Текст книги "Когда поют сверчки"

Глава 16

Доктору Хейзу, по-видимому, и впрямь очень хотелось заполучить мою и Чарли кровь, и это обстоятельство заставило меня отправиться в библиотеку, чтобы отыскать там все книги, где говорилось об устройстве человеческого сердца. Если врачам так нужна наша кровь, рассуждал я, значит, с ней непременно должен быть связан какой-то секрет. С тех пор каждый раз как мне попадалась книга, в которой хотя бы упоминалось о строении сердца или особенностях крови, я прочитывал ее всю. В ту пору я перечитал довольно много весьма специфической литературы, но ответов на свои вопросы так и не нашел. Во всяком случае, не на все.

Однажды, когда я сидел в читальном зале в окружении почти десятка медицинских книг и справочников, наша библиотекарша мисс Суэйбек легонько похлопала меня по плечу и сказала:

– Вы действительно собираетесь прочесть все эти книги, молодой человек?

– Да, мэм, – ответил я, стараясь не поднимать головы, поскольку мое лицо было покрыто безобразного вида прыщами.

– Могу я поинтересоваться, зачем это вам понадобилось?

– Я… я изучаю сердце.

Мисс Суэйбек с сомнением покачала головой:

– Я не вчера родилась, молодой человек… – И она улыбнулась всезнающей улыбкой взрослого, который полагает, что видит тебя насквозь. – Так зачем вам понадобились эти книги? – спросила она все с той же улыбкой.

– Я хочу вылечить Эмму… ну, когда вырасту. Я должен знать, как зашить дыру у нее в сердце.

– Ну, конечно… – Библиотекарша усмехнулась. – Так я и поверила!.. В общем, так, молодой человек, не надо вешать мне лапшу на уши: я отлично знаю, зачем вам понадобились эти книги. Когда прочитаете все, поставьте туда, откуда взяли. Я не собираюсь заново расставлять по полкам два десятка томов только лишь потому, что кому-то захотелось взглянуть на кое-какие картинки.

Я не совсем понял, что она имеет в виду, но сказал как можно более вежливо:

– Хорошо, мэм.

А неделю спустя – когда я прочел все эти книги и вернул их на место и когда мисс Суэйбек убедилась, что со мной у нее не будет проблем, – библиотекарша стала помогать мне разыскивать необходимую литературу и даже заказывала кое-какие справочники по межбиблиотечному абонементу аж из Флориды.

Мисс Суэйбек, впрочем, была не единственным человеком, кому мое увлечение казалось странным. Мои родители были абсолютно убеждены, что я спятил, но, когда мои школьные отметки по естественно-научным дисциплинам изменились с «посредственно с минусом» на «хорошо с плюсом», отец и мать перестали донимать меня вопросами и договорились, чтобы мисс Суэйбек отвозила меня домой, если я задерживался в библиотеке допоздна.

Люди восхищаются гением Моцарта, который – как считается – написал музыку к колыбельной «Ты сияй, звезда ночная», когда ему было три года, а свою первую симфонию сочинил в двенадцать. Да, разумеется, он был гением, но, если взглянуть на это под иным углом зрения, получится, что Моцарт просто очень рано понял, для чего он был рожден. Вот, собственно, и все. По какой-то неведомой нам причине ему было отпущено больше музыкальных способностей, что сделал его немного другим, и Моцарт догадался об этом и поэтому еще на старте получил солидный гандикап. Разумеется, он был блестящим композитором, но суть не в этом. Суть в том, что Моцарт узнал об этом и начал сочинять музыку. Результат, как говорится, всем известен.

Я, конечно, не Моцарт, и мне предстояло очень много работать, чтобы чего-то добиться, однако я никогда не сомневался, для чего я появился на свет. Лишь много времени спустя я стал спрашивать себя, не ошибся ли я…

Но тогда мне достаточно было одной мысли об Эмме, о ее больном сердце, которое из последних сил разгоняет кровь по ее анемичному, бледному телу, чтобы вставать ни свет ни заря и ложиться, когда все мои сверстники давно спали. Довольно скоро я обнаружил, что мои самостоятельные занятия в библиотеке и в других местах занимают намного больше времени, чем уроки в школе, но меня это устраивало. С жадностью выискивая и запоминая любую информацию, которая имела бы отношение к сердечной деятельности и системе кровообращения, я довольно скоро смог нарисовать себе весьма подробную картину того, что ежеминутно и ежесекундно происходит в человеческом организме. Сначала густая, синевато-черная, бедная кислородом венозная кровь поступает в сердце, которое, сокращаясь, направляет ее к легким, где происходит газообмен: кровь выделяет накопленный углекислый газ и обогащается кислородом, превращаясь из темной в ярко-алую, пузырящуюся жидкость. Из легких эта кровь возвращается в сердце, которое вновь сокращается, направляя ее ко всем органам тела, для которых содержащийся в крови кислород является главным и единственным горючим, без которого они не могут существовать.

И все это происходит не один раз, а больше ста тысяч раз в сутки! Это настолько меня поразило, что я размышлял над этим не один день и в конце концов все же сумел понять суть процесса. Не его физическую анатомию, а именно суть: пока сердце бьется, человек живет, когда оно останавливается, человек умирает.

Все оказалось предельно просто – настолько просто, что я в недоумении покачал головой и заплакал. Пока сердце бьется, человек живет.

Еще за три тысячелетия до Рождества Христова древние китайцы называли сердце Императором среди всех человеческих органов. С тех пор прошли века, в течение которых люди тратили свои жизни на поиски Святого Грааля, источника вечной молодости или центра вселенной. Когда-то я их понимал, но теперь – перестал. Зачем искать так далеко, если самое важное здесь, рядом, бьется в груди каждого человека? И чем яснее я это сознавал, тем ближе, как мне казалось, я подходил к тому, чтобы исцелить Эмму.

Положив руку на грудь, я внутренним взором заглядывал в себя и шептал:

– Жизнь там, где течет кровь.

Глава 17

Как-то раз кто-то из моих одноклассников принес в школу отцовский «Плейбой» и во время перемены пустил его по рукам. Одного взгляда, брошенного на глянцевые страницы, оказалось достаточно, чтобы я понял: что-то здесь не так, что-то совершенно неправильно! Отчего-то я почувствовал себя настолько грязным, что мне захотелось принять душ. В глубине души я понимал: тот, кто сделал такое со всеми этими девушками, сфотографировал их, наверняка очень больной человек. Это говорило мне сердце.

Дальше я смотреть не стал. «Эмма тоже могла бы быть там», – думал я, возвращая журнал приятелю.

Нет, я вовсе не святой. И, конечно, мне тоже хотелось смотреть на голых женщин, но кроме этого желания во мне жило что-то еще – что-то такое, что подсказывало мне: я пришел в этот мир, чтобы вылечить Эмму. И пока мои глаза смотрели на яркий разворот, та часть меня, в которой обитала моя душа, содрогалась и корчилась от отвращения.

В тот день я возвращался домой в глубокой задумчивости. Я был смущен, растерян и не находил себе места. Эмма, конечно, сразу заметила, что со мной что-то не так, и спросила, в чем дело. Я все ей рассказал. Мы сидели на ступеньках ее крыльца, и, когда я закончил, она прижала меня к себе и поцеловала в щеку. И это было… это было так, словно два сердца разговаривают друг с другом на языке, который внятен лишь им одним.

Да, у Эммы было слабое, больное сердце, но из него изливалось любви больше, чем из десятка крепких, здоровых сердец.

* * *

И вот настал момент, когда наша школьная учительница биологии уже не могла ответить на мои вопросы, поэтому я все больше времени проводил в библиотеке, внимательно прочитывая и запоминая все, что имело отношение к устройству человеческого тела. К концу выпускного класса я прочел несколько толстых учебников, предназначенных для слушателей подготовительных курсов при медицинском колледже, и несколько специальных исследований, рекомендованных для ознакомления студентам Гарвардского университета. И не просто прочел – я мог цитировать их страница за страницей, а закрыв глаза, видел перед собой схемы и диаграммы. Но по мере того как я все глубже погружался в предмет, передо мной со всей очевидностью вставала одна проблема. Если, рассуждал я, я буду заниматься наукой, если стану изучать или даже создавать собственные теории, как вернуть к жизни слабое, больное, умирающее человеческое сердце, Эмме это вряд ли поможет. Похоже, в своем стремлении к знаниям я забрел куда-то не туда.

Как я понял, для чистой науки человеческое сердце было всего лишь объектом, которое следует препарировать, снабдить надписями и ярлычками, а потом поместить в банку с раствором формальдегида и поставить на полку, чтобы очкастый школьник со скобками на передних зубах мог охать и ахать. Научный подход казался мне слишком холодным, лишенным эмоций; даже то, что́ писали о сердце в медицинских книгах, казалось мне каким-то стерильным. Можно было подумать, что сердце – это всего лишь конгломерат клеток, соединенных с другими клетками.

О сердце в большинстве книг говорилось предельно просто: мол, это полый конусообразный мышечный орган размером с два кулака, разделенный на две изолированные половины продольной мускульной перегородкой, которая носит название септы. Каждая половина состоит из тонкостенной мускульной собирающей камеры, которая называется предсердием, и окруженной более толстым мышечным слоем выбрасывающей камеры, которая носит название желудочка. Именно желудочки сердца отвечают за прокачку через легкие крови, которая попадает в них через особые клапаны: справа расположены пульмонарный и трехстворчатый клапаны, а слева – аортальный и двустворчатый митральный. В легких кровь обогащается кислородом и возвращается по пульмонарным венам к сердцу, а оттуда, вследствие очередного его сокращения, попадает в артерии и растекается по всему телу. И этот цикл повторяется не однократно, а более ста тысяч раз в течение дня, так что за сутки сердце перекачивает в среднем две тысячи галлонов[33]33
  Американский галлон – мера жидких и сыпучих тел, равная 3,78 л.


[Закрыть] крови. Курение, высокое давление, врожденные болезни и повышенное содержание холестерина в крови могут отрицательно сказаться на способности сердца нагнетать кровь в артерии и вены и обеспечивать ее постоянную циркуляцию.

И так далее в том же духе… Как видите, в этом описании нет никаких особых чувств, словно речь идет не о важнейшем органе человеческого тела, а о водоотливном насосе, который с чавканьем откачивает грязь и нечистоты с вашего заднего двора. Я прочитал немало научных книг, но не встретил ни одной, в которой говорилось бы о разбитом сердце… Ни разу я не читал и о том, способно ли сердце чувствовать, и если да – что́ оно чувствует, почему и как. Увы, подобного рода знания, видимо, считались в научном мире неважными, излишними. Ценилось только понимание принципов и механизмов работы «конусообразного мышечного органа».

Неудивительно, что, прочтя целую гору подобной литературы, я отчаянно хотел отыскать человека, с которым можно было бы поговорить о сердце так, словно оно – живое, чувствующее, любящее. Человека, который описал бы в научной статье такое сердце, каким обладала Эмма.

И Эмма знала об этом моем желании, хотя я ей ничего не говорил.

Должно быть, она заметила страдальческое выражение, которое появлялось на моем лице, когда я ожесточенно сражался с научными трактатами, диаграммами и латинскими описаниями. В тот день мы как раз сидели в читальном зале за большим столом, обложившись каждый своими книгами. Из-за болезни Эмма не могла заниматься спортом и играть в активные игры; ее физическая активность была весьма и весьма ограниченна (в том числе и врачебными запретами), поэтому она с нетерпением ждала наших походов в библиотеку, а бывали мы там почти каждый день. И каждый день на моей половине стола оказывались десятки научных книг, статей, методичек, написанных учеными людьми, профессорами биологии и медицины, считавшимися непревзойденными авторитетами в своих областях, тогда как рядом с Эммой лежали томики стихов, сочиненных по большей части давно умершими людьми: Кольриджем, Вордсвортом, Китсом, Теннисоном и Шекспиром.

Заметив мое разочарование, Эмма отложила в сторону «Потерянный рай» Мильтона и достала из рюкзачка что-то завернутое в бумагу. По размеру это «что-то» как раз напоминало довольно толстую книгу уменьшенного формата, но рассмотреть подробнее я не успел: Эмма спрятала сверток за спину. Взяв меня за руку, она вывела меня из-за стола и потащила за собой в узкий проход между книжными полками, где нас не могла увидеть библиотекарша. Именно там, в окружении накопленной человечеством тысячелетней мудрости – среди томов, набитых рафинированным знанием, собранным за века биологией, физиологией и медициной, Эмма доказала мне, что ей – хоть она и не читала ни одной из этих книг – известно о жизни больше, чем всем этим профессорам вместе взятым.

Откинув в сторону упавший мне на глаза чуб, она коснулась пальцами моей груди и сказала:

– Знаешь, Риз, мне давно кажется, что все эти книги не сообщат тебе самого главного, поэтому скажу я… Сердце человека состоит из двух половинок: одна качает кровь, а другая – любит. Ты обязательно должен знать об этом, если собираешься всю жизнь лечить больные сердца, потому что одну половинку без другой вылечить невозможно. – Она улыбнулась и прижала мою ладонь к своему сердцу. – Уж я-то знаю…

Эмма достала из-за спины обернутую в бумагу книгу, приложила к моей груди и отступила назад, так что я волей-неволей вынужден был взять подарок в руки. Развернув бумагу, я увидел томик Шекспира.

В последующие несколько месяцев Эмма позаботилась, чтобы мы как можно чаще читали друг другу вслух стихи и пьесы из моей книги. Уже очень скоро мы стали обращаться друг к другу, цитируя оставшиеся в памяти стихотворные строки. Мы делали это так часто, что даже Чарли, которому очень не нравилось, когда мы начинали разговаривать на классическом английском шестнадцатого столетия, стал нам подыгрывать.

Однажды в субботу вечером мы втроем собрались в кино. Увидев, что я подхожу к дому, Эмма вскинула руки и продекламировала:

– «О, милый Гамлет, ты рассек мне сердце!»[34]34
  Перевод М. Лозинского.


[Закрыть]

Обернувшись на меня через плечо, Чарли буркнул:

– «Прошу тебя, следи за ней позорче!»[35]35
  Там же.


[Закрыть]

Я, однако, не растерялся; вскочив на крыльцо, я опустился перед Эммой на колени и взял ее руку в свою.

– «Отбросьте же дурную половину и с лучшею живите в чистоте!..»[36]36
  Там же.


[Закрыть] – воскликнул я.

И по сей день я считаю это пожелание лучшим, какое только можно придумать.

Глава 18

По случаю вечера накануне субботы все четыре неоновые рекламные вывески в широком окне «Колодца» были включены и мигали как сумасшедшие. Над коньком крыши светилась еще одна реклама – составленная из неоновых огоньков фигура грудастой женщины, одетой только в широкополую шляпу и ковбойские сапоги на высоченном каблуке.

По большому счету «Колодец» – явление для Клейтона совершенно нехарактерное. Во многих аспектах этот бар выглядит таким же чужеродным, как бейсбольный мячик в футболе или покерные фишки в церкви. Само здание было в свое время построено из больших валунов, привезенных с побережья озера, причем некоторые камни достигают размеров пляжного мяча. Их слегка обтесали и, взгромоздив друг на друга, скрепили раствором, возведя стены, толщина которых составляет никак не меньше двух футов. Огромные, грубо обтесанные кедровые стропила поддерживают крышу из колотого кедрового гонта, который почти сплошь порос ярко-зеленым мхом. Гирлянды мха свисают с края крыши, красиво обрамляя огромную входную дверь, которая когда-то служила крышкой грузового люка на пароходе, бороздившем Северное море. Толщина двери составляет шесть дюймов, а ее площадь – без малого восемь квадратных футов; сделана она из досок почти футовой ширины и окована тремя стальными полосами. Дверь установлена на специальных полозьях, поэтому, чтобы войти, ее нужно не толкать, а сдвигать в сторону, однако и это задача не из легких, и не каждый с ней справится.

Рассказывают, что это здание построил в пятидесятых годах какой-то чудаковатый отшельник, который ужасно боялся ядерной войны с Кубой. Как бы там ни было, подвал в доме выглядит таким же капитальным, как и само здание. Он врезан глубоко в скалу, и – после того как отшельник вместе со своей собакой отправился по Аппалачской тропе[37]37
  Аппалачская тропа – самая длинная в мире размеченная пешеходная туристская тропа через Аппалачи; имеет статус «национальной заповедной туристской тропы».


[Закрыть] в Мэн (с тех пор о нем не было никаких известий) – действительно некоторое время считался противорадиационным укрытием для жителей административного центра округа. Благодаря толстым каменным стенам в «Колодце» летом всегда прохладно, зимой же его прекрасно согревает огромный, шестифутовой ширины, очаг.

Здание на протяжении нескольких лет пустовало, пока его не приобрел Дэвис Стайпс. Личность Дэвиса, или Монаха, как мы частенько его называем, имеет не менее загадочный ореол, чем бесследное исчезновение прежнего владельца. На вид ему лет сорок с небольшим, а носит он гавайские рубашки, обрезанные джинсы и шлепанцы. Глядя на него, не скажешь, что этот человек защитил диссертацию по теологии, хотя Дэвис имеет сразу две ученых степени. Сын кадрового военнослужащего, он появился на свет в Англии, где его отец служил инструктором на базе британских парашютно-десантных частей. В юности Дэвис много ездил по всему миру – я не знаю другого человека, который бы столько путешествовал. Он посещал университеты и семинары в Европе, а в двадцать с небольшим и вовсе куда-то пропал почти на целое десятилетие. Считается, что пять лет Дэвис провел в каком-то испанском монастыре, где, опять же по слухам, принял обет молчания, выдержав весь положенный срок. Дэвис ни разу не был женат, но сейчас утверждает, что открыт для любых серьезных предложений.

Подробности его «потерянных лет» остаются весьма туманными, однако это никого не удивляет: в Клейтоне и окрестностях всегда хватало людей, хранящих какие-то секреты. Немало тайн скрывает и само озеро Бертон. О Дэвисе известно, что его родители умерли, пока он подвизался в испанском монастыре, и он похоронил их в Лондоне, на берегу Темзы. Прочтя отцовское завещание, Дэвис с удивлением узнал, что родители владели небольшим – всего-то в десять акров – участком земли на берегу озера Бертон. Возможно, они хотели построить там летний домик, возможно, возвести жилище более капитальное, чтобы жить в нем на пенсии. Как бы то ни было, Дэвис вылетел в Штаты, собираясь выставить участок на продажу, но, объехав озеро кругом и остановившись на засыпанной гравием дорожке у Бертонского кемпинга, неожиданно передумал.

Когда стало известно о продаже «Колодца», Дэвис как раз направлялся в клейтонский универмаг, чтобы докупить шурупов и гвоздей для длинного причала, который он возводил на берегу. Миновав «Мышеловку для «Харлеев», Дэвис увидел объявление риелтора и сразу поехал в агентство, чтобы узнать, сколько просят за бывшее бомбоубежище. В агентстве ему сказали, что он должен составить соответствующую заявку, поскольку здание считалось муниципальной собственностью. На самом деле город мечтал избавиться от странного строения, поэтому Дэвис быстренько собрал нескольких приятелей и, набросав на салфетке бизнес-план, рассказал им, что он собирается делать.

– Больше всего мне нравится то место в Библии, – сказал им Дэвис, – где говорится, как Иисус встретил у колодца самарянку. Только представьте себе ситуацию: она была довольно распущенной женщиной, хорошо известной в своем городе, но Он в мгновение ока узнал о ней все. Он узнал и о ее пяти мужьях, и о ее нынешнем сожителе, и обо всех грехах, которые она совершила в жизни. Повторяю, Иисус знал о ней все и все же заговорил с ней; больше того, Он полюбил ее несмотря на все, что она сделала неправильного. Должно быть, в том, как Он с ней разговаривал, было нечто такое, что мгновенно привлекло к нему самарянку, потому что она захотела быть с ним. Как и все мы, эта женщина испытывала сильную жажду, и, когда Иисус достал из колодца ведро, до краев полное прохладной, чистой водой, самарянка погрузила в него лицо и за считаные секунды выпила досуха.

Люди, которые испытывают настоящую жажду, не ходят в церковь по воскресеньям – они приезжают к озеру, стремясь убежать от своих тайных и явных грехов. И все они рассчитывают найти здесь тихое, спокойное место, где можно было бы недорого и вкусно перекусить. Внутри каждого человека есть пустота, и это нормально. К сожалению, большинство людей пытаются заполнить эту пустоту на свой манер: кто-то покупает новую, более дорогую машину, кто-то – новый, большой дом, кто-то покупает еще один мощный катер или заводит любовницу. Так давайте же поднесем этим людям ведро чистой, живой воды! Если обращаться к сердцу человека, разум непременно последует за ним, а самый быстрый путь к человеческому сердцу лежит, как известно, через желудок. Вот почему я решил открыть бар, чтобы готовить для голодных людей божественные чизбургеры.

Выслушав эту вдохновенную речь, четверо друзей Дэвиса молча кивнули и достали чековые книжки, чтобы внести свою долю. Впятером они выкупили дом за 100 тысяч на открытом аукционе, и после основательного ремонта, который занял почти полгода, бар Дэвиса наконец отворил двери для посетителей. В первый день, чтобы попасть туда, приходилось ждать в очереди почти час, да и впоследствии в баре всегда было людно. В последние три года существования «Колодца» Дэвис работает по семь дней в неделю: он сам готовит чизбургеры и сам стоит за стойкой. Выходные берет редко, но, когда такое случается, он предпочитает проводить их где-то в горах.

Иными словами, «Колодец» – это вам не какая-нибудь грязная пивнуха для байкеров. Начать с того, что над входом в бар висит небольшая, почти незаметная табличка, на которой написано: «…а я и дом мой будем служить Господу, ибо Он свят»[38]38
  Нав., 24:15.


[Закрыть]. И это еще не все. «Колодец» мало похож на церковь, однако вся его внутренняя обстановка представляет собой слегка закамуфлированную рекламу Господа Бога. На салфетках цитаты из священных книг Библии – от Бытия до Иоаннова Откровения. Библия лежит и на каждом столике, коктейли названы именами двенадцати апостолов, а магнитные доски слева и справа от стойки пестрят листовками, на которых можно найти и десять заповедей, и Нагорную проповедь. Даже антикварный музыкальный автомат в углу не играет рок-н-ролл; хотя в списке на панели управления и сохранены старые названия песен и групп, все оригинальные записи заменены композициями в стиле госпел[39]39
  Го́спел – жанр духовной христианской музыки, возникший в конце XIX века в США.


[Закрыть]. К примеру, на кнопке G5 может быть написано «AC/DC, «Адские колокола», но когда жертвенный четвертак провалится в утробу механизма и ничего не подозревающий клиент усядется поудобнее и поднесет к губам бокал пива в надежде хотя бы отчасти нейтрализовать евангельские цитаты на стенах с помощью старого, доброго рока, из динамика вдруг раздается «Тогда возопиют камни…» в исполнении Атлантского хора духовной музыки.

Это, конечно, несколько чересчур. Наверное, с формальной точки зрения, подобная подмена может быть квалифицирована как обман клиентов, но Дэвиса это не смущает. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что до сих пор на него не пожаловался ни один человек.

Возможно, дело в том, что большинство официантов в баре – мальчики и девочки из местного церковного хора. А еще Дэвис организовал у себя кружок изучения Библии и по утрам каждый вторник, четверг и воскресенье собирает в баре находящихся на реабилитации наркоманов, общеизвестных прелюбодеев и матерей проблемных подростков. Насколько я знаю, они уже добрались до Нового Завета и сосредоточились на словах, выделенных красным шрифтом[40]40
  В современном переложении Нового Завета на разговорный язык (пер. Дж. Филлипса) красным шрифтом выделены слова, сказанные Иисусом Христом.


[Закрыть].

Иными словами, обстановка в баре говорит сама за себя, и все же «Колодец» для Дэвиса – отнюдь не трибуна миссионера и не кафедра проповедника. Напротив, он всегда готов и выслушать вас, и ответить на правильно заданный вопрос. Больше того, если Дэвису покажется, что у вас одинокий вид и что вы нуждаетесь в добром товарище, он первым заговорит с вами, и сделает это предельно ненавязчиво и тактично. В «Колодце» торгуют и пивом, и достаточно крепкими коктейлями, но я ни разу не видел, чтобы Дэвис выпил хоть каплю. К своей стряпне он отнюдь не равнодушен, но главным для него всегда остаются клиенты, а в эту группу входим и мы с Чарли.

Кому-то может показаться, будто Дэвис – этакий блаженненький, бессребреник, но это не так. Его заведение процветает. Инкассаторский броневик, который увозит выручку, подъезжает к дверям «Колодца» дважды в неделю. Денежки текут рекой, поэтому кое-кто, возможно, невольно задается вопросом, а нет ли здесь какого-нибудь обмана. Быть может, Дэвис просто использует веру посетителей, чтобы набивать себе карманы? Мы, местные, точно знаем, что это не так. Финансовыми вопросами занимаются соинвесторы Дэвиса: он сам уступил им эту функцию, чтобы полностью сосредоточиться на том, что он умеет делать лучше всех, а умеет он ведрами доставать из колодца прохладную, чистую воду и подавать ее страждущим. К рукам Дэвиса ничего не липнет, да ему это и не нужно: он получает неплохую зарплату с ежеквартальной премией, которая представляет собой часть чистой прибыли. В таких условиях заботиться только о своем кошельке означало бы обкрадывать самого себя.

Когда мы с Чарли подъехали к «Колодцу», парковка перед баром была наполовину полна, а справа от входа стоял огромный, хромированный от руля до подножек «Харлей» Дэвиса. Я припарковался рядом с десятилетним «кадиллаком» Сэла Коэна, и мы вошли. В глубине зала, опираясь на кии, стояли четверо парней в бейсбольных кепочках. Косясь по сторонам, они о чем-то переговаривались, и у каждого к губе прилипла зажженная сигаретка. Табачный дым, собравшийся над их головами, слегка клубился, но не рассеивался, хотя единственный потолочный вентилятор, гонявший воздух по всему залу, трудился вовсю. На зеленом столе для пула высились стопки четвертаков, и я догадался, что эта четверка застрянет здесь на весь вечер.

На стене над барной стойкой висело головой вниз чучело самого большого в мире броненосца. Так, во всяком случае, у нас считалось. Когда его сбила на дороге машина, он весил около двадцати пяти фунтов, а его длина от кончика носа до кончика хвоста равнялась почти трем футам – настоящий гигант. Все другие представители этой породы, которых мне доводилось видеть, были раза в три меньше. Местные окрестили его Проказником, поскольку броненосцы могут переносить проказу, но я называю его просто Здоровяк, так как он действительно велик.

За столиком у стены сидела какая-то незнакомая пара, явно приезжие. Они держались за руки и были одеты в байкерские костюмы из гладкой кожи, новенькие ковбойские сапоги, банданы и черные майки, купленные на прошлогодней Байкерской неделе. Таких, как они, у нас называли «воскресными воинами из Атланты».

Дэвис – в белом фартуке, покрытом жирными пятнами, с блестящим от испарины лицом – хлопотал у плиты. Одной рукой он переворачивал на сковородке горячие бифштексы, другой укладывал на них ломтики сыра. Заметив нас, он помахал нам лопаточкой.

Чарли сразу двинулся к бару; на ходу он постукивал тросточкой по полу, чтобы не налететь на стул.

– Есть небось хотите? – осведомился Дэвис через плечо, когда мы подошли.

– Еще как! – отозвался Чарли. – Я, к примеру, готов съесть целый лошадиный круп.

– Вот это я понимаю! – Дэвис слегка пригнулся, уворачиваясь от дыма. – Такие клиенты мне по душе!

Я тем временем заметил у стойки Сэла Коэна и приветственно похлопал его по плечу, после чего мы с Чарли сели с ним рядом. Не задавая лишних вопросов, Дэвис налил мне стакан спрайта из большого баллона, а Чарли подал «Святого Петра» – смесь «Джонни Уокера» и содовой.

Дэвис никогда не возражал, если вы заказывали крепкие напитки, особенно если был уверен, что у вас нет проблем с алкоголем. И даже если Дэвис знал, что проблемы имеются, он все равно бы вас обслужил – вот только его сервис вряд ли пришелся бы вам по душе.

Сам я никогда не пил всерьез. Правда, когда-то мне приходилось достаточно регулярно употреблять алкоголь (фактор риска, тесно связанный с профессиональной деятельностью; у некоторых врачей он превращается в профессиональное заболевание, которое, к сожалению, не покрывается ни одной страховкой), однако рутина так и не переросла в привычку, и, оставив прежнюю работу, я с легкостью отказался от спиртного. Пить меня, во всяком случае, не тянуло.

Слева от нас Сэл наслаждался многоэтажным чизбургером. Он не спешил, тщательно пережевывая каждый кусочек, и я подумал, что пройдет, наверное, минут сорок, прежде чем он закончит. Справа от меня скорчился на высоком барном стуле тощий юнец с сальными волосами. Он сосредоточенно рассматривал стоящие перед ним три пустых пивных бокала и пытался разобраться в цитатах из Писания, мелким шрифтом напечатанных на салфетках. Помимо душеспасительных салфеток Дэвис снабдил парня соленым арахисом и попкорном и теперь внимательно к нему приглядывался.

Три бокала пива – это довольно много, особенно для такого молодого человека – вчерашнего подростка. Впрочем, на самом деле парень не выпил ни капли. То есть он думал, что выпил три пива – просто пока он не заподозрил, что содержание алкоголя в напитке было минимальным. Если точнее, его там не было вовсе. Как правило, Дэвис подает незнакомым посетителям то, что они заказывают: нормальное пиво с нормальными градусами – при условии, естественно, что клиент достиг «установленного законом совершеннолетнего возраста». Но если гость проявляет признаки алкогольной зависимости, Дэвис начинает понемногу разбавлять пиво, смешивая обычные сорта с безалкогольным «О’Дулом». Разумеется, проделывается это незаметно, под стойкой; пиво, текущее из крана, выглядит как обычно, и подвыпивший клиент ничего не замечает. Правда, «ослабленное» таким способом пиво пенится несколько сильнее обычного, но на это мало кто обращает внимание, к тому же пена быстро оседает. Что касается несовершеннолетних покупателей, то Дэвис определяет их мгновенно и с самого начала потчует безалкогольным пивом.

Парень рядом со мной был как раз из таких. Дэвис, несомненно, раскусил его, как только он вошел, и сразу же подал ему «О’Дул» вместо «Будвайзера». Проделано это было виртуозно, но парень, похоже, начинал что-то подозревать. В самом деле, три бокала крепкого пива в любом случае должны были дать соответствующий эффект, но этого не произошло, и теперь он был как минимум озадачен.

– Как ваши дела с катером? – спросил Дэвис, нарезая помидоры для начинки.

При этих словах Сэл слегка выпрямился и навострил уши. Вилкой он гонял по тарелке очередной кусок чизбургера, а его челюсть двигалась в такт доносящемуся из музыкального автомата мелодичному госпелу, так что со стороны доктор немного напоминал пережевывающую жвачку корову. Надо сказать, что Сэл вообще делал все в своем собственном темпе, однако в его возрасте это было только естественно, поэтому никто особенно не возражал. На взгляд человека, привыкшего к современному ритму жизни, доктор поворачивался сравнительно медленно, зато он всегда действовал надежно и наверняка, а главное – на него можно было рассчитывать в любой сложной ситуации. Все и рассчитывали.