Текст книги "Когда поют сверчки"
Автор книги: Чарльз Мартин
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Глава 19
Как-то накануне очередного Рождества я купил старый двухместный гоночный скиф, явно знававший лучшие дни. Установив лодку на ко́злы в гараже, я провел там немало вечеров, меняя, выправляя, отпаривая, полируя и ремонтируя шпангоуты и стрингеры, обшивку днища и бортов, банки и весла, вертлюги и отводы словом, все, что должно было двигаться или служить несущим элементом конструкции. Работал я методично и тщательно и в результате фактически построил новую лодку, используя старую в качестве модели-образца. Никакого особого опыта у меня, конечно, не было, так что учиться приходилось, что называется, на ходу, зато я знал кое-что о самой гребле как о виде спорта и надеялся, что воссоздаваемый мною скиф даст нам с Эммой новое интересное занятие и заодно поможет хоть немного укрепить ее больное сердце.
И вот в первый день Рождества мы с Эммой пошли на берег озера. Я завязал ей глаза, взял за руку и вывел на причальный плот, где нас ждала готовая лодка. На борту я вывел по трафарету ее название – «Эмма».
Как я и ожидал, Эмма сказала все приличествующие случаю слова, после чего я предложил ей немного прокатиться. Она согласилась, как мне показалось – с радостью, и спустя какое-то время мы не спеша отошли от причала. Эмма гребла, пока могла, то есть совсем недолго, а я смотрел на ее спину, на то, как ложатся на ее худые узкие плечи короткие редкие волосы, в который раз наблюдая упорную, непрекращающуюся борьбу между душой и той бренной оболочкой, в которую она была заключена.
Я знал, что ее сердце день ото дня сдает, становится слабее. Это было видно и по ее бледности, и по рисунку дыхания. Очень скоро наша гребля превратилась просто в прогулки по озеру, во время которых Эмма безостановочно делала наброски, зато я работал за двоих. Мне это принесло пользу: я здорово окреп, и, когда меня впоследствии взяли в гребную команду, я узнал, что сердце у меня абсолютно здоровое. Да, мое сердце работало прекрасно, лучше, чем у многих. Катая по озеру Эмму, фактически я возил в лодке дополнительный груз, и это физическое упражнение сотворило настоящее чудо с моими легкими, сердцем и сосудами, не говоря о мускулатуре рук, ног и спины. Той же весной на первенстве штата я был третьим в гонке одиночек.
Каждый выход на воду с Эммой действительно был для меня превосходной тренировкой, но радости эти прогулки приносили мне значительно меньше, чем могли. Состояние Эммы продолжало ухудшаться – я отчетливо видел это каждый раз, когда внутренним взором проникал туда, где отчаянно билось, захлебываясь кровью, ее больное сердце.
Глава 20
По мере того как буквально на глазах менялись к худшему самочувствие и даже внешний облик Эммы, ее мать все сильнее разочаровывалась в возможностях современной медицины и готова была пробовать все, что угодно. Нередко мы с Эммой сидели в ее комнате и, приникнув к вентиляционным отверстиям, слушали, как мистер и миссис О’Коннор шепотом обсуждают дальнейшие перспективы лечения и количество неоплаченных счетов, которое росло с угрожающей быстротой несмотря на то, что отец Эммы работал на двух работах. Как бы там ни было, надежды родителей на новые, экспериментальные методы лечения явно сошли на нет, поскольку теперь Эмму возили в Атланту не так часто, как прежде, хотя еще недавно они с матерью летали туда дважды в месяц. Истощив свои банковские счета, но не получив никакой существенной помощи от официальной медицины, родители Эммы решили прибегнуть к услугам странствующих евангелистских проповедников.
Преподобный Джим Тубало был не просто проповедником, но и самопровозглашенным «целителем». Он путешествовал по юго-востоку страны в длинном красном автобусе, покоряя сердца потенциальных сторонников «Духовного Возрождения» безупречным костюмом-тройкой, сверкающими часами, гривой густых седых волос и крайней нетребовательностью в финансовых вопросах. Дадите сколько сможете, любил повторять он. Господь не требует непосильной жертвы.
В нашем городке проповедник и его многочисленные ассистенты появлялись дважды в год: «Спешите, спешите, спешите! Только три дня!» – значилось на рекламных афишах. И вот однажды, когда на площади в очередной раз появились просторные палатки для молельных бдений, родители Эммы выгнали нас из дома задолго до пяти часов, чтобы успеть занять лучшие места. К «целителю» выстроилась длинная очередь, но миссис О’Коннор оказалась одной из первых: крепко держа Эмму за руку, она подвела ее к сцене, и я втерся следом. Я был основательно напуган, но мне казалось, я должен защитить Эмму и от ее матери, и от седого проповедника.
Сцена была ярко освещена, играла громкая музыка, участники собрания подбадривали нас криками. Под этот шум преподобный Джим торжественно возложил руки на Эмму и, как и следовало ожидать, напугал ее до полусмерти. Сначала он схватил ее за плечи и встряхнул, потом принялся что-то кричать на ухо и бить по голове своей толстой Библией. Продолжалось это секунд тридцать, и все это время миссис О’Коннор продолжала держать Эмму за руку, а мистер О’Коннор пытался разобраться, помогает этот цирк его дочери или вредит. Проповедник как раз собирался в последний раз стукнуть Эмму Библией по голове, когда ее отец – довольно крупный мужчина – перехватил его руку.
– Прошу прощения, мастер Джим, – проговорил он, – но если вы еще раз ударите мою дочь Библией, я заставлю вас ее съесть.
Но смутить преподобного было нелегко. Закрыв глаза, он воздел руки к небу и возопил:
– Исцелена! Исцелена! Благодарю-ю-ю Тебя-я, Госпо-о-о-о-дь!
Он несколько раз прошелся по сцене, двигаясь так, словно пытался отскрести от подошв ботинок налипшую жвачку. Музыка по-прежнему гремела, а собравшиеся громко аплодировали. Преподобный посмотрел на мисс Надин.
– Господь говорил со мной, – изрек он и качнул головой, что-то негромко напевая или бормоча себе под нос. Затем преподобный снова повернулся к родителям Эммы и добавил: – И Он только что сообщил мне, что ваша дочь исцелена. Недомогание оставило ее, болезнь ушла из тела – она здорова.
Мистер О’Коннор бережно взял Эмму за руку.
– Прости, милая, – прошептал он. – Пойдем…
И пока преподобный Джим сообщал публике, что вот сейчас на их глазах Всемилостивый и Всемогущий Господь совершил еще одно чудесное исцеление, отец Эммы увел нас со сцены.
Шлепая по лужам, мы долго шли через пропахшую навозом парковку, чтобы снова сесть в старый «универсал» О’Конноров длиной, наверное, в полквартала. Там мы стали свидетелями жаркого спора, разгоревшегося между родителями Эммы. Миссис О’Коннор пыталась убедить мужа, который, похоже, отнесся ко всему происшедшему крайне скептически, что преподобный действительно может лечить людей. Мистер О’Коннор молча слушал, потом посмотрел на нас в зеркало заднего вида:
– Дорогая, я вовсе не хочу сказать, будто твой Господь не может исцелить нашу дочь. Я просто сомневаюсь, что, когда Он это делает, Он надевает костюм-тройку и дорогущие часы и говорит затем – с вас тысяча долларов.
Мать Эммы с недоверием воззрилась на мужа:
– Не может быть! Преподобный потребовал у тебя тысячу долларов?
– Не преподобный… А тот приятный мужчина, что провожал нас к выходу. Он так и сказал, мол, обычная такса за исцеление – тысяча долларов, но вы можете дать сколько сможете. Дадите две – будет очень хорошо.
Мы с Эммой поддакнули – мы тоже это слышали, и миссис О’Коннор надолго замолчала. Далее Эмма сказала:
– Но, мама, если следовать логике, чтобы меня вылечить, Богу не нужен никакой преподобный. Он может исцелить меня когда угодно и где угодно. Я это точно знаю.
Ее мать обернулась и с недовольным видом ткнула в нас пальцем.
– Ах, вы тоже на его стороне? Помолчите-ка лучше!
Больше никто не сказал ни слова – только Эмма взяла меня за руку и без возражений проглотила свою таблетку. Когда мы подъехали к дому, она уже спала, положив голову мне на колени. Отец отвел ее наверх, уложил в постель и стал собираться на работу в банк в центре города, где он по выходным подрабатывал ночным сторожем. Мать проверила, спит ли Чарли, и поставила на огонь кофейник.
Спрятавшись в кустах, я видел, как отправился на работу мистер О’Коннор и как мать Эммы, провожавшая его на крыльце, вернулась в кухню, на ходу вытирая слезы. Убедившись, что она не собирается снова выйти на улицу, я обошел дом сзади, мигом вскарабкался на магнолию, уселся на толстый сук напротив окна Эммы и при свете луны стал смотреть, как она спит. Было где-то около полуночи, когда я подобрался к окну вплотную, приоткрыл створку и, пробравшись в комнату, встал возле ее кровати. Некоторое время я прислушивался к ее дыханию, потом опустился на колени и положил ладонь на ее теплую грудь. Даже сквозь пижаму я чувствовал, как отчаянно бьется ее больное сердце. Оно и в самом деле стучало чуть не вдвое чаще, чем мое.
– Господи, – прошептал я чуть слышно, – я не знаю, совершил ли Ты сегодня вечером чудо, но мне почему-то не очень верится, что у Тебя какие-то особые отношения с преподобным Джимом Тубало. Зато я знаю другое: у тех, кто живет в этом доме, очень мало новых идей и почти не осталось надежды. Словом, я хочу сказать Тебе, что… Если и Ты исчерпал все варианты, тогда давай отдадим Эмме мое сердце, ладно? У меня здоровое, крепкое сердце, Господи, оно ей подойдет!..
Лунные лучи окрасили кожу Эммы в голубоватый цвет, отчего она стала выглядеть еще более холодной и больной.
Неожиданно она открыла глаза и посмотрела на меня, и я заметил, что в уголке ее глаз блестят слезы. Выпростав из-под одеяла руку, Эмма поманила меня согнутым пальцем – ближе!.. Я опустился рядом с кроватью на колени, и она привлекла меня к себе. Я почувствовал ее дыхание на своем лице, потом – легкое прикосновение к своей руке.
– Ты не можешь отдать то, чего у тебя нет, – шепнула она.
– Но… – начал было я.
Эмма покачала головой и, прижав к моим губам палец, заставила меня замолчать.
– Ведь ты уже отдал свое сердце мне.
Глава 21
Понедельник мы с Чарли потратили на то, чтобы нанести последние штрихи на хаммермилловскую «Гриветту». Самому Хаммермиллу не терпелось поскорее спустить катер на воду, и он трижды звонил нам из Атланты, чтобы узнать, как идут дела. Отполировав верх корпуса, мы несколько раз руками обследовали обшивку, любуясь блеском и шелковистой гладкостью дорогого дерева. Катер, однако, нужен был нам самим хотя бы на денек, чтобы опробовать его на воде, поскольку это была, несомненно, наша самая удачная работа. Мы заменили киль и шпангоуты на новые, сделанные из белого дуба, укрепили махагоновую обшивку шурупами из нержавейки и покрыли корпус пятнадцатью слоями рангоутного лака, так что теперь «Гриветта» выглядела просто роскошно. Не было никаких сомнений, что наши конкуренты из лодочной мастерской в Блу-Ридже, которые, по правде говоря, реставрировали лодки несколько быстрее, чем мы, просто позеленеют от зависти.
За восстановление винтажных лодок мы взялись примерно через год после того, как закончили строительство дома. Собственно говоря, Чарли с самого начала намеревался заняться чем-то в этом роде, а я… Мне было все равно. Я просто хотел работать с Чарли, а что делать, не имело значения. Если бы он собрался изготавливать рояли или кресла-качалки, я бы все равно к нему присоединился.
Первое, что мы сделали, когда принципиальное решение было принято, это объехали окрестности озера в поисках «Хакеркрафта», который не требовал бы слишком большого ремонта. После двух недель прочесывания в газетах частных объявлений и бесконечных разговоров с продавцами лодок мы наконец нашли то, что искали. Некто по имени Дайсон продавал «старую деревянную моторную лодку». На его крошечное объявление в рубрике «Всякое» мы наткнулись случайно, позвонили и сразу поехали смотреть товар. Дайсон повел нас в гараж, где нам пришлось пробираться через четвертьвековые залежи всякого барахла. И вот мы добрались до задней стенки, хозяин откинул грязный брезент и кончиком пальца стер толстый слой пыли с полированного носа судна, которое когда-то было классическим красавцем – «Хакером» с тремя открытыми палубными кокпитами.
Насколько нам было известно, «Хакеры» умели скользить по воде как ни одна другая лодка в мире.
Это была большая удача. Мы расплатились на месте, наличными, отвезли «Хакер» домой и с тех пор неустанно колдовали над ним, приводя его в изначальный вид.
Мы никуда не торопились. Повозившись с катером пару недель, мы делали перерыв, чтобы взять сторонний заказ, за который можно было получить деньги, а закончив, с новыми силами возвращались к бдениям над нашим сокровищем. Сейчас, то есть полгода спустя, наш катер способен был держаться на воде и издали походил на настоящий «Хакер», однако при более близком взгляде становилось видно, что он не вполне доведен до образцового состояния. Нос, боковые ограждения, да и все остальное, что можно увидеть снаружи, требовало покрытия пятнадцатью слоями водостойкого лака и чистовой полировки. Хромированные детали нужно было хромировать заново, да и ставшее мутным от времени ветроотбойное стекло требовало замены. Сиденья в катере оказались слишком жесткими, а это может быть очень неприятно, когда на озере поднимается даже небольшая волна. И все же… все же… Быть может, наш катер был пока не самым красивым в окру́ге, зато его двигатель мурлыкал, как котенок, да и вообще, несмотря на некоторые недоделки, он и сейчас мог считаться чем-то вроде местной достопримечательности. Все необходимое для этого у него было.
Когда мы только привезли «Хакер» домой, Чарли долго ощупывал и гладил его выверенные обводы, потом сказал:
– Ты не против, если мы назовем его «Партнер»?
Процесс реставрации лодок не так сложен, как может показаться. Я не шучу – это действительно так. Другое дело, что для этого вы должны обладать соответствующими навыками. Навык или, лучше сказать, мастерство – оно необходимо каждому, кто берется за подобное дело. К счастью, Чарли обладает им в полной мере, чего нельзя сказать обо мне.
Первым делом необходимо заложить киль – своего рода спинной хребет каждого судна. С этого начинают все корабелы, да и реставраторы тоже. Второй этап – шпангоуты. После этого можно переходить к обшивке днища и бортов, верхней деке и отделке кокпитов для рулевого и пассажиров. На изготовление большинства вспомогательных деталей идет белый дуб – прочный, тяжелый, не слишком дорогой материал, который к тому же хорошо гнется под воздействием горячего пара. Обшивка и верхняя дека делаются из красного дерева, которого существует как минимум пятьсот сортов, однако самым лучшим считается гондурасский махагон. Красное дерево вообще считается одним из самых ценных природных материалов, чем и объясняется его исчезновение с лица планеты. Оно очень красиво, обладает плотной и прочной древесиной, прекрасно полируется, не боится гнили и жуков, а отсутствие сучков делает его настоящей мечтой столяра. Реставраторам приходится заниматься и механической частью – заменять пришедшие в негодность узлы или, напротив, устанавливать по желанию заказчика дополнительное оборудование. Больше всего возни, конечно, с двигателем, трансмиссией, рулевой системой, топливопроводами и топливными баками, но и прочие мелочи тоже способны доставить немало хлопот. И все же – скажу еще раз – на самом деле занятие это лишь немногим сложнее того, какому я предавался в детстве: разобрав несколько игрушечных машинок, собирал из их деталей свой образец. Вся разница заключается в том, что, когда восстанавливаешь лодку, приходится иметь дело с деталями бо́льшего размера, которые к тому же «взаправдашные» да и стоят не в пример дороже.
Хаммермилловская «Гриветта» – это винтажный катер канадского происхождения, спроектированный и построенный в 1947 году в окрестностях Онтарио морским инженером Дугласом Ван Паттоном. Сигарообразный, с тремя открытыми кокпитами, он создавался ради скорости и ради эффектного внешнего вида, и своей цели конструктор вполне достиг. В целом «Гриветта» представляет собой улучшенный вариант «Хакекрафта», который, по всеобщему мнению, является самой престижной и желанной маркой винтажных деревянных катеров классического стиля. Особым спросом пользуются экземпляры, выпущенные в 20-х годах прошлого столетия. Катер времени выпуска в промежутке между 1925 и 1929 годами можно продать очень быстро и за очень большие деньги, в каком бы состоянии он ни был.
Хаммермилл, кстати, тоже хотел иметь «Хакер», но не нашел ни одного, и в конце концов остановился на «Гриветте». Она, правда, обошлась ему несколько дороже, к тому же чисто внешне это немного разные лодки. «Хакеры» известны классической формой скул и обводов, тогда как у «Гриветты» «зализанные» очертания, которые и придают ей форму сигары. Именно они и сделали ее знаменитой, но, если поставить две эти модели рядом, канадская красавица и в подметки не годится «Хакеру» 1927 года.
Хаммермилл, впрочем, не прогадал. За ветхую, разукомплектованную, наполовину сгнившую «Гриветту» он заплатил чуть больше тридцати тысяч долларов, потом в течение десяти месяцев заплатил еще около сорока тысяч нам с Чарли за восстановление и ремонт. Кому-то, возможно, может показаться, что семьдесят кусков – слишком дорогая цена за какое-то деревянное корыто, однако если сейчас Хаммермилл захочет сбыть «Гриветту» с рук, он сможет выручить за нее тысяч сто пятьдесят и даже больше, если, конечно, найдет подходящего покупателя.
Многие реставраторы стараются во что бы то ни стало сохранить оригинальные части и механизмы, однако это означает, что в будущем лодка потребует особо тщательного ухода и обслуживания. Поиск запасных частей, которые не выпускаются уже много десятилетий, является делом как минимум не простым и довольно долгим, к тому же вовсе не факт, что искомая деталь будет непременно найдена. Именно по этой причине мы подобрали для «Гриветты» вполне современный движок объемом 360 кубических дюймов, снятый с разбитого «Додж Дюранго», который прошел от силы пять тысяч миль. Мы приобрели трансмиссию «Велвет драйв» с передаточным соотношением 1:1, (это означает, что одному обороту двигателя соответствует один оборот винта), а также изготовили и установили вдоль бортов второго кокпита два алюминиевых бензобака большой вместимости. В результате мы получили лодку, несущую двойной запас топлива и обладающую вдвое бо́льшей мощностью, чем оригинальная «Гриветта». В качестве завершающих штрихов мы поставили навесной руль, новые приборы, зеленые кожаные сиденья, которые обшили для нас в Ланьере, а также скошенное ветровое стекло.
Майк Хаммермилл, считал я, будет в восторге.
Во вторник, в восемь утра, Чарли поджидал меня возле эллинга. Ему не терпелось залить в баки бензин и опробовать «Гриветту» на ходу. Мы спустили катер на воду, открыли бутылку шампанского и побрызгали вином на водорез. Потом запустили двигатель, и я посадил Чарли за руль. Большей радости для него не существовало.
Да, несмотря на свою слепоту, Чарли знал озеро лучше, чем большинство зрячих, приезжавших сюда на уикенды. Вторник был рабочим днем, и судов на озере было мало. Я сидел рядом с Чарли и, перекрикивая урчание двигателя и свист ветра, задавал ему направление и скорость: «плавно поверни на три часа», «сбрось газ и резко на шесть часов», «держи прямо по горизонту», «гидроцикл по правому борту», «встречный катер по левому борту» или просто – «не гони волну» (кто не знает – есть такой навигационный знак: «не создавать волнения»).
Чарли слушал мои указания и крутил штурвал или орудовал рукояткой газа. Было даже забавно, когда я говорил, допустим, что на одиннадцать-тридцать появился катер-буксировщик с отдыхающими. В этих случаях Чарли вставал и, опираясь на спинку сиденья, приветственным жестом приподнимал шляпу или махал рукой, словно и правда видел и катер, и его пассажиров.
– Они тоже машут, – добавлял я, и Чарли широко улыбался.
Ему потребовалась лишь небольшая помощь, чтобы пришвартоваться у причала станции обслуживания и залить в баки новую порцию бензина. Пока шла заправка, я постучал его по плечу и сказал:
– Я отойду на минутку.
Дело было в том, что через три колонки от нас я заметил Термита, одетого в рабочий комбинезон Якорной пристани. На его рубашке красовалась нашивка с именем и фамилией. Посасывая полоску сушеного мяса, он зарылся сломанным носом в… неужели в «Ньюсуик»?
Я бесшумно подошел к нему сзади и хлопнул по плечу.
Термит вздрогнул, захлопнул журнал и, резко обернувшись, посмотрел на меня поверх солнечных очков.
– Опять ты!.. – театрально простонал он. – Ну за что мне это наказание! Я же, кажется, еще тогда сказал: мне не нравятся мужчины!
– Что читаем? – осведомился я небрежно.
Термит показал мне «Ньюсуик», стараясь, чтобы из него не вывалился второй, вложенный в него журнал.
– Слушай, Термит, за кого ты меня держишь? Я, между прочим, не вчера родился. Парни, с которыми я ходил в школу, проделывали этот трюк еще тогда, когда тебя в проекте не было.
Термит ухмыльнулся и, вытащив порножурнал, продемонстрировал мне центральный разворот.
– Видал? – Он постучал пальцем по глянцевому фото. – Вот что я имел в виду.
– Что именно ты имел в виду?
– Вот это. – Термит снова показал. – Вот погоди, я немного освоюсь и… У меня этого будет много. Сколько захочу.
– Дай-ка посмотреть…
За выходные Термит постригся и сбрил щетину; рубашка была аккуратно заправлена в комбинезон, однако сейчас его лицо густо покрывали прыщи, чего я в прошлый раз не заметил. На подбородке была ямочка, как у Курта Дугласа, и я невольно подумал, что он мог бы выглядеть довольно привлекательно, если бы перестал хлестать пиво и набрал фунтов двадцать. И ему не помешало бы как следует вымыться и пропить курс витаминов.
Опасливо оглянувшись на дощатый тротуар, который вел вдоль края пристани к офису и магазину для рыбаков, Термит протянул мне журнал.
На развороте я увидел фотографию юной силиконовой красотки, раскорячившейся в совершенно противоестественной позе, принять которую не пришло бы на ум ни одной нормальной девушке. Во всяком случае, забесплатно. Та-ак…
Вырвав из журнала центральный разворот, я складывал его до тех пор, пока на виду не остались только часть шеи и лицо девушки. Протянув сложенную картинку Термиту, я сказал:
– Что ж, давай проверим, правильно ли я тебя понял.
Он озадаченно посмотрел на меня, и я сел рядом с ним, свесив ноги.
– Видишь эту девушку? – спросил я, показывая на сложенную картинку у него в руках. – Ее зовут Аманда, Мэри или как-нибудь в этом роде. Раньше она жила в небольшом провинциальном городке в Вайоминге или в Техасе, ходила в школу и в танцевальную студию, которую оплачивали ее родители. Возможно, она играла в школьной софтбольной команде, которую тренировал ее отец, и, когда она разбивала коленки, он заклеивал царапины пластырем и гладил по голове, когда по ночам ей снились кошмары или она просто не могла заснуть.
На лице Термита появилось кислое выражение.
– Слушай, э-э… как тебя… Риз?.. Ну зачем тебе понадобилось портить мне все удовольствие?
– Нет, Термит, это ты послушай. Эта девушка – чья-то дочь, чья-то младшая сестра, а еще какое-то время спустя она, возможно, станет чьей-нибудь матерью.
Термит лихо сплюнул сквозь щель в передних зубах. Тонкая струйка слюны, изогнувшись, прочертила воздух и канула в воду.
– К чему ты клонишь, что-то я не пойму!
– К чему?.. Я только хотел сказать, что обнаженное тело и дикие гримасы – это еще не все. – Я полностью развернул картинку. – Вот это называется влагалище. Оно ведет к матке и яичникам. Каждый месяц в течение примерно недели, оно бывает довольно грязным и совершенно не соблазнительным местом.
– Я знаю, откуда родятся дети.
– Знаешь? А тебе известно, что рожающая женщина в сто… нет, в тысячу раз прекраснее, чем эта картинка, но ты предпочитаешь довольствоваться дешевой бумагой, на которой что-то напечатано. – Я снова ткнул пальцем в картинку. – Это у тебя будет, когда ты женишься, нужно только подождать, а не пытаться опередить время и купить это задешево у юной девочки, которая когда-то брала уроки фортепьяно, хотя ее ножки в лаковых сандаликах едва доставали до педалей.
Термит выхватил у меня журнал, закрыл и сунул под мышку.
– Не я сделал эту фотографию, – пробурчал он сердито. – Да, я на нее смотрел, но ведь это, кажется, не запрещено?
Я покачал головой.
– Человеческий разум – удивительная штука, Термит. Почти такая же удивительная, как сердце.
– Что-то я не догоняю, чувак.
– Твой разум не просто запоминает образы, особенно – такие. Он сохраняет их глубоко в сердце, так что лет через десять или пятнадцать, когда ты женишься и будешь стараться как-то устроить свою жизнь, они обязательно всплывут, и тебе невольно станет казаться, что в чужом дворе трава зеленее, а персики слаще… Я понятно выражаюсь?
Термит кивнул и улыбнулся. Мясная полоска торчала у него в зубах точно сигара.
– Похоже, ты знаешь, что́ говоришь.
– Вот что я скажу тебе, Термит. В своей жизни я любил только одну женщину, и за те семь лет, что мы прожили вместе как муж и жена, моя память накопила достаточно образов и картин, которые принадлежат только мне одному. Моя жена умерла пять лет назад, но… – Я поглядел на сверкающее под солнцем озеро и слегка понизил голос, – …этих картин-воспоминаний мне хватит на всю жизнь, и я не продам и не променяю ни одну из них на все картинки во всех журналах мира. И еще одно, приятель… Я помню ее и раздетой, и в одежде, и эти воспоминания мне одинаково дороги. Понимаешь?
На этот раз Термит задумался всерьез. Он сосредоточенно грыз ногти и сплевывал в воду. Чарли тем временем залил полные баки и заорал:
– Э-эй, Портняжка! Куда ты подевался?! Пора ехать: Хаммермилл небось все телефоны оборвал!
Я поднялся, собираясь идти.
– Ты еще молод, Термит, и я не знаю, сумеешь ли ты меня понять, но я все равно скажу: главное у человека – это его сердце. Если сердца нет или оно умерло – все остальное не имеет значения. Ты можешь найти женщину, которая будет красивее всех на свете, ты можешь иметь с ней сказочный секс, но когда, так сказать, отгремят последние залпы, ты непременно задумаешься о том, чтобы перекусить, выкурить сигаретку… а также о том, что́ тебе теперь делать с твоей партнершей. И тогда тебе станет ясно, что женщина, которая лежит сейчас с тобой в одной постели, для тебя не важнее чем пульт от телика. Настоящая любовь – не инструмент и не средство, и сердце женщины – тоже. Их ты не отыщешь ни в одном журнале.
Термит усмехнулся и затолкал в рот последний кусочек мяса.
– Откуда ты знаешь? Ты же сам только что сказал, что любил только одну женщину. А я считаю, с женщинами как с автомобилями. Прежде чем купить тачку, нужно на ней поездить, провести тест-драйв.
– Ты можешь верить в то, что́ только что сказал, но… Человек, который работает в банке, не изучает фальшивки, чтобы узнать, где настоящие деньги. Наоборот, он изучает настоящие, чтобы отличить подделку.
Я отвязал швартов и оттолкнулся от причала. Термит все еще стоял на досках тротуара и пытался разобраться в том, что́ только что услышал. Вот он выплюнул недожеванный кусочек мяса. Ошметок полетел, кувыркаясь, словно футбольный мяч после удара нападающего, пробивающего дропгол, и упал в воду рядом с причалом. Несколько мгновений он покачивался на поверхности, потом его схватила какая-то рыба – окунь или судак.
Прежде чем запустить двигатель, я показал на журнал у Термита под мышкой и ткнул пальцем в сторону магазина для рыбаков.
– Если парень в офисе увидит у тебя этот журнал, он уволит тебя в два счета, – сказал я. – Он терпеть не может подобные вещи, особенно у себя на причале.
Термит сгорбился, словно предчувствуя необходимость снова искать работу.
– Ты ему наябедничаешь?
Я отрицательно покачал головой.
– Точно? – снова спросил Термит.
– Мне это ни к чему. Он и так узнает.
– Как это? – Он, казалось, был удивлен.
– Когда-то моя жена прочла мне слова, которые, как я впоследствии убедился, оказались абсолютно правильными.
Термит снова поник, словно предчувствуя очередную нотацию.
– И что это были за слова? – поинтересовался он с обреченным видом.
– «От избытка сердца говорят уста»[43]43
Мф., 12:34.
[Закрыть], – процитировал я. – Иными словами, из уст человека исходит то, чем полно его сердце. Этот твой журнал… Ты принимаешь слишком близко к сердцу то, что видишь на его страницах, и рано или поздно эта дрянь начнет изливаться через твой рот. Она пропитает тебя насквозь, изменит тебя и сожрет, так что от нынешнего Термита – довольно неплохого парня – ничего не останется.
– Но я… Мне все еще хочется чего-то такого!
– Этого хочется каждому мужчине. Такова наша природа, и тут ничего не попишешь. Я даже скажу: если бы тебе ничего подобного не хотелось, это означало бы, что с тобой, скорее всего, что-то не так… – Я усмехнулся. – Именно поэтому издателям и удается продавать такие журналы в огромных количествах.
* * *
Мы с Чарли гнали хаммермилловский катер домой. Каждый раз, когда «Гриветта» подскакивала на волне или начинала бороться с течением, Чарли улыбался, но мне хотелось лишь одного – чтобы он прибавил скорости. Я люблю лодки, люблю их реставрировать, но кататься на них мне не всегда нравится. Откровенно говоря, на воде меня немного укачивает. Пока лодка движется, все нормально; именно поэтому в гребле у меня проблем не возникает, но стоит скифу или катеру остановиться, и ощущения покачивания под ногами или под пятой точкой оказывается достаточно, чтобы мне захотелось перегнуться через борт.
Загнав катер в эллинг, мы подняли его из воды, и Чарли сказал, что на сегодня с него достаточно и что он берет отгул до завтра. Хлопнув меня по плечу, он ощупью двинулся на причал, на ходу обивая чечеточный ритм.
– У тебя сегодня снова урок танцев?
– Угу, – отозвался Чарли. Сейчас он напоминал Фреда Астера, который по какой-то непонятной причине вышел бить чечетку с тростью. – Мы как раз изучаем мамбо. Думаю, так и до вальса дойдем.
– Ты просто феномен, Чарли.
– Видел бы ты нашу преподавательницу! Она француженка и… – Он улыбнулся и, не переставая приплясывать, двинулся через причал. Нащупав тросточкой ведущие к воде ступени, Чарли сказал:
– Сегодня вторник. Помнишь, чем ты должен заняться?
Я прекрасно знал, что он имеет в виду. Не знал я одного – что́ ему ответить.
– Не совсем.
– Зато я помню. Кричи, если будут какие-то затруднения.
– Спасибо. Обязательно.
Стоя на нижней площадке лестницы, Чарли опустил мешки с песком, которые поднимали к поверхности проволоки-направляющие, натянутые под водой от его причала к моему, и рыбкой сиганул в воду.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?