Текст книги "Хроники Доминиона. Меч Самурая"

Чарльз Пиерс
Хроники Доминиона. Меч Самурая

Все права защищены. Воспроизведение всей книги или любой ее части любыми средствами и в какой-либо форме, в том числе в сети Интернет, запрещается без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Пиерс Ч., 2022

* * *

От автора

Дорогой читатель! Книга в твоих руках повествует о событиях в столь отдаленных закоулках галактик, что само время забывает туда заглядывать.

Персонажи книги говорят (или не говорят вовсе) на языках, соответствующих каждому представителю, и среди них есть столь жуткие наречия, что от одного только звучания подобных не мудрено лишиться рассудка. Тем не менее, книга закодирована таким хитрым образом, что для читателя эти слова будут отображаться на русском языке. Однако и эта технология несовершенна, и иногда случаются… аномалии…

Герой произведения не раз сталкивается с языковым барьером, не понимает окружающих либо становится не понятым сам, преодолевая многочисленные трудности, связанные, правда, не только с этим. Проследовав вместе с ним по непростому пути до конца, читатель сможет раскрыть большую часть тайн, ведь знать слово и понимать слово – вовсе не одно и то же.

Когда привычные устои рушатся,

Обыденные законы мироздания более не властны.

Предательство – таков удел вернейших из союзников.

И, сохраняя прошлое для будущих времен,

Забвенья бездна отравляет настоящее.

Ибо не воин выбирает сражение,

Но сражение – воина.

И нет в мире более чудовищ, кроме тех,

Что творим мы сами.

Добро пожаловать в мир «Доминиона»!

Вступление

Рожден стяжать кистями вечность.

Ткань времени – и та подвластна мне.

Что души, созерцавшие беспечность,

Познали боль и смерть во тьме.

Рвал и сшивал, и перекраивал

Я нитью красной в черных иглах

Истории неспешное теченье лет.

Истории, чья летопись погибла,

Истории, которых больше нет.

И вот, сижу средь пепелища

В руинах грёз, что обратились в прах,

Я был так горд, но стал так одинок, сижу…

И понимаю:

Лишь я один остался в дураках.

Торан, цатэр

Год 2747. Имеют ли эти цифры какое-то значение? На романтично окрещенной «Колыбелью» планете шел 423-й год со дня основания колонии. Здесь грезы о счастливом будущем смешивались со страхом неотвратимой войны. Войны с врагом неизвестным, но столь могущественным, что лишь единая встреча с ним оставила шрамы, перечеркнувшие привычное понимание истории.

Существуют ли другие колони, или мы – последние выжившие представители рода людского? За четыре столетия этот вопрос, так и не получив убедительного ответа, постепенно уступил другим: А был ли враг? Почему он не нападает? Существовала ли вообще та «Великая экспедиция», оставившая после себя два проржавевших остова жалких кораблей, едва способных подняться к звездам?

Человечество оставалось верным себе. Даже в таких обстоятельствах ведомые гордыней и тщеславием люди ухитрились погрязнуть в мелочных, честолюбивых конфликтах между собой.

Но эта история – не про них.

Холодный голубой свет заката убаюкивал тихую долину, отражаясь в прозрачной воде неглубокого озера, играя в ветвях причудливо перекрученных деревьев, покрытых множеством тонких иголок. Пушинки мелких кустарников парили в воздухе, переливаясь тусклыми бликами, а на берегу озера, пристроившись на краю деревянного пирса, расселся пухлый человек, увлеченно болтая в воде ногами и разглядывая поднимаемую этими нехитрыми манипуляциями муть.

– Ник, это ты здесь? – раздалось позади деревьев, и на пирсе появился второй человек – худощавый юноша, едва достигший зрелости, облаченный в грязный, местами залатанный рабочий комбинезон, с добрым лицом и безмятежными глазами. Конечно же, это был Альберт. Кто еще мог так дерзко проникнуть в тайное убежище Николая, где тот укрывается от самого страшного демона этого мира – работы?!

– Хэй, Ал! – сладко потянулся Николай, запустив пятерню в свои короткие рыжие волосы и распластавшись на досках во весь рост.

– Ты опять слинял пораньше. Даже сегодня.

Наградив толстяка осуждающим взглядом, юноша приступил к отмыванию обильно покрытых землей и мозолями рук.

– Я уверен, наши предки пересекли всю Вселенную вовсе не для того, чтобы мы тут выращивали кукурузу, – протянул руки к небу Николай.

– Может быть, – усмехнулся Альберт. – Но ведь для чего-то они привезли сюда все эти семена?

Николай поднялся на ноги и скрестил руки на груди с гримасой наигранного возмущения.

– Если ты не забыл, твои дорогие овощи были чудом спасены, когда «Ковчег», атакованный до сих пор неизвестным врагом, развалился на части. Кто знает, может, прямо сейчас наши недруги смотрят на нас и готовят план вторжения, пока ты трясешься над грядками…

– Будет тебе! Уже сколько лет прошло? Четыреста двадцать? «Вдруг война, а я уставший» – твой аргумент?

– Четыреста двадцать три, Альберт! Четыреста двадцать три! – погрозив пальцем, менторским тоном поправил приятеля Николай.

Альберт, представлявший факультет растениеводства и животноводства, вновь был повержен представителем органической химии, но именно страсть к непрофильной для обоих отделений древней и древнейшей истории и была тем связующим раствором, скреплявшим многолетнюю дружбу двоих столь непохожих людей.

– Мы уже совсем не те, что раньше. У нас есть «Прима». У нас есть «Сэконда». Мы сможем постоять за себя.

– Уж «Сэконда»-то твоя просто вусмерть прополет вражеские грядки и коварно заминирует их картошкой, – саркастично кивнул толстячок.

Если для Альберта, принадлежавшего к рядам гражданского ополчения «Сэконда», работы в поле представлялись пусть и тяжким, но всё же необходимым для общества трудом, то Николай находил концепцию батрачить за гроши под управлением туполобых солдафонов личным оскорблением его академических способностей. Хотя Альберт считал, что за всеми витиеватыми причитаниями по поводу кровавых узурпаторов Николай ловко скрывал истинные причины своего недовольства: он просто не любил работать.

– Мы занимаемся не только этим, знаешь ли. Ты чего сегодня такой?

– Какой?

– Такой. Сегодня же праздник урожая. Надо радоваться. Пойдем на фестиваль!

Высокий юноша изобразил несколько загадочных пасов руками, но Николай лишь отмахнулся, потирая утомленную непосильными трудами шею.

– Дурацкий праздник в честь дурацкого события. Закончили сбор картошки! Вот это у нашей цивилизации достижение, да, это стоит отметить… Прямо триумф! Подумаешь, наши предки то человека в космос запустят, то гелий в токамаке сварят… Тю! Вот дурачье-то! Вот мы – совсем другое дело!

Николай принимал смехотворно важные позы, подчеркивая свой, в действительности незначительный, вклад в общее дело. Закончив с мытьем рук, Альберт сбил грязь с сапог и, удовлетворенно кивнув, продолжил песнью сирен завлекать Николая:

– Да ладно тебе. Там будет Лидия…

– Это ты к ней клеишься, а не я, – фыркнул мужчина и немного погодя добавил: – Альберт и Лидия… Завели хламидии…

– Эй! Вот сейчас как возьму, да как перестану тебя приглашать!

– Ну, это удар ниже пояса… – схватившись за сердце, переигрывая выдохнул Николай. – Ты не оставляешь мне выбора, придется сопровождать тебя в этом вояже, кому-то ведь нужно следить, чтобы ты не натворил глупостей!

Альберт уже покорял лестницу, спрятанную в тени скрюченных деревьев, когда Николай еще успел бросить ему вслед:

– Но это только ради халявной выпивки!

Одолев несколько ветхих ступеней, двое мужчин прошли по тропе вдоль кукурузного поля, преследуемые последними лучами заходящего солнца. Легкий ветерок раскачивал стебли растений, шурша их листьями, словно управляющий огромным оркестром невидимый дирижер разливал по окрестностям тихую музыку умиротворения. Раздался дикий вопль ужаса и страданий – это дрянная сойка завела свою вечернюю песню. Заколотил в свой барабан бодятел – самый громкий представитель местной фауны. Где-то вдали замычали молокаты.

Тропинка вывела молодых людей к городу, передав эстафету мощенной крупным камнем дороге, слева и справа от коей разместились небольшие домики, украшенные разноцветными фонарями. Тут и там суетились взволнованные люди, приветливо махавшие руками друг другу и новоприбывшим. По широкому шоссе спешно двигались немногочисленные автомобильчики; все они спешили поскорее завершить рутину и предаться зарождающейся атмосфере всеобщего веселья.

– Ты опять наденешь какое-нибудь дурацкое платье? – нарушил наконец молчание Николай.

– Кимоно! Это называется кимоно! – возмущенно всплеснул руками Альберт. – Это часть наследия наших предков из далекого дома прошлого.

– С чего ты взял, что и «Далекий дом», и эта твоя «Йипния» вообще когда-то существовали? Какие у тебя доказательства? Только старые записи. Нам не остается ничего, кроме как слепо верить в правдивость этих легенд. А главное, все они представлены в такой форме, что не составит никакого труда изменить их, и – оп, – хлопнул в ладоши Николай, – теперь мы цивилизация, тысячелетиями поклоняющаяся котам.

Пусть по его виду этого нельзя было сказать, но за добродушной пухлощекой ухмылкой в тучноватом теле, неопороченном тяжким трудом, скрывался острый проницательный ум, чаще пробивающийся на свет в виде неуместных острот, нежели глубоких философских изречений. Определенно, Николай мог бы посостязаться в красноречии с Октавианом Августом и Цицероном, если бы не считал их персонажами сказок. Почесывая голову, Альберт обдумывал идею, высказанную спутником.

– Да кому может такое понадобиться?

– О друг мой, как же сильно ты недооцениваешь всю черноту душ политиков…

Дорога перетекла в развилку у длинных кварталов, и, обменявшись быстрым рукопожатием, друзья разошлись в противоположные стороны, условившись встретиться в привычном месте.

* * *

Альберт шагал по обыденному маршруту среди изящных построек района. Улица, где расположилось пристанище юноши, носила имя Архитекторской. Каждый дом по традиции строился и оформлялся по заказу проживающей тут семьей индивидуально – вот двухэтажная избушка, крышу которой облюбовал огромный деревянный дракон, вот возвышался трехэтажный особняк из стекла и металла, где обитал ворчливый дедушка Свенсон. Еще несколько десятков домов спустя взору Альберта предстал широкий дом семьи Коврич – строение невысокое, но фундаментальное. Похожая на крепость постройка из кирпича, возможно, удерживала титул самой длинной в городе, а если и уступала кому-то в этом первенстве, то уж по нарядности ей точно не было равных. Занимающие не последнее место в «Сэконде» Ковричи славились трепетным отношением к традициям, и сегодня их «крепость» утопала в ярких фонарях, букетах, гирляндах и корзинках с угощениями.

Вот и дом Альберта, представлявший собой дерево, – скромное жилище, некогда построенное его дедушкой. Насколько знал сам юноша, бочкообразная форма внешне воспроизводила растение баобаб, семена которого, судя по записям, хоть и сохранялись в арсенале первых поселенцев Колыбели, но всё же не смогли прижиться в ее климате. Для большой семьи домик маловат, но обитавший в нем в гордом одиночестве юноша не испытывал никаких неудобств. В отличие от пестрого убранства соседей в украшениях жилища, Альберт ограничился лишь парой незатейливых лент, чисто символически протянутых над дверью. Преодолев пару ступеней, он совладал с замком и переступил порог.

Древодом представлял собой две небольшие комнаты, до сих пор не обустроенную после въезда нового владельца кухню и крошечный душ. Наибольшая комната на первом этаже своим убранством отражала строгость и выдержанность хозяина: оформленная в аскетичном, «японском», как выражался сам Альберт, стиле, бросалась в глаза своей пустотой – крошечный квадратный столик в центре, пара кресел возле него, обращенных к медиапанели на длинной стене, и небольшой шкаф напротив – вдоль короткой. Вот, пожалуй, и всё.

Если не считать деревянный манекен в полный рост, облаченный в доспех самурая, тщательно воссозданный по заказу Альберта. Манекен в разведенных в стороны руках держал два стилизованных копья и выполнял функцию вешалки, а чтобы ему было не так обидно, обитатель дома дал ему имя Брат Сёгун. Доспех закрывал тело манекена с головы до пят, обнажая лишь голову, поскольку шлем юноша решил повесить под лестницей, ведущей на второй этаж. Зачем? Если бы вы спросили самого Альберта, то он наверняка ответил бы: «Чтобы не мешал Брату Сёгуну дышать», хотя на самом деле, пусть не признавая этого, он просто испытывал дискомфорт от весьма устрашающей маски сомэн, составляющей комплект к шлему кабуто. Пока маска оставалась на месте, Альберта всегда передергивало, когда он видел этого воина-демона в своей прихожей. Но и само лицо манекена обладало карикатурно-сердитым обликом, что придавало ему большую выразительность.

Улыбнувшись манекену, Альберт остановился напротив двери душа, с этой стороны выполнявшей функцию зеркала. В зеркале отразился весьма потасканный и хмурый человек: царапины и ссадины украшали каждый сантиметр тела, а растрепанные волосы походили на птичье гнездо. Неудовлетворенный увиденным юноша юркнул в скромную, всего в квадратный метр, душевую и, не теряя времени, приступил к приведению себя в презентабельный вид. Праздник урожая, столь нелюбимый Николаем из-за стойких ассоциаций с работой в поле, по своей задумке должен был олицетворять связь будущего Колыбели с ее прошлым на планете Земля. Костюмированный карнавал, где во главе угла стояли образы прошлого. Не мудрствуя лукаво, Альберт в качестве своего образа выбрал самурая в традиционном черном шелковом кимоно.

Конечно, если бы настоящий самурай мог увидеть облачение Альберта или, хуже того, Брата Сёгуна, то от позора наверняка совершил бы сэппуку, если бы не скончался от сердечного приступа, но здесь, на Колыбели, всё, что отделяло эту яркую, экзотическую культуру от забвения – лишь несколько сжатых сухих книжек да горстка фотографий произведений искусства, созданных человечеством почти две тысячи лет назад.

Венцом коллекции причудливых реплик юноши выступал выкованный из переплавленного плуга меч катана, за который кузнец потребовал целых два месячных жалования Альберта. Атрибут благородного воина, ради которого тот провел бесчисленные ночи среди файлов архива в поисках чертежей, перекочевал за пояс довольного владельца. Альберт подтянул широкие безразмерные штаны и вновь предстал перед зеркалом. В отражении на него смотрел совсем другой человек. Тем не менее, «самурайчик» получился весьма вымученным. Альберт любил работу, но он был бы более признателен, если бы она хоть иногда отвечала ему взаимностью. Вряд ли у досточтимых воителей дома Токугава были в моде синяки под глазами и царапины от травы.

Решив довольствоваться тем, что есть, Альберт поспешил наружу, но, перехватив глазами немой укор Брата Сёгуна, замер, опозоренный в своем малодушии.

– Сандалии! – воскликнул он. Теплая погода располагала к подобным экспериментам, и вот – на пороге жилища стоял человек в деревянных сандалиях гэта.

Разливающаяся по окрестностям музыка передавала, словно по электрической цепи, атмосферу безмятежности – даже дрянные сойки не осмеливались перебивать ее своими ужасными голосами. Утомленные, но счастливые люди стекались к центральной площади и растворялись в хороводе. Возведенный еще первыми колонистами центральный район не отличался вдохновляющей архитектурой: прямоугольные серые коробки точно противопоставляли себя вычурным и величественным строениям соседних районов, но в праздник центр сиял ярче всего. Именно у входа в ратушу и располагался эпицентр всеобщей эйфории, представлявший собой сцену, где местные музыканты поддерживали и питали, как огромное общее сердце, пульс праздника.

Здесь, у фонтана, Альберт и рассчитывал вновь встретить друга, но Николая нигде не было. С трудом прорвавшийся через какофонию хриплый голос окрикнул юношу:

– Альберт, сынок!

Повернувшись на оклик, он увидел его источник – щуплого лысеющего старикана шестидесяти-семидесяти лет внешне и как минимум ста внутренне. Седой мужчина в черном смокинге с ярким красным галстуком либо надел первое, что попалось ему на глаза, либо идея его костюма была слишком сложна для понимания простого парня вроде Альберта. Несмотря на морщины и седину, человек излучал уверенность и достоинство – это Барнаби Коврич, владелец фермы, где работают Альберт и Николай. Но если для второго тот представлял лишь угрюмое воплощение вечно недовольного начальника, то для первого приходился еще и старшим по званию. Барнаби – высокопоставленный офицер «Сэконды». Именно из его рук многочисленные работники фермы получали честно заработанное, и каждый раз, когда благодаря надбавке за звание сумма на руках Альберта оказывалась значительно больше, возмущению Николая не было предела. Сам же Барнаби без особого энтузиазма относился ко всем формальностям, полагающимся его чину, с отеческой теплотой улыбаясь приветствовавшему его салютом Альберту.

– Мистер Коврич, добрый вечер, сэр!

– Какой я тебе «мистер», мы ж с тобой баланду из одного корыта хлещем! Зови меня просто Барни, сколько раз тебе повторять…

– Хорошо, мистер Барни, сэр, – быстро протараторил Альберт.

– Да ты безнадежен, парень, – расхохотался старик. Дав себе возможность отдышаться, он продолжил: – Ты не видел моих оболтусов? Я слышал, Джош ходит в костюме динозавра! Хочу посмотреть на этого балбеса.

– Нет, я только что пришел, – покачал головой юноша, поглядывая по сторонам в поисках Вика или Джоша.

– Ладно, веселись, но если кто-то из них тебе попадется, пошли их ко мне.

Старик махнул рукой и отправился на поиски внуков, оставив Альберта наедине со своими думами, в результате коих спустя всего несколько минут тот пришел к однозначному выводу: назвать поведение Николая иначе как абсолютным свинством попросту невозможно. Но от праведного гнева не осталось и следа, едва на горизонте появилась иная, не менее интересная персона.

– Лидия! – крикнул Альберт и воодушевленно замахал рукой.

Заприметив сигнал, девушка улыбнулась и, ускорив шаг, поспешила навстречу. Легкий белый верх ее одежды с высоким воротником плавно перетекал в пышную темно-зеленую юбку, придававшую хрупкой фигуре Лидии непривычные габариты. Длинные, черные, как смоль, причудливым образом уложенные волосы венчал крупный белый цветок с яркой желтой сердцевиной. Аналогичный ему девушка носила в виде браслета. Тонкие черты лица, глубокие темные глаза и любимый ярко-желтый цвет, неизменно присутствующий на ее губах и глазах, хорошо сочетались в образе Лидии, который Альберт, тем не менее, никак не мог разгадать.

– Так ты… Не птица, верно? – попытался зайти издалека он, едва девушка успела закончить приветственный реверанс.

Возмущенно надув тонкие губы, Лидия показала ряд жестов, обозначавших «Я кувшинка. Растение». Не многие могли себе позволить диалог с Лидией в силу особенностей коммуникации последней: лишенная дара речи за всю жизнь девушка не проронила ни слова, оставаясь беззвучной, даже испытывая боль. Да и выдающимся слухом природа ее не баловала, и наиболее комфортным она находила язык жестов, с таким трудом воспринимаемый большинством окружающих.

«Ты. Асигару?» – спросила она, медленно составляя тонкими пальцами буквы последнего слова.

– Я самурай, – гордо ответил Альберт, упираясь рукой в бок и важно выпячивая вперед грудь.

Беззвучно хихикнув и прикрыв ладонью рот, она спросила: «В чем разница?», но, не дождавшись ответа, обратила свой взор к небесам.

– Насколько я понял, асигару мог стать кто угодно, а вот самураем требовалось родиться… Что-то увидела? – проследив за ее взглядом, он тоже пристально всматривался в черноту ночи.

«Звезды странные», – не опуская глаз, показала Лидия.

– Да, очень красивые… – начал было Альберт, но прервался, наткнувшись на взгляд девушки. Не нужно обладать особыми способностями, дабы понять: в свою последнюю реплику она вкладывала совсем другой смысл. Вновь обратившись к созерцанию бескрайних просторов космоса, он тоже начал понимать.

– Они словно ярче?

«Ближе», – ответила девушка, коротко прикоснувшись к своему плечу.

– Р-р-р-я-а-а! – зарычал прямо у них за спиной ужасный монстр, грозно оскалившись надувными зубами. Джош, младший из внуков Коврича, нанес свой внезапный удар, отчего Лидия подпрыгнула на месте и возмущенно погрозила пальцем вымершей рептилии.

– У-р-э-э-э! – продолжал кривляться подошедший парень. – Я злой и страшный бистахиэверсор! Сейчас я вас съем!

– Ты долбоящер, Джош! – еще не решив, злиться ему или смеяться, повысил голос Альберт. – Тебя, кстати, дедушка искал. Он к ратуше пошел.

Пожав самураю руку, динозавр поблагодарил того за сведения и, предварительно испросив прощения у дамы, клятвенно пообещал больше так не делать.

– А давай к Эцио? – проводив резиновую рептилию взглядом, предложил Альберт.

Лидия еще раз бросила взгляд на звезды и, довольно улыбнувшись, кивнула.

Всего в паре сотен метров от фонтана длинными рядами протянулись широкие столы, обильно уставленные всевозможными яствами. И простой палаточник, и шеф-повар высокой кухни здесь наравне конкурировали за внимание прохожих, предлагая безвозмездно попробовать шедевры кулинарии. Ресторан Эцио «Легале» как раз находился в конце улицы, избавляя хозяина заведения от необходимости ютиться за общим столом.

– Mi amore, какие голубки! – воскликнул Эцио, едва колокольчик на двери оповестил о появлении новых гостей. Радушно проводив их до свободного столика и щедро осыпая комплиментами, владелец, повар и иногда официант принял заказ завсегдатаев заведения и отправился его исполнять, оставив на посту у двери пятнадцатилетнюю дочь Хлою.

Колокольчик вновь тихонько зазвонил, но на пороге никого не было. Всё здание слегка завибрировало: загуляли на столах бокалы, попадали со стен тарелки, закачалась люстра. Тряска нарастала, пока, не достигнув пика, не разродилась раскатом грома где-то в отдалении, попутно заставив мигать лампы в светильниках.

– Й-и-и! – вскрикнула Хлоя, обхватив голову руками.

– Culo! – выругался выбежавший с кухни Эцио, как тут же еще один громовой раскат встряхнул ресторан, полностью отрубив всё освещение. Погасли даже уличные фонари за окном. Как ужаленный, Альберт вылетел наружу и присоединился к сотням взволнованных людей, запрокинув головы смотревших в небо. Несколько огненных шаров, зловеще поблескивая, пробивали себе путь сквозь облака, стремительно приближаясь к поверхности планеты. День, к которому народ Колыбели готовился несколько веков, наконец настал.