Текст книги "Хроники Доминиона. Меч Самурая"

Акт II
Изгой

Песок. Альберту снился странный сон: вновь он обнаружил себя внутри маленького фермерского грузовичка «Сэконды», что по грунтовой дороге спешно удалялся прочь от дома Ковричей. На пороге дома неподвижно застыла Лидия, руки ее всё еще показывали символ «Я с тобой». Песок. Окружающие его сэкондары, нет, лишь тени их, пустые манекены, мертвые куклы безразлично наблюдали за его нелепыми попытками вырваться, освободиться, спрыгнуть на дорогу и скорее бежать к Лидии. Тело его не слушалось, и чем больше и яростнее пытался он бороться, тем быстрее и быстрее уносился в никуда, глядя, как поначалу фигура девушки, а после и весь дом обратились в крошечную белую точку в непроглядной тьме, становясь всё меньше и меньше, покуда бескрайняя пустота не поглотила и ее.

Песок…

Резко поднявшись, Альберт судорожно хватал ртом воздух, панически стряхивая с себя тяжелый красный песок. Песок раскинулся бесформенными дюнами во все стороны до самого горизонта – покуда хватало глаз, лишь по левую руку от юноши прерываясь пронзающими густые черные тучи багровыми скалами. Кристаллические, стеклянные пики, словно вышедшие из-под долота безумного скульптора, мерно пульсировали мрачным алым огнем, рассекая небеса множеством острых углов. Зловеще завывал порывистый ветер, гнавший тяжелые облака с временами проступавшими на них прожилками багровых молний. Несмотря на ясный день, солнца не было видно.

Альберт осмотрелся: немногочисленные пожитки его были разбросаны вокруг, полупохороненные под слоем неестественно яркого ржаво-красного песка, который, несмотря на сильный ветер, даже не думал клубиться, оставляя горизонт кристально чистым. «Я умер и попал в ад?» – думал он, сидя посреди этого «великолепия» и с недоверием разглядывая свои вещи, ибо последнее, о чем он мог подумать, что в ад пускают с багажом. Да и в действительности, что такое есть «ад», как не человеческая концепция, придуманная религиозными фанатиками в далекие темные времена?

Тем не менее, мысли об аде не отпускали его, и смутные осколочные воспоминания, медленно, нехотя повинуясь воле человека, сплавлялись в цельную картину: ведь это именно в ад его намеревался отправить повелитель всего сущего, лорд…

– Блэкэндуайт! – выкрикнул Альберт, вскочив на ноги. События недалекого прошлого резко вспыхнули в его разуме осуждающими лицами потерянных друзей. Николай. Лидия. Митчелл. Алисия. Катарина… Он подвел их всех.

В бессильной злобе юноша что было сил пнул единственной обутой ногой небольшую дюну, а песок, поначалу бодро разлетевшись в стороны, как по мановению волшебной палочки молниеносно осел наземь, не оставив в воздухе ни единого следа. Альберт повторил эксперимент с аналогичным успехом и озадаченно склонил голову. Так убил его Блэкэн`Уæй’ или нет? И вообще, что именно с ним произошло? Казавшиеся очевидными варианты – попадание в ад после смерти и мгновенная телепортация его туда живьем – юноша отмел как равноневероятные.

Но если это правда ад, тогда где черти и демоны? Он находился тут уже некоторое время и даже успел покричать, но лишь безмолвные небеса были ему ответом. Быть может, всё это просто иллюзия, а сам он бьется в агонии на полу галереи городского архива? Проверить это не представлялось возможным, и, не придумав ничего более умного, он присел на землю и продолжил забавляться с алым песком.

Песок…

Большая горсть красного песка бесформенной кучей покоилась на ладони. Альберт расслабил пальцы, и, хотя песок и начал неуловимо таять, медленно исчезая с ладони, сквозь пальцы он не просыпался. Так же незримо для глаз он появлялся уже на земле плавно растущей кучей, а между ладонью юноши и поверхностью воздух неистово задрожал, будто приведенный в беспокойство жарким пламенем. Альберт просунул в этот поток свободную руку, но никакого жара не почувствовал, лишь несколько алых песчинок украсили его пальцы.

Набрав новую горсть, он что было сил швырнул ее вдаль, но, не собираясь подчиняться прихоти дерзкого мальчишки, песок, не пролетев и метра, вновь равномерно распределился по земле.

– Пациент скорее мертв, чем жив… – многозначительно пробормотал Альберт, недоуменно моргнув. Глубоко вдохнув, юноша принялся размышлять, чем ему заниматься в послежизни и как вообще существовать дальше. И всё же для послежизни спину чересчур ломило, желудок требовал топлива, а усталость и разбитость не соответствовали представлениям о бестелесной форме существования в посмертии.

На время отбросив философские думы о принципах бытия и небытия, Альберт приступил к сбору своих пожитков, отдав приоритет одиноко торчавшему из дюны ботинку. Стараясь как можно меньше думать о его парадоксальном поведении, он несколькими быстрыми движениями вытряхнул песок из ботинка.

В конце концов, несмотря на некоторые отличия, это был просто песок, что выглядел как песок, ощущался как песок, пусть и тяжелый, но в целом весил как песок и в общих чертах вел себя как песок.

Песок…

Отогнав все связанные с песком навязчивые мысли, Альберт покончил с подвязыванием ножен к рюкзаку сэкондара и, вернув меч на законное место, заглянул внутрь рюкзака.

В основном содержимое соответствовало ожиданиям: две упаковки мерзких консервов с расчетом на два дня, бутылка воды, две ампулы спирта, аптечка с парой бинтов и хирургической иголкой с нитками, очки-«акваланг» да крохотный набор инструментов. Из неуставных предметов он также отыскал черное шелковое кимоно, а еще – маленькую, грубо прошитую книгу без обложки.

«Удивительный мир насекомых Земли» за авторством некоего Хэмиша Торнтона – гласила надпись на потрепанной бумаге. Как и большинство физических книг на Колыбели, эта была самоделкой, а оригинальная версия хранилась где-то в недрах памяти плит архива. Правда, после того, что произошло со многими плитами, возможно, это теперь единственная копия во всей Вселенной.

Сам Альберт насекомыми не интересовался, но теперь ему было понятно, чем коротал вечера на службе сэкондар, бывший предыдущим владельцем этого рюкзака. Закрыв рюкзак, он стал думать, что делать дальше. Очевидно, оставаться здесь было бессмысленно, но куда ему идти? Со всех сторон на него смотрела пустыня, сухая и безжизненная, мрачная и неприветливая. Где-то вдали сквозь багровое марево проглядывал силуэт еще одной уходящей в небеса скалы, но остальное полотно нарисовал художник, имевший в распоряжении одну единственную краску. Довольно быстро юноша обнаружил некоторый уклон, и направление будущего движения определилось само собой. В самом деле, не подниматься же ему еще и в горы?

Небольшая получасовая прогулка открыла новые грани необычной ситуации. То, что он поначалу принял за поверхность бескрайней пустыни, оказалось не более, чем небольшим плато, с вершины коего теперь он мог оценить истинный масштаб бедствия. Неистовый жар выжимал из Альберта крупные капли пота, что, впрочем, не торопились покидать его тело. Масляными пятнами они скользили по коже, собираясь вместе, пока либо он не стряхивал их рукой, либо они не натыкались на ткань одежды, впитываясь в нее, словно в поисках спасения от вездесущего жара.

Жар ощущался повсюду. Горячий воздух врывался в легкие, обжигая горло, раскаленный песок варил ноги в сапогах, само сердце в груди, казалось, билось неистовее, создавая жар изнутри. И всё это без малейшего намека на небесное светило. Альберт снял всю одежду выше пояса и, немного поработав мечом, изготовил из черной плотной ткани сэкондарской формы повязку, что ловко обернул вокруг головы.

С высоты плато он заметил на алой плоти пустыни несколько крошечных черных точек, выбивающихся из общей картины, и уже готовился к тяжелому спуску, как его внимание привлек звук, раздавшийся из недр рюкзака. Распахнув котомку, он с удивлением обнаружил мигающую лампочку на «акваланге», который сам Альберт уже давно записал в безвозвратные потери. Но каково же было его удивление, когда, нахлобучив поверх неладно скроенного тюрбана зрительный прибор, он увидел, что батарея не только жива и здорова, но и в данный момент… заряжается. По экранам на линзах рябью пробегали помехи, но индикатор заряда показывал стабильный прирост мощности, обещая полный заряд в течение нескольких часов.

Часы! Альберт бросил взгляд в угол экрана. Шестнадцатое ландаря, четырнадцать часов сорок семь минут, температура воздуха тридцать восемь градусов, облачно, ожидается дождь. Вот что сообщали ему датчики «акваланга». Выходит, он пребывал тут уже порядка двенадцати часов, конечно, если время вообще имеет какое-то значение в этом месте. Бросив скептический взгляд на суровые черные тучи и значок приближавшегося дождя, он вздохнул и убрал прибор обратно в рюкзак. Конечно, здорово было вернуть работоспособность «аквалангу», но больше ничем технологичное устройство ему помочь не могло. Ни тепловое, ни ночное видение не различали ничего на фоне красной каши пустыни. Обмотав руки тряпками от формы, Альберт выдохнул и начал спуск…

* * *

Посредине нигде, у подножия пульсирующей кристальной скалы присыпанный красным песком из земли торчал сапог. Его собрат, перевернутый, и вовсе уже собирался скрыться под песчаным покрывалом. Преданная своим хозяином после утомительного многочасового спуска пропитанная потом обувь была лишь первой жертвой. Следующими «павшими» на песке сброшенными змеиными шкурами растянулись носки. За соседним барханом сидел и сам виновник беспорядка: перематывая рукавами покрасневшие ноги, больше всего Альберт жалел, что вместе с кимоно не прихватил тогда и деревянные сандалии.

Причудливый архаизм, открытая обувь на высоких деревянных платформах как нельзя лучше пришлась бы к путешествию по пустыне… знай он заранее, точно взял бы с собой…

Хотя… Знай он заранее, всё равно ни за что бы не поверил. Темными объектами, что видел Альберт с вершины красной скалы, оказались крупные кораллообразные растения. Он хорошо рассмотрел их во время спуска и даже сумел выяснить расстояние до цели с помощью «акваланга», подготавливая свои дух и тело к следующему броску. Раз тут есть растения, значит, мертвая на первый взгляд пустыня не такая уж и мертвая. А где есть растения, обязательно должна быть и вода.

Одним движением юноша сорвал упаковку с сэкондарского пищпакета и извлек три спрессованные прямоугольные плитки не слишком аппетитного коричневого оттенка. «Одна плитка содержит 1027 ккал энергии. Попав в затруднительную ситуацию, употребляйте по одной плитке каждые 8 часов и ожидайте помощи», – гласила надпись на внутренней стороне упаковки. Альберт лишь нервно усмехнулся. Ожидайте помощи! Он небрежно отбросил обертку в сторону, что тут же улетела прочь, подхваченная яростным ветром, и бросил в рот половину плитки, приступив к усердному жеванию. Безвкусная пластилиновая масса лишь отдаленно напоминала привкус мяса. Отвратительная мерзость. В «Сэконде» эту гадость он раньше пробовал исключительно для забавы, но, по слухам, аналогичное блюдо в исполнении «Примы» было еще хуже.

Тем не менее, несмотря на визуальные и вкусовые недостатки, свою функцию экстренный запас провианта выполнял на отлично, достойно насыщая организм, чего нельзя было сказать про маленькую бутылочку воды, содержимого коей ему едва хватит и на день, и тем более важным становился поиск источника живительной влаги. Сделав три небольших жадных глотка, он закинул полупустую бутыль обратно и собрался продолжить путь, как его внимание вновь привлек «акваланг».

Альберт достал его, отметив значительный нагрев прибора: надпись на дисплее сигнализировала о полном заряде батареи и настойчивым писком рекомендовала отключить от электросети. С полминуты Альберт размышлял над выполнением требования устройства, когда корпус прибора раскалился и из щелей повалил дым. Озадаченный юноша едва успел отбросить его в сторону, как тот, громко хлопнув, взорвался, разбрасывая в стороны кипящий литий. Радость от возвращения «акваланга» оказалась краткой и преждевременной. Тяжело вздохнув и выразившись совсем не соответствующим офицеру «Сэконды» образом, Альберт закинул рюкзак за спину и продолжил путь.

Несколько тысяч шагов спустя из-за бархана показалась и намеченная цель: плавно покачивая перекрученными ветками, посреди мертвой пустыни гордо возвышалось величественное дерево. Абсолютно черное, лишенное какой бы то ни было листвы, огромное растение раскинуло свои колючие шипастые ветви вокруг невероятно толстого массивного ствола. Альберт непроизвольно вспомнил свой дом, изображающий баобаб, что до сего момента считал нереалистичным. Столь толстый ствол древа он считал всего лишь карикатурой, вынужденной архитектурной необходимостью, дабы уместить все внутренние помещения здания.

Но перед исполинским древом, безмолвно приветствовавшим одинокого путника, то была лишь тонкая тростинка. Тяжелые ветви его склонялись под собственным весом, касаясь поверхности земли и, скапливаясь подобно смоле, образовывали новые основания стволов, устремлявшихся ввысь и расходившихся дальше свежими ветвями, создававшими вокруг центрального могучего стрежня целый лес. Но всё то было единым организмом, не терпевшим конкуренции в своих владениях.

Ожидания человека обнаружить здесь полный жизни оазис не оправдались: древо окружал всё тот же пустой горячий песок, ничем не отличавшийся от того, что он пересек, оставив множество следов. Тем не менее, он больше не блуждал в одиночестве.

Пристроившись у одной из крайних ветвей, покачивая длинным толстым хвостом, громко чавкая и хрустя, плоть растения усердно жевало некое существо. Грузное тело его на четырех коротких лапах покрывала толстая прочная шкура, усыпанная беспорядочными плотными наростами. Голову существа от края до края пересекала широкая, полная кривых зубов пасть, занимающая практически всё пространство черепа. Такая голова годилась исключительно для жевания, ведь ни глаз, ни других органов с первого взгляда не обнаруживалось, за исключением нескольких мясистых отростков, свисающих с головы создания и напоминающих причудливую прическу.

Зверь определенно мог бы справиться с задачей стать воплощением кошмаров религиозно настроенных предков человека, но Альберт был уверен: перед ним не терзающий души грешников пышущий пламенем демон, а вполне себе обычное животное, притом довольно примитивное. Возможно, почуяв приближение юноши или оскорбившись подобной оценкой, существо прекратило свое увлекательное занятие и медленно повернуло тупую тяжелую голову в сторону Альберта.

Хрипя и кряхтя, зверь несколько раз втянул воздух, затем маятником начал поворачивать голову из стороны в сторону, покачивая толстыми наростами. Лениво потянувшись, существо неспешно, вразвалку двинулось прямо на Альберта, вдруг резко сорвавшись на весьма проворный бег, чем изрядно напугало человека. В поисках спасения Альберт бросился к ближайшей ветви древа и с ловкостью кошки стремительно вскарабкался по ней на самую вершину.

Потеряв свою цель, зверь вновь принялся раскачивать головой, медленно поднимая ее, и, вновь направив в сторону Альберта, сердито фыркнул, тут же приступив к жеванию ветки, ставшей прибежищем человека. Отрывая крупные куски древесины, слепой монстр явно намеревался добраться до юноши, однозначно не обрадованного подобной перспективой. По согнутой аркой ветви человек перебрался к стволу потолще, но, к его крайнему возмущению, монстр последовал за ним, нисколько не смущенный необходимостью многочасового жевания на пути к заветной цели. Альберт оказался в ловушке.

Первые минут двадцать в сердце юноши еще теплилась надежда, но зубастый монстр не планировал куда-либо уходить, продолжая с треском отрывать сочащиеся темной смолой куски древесины. Разъяренный Альберт даже выкорчевал заостренный сучок и что было сил швырнул в голову твари, но тот лишь с глухим стуком отскочил, а зверь, сердито фыркнув, как ни в чем не бывало продолжил свою трапезу. По всей видимости, удивительное дерево являлось подходящим кормом для животного, а сам Альберт выступал скорее как десерт и приятное дополнение для обеспеченного провиантом на многие месяцы зверя.

Чего нельзя было сказать о человеке, ограниченном несколькими плитками безвкусного мяса и половиной бутылки воды.

– Чтоб тебе пусто было! И несварение замучило! – гневно крикнул он с высоты невозмутимому зверю, силясь очистить разум от неприятных мыслей. Мучительно выдохнув, Альберт растянулся на ветке и обратил свой взор в небеса. Тяжелые тучи рассеялись, и теперь весь небосклон представлял собой грязную, ржавую алую кашу с редкими пятнами багровых облаков где-то высоко-высоко.

Но небесного светила по-прежнему нигде не наблюдалось – день то был, утро или вечер, или же время и вовсе не было властно над этим местом. Мрачная, но величественная красота всё же отзывалась трепетом в душе человека, и, закинув руки за голову, взглядом он проследил движение тучек, уплывающих к вершине алой скалы и беззвучно рассыпавшихся во вспышке темных молний.

Обратив внимание на зверя, Альберт заметил: движения его замедлились, и, переместив свое тучное неуклюжее тельце в тень, тот устроился на отдых, подобрав под себя хвост. «Отлично!» – мысленно воскликнул Альберт, решив дождаться, пока монстр уснет и откроет ему путь к спасению. Прошел час, второй, третий, и пусть зверь уже выглядел вялым и безучастным, каждый раз оживлялся, стоило Альберту хоть одной ногой опуститься на ветвь ниже.

Изнемогая от раздражения и скуки, он решил отвлечься и, вновь пробежавшись по содержимому рюкзака, выхватил оттуда маленькую книжечку. «Удивительный мир насекомых Земли» – прочел надпись на обложке. Пожав плечами, Альберт открыл ее и приступил к изучению многостраничных пространственных рассуждений автора о том, какой большой вклад в экосистему могут вносить столь маленькие и хрупкие существа и с какой гордостью он, будучи фотографом-зоологом, представляет свой труд, при этом ни одно насекомое в процессе создания справочника не пострадало.

На Колыбели же насекомые не водились. Насколько знал Альберт, при создании проекта «Ковчег» люди решили использовать только семена ветроопыляемых растений и замороженные эмбрионы сельскохозяйственных животных, а истории о насекомых всегда окружал некоторый ореол таинственности. Книга датировалась две тысячи тридцать седьмым годом, а значит, относилась к доковчеговским временам. Доковчеговские книги Альберт любил, но конкретно эта ему попалась впервые. Быстро утомившись от распылявшегося восторженными одами предисловия, Альберт небрежно пролистал дальше и остановился где-то посередине книги.

Большую часть левой страницы занимала крупная фотография существа, встречи с каковым Альберт желал бы не больше, чем с грызущим древесину зверем, однако, заметив метрическую шкалу, быстро изменил свое мнение, ибо размер на первый взгляд грозного монстра, как оказалось, не превышал и одного сантиметра. «Eciton burchellii» – гласила подпись под фотографией. «Продолжая тему муравьев, было бы вопиющей бестактностью не отметить отдельно многочисленные семейства кочевых муравьев, постоянных гнезд не имеющих и чередующих временные остановки с марш-бросками, в которых принимают участие сотни тысяч крошечных трудяг, сметающих всех, кому не посчастливилось оказаться у них на пути. Тем не менее, колонии избегают конфликтов с представителями своего вида, не используя маршруты, где прежде уже фуражировалась колония», – прочитал Альберт и, перелистнув страницу назад, посвятил некоторое время изучению хитросплетений каст мирмиков, сложной архитектуре гнезд, шпионским операциям с проникновением и последующим захватом муравейника, а также их взаимоотношений с тлей, используемой муравьями в качестве скота.

Пораженный сложностью таких, казалось бы, примитивнейших созданий Альберт не заметил, как его план обернулся против него самого: подложив под голову рюкзак, человек повернулся набок и задремал.

* * *

Мелкие капли теплого осеннего дождя тихо барабанили по стеклу, рассыпаясь тысячами незримых осколков, сверкавших в лучах поднимавшегося над горизонтом голубого солнца. Стоящая у окна молодая девушка тонкими пальцами перебирала белые лепестки цветка, совсем недавно украшавшего ее голову, отрешенно вглядываясь вдаль. Лидия, возможно, одна из первых поняла: истории человечества, какой она была прежде, пришел конец.

Но то была не история угасающей Римской Империи, веками раздираемой погрязшими в пороках правителями, не трагедия истощенной затяжными войнами Европы. Всё разрешилось в одночасье, одномоментно. Быстрее павшей на Хиросиму доисторической бомбы. Она осознала это задолго до первого выстрела.

Трудно описать словами, что почувствовала девушка, никогда прежде столь отчетливо не слышавшая звучания голоса, едва в ее сознании раздались слова, произнесенные назвавшимся Блэкэн`Уæй’ом.

То была лишь прихоть эксцентричной могущественной сущности, находящейся далеко за рамками понимания ее сородичей, мотыльками устремившихся в объятия смертельного пламени. То была не битва Давида с Голиафом, но избиение свернувшегося клубочком агонизирующего Давида десятком обезумевших от ярости кровожадных Голиафов.

Высокомерная «Прима» дорого заплатила за свою непокорность, понеся сокрушительное поражение в единственном сражении конфликта, уже успевшего получить название «Двенадцатичасовой войны».

Несмотря на слухи о нескольких выходящих за рамки разумного проделках представителей «Сэконды», второй организации удалось добиться прекращения огня, и теперь в воздухе повисло тягостное ожидание новостей от немногочисленных смельчаков, отправленных пером и словом решить судьбу выживших, некогда смотрящих в будущее полными надежд глазами.

Но мысли Лидии были далеки от этого; единственное, что было сейчас в ее силах, это молиться и верить в чудо, чтобы Альберту, угодившему в самый эпицентр кровавого безумия, посчастливилось уцелеть. Пусть шансы и представлялись ничтожными.

Протяжно скрипнула тяжелая дверь, и кряхтя, не без помощи сопровождающих его бойцов, через порог перевалился Барнаби Коврич.

– Хорошие новости, есть они нас не собираются! – с вымученной улыбкой громко объявил он, привлекая к себе внимание немногочисленной публики. Следом за стариком в здание на носилках внесли раненую девушку-сэкондара, глаза ее закатились, и, обильно потея, она раз за разом в бреду повторяла слово «Безнадежно…», а в груди ее зияла небольшая, но пугающая дыра, расходящаяся в стороны темными линиями омертвевших сосудов.

Ничего из этого Лидия не слышала, но, отвлеченная множественными бликами, заигравшими на поверхности стекла, прервала процесс созерцания и повернулась к источнику переполоха. По отражавшим облегчение выражениям лиц она поняла: перемирие заключено. «Перемирие»! Какое громкое слово…

Разве может хозяин собаки заключить «перемирие» с блохами, досаждающими его питомцу? Проявление нелепого, наигранного великодушия… Потомки обезьян не представляли никакого интереса для могущественной цивилизации, по праву сильного затребовавшей живой мир, что некогда столь дерзко объявили своим первые колонисты. Они оказались просто не в то время и не в том месте… Вновь человечество постигли несчастья, божественная ирония всемогущей Вселенной, словно продолжающей наказывать непослушное дитя за некогда разрушенный ими собственный мир – Землю, не выдержавшую столь безжалостной эксплуатации.

«Как здорово было бы сейчас вернуться на Землю», – подумала Лидия, и по щеке ее скользнула крошечная слезинка. Пусть девушку и окружали заботливые доброжелательные лица, она всегда представлялась для них чужой. А теперь и вовсе осталась в одиночестве.

Лидия подошла к ворочающейся раненой девушке и положила ей ладонь на лоб. Блондинку била крупная дрожь, мучал сильный жар, изо рта вытекала пенящаяся кровь. Совсем молодая, моложе самой Лидии, но на ее долю уже выпало столько страданий… «Безнадежно», – по губам прочитала она и крепко сжала холодную ладонь несчастной.

Лидия взяла листок бумаги и, утерев кровь с уголка губ блондинки, нарисовала красный крест в круге. Поймав взгляд одного из крутившихся неподалеку сэкондаров, сначала указала пальцем на свой рисунок, потом на себя и затем на пострадавшую.

Спустя время, достаточное для решения столь сложного ребуса, она получила утвердительный кивок и тут же отправилась на поиски медикаментов. Раз бедняжку доставили сюда, а не к другим раненым бойцам, никто уже не рассчитывает на ее выздоровление, и своим долгом Лидия считала хотя бы облегчить мучения девушки, если не сможет сохранить ей жизнь.

Не в последнюю очередь она хотела отвлечься от тяжких дум, ибо наблюдать за согнанным в резервации, подобно скоту на бойне, человечеством было выше ее сил. В какую игру угораздило вляпаться скромным фермерам Колыбели? Даже проницательная Лидия была далека от понимания ее истинных масштабов, где объединенная мощь «Сэконды» и «Примы» не годились на роль и захудалой пешки, ибо то был другой уровень. То был Иной уровень.

Сохраняя на лице натянутую улыбку, Барнаби как мог пытался успокоить собравшихся вокруг него людей. В основном – раз за разом повторяя дежурные фразы. Едва собравшаяся толпа поредела, старик взглядом указал на дверь, и тут же возле нее материализовались двое солдат в полном обмундировании, остальные носители черной формы поспешили пройти внутрь. Последним, бесшумно щелкнув замком, вошел и сам Барнаби.

С трудом доковыляв до широкого стола, на глазах у безмолвных сэкондаров пожилой Коврич взял золоченую табличку и повертел в руках. «Теодор Резерфорд» – гласила надпись, оканчивающаяся пронзенным копьем символом «Сэконды», отличительной чертой ланснита. Нежно погладив шершавыми старческими пальцами буквы, Барнаби неожиданно швырнул ее в мусорное ведро у края стола, и, если некоторые из присутствовавших сэкондаров и хотели что-то сказать, то следующим жестом Барнаби вовсе лишил их дара речи: резко сорвав с себя китель с погонами обер-ланснита, старик отправил его вдогонку к табличке.

В абсолютной тишине он подошел к стулу, грузно рухнув на него.

– Бланки военного положения, первый приоритет, живо! – скрипучим голосом скомандовал он опешившим офицерам. От добродушного старика, улыбавшегося по ту сторону стены, не осталось и следа.

– Но «Прима»… – робко попытался возразить молодой офицер.

– До захода солнца «Прима» прекратит свое существование. А сейчас мне нужны бланки первого приоритета, – холодно отрезал Коврич, нахмурив поседевшие брови.

Офицеры деловито приступили к прочесыванию содержимого многочисленных ящиков, пока одному из них не посчастливилось обнаружить искомое, и уже в следующее мгновение на стол перед стариком упала пухлая кипа важно выглядящих незаполненных бумаг. Поймав взгляд Коврича, офицер осторожно поинтересовался:

– Так… что они собираются с нами делать?

– «Если вы будете приносить пользу и не мешаться под ногами, так уж и быть, я готов смириться с вашим присутствием», – бесстрастно процитировал Барнаби последние слова Блэкэн`Уæй’а и без дополнительных комментариев приступил к заполнению официальных бумаг.

Бланки первого приоритета позволяли законодательно менять течение жизни общества в обход мнения президиума, чья дееспособность сейчас оставалась под вопросом, но требовали подписи и печати обеих сторон – как «Примы», так и «Сэконды». Эту деталь старик Коврич собирался проигнорировать. Лишь единожды ранее он подписывал документ подобной важности, сейчас же из-под пера пожилого сэкондара они вылетали неудержимым потоком.

Приказом под цифрой один Барнаби объявил о наступлении комендантского часа. Вторым лишил всей неприкосновенности частной собственности. Третьим и четвертым запретил оказывать захватчикам сопротивление. Следующие бланки стали похоронными: столько имен, столько друзей. Коврич лишился половины собственной семьи за одну ночь. Получив заполненный бланк, офицеру полагалось оповестить о новом указе население, несмотря на сложившиеся обстоятельства. Эту задачу каждому из них предстояло решать самостоятельно. С новой готовой бумагой в кабинете оставалось на человека меньше, и вскоре оставшийся в одиночестве старик уронил голову на ладони и болезненно замычал.

Как он желал, чтобы внуки развеяли его прах в саду их фамильного поместья, теперь же он объявлял их похороны. Всю жизнь он мечтал увидеть, как изрядно надоевшая всем «Прима» лишится своей власти и потеряет контроль над народом, сейчас же безудержно жалел об ее потере и своими руками закручивал гайки, как никогда не сделали бы примары и в самых страшных кошмарах. Он так хотел переехать и встретить беззаботную старость в Нове – городе, где исполняются мечты. Сегодня же то было поле брани.

* * *

Поле брани…

Бесконечное, бескрайнее поле брани. Густой черный дым заволакивает небеса. Грохот артиллерийских орудий отбивает ритмы бога войны. Суетящиеся в окопе солдаты под крики раненых и умирающих ведут ожесточенное сражение. Альберт совсем не помнил, как и когда он здесь оказался. Оглушительный грохот двадцатифунтовой гаубицы прямо над головой изрядно напугал юношу; обхватив голову руками, он стремительно присел и тяжко выдохнул.

Мимо на полном ходу пробежал Митч в забавной зеленой каске, бросив ему через плечо: «Нет страха – нет сомнений, Альберт!» Юноша выпрямился и посмотрел ему вслед, но на глаза ему попалась лишь Алисия: вооруженная причудливым, архаичным деревянным ружьем девушка перестреливалась с кем-то по ту сторону поднимавшегося над воронками артиллерийских разрывов темного дыма.

Пронзительно просвистев в воздухе, тяжелая пуля угодила прямо в грудь девушки и, пробив ее насквозь, полетела дальше, оставляя позади себя тонкий кровавый след. Алисия рухнула в грязь и, задыхаясь, корчилась в агонии, но Альберт заметил, что, хотя ему и безумно жаль девушку, ее смерть почему-то не вызывает совсем никаких эмоций. Более того, он испытал сильное дежавю, будто только что видел лишь жалкую пародию, но никак не мог вспомнить, почему.

Краем глаза он подсознательно заметил нечто, что могло бы помочь развеять сомнения. Взглядом скользнул он по линии фронта, пока не остановился на освещенном вспышками силуэте. Зловеще оскалившись, женщина в инстинктивно узнаваемой форме неистово палила из пулемета в пустоту, лицо ее выглядело знакомым. Но вот имя…

Альберт пытался вспомнить, прокручивая в голове варианты. Еще несколько снарядов разорвалось совсем рядом, и Альберт бросился в сторону пулеметчицы в поисках защиты и ответов. Расталкивая других солдат, он продвигался вперед, чувствуя важность ее имени, но никак не мог вспомнить. Кто она такая, и почему он должен ее знать? С кем она воюет? И что он вообще здесь делает? Под рев канонады в несколько прыжков он достиг своей цели и замер. Осторожно пригнувшись, он потянул ее за рукав, но та лишь грубо отмахнулась от него. Имя… Кто она такая? Откуда он ее знает? Что это за война?..