Текст книги "История Англии для юных"

Поскольку постоянно носить на себе проклятье (сидишь ли, ходишь ли, зеваешь ли, чихаешь ли, справляешь ли какую другую нужду) довольно обременительно, нет ничего удивительного в том, что про́клятая троица пожаловалась королю. Неудивительно также, что король, считавший войну оконченной, пришел в бешенство, узнав об этой новой выходке своего неуемного противника. Когда же архиепископ Йоркский сказал: «Не ведать вам, государь, покоя, пока Томас Бекет жив», Генрих опрометчиво вскричал в присутствии всех придворных: «Неужели никто не избавит меня от этого человека?» Услыхав слова короля, четыре рыцаря переглянулись и вышли.

Звали тех рыцарей Реджиналд Фицурс, Уильям Траси, Гуго де Морвиль и Ричард Бритон, и трое из них во дни фаворитства Томаса Бекета состояли в его свите. Оседлав своих скакунов, они втайне от всех пустились в путь и на третий день после Рождества прибыли в Солтвуд-Хаус, родовое поместье Ранульфа де Брока, находившееся близ Кентербери. Тут они потихоньку собрали кучку верных людей (на случай, если понадобится подмога) и поскакали прямо в Кентербери. Четыре рыцаря и двенадцать их соумышленников внезапно предстали перед архиепископом в его собственном доме в два часа пополудни. Они не поклонились, не заговорили, а просто сели на пол и стали поедать архиепископа глазами.

Наконец Томас Бекет спросил:

– Чего вам надобно?

– Нам надобно, – отвечал Реджиналд Фицурс, – чтобы с епископов была снята анафема и чтобы ты ответил за нанесенные королю оскорбления.

– Власть духовная выше власти королевской, – дерзко сказал Томас Бекет, – и не вам, ничтожествам, мне угрожать. Даже если бы мне угрожала вся английская рать, я бы не уступил.

– Тогда от угроз мы перейдем к делу! – вскричали рыцари.

Они удалились вместе с двенадцатью своими соумышленниками, надели латы, препоясались сверкающими мечами и вернулись.

Тем временем слуги архиепископа затворили и заложили на засов главные ворота дворца. Сначала рыцари попытались разнести их в щепы секирами, но им указали окошко, через которое можно было проникнуть внутрь, и, оставив ворота в покое, они воспользовались этим входом. Пока рыцари ломились в парадное, приближенные умоляли Томаса Бекета укрыться в соборе, полагая, что в святом месте головорезы не дерзнут совершить над ним никакого насилия. Он же упорно отказывался сдвинуться с места. Однако, услышав в отдалении пение монахов, служивших вечерню, архиепископ сказал, что теперь долг призывает его в храм и поэтому, а не по какой-либо другой причине, он туда пойдет.

Из дворца в собор вела прекрасная старинная галерея, которой вы можете любоваться и сейчас. Томас Бекет прошествовал по ней, не ускоряя шага, и, как всегда, перед ним несли распятие. Когда он благополучно вступил в святилище, его слуги собрались было запереть дверь, но он воскликнул: «Нет! Здесь не крепость, а дом Божий!»

Не успел он договорить, как в дверном проеме возникла тень Реджиналда Фицурса, заслонившая собою последний луч заходящего зимнего солнца. Рыцарь произнес громовым голосом: «Следуйте за мной, верные слуги короля!», и по собору прокатился звон доспехов – это сшиблись в дверях кинувшиеся на его зов соратники.

В высоких нефах и меж величественных колонн собора царила такая мгла, а в подземной крипте и в узких переходах над сводами было столько тайников, что Томас Бекет даже в этой, казалось бы безнадежной, ситуации мог бы спастись, если бы пожелал. Но он не пожелал. Он решительно заявил монахам, что прятаться не намерен. Хотя монахи тут же куда-то растворились и с архиепископом остался лишь верный Эдвард Грим, носивший перед ним распятие, мужество ему не изменило.

Рыцари шагали сквозь тьму, громыхая железом по каменным плитам пола. «Где изменник?» – кричали они. Бекет не отзывался. Но когда они закричали: «Где архиепископ?», он гордо возгласил: «Я здесь!» – и, выступя из тени, встал перед ними.

Фицурс обрушил на голову архиепископа меч, но верный Эдвард Грим выставил руку и принял на себя основную силу удара

Рыцари не хотели его убивать, им только нужно было любым способом избавить от него короля и себя самих. Они предложили ему либо уехать из государства, либо последовать за ними. Томас Бекет отказался и от того, и от другого и с такой силой оттолкнул Уильяма Траси, схватившего его за рукав, что тот едва удержался на ногах. Своей дерзостью и неподатливостью архиепископ обозлил рыцарей до крайности, и в конце концов Реджиналд Фицурс, которого он выругал нехорошим словом, с криком: «Ну так умри!» – обрушил на его голову меч. Но верный Эдвард Грим выставил руку и принял на себя основную силу удара, так что его господина лишь порезало до крови. Кто-то из рыцарей опять призвал Томаса Бекета покинуть страну, он же стоял недвижимо с окровавленным лицом, склоненной головой и сложенными руками, препоручая душу свою Господу. Тут рыцари набросились на него и зверски зарубили прямо у алтаря святого Бенедикта. Он рухнул на ступени, забрызганные его кровью и мозгом.

Перед глазами встает жуткая картина: изуродованный труп смертного, который еще недавно сыпал проклятьями, лежит на полу храма в мерцании двух-трех лампад, бросающих красные блики на черную пелену мрака. А преступные рыцари скачут прочь, оглядываясь на растворяющийся в ночи собор и вспоминая то, что они оставили внутри.

Часть вторая

Весть о жестокой расправе над Томасом Бекетом, учиненной четырьмя рыцарями в Кентерберийском соборе, поразила короля, как громом. Кому-то могло показаться, что своей запальчивой фразой: «Неужели никто не избавит меня от этого человека?» – он высказал желание или пожелание, чтобы Бекета прикончили. Однако трудно себе вообразить что-либо более невероятное, ведь по природе своей Генрих был не жесток (хотя и очень горяч), а кроме того, он, как человек мудрый, прекрасно понимал то, что хорошо понимал любой дурак в его королевстве: такое убийство восстановит против него папу и всю церковь.

Король написал папе несколько почтительнейших посланий, в которых уверял его в своей невиновности (не отрекаясь от сказанных сгоряча слов), затем торжественно поклялся в том же перед всем светом и ухитрился-таки выйти сухим из воды. Что же до четырех преступных рыцарей, то они уже не осмелились явиться ко двору и бежали в Йоркшир, где влачили жалкое существование изгоев, потому что папа предал их анафеме. В конце концов они отправились с покаянием в Иерусалим, там умерли и были похоронены.

Вскоре после убийства Бекета королю представился случай утвердить свою власть в Ирландии и тем самым окончательно задобрить папу. Дело в том, что ирландцы были обращены в христианство неким Патрицием (или святым Патриком) в те незапамятные времена, когда ни о каких папах и слыхом не слыхали. Поэтому они считали, что папа сам по себе, а Ирландия сама по себе, и отказывались платить ему Петрову лепту (по пенсу с дома), о которой я уже упоминал. Произошло же вот что.

Ирландцы в ту пору были страсть какими варварами. Они постоянно ссорились и воевали, резали друг другу глотки, отхватывали друг другу носы, жгли друг у друга дома, увозили друг у друга жен – в общем, насильничали напропалую. Страна была разделена на пять королевств – Десмонд, Томонд, Коннахт, Ольстер и Лейнстер. В каждом царствовал свой король, но один из них считался главным. Так вот, король Лейнстера Дермод Макмуррох (дикое имя, имеющее несколько диких написаний) похитил жену своего друга и спрятал на острове среди болота. Ужасно возмутившись (хотя в Ирландии это было дело обычное), друг пожаловался главному королю и с ним вместе выгнал Дермода Макмурроха из его владений. Дермод явился в Англию просить о заступничестве. Он пообещал пойти к Генриху в вассалы, если тот поможет ему вернуть его королевство. Генрих согласился, но вместо войска дал Дермоду так называемые жалованные грамоты, которыми позволял всем английским подданным, буде они того пожелают, поступать к нему на службу и сражаться под его знаменем.

Жил тогда в Бристоле некий граф Ричард де Клэр по прозванью Туголук, человек не очень высокой нравственности, бедный, отчаявшийся и готовый на все, лишь бы поправить свое состояние. А в Южном Уэльсе жили еще два разорившихся рыцаря ему под стать – Роберт Фиц-Стефан и Морис Фиц-Джеральд. Эти три удальца, каждый с кучкой приверженцев, пошли отвоевывать Дермодово королевство. Договорились так: в случае удачи Туголук женится на дочери Дермода Еве и будет провозглашен его наследником.

Английские воины настолько превосходили ирландцев боевой выучкой, что, несмотря на свою малочисленность, одерживали победу за победой. В одной битве, в самом начале войны, они отрезали триста голов и положили к ногам Макмурроха. Он в радости перебирал их руками, а найдя голову человека, которого особенно ненавидел, схватил ее за волосы и уши и откусил нос и губы. По этому вы можете судить, что за господин был тогдашний ирландский король. С пленными в ту войну обращались чудовищно. Победители забавлялись, ломая им руки и ноги или сбрасывая их с утесов в море. В разгар жестокой бойни, учиненной по взятии Уотерфорда, когда на улицах громоздились трупы, а по сточным канавам бежали реки крови, Туголук взял в жены Еву. Жуткая то была свадьба в компании мертвецов, хотя совершенно в духе невестиного папаши.

Отбив Уотерфорд, Дублин и много других городов, Дермод приказал долго жить, и Туголук стал королем Лейнстера. Этим Генрих и воспользовался. Он сам явился в Дублин как сюзерен Туголука и лишил его королевского сана, но наделил огромными поместьями. Тогда ко двору Генриха в Дублине стеклись почти все ирландские короли и вожди, чтобы присягнуть ему в верноподданстве. Таким образом, он возвратился домой, прибавив к своим титулам славный титул властелина Ирландии и вернув себе благорасположение папы. Примирение было полным – папа оказался так сговорчив, как королю, мне думается, и не мечталось.

В этот период его царствования, когда заботы представлялись такими ничтожными, а перспективы такими радужными, начались те семейные неурядицы, которые отравили королю жизнь, сломили его дух, расстроили его здоровье и растерзали его сердце.

У него было четверо сыновей: Генрих, которому тогда минуло восемнадцать, – тот самый Генрих, чье тайное венчание на царство так уязвило Томаса Бекета; шестнадцатилетний Ричард; пятнадцатилетний Готфрид; и маленький Иоанн, отцовский любимец, прозванный при дворе Безземельным, потому что для него не было наследственного участка, пока не появилась возможность отдать ему Ирландию. Все эти худо воспитанные мальчики повели себя как худые сыновья и худые братья. Принц Генрих, подстрекаемый французским королем и своей злодейкой матерью, королевой Элеонорой, первым пошел против родителя.

Сначала принц потребовал, чтобы его молодая жена Маргарита, дочь французского короля, была, как и он, коронована. Ее августейший свекор дал на то свое согласие, и коронация состоялась. Едва закончилась церемония, как принц потребовал, чтобы отец еще при жизни уступил ему часть своих владений. Король его и слушать не захотел. Затаив в своем недобром сердце смертельную обиду, принц Генрих бежал ночью из отчего дома ко двору французского короля. Через день-два к нему присоединились его братья Ричард и Готфрид. Их мать попыталась последовать за ними, переодевшись в мужское платье, но была схвачена стражниками короля и заключена в тюрьму, где по заслугам просидела шестнадцать лет. Однако всякий день кто-нибудь из захапущих английских дворян, недовольных тем, что король защищает свой народ от их алчности и притеснений, переходил на сторону принцев. Всякий день король узнавал какую-нибудь неприятную новость: вот принцы собирают против него войско; вот принц Генрих появляется в короне перед собственными послами при французском дворе и нарекается младшим королем Англии; вот все принцы дают клятву не примиряться с ним, родным отцом, без позволения и одобрения французских вельмож. Но эти жестокие удары не вышибли короля Генриха из седла. Он призвал всех венценосных отцов, имеющих сыновей, прийти ему на помощь, ибо его печаль была и их печалью. Не пожалев личных сокровищ, он нанял двадцать тысяч воинов и бросил их на подлого французского короля, возмущавшего против него его собственную кровь. Натиск был столь мощным, что очень скоро Людовик предложил сойтись для переговоров о мире.

Встреча состоялась под старым раскидистым вязом среди зеленой равнины Франции. Окончилась она ничем. Война возобновилась. Принц Ричард начал свое военное поприще, поведя войско против отца, но был обращен в бегство, и многие тысячи его ратников горько пожалели бы о том, что ввязались в эту преступную авантюру, если бы король не получил известия о вторжении в Англию шотландцев и не отплыл домой, невзирая на страшный шторм. Взаправду ли Генрих терзался мыслью, что все эти беды ниспосланы ему в наказание за умерщвление Бекета, или просто хотел поднять себя в глазах папы, который причислил Бекета к лику святых, а заодно и в глазах своих подданных, веривших, что даже истлевшие кости Бекета могут творить чудеса, – бог его знает. Очевидно одно: высадившись на английском побережье, король поскакал прямо в Кентербери. Когда же вдали замаячил собор, он спрыгнул с лошади, разулся и босой, с окровавленными ногами, доковылял до могилы Бекета. Там, в присутствии многочисленной толпы, он распростерся на земле, оглашая воздух стенаниями. Потом вошел в здание капитула и, обнажив плечи и спину, подставил их для бичевания восьмидесяти священникам, которые, подходя один за одним, хлестали его узловатыми веревками (смею думать, не слишком больно). Случилось так, что в тот самый день, когда король разыгрывал перед народом этот чудной спектакль, шотландцы были наголову разбиты. Обрадованное духовенство не преминуло приписать победу примерному покаянию государя. Удивительная штука: как только Бекет отбыл в мир иной, поповская братия воспылала к нему необычайной любовью, хотя искренне его ненавидела, пока он был жив.

Пользуясь тем, что вышеописанные неотложные дела задержали короля дома, граф Фландрский, стоявший во главе гнусного заговора принцев-ослушников и их иноземных друзей, осадил Руан, столицу Нормандии. Однако король, невероятно стремительный во всех своих действиях, оказался у стен Руана раньше, чем кто-либо счел возможным его отъезд из Англии. Тут он так разделал названного графа Фландрского, что заговорщики запросили мира. Негодные сыновья его Генрих и Готфрид покорились родительской власти. Ричард сопротивлялся еще шесть недель, но, теснимый из крепости в крепость, тоже склонил голову перед отцом, и тот его простил.

Простить этих недостойных принцев значило дать им передышку для подготовки нового предательства. Они были лживы, вероломны и бесчестны, как распоследние жулики. Через год принц Генрих опять взбунтовался, и опять был прощен. Еще через восемь лет принц Ричард выступил против старшего брата, а принц Готфрид бесстыдно заявил, что братья никогда не придут к согласию, если не объединятся против родителя. Спустя год после их примирения, которому поспоспешествовал король, принц Генрих вновь возмутился против отца, и вновь склонился перед ним, присягая в верности, и вновь был прощен, и вновь восстал вместе с Готфридом.

Но этому вероломному принцу пришел скорый конец. Он тяжко занемог в одном из городов Франции и, терзаемый угрызениями совести, послал гонцов к государю-батюшке, умоляя его приехать повидать сына на смертном одре и в последний раз даровать ему прощение. Великодушный Генрих, никогда не державший зла на чад своих, собрался было в дорогу, но его приближенные, зная коварство принца, заподозрили подвох и внушили королю, что, доверяясь такому предателю, хоть и первородному отпрыску, он рискует жизнью. Поэтому король остался дома, а в знак прощения послал умирающему перстень с собственной руки. Принц осыпал перстень поцелуями и облил слезами, сокрушаясь о том, каким дурным, злым и недостойным он был сыном. Засим он обратился к стоявшим вокруг священникам со следующими словами: «О, обвяжите меня вервием, стащите с постели и бросьте на ложе из пепла, чтобы я мог умереть в покаянии с молитвой на устах!» И так принц Генрих умер двадцати семи лет от роду.

Три года спустя на каком-то турнире принц Готфрид не удержался в седле, и мчавшийся во весь опор конь размозжил ему копытом череп. Так что осталось только два принца – принц Ричард и принц Иоанн, который к тому времени вырос и торжественно присягнул на верность отцу. Вскоре Ричард опять восстал, поощряемый другом своим, французским королем Филиппом Вторым (сыном покойного Людовика), но тут же повинился и поклялся на Евангелии в вечной покорности, после чего опять был прощен, а примерно через год снова восстал. В присутствии отца он преклонил колено перед королем французским как перед своим сюзереном и объявил, что с его помощью отвоюет себе все отцовские владения во Франции.

И этот самый Ричард смел называть себя воином Христа Спасителя! И этот самый Ричард носил плащ крестоносца, точно такой, в какие облачились короли французский и английский, когда под старым раскидистым вязом среди французской равнины они дали клятву (как и Ричард) предпринять новый крестовый поход во имя и во славу Истины!

Сокрушенный сердцем, смертельно уставший от криводушия своих сыновей и от самой жизни, несчастный король, так долго стоявший как скала, начал сдавать позицию за позицией. Но папа, к его чести, поддержал Генриха и вынудил французского короля и Ричарда, хотя удача была на их стороне, вступить в мирные переговоры. В обмен на мир Ричард потребовал увенчать его английской короной и отдать ему в жены (о чем в действительности он вовсе не мечтал) сестру Филиппа Французского, его нареченную, которую король Генрих удерживал в Англии. Генрих же настаивал на том, чтобы сестра Филиппа вышла замуж за его любимца Иоанна, единственного (говорил он) послушного ему сына. Однако сломленный, измученный, убитый горем, видя, как один за одним покидают его вельможи, король Генрих в конце концов принял все условия.

Но напоследок судьба приберегла для него еще один тяжкий удар. Когда он уже не поднимался с постели, ему принесли для подписи мирный договор, а вместе с ним и список тех, кто взбунтовался против соглашения и кого он должен был простить. Первым в том списке стояло имя Иоанна, его любимого сына, которому он безгранично доверял.

– О, Иоанн, дитя моего сердца! – возопил король в неописуемой душевной муке. – О, Иоанн, любимейшее мое чадо! О, Иоанн, ради кого я противостоял стольким напастям! Неужели и ты меня предал?! – Потом он с горестным стоном откинулся на подушки и произнес: – Теперь будь что будет. Мне все безразлично!

Спустя какое-то время Генрих велел перевезти себя во французский город Шинон, который в течение многих лет казался ему красивейшим местом на свете. Теперь же ничто не радовало его глаз. Он сказал чистую правду: все земное стало ему безразлично. В диком исступлении Генрих проклял час, когда родился, проклял сыновей, которых породил, и отдал Богу душу.

Как за сто лет до того придворные лизоблюды бросили Завоевателя в час его кончины, так же они покинули и его потомка. Королевские покои были ограблены, и самый труп обчищен. С трудом удалось собрать средства на то, чтобы отвезти тело в аббатство Фонтевро для погребения.

Впоследствии, льстя Ричарду, стали говорить, что у него львиное сердце. По-моему, куда лучше иметь сердце человеческое. Ричардову сердцу, львиному или человеческому, следовало бы облиться кровью, когда он вошел в святое аббатство и взглянул на непокрытое лицо своего отца. Ричардово сердце, львиное или человеческое, было злокозненным и вероломным по отношению к почившему государю и более чуждым нежности, чем сердце любого дикого зверя в лесу.

С царствованием Генриха связана одна дивная история. Это история Розамунды Прекрасной. Рассказывают, что король пленился юной Розамундой, прелестнее которой не было в целом мире. Он построил для нее в Вудстокском парке чудесный чертог и окружил этот чертог лабиринтом, так что добраться до него можно было только с помощью клубочка шелка. Но злая королева Элеонора, возревновав к Розамунде Прекрасной, выведала секрет клубочка. И вот однажды она предстала перед красавицей с кинжалом и с чашей яда и приказала ей выбирать между двумя смертями. Заливаясь горючими слезами, бедняжка молила жестокую королеву о жалости, но тщетно. Поняв, что делать нечего, Розамунда Прекрасная выпила яд и упала мертвая посреди чудесного чертога, вкруг которого весело заливались не ведающие горя птички.

Прекрасная Розамунда действительно жила на свете и действительно (я в этом уверен) была прелестнейшей в мире девицей. Король, конечно же, души в ней не чаял, и злая королева Элеонора, конечно же, ревновала. Но, к сожалению, – я говорю «к сожалению», потому что мне очень нравится эта история, – не существовало ни чертога, ни лабиринта, ни шелкового клубочка, ни кинжала, ни яда. К сожалению, прекрасная Розамунда удалилась в монастырь близ Оксфорда и там тихо окончила свой век. Монахини повесили над могилой сестры шелковый полог и постоянно приносили к ней свежие цветы в память о юности и красоте, пленившей короля, когда он тоже был молод и вся жизнь лежала перед ним в радужном сиянии.

Теперь же эта жизнь померкла и угасла, увяла и превратилась в пыль. Генрих Плантагенет упокоился в церкви аббатства Фонтевро на пятьдесят седьмом (вовеки не исполнившемся) году от рождения, достойно процарствовав почти тридцать пять лет.