценою которого он был насажен, и никто, кроме самого короля, его придворных и егерей, не любил в него заходить. На самом же деле это был лес как лес. Весной почки набухали и из них проклевывалась нежная зелень, летом листья пышно раскидывались и давали густую тень, зимой они жухли, облетали и бурым ковром покрывали мох. Сильные деревья росли высокими и стройными, чахлые валил ветер или топор дровосека, в дуплистых меж корней гнездились кролики, а сожженные молнией исполины стояли голые и седые. Здесь были папоротниковые взгорки, усыпанные по утрам алмазами росы. Здесь были прохладные ручьи, через которые стайками перемахивали собравшиеся на водопой олени, уносясь от стрел охотников. Здесь были залитые солнцем поляны и непроходимые чащи, куда сквозь шелестящую листву едва проникал свет. Пение птиц в Нью-Форесте радовало слух гораздо больше, чем вопли бьющихся на полях брани людей, и даже когда рыжий король и его приспешники травили в лесной глуши зверя, погоняя коней и оглашая воздух бранью, звяканьем стремян, уздечек, ножей и кинжалов, они производили там куда меньше опустошений, чем среди англичан и нормандцев, тем более что олени умирали (да и жили) не так тяжело, как люди.

В один прекрасный августовский день рыжий король, примирившийся к тому времени со своим братом Грамотеем, поехал с большой свитой охотиться в Нью-Форест. Среди охотников был и Грамотей. Веселая компания провела ночь в Малвуд-Кипе, охотничьем домике в лесу. За ужином и за завтраком они пображничали на славу, а утром, по обычаю тогдашних охотников, разъехались в разных направлениях. Король взял с собой только сэра Вальтера Тиррела, славного стрелка, которому он, прежде чем сесть на коня, подарил две великолепные стрелы.

В последний раз живого короля видели рядом с сэром Вальтером Тиррелом: они скакали обок, а их смешавшиеся своры вместе гнали зверя.

Уже почти смерклось, когда бедный угольщик, катя через лес свою тележку, наткнулся на одинокого мертвеца со стрелой в пронзенной груди, из которой еще сочилась кровь. Это был король. Угольщик взвалил его на тележку и наутро, порядком растреся на ухабах, привез в Винчестерский собор, где покойника с перепачканной известкой и запекшейся в крови рыжей бородой приняли и похоронили.

Сэр Вальтер Тиррел сбежал в Нормандию и попросил убежища у французского короля. Во Франции сэр Вальтер под присягой заявил, что рыжий король был внезапно убит невесть кем пущенной стрелой, а он, испугавшись, как бы подозрение не пало на него, пришпорил коня и помчался к побережью. Рассказывали и другое. Будто король и сэр Вальтер Тиррел, до заката охотившиеся вместе, стояли друг против друга в кустах, когда между ними пробежал олень. Будто король вскинул лук и прицелился, но тетива лопнула. Будто король тогда закричал: «Стреляй, Вальтер, стреляй, во имя дьявола!» Будто сэр Вальтер спустил стрелу. Будто стрела чиркнула о дерево, отклонилась от цели и сразила короля наповал.

От чьей руки на самом деле погиб рыжий король и случайно или намеренно она послала ему в грудь стрелу, знает только Бог. Кое-кто полагает, что руку эту мог направлять его брат, но рыжий король за свое царствование нажил столько врагов, и среди священников и среди мирян, что разумнее было бы поискать более вероятного убийцу. Главное, что Вильгельма Рыжего нашли мертвым на земле Нью-Фореста, которую исстрадавшийся народ считал погибельной для его рода.

Глава X
Англия во времена Генриха Первого, Грамотея

Грамотей, услышав о смерти брата, полетел в Винчестер с такой же скоростью, с какой некогда летел туда Вильгельм Рыжий, дабы завладеть королевской казной. Но казначей, сам участвовавший в злополучной охоте, тоже поспешил в Винчестер и, прибыв туда почти одновременно с Грамотеем, отказался ее выдать. Тогда Грамотей выхватил меч и пригрозил убить казначея, который заплатил бы жизнью за свою честность, если бы не понял, что сопротивление бесполезно, так как на помощь принцу подоспели могущественные бароны, объявившие о своем намерении возвести его на престол. Казначею ничего не оставалось, как выложить деньги и сокровища короны. И вот на третий день после смерти рыжего короля, в воскресенье, Грамотей стоял перед высоким алтарем Вестминстерского аббатства и торжественно клялся, что возвратит церкви Божией все достояние, похищенное у нее его братом, что не нанесет никакой обиды дворянству, а для народа восстановит законы Эдуарда Исповедника, усовершенствованные Вильгельмом Завоевателем. Так началось царствование Генриха Первого.

Народ благоволил к своему новому королю за то, что он сам испытал горе и нужду, и за то, что он родился в Англии, а не в Нормандии. Желая снискать еще большую приязнь англичан, Генрих решил жениться на английской девушке и не нашел лучшей суженой, чем Мод Добросердечная, дочь короля Шотландии. Мод не любила Генриха, но когда государственные мужи пали перед нею ниц, умоляя сделать благое дело – положить конец смертельной вражде нормандцев и саксов, смешав в своем лоне их кровь, добрая принцесса растрогалась и согласилась стать его женой. Поначалу священники противились ее замужеству, заявляя, что отроковицей она жила в монастыре и носила покрывало монахини, а посему ей нельзя вступать в брак. Принцесса же на это отвечала, что тетушка, приютившая ее в отрочестве, действительно порой набрасывала на нее черный плат, но лишь потому, что одно монашеское одеяние могло оградить девушку или женщину от посягательств завоевателей-нормандцев, а вовсе не потому, что она приняла постриг. Священники сдались и обвенчали Мод с венценосным Генрихом. Она была хорошей государыней, прекрасной, милосердной и достойной лучшего супруга, чем король.

А король был хитрым и бессовестным человеком, хотя очень умным и твердым. Он никогда не держал своего слова и, идя к цели, ни перед чем не останавливался. Это видно по тому, как он обошелся с братом Робертом – Робертом, пославшим ему воды и вина со своего стола, когда он сидел взаперти на Высоте Святого Михаила, глядя на кружащихся внизу ворон и мучаясь жаждой, от которой его рыжий брат позволил бы ему умереть.

Еще до столкновения с Робертом Генрих разогнал и подверг опале все окружение покойного короля, состоявшее главным образом из лиходеев, яростно проклинаемых народом. Фламбард, или Поджигатель, которого Вильгельм Рыжий сделал не больше не меньше как епископом Даремским, был посажен в Тауэр. Однако Поджигатель, человек очень веселый и компанейский, так расположил к себе сторожей, что они прикинулись, будто ничего не знают о длинной веревке, пронесенной в тюрьму в объемистой фляге с вином. Вино досталось сторожам, а веревка Поджигателю. Когда ночью все заснули, он ловко спустился по ней из окна, чтобы не мешкая сесть на корабль и отплыть в Нормандию.

Что до Роберта, то во время восшествия его брата Грамотея на трон он еще находился в Святой земле. Генрих представил дело так, будто Роберт избран господином той земли, и невежественный народ ему поверил. Генрих уже расположился спокойно царствовать, когда Роберт вдруг возьми и вернись в Нормандию. Он ехал из Иерусалима через прекрасную Италию, где вволю насладился жизнью и женился на девушке столь же прекрасной, как ее родина! В Нормандии его уже ждал Поджигатель, который стал побуждать Роберта заявить свои права на английскую корону и пойти войной на короля Генриха. Напраздновавшись и наплясавшись всласть со своей прекрасной итальянкой-женой в кругу своих друзей-нормандцев, герцог в конце концов так и поступил.

Почти все англичане были за короля Генриха, хотя многие нормандцы приняли сторону Роберта. Но английские моряки изменили королю, уведя бо́льшую часть английского флота в Нормандию, так что Роберт приплыл завоевывать Англию не на чужих, а на английских кораблях. Однако добродетельный Ансельм, которого Генрих вернул из-за моря и опять сделал архиепископом Кентерберийским, крепко стоял за короля и добился того, что две армии, так и не сразившись, заключили мир. Бедняга Роберт, веривший всем и каждому, охотно поверил своему брату королю. Он согласился возвратиться домой и получать из Англии пенсию с условием, что все его приверженцы будут прощены. Король ничтоже сумняшеся в этом поклялся, но едва Роберт отбыл восвояси, он начал с ними расправляться.

Один из Робертовых сторонников, граф Шрусбери, ослушавшись приказа предстать перед королем и ответить на сорок пять его обвинений, ускакал в самый неприступный из своих замков, заперся там, созвал верных вассалов и стал обороняться, но был разгромлен и изгнан из государства. Многогрешный, но верный своему слову Роберт, услыхав, что граф Шрусбери поднял оружие против его брата, разорил графские имения в Нормандии, желая показать королю, как ему претит всякое нарушение договора. Узнав позже, что единственное преступление графа заключалось в его дружбе с ним, Робертом, он, со свойственными ему доверчивостью и добродушием, отправился в Англию, чтобы просить короля о снисхождении и напомнить ему о данной им торжественной клятве помиловать всех его приверженцев.

Подобная доверчивость могла бы устыдить коварного Генриха, но не тут-то было. Приняв брата очень ласково, он сплел вокруг него такие сети, что Роберту, находившемуся целиком в его власти, ничего не оставалось, как отказаться от своей пенсии и подобру-поздорову унести ноги. Более не заблуждаясь на счет короля, он по возвращении домой, естественно, заключил союз со своим старым другом графом Шрусбери, у которого в Нормандии оставалось еще тридцать замков. А Генриху только этого и нужно было. Он тут же обвинил Роберта в несоблюдении договора и год спустя вторгся в Нормандию.

Якобы о том Генриха попросили сами нормандцы, недовольные правлением его брата. Есть повод подозревать, что Роберт и впрямь правил из рук вон плохо: его прекрасная супруга умерла, оставив ему малютку сына, и при дворе опять воцарились бездумье, разгул и беспорядок. Говорили даже, что герцог иной раз целый день лежал в постели из-за отсутствия платья – так беззастенчиво разворовывался его гардероб. Однако, встав во главе армии, он принял бой как истинный принц и доблестный воин, но, на беду, попал в плен к королю Генриху вместе с четырьмя сотнями своих рыцарей. В числе пленников оказался безобидный бедняга Эдгар Ателинг, сердечно любивший Роберта. Эдгар был слишком мелкой сошкой, чтобы сурово его карать. Король впоследствии даже назначил ему маленькую пенсию, на которую он жил и упокоился в мире среди тихих английских лесов и полей.

А Роберт – бедный, добрый, щедрый, расточительный, беспечный Роберт, наделенный многими пороками, но вместе с тем и добродетелями, которых достало бы, чтобы вести жизнь более достойную и счастливую, – как он окончил свои дни? Если бы король проявил великодушие и ласково сказал: «Брат, поклянись перед этими благородными мужами, что отныне ты будешь мне надежным союзником и другом и никогда не пойдешь ни против меня, ни против моего войска!» – он мог бы верить Роберту до гробовой доски. Но Генрих был человеком отнюдь не великодушным. Он осудил брата на вечное заточение в одном из королевских замков. Сначала узнику дозволяли прогуливаться верхом в сопровождении стражей, но однажды ему удалось ускакать от своих конвоиров. По несчастью, он заехал в трясину, где его лошадь завязла, и беглеца схватили. Когда королю донесли о случившемся, он приказал выжечь брату глаза, что и было сделано раскаленной докрасна железякой.

И так, в кромешной тьме и в неволе, Роберт провел многие годы, размышляя обо всей своей прошедшей жизни: о потерянном времени, о брошенных на ветер богатствах, об упущенных возможностях, об убитой юности, о зарытых в землю дарованиях. Порой, погожими осенними днями, он сидел и думал о былых охотах в привольном лесу, где никто не стрелял метче и не хохотал громче его. Порой, безмолвными ночами, он просыпался и сокрушался о многих ночах, промелькнувших за игорным столом. Порой в заунывном вое ветра ему слышались старые песни менестрелей, а сквозь слепоту виделись свет и блеск нормандского двора. Снова и снова ему представлялось, как он храбро сражался в Иерусалиме, или гарцевал впереди своих удалых воинов, клоня шлем с пышным плюмажем в ответ на приветственные клики итальянцев, или бродил по солнечным виноградникам и по берегу синего моря со своей ненаглядной женой. А потом, вспоминая ее могилу и оставшегося без отца сына, он простирал руки в пустоту и заливался слезами.

И вот в одно утро в тюрьме нашли хладный труп дряхлого восьмидесятилетнего старца с чудовищно изуродованными веками, скрытыми от глаз тюремщика повязкой, но не скрытыми от Всевидящего Ока! Когда-то он был Робертом Нормандским. Пожалеем его!

В то время, когда Роберт Нормандский оказался в плену у своего брата, его маленькому сыну было всего пять лет. Ребенка тоже схватили и привели к королю. Он захлебывался рыданиями, так как при всей своей несмышлености понимал, что ему нечего ждать добра от августейшего дядюшки. Не в обычае короля было щадить тех, кто попадал к нему в руки, но в его бесчувственном сердце, видно, шевельнулось сострадание к бедняжке. Казалось, он сделал над собой великое усилие, чтобы воздержаться от жестокости, и велел увести мальчика. Тогда один дворянин (по имени Илия де Сен-Сан), женатый на дочери герцога Роберта, взял его к себе и окружил всяческой заботой. Однако Генрихова милосердия хватило ненадолго. Не минуло и двух лет, как он послал своих людей в Сен-Сан с приказом забрать оттуда ребенка. Хозяина в ту пору не было дома, но его преданные слуги вынесли спящего малыша из замка и спрятали в надежном месте. Когда де Сен-Сан вернулся и услышал о поступке короля, он увез мальчика за границу и повел за ручку от двора ко двору, от короля к королю, повсюду рассказывая о его правах на английский престол и о том, как его дядя, знающий об этих правах, мог бы сгубить племянника, если бы тот вовремя не скрылся.

Юность и невинность пригожего маленького Вильгельма Фиц-Роберта (ибо так его звали) завоевали ему тогда много друзей. Когда он возмужал, король Франции в союзе с французскими графами Анжуйским и Фландрским выступил на его стороне против Генриха и позахватывал в Нормандии множество городов и замков, принадлежавших английскому монарху. Но король Генрих, как всегда хитрый и коварный, стал подкупать Вильгельмовых друзей: кого деньгами, кого посулами, кого высокими постами. Он умаслил графа Анжу, пообещав женить своего старшего сына, тоже Вильгельма, на графской дочери. И вообще всю свою жизнь этот король полагался только на такие сделки. Он верил (как после него многие короли, в том числе один недавно правивший французский король), что порядочность и честь любого человека – товар, который можно приобрести по той или иной цене. Несмотря на это, он так боялся Вильгельма Фиц-Роберта и его друзей, что, дрожа за свою жизнь, долгое время не укладывался спать – даже в собственном, набитом стражниками дворце, – не положив рядом с собою меч и щит.

Стремясь укрепиться во власти, Генрих с большой помпой помолвил свою старшую дочь Матильду, тогда восьмилетнюю девочку, с Генрихом Пятым, императором германским. Желая дать за ней богатое приданое, он немилосерно обобрал англичан, а потом, дабы они не слишком унывали, потешил их пышной процессией и торжественно препоручил Матильду германским послам, сопроводившим маленькую принцессу в страну ее жениха, где ей предстояло воспитываться.

К несчастью, его королеве, Мод Добросердечной, недолго оставалось жить. Этой кроткой женщине грустно было думать, что единственная надежда, с которой она выходила замуж за немилого человека, – надежда примирить нормандцев и саксов, – не сбылась. Когда она умирала, не только Нормандия, но и Франция подняла оружие против Англии, так как король Генрих, увидя, что грозившая ему опасность миновала, отступился от всех обещаний, которыми он подкупал и умасливал французских вельмож, и те, естественно, против него объединились. Немного повоевав, без большого убытка для кого-либо, кроме несчастного народа (ведь народ, что ни случись, всегда в убытке), Генрих опять начал обещать, подкупать и умасливать. В конце концов, тысячу раз побожившись, что теперь он не лицемерит и слово свое сдержит, король, с помощью римского папы, радевшего о прекращении кровопролития, сумел заключить мир.

Тотчас по заключении мира король со своим сыном Вильгельмом и большой свитой отправился в Нормандию, чтобы представить наследного принца нормандскому дворянству и, выполняя уговор (который хотел было нарушить), обручить его с дочерью графа Анжу. Обе церемонии прошли как нельзя лучше, с большим великолепием и воодушевлением, и двадцать пятого ноября 1120 года от Рождества Христова вся свита приготовилась погрузиться на корабль в гавани Барфлера, чтобы отплыть домой.

В тот самый день и в том самом месте пришел к королю некий капитан Фиц-Стефан и сказал:

– Государь! Мой отец всю жизнь служил на море вашему отцу. Он вел галеру с золотым мальчиком на носу, на которой ваш родитель плыл завоевывать Англию. Нижайше прошу вас, государь, дозволить мне оказать вам ту же услугу. Здесь у меня стоит несравненный парусник, прозванный «Белой Ладьей», с пятьюдесятью чудо-матросами на борту. Я умоляю вас, государь, удостойте слугу вашего чести перевезти вас в Англию на «Белой Ладье».

– Мне искренне жаль, любезный друг, – отвечал король, – что корабль для меня уже приготовлен и что я не могу (по этой лишь причине) выйти в море с сыном человека, служившего моему отцу. Но принц и его свита поплывут с тобой на несравненной «Белой Ладье» с пятьюдесятью чудо-матросами на борту.

Часа два спустя королевский корабль пустился в путь в сопровождении целой флотилии и, подгоняемый всю ночь свежим попутным ветром, наутро благополучно пристал к берегам Англии. А еще затемно люди на некоторых судах услышали едва различимый отчаянный вопль, разнесшийся над пучиной, и подивились, что бы это могло значить.

Узнайте же, что наследный принц был избалованным беспутным восемнадцатилетним юнцом, который презирал англичан и заявлял, что, взойдя на престол, наденет на них ярмо, как на волов. Он поднялся на борт «Белой Ладьи» со ста сорока подобными себе юными аристократами и аристократками, в числе коих были восемнадцать дам голубых кровей. Всего на несравненной «Белой Ладье», вместе со слугами и командой, поместилось триста душ.

– Фиц-Стефан, – сказал принц, – поставь три бочонка вина твоим пятидесяти чудо-матросам! Мой августейший отец уже в открытом море. Сколько времени мы можем здесь веселиться, не рискуя причалить к берегам Англии позже других?

– Ручаюсь вам, мой господин, – отвечал Фиц-Стефан, – что, если мы снимемся с якоря в полночь, к утру мои пятьдесят удальцов обойдут на «Белой Ладье» быстрейший корабль из королевской флотилии!

Тут принц приказал всем веселиться. Матросы накинулись на три бочонка вина, а принц и его высокородные попутчики принялись отплясывать при лунном свете на палубе «Белой Ладьи».

Когда она наконец покинула Барфлерскую гавань, на ней не оставалось ни одного трезвого матроса. Но все паруса были туго надуты и весла дружно гребли. Фиц-Стефан стоял у кормила. Молодые веселые кавалеры и прекрасные дамы в разноцветных ярких плащах, защищавших их от холода, болтали, смеялись и пели. Принц призывал гребцов сильнее налегать на весла, дабы не посрамить «Белой Ладьи».