Текст книги "Хроники Доминиона. Меч Самурая"

* * *

Шагая вниз по лестнице казематов, хромающий истерзанный юноша слышал только бурчание свернувшегося узлом желудка да звон в ушах. Разумно оценив собственное состояние, он измыслил хитрость: пересчитав всех шедших впереди него пленников, он незаметно сместился в конец очереди, и когда всех предыдущих рассадили по клеткам, их осталось всего пятнадцать. Неплохо, совсем неплохо.

В ожидании кормежки юноша рухнул в самую большую кучу соломы в камере и принялся размышлять. Но думы его были примитивны: сколько съесть, сколько выпить, кто в камере представляет опасность, как бы пореже получать палкой. С каждым днем, проведенным в казематах, сложные мысли всё реже посещали разум, уступая базовым потребностям.

Он всё еще был под впечатлением от увиденного сегодня, но легко отпустил эти картины, не загружая себя поиском ответов на многочисленные вопросы. Ну и что, что корабль? К нему это всё равно никакого отношения не имеет. А вот кормушка – да, это важно.

Удар колокола мерно разливался под куполом подземелья, приглашая рабов на обед. Альберт встал и побрел к корыту, хромая на обе ноги. Правая болела до сих пор, а вот боль в левой, приведшей сегодня к такому неудачному, незаслуженному, по мнению человека, удару, только начинала расцветать, мерно пульсируя в бедре. Он подошел к кормушке и, уперевшись в нее обеими руками, диким зверем зарычал на остальных узников. Прочие осторожно отодвигались от человека, обладавшего дурной славой, но в действительности сейчас это было блефом едва стоящего на ногах отчаянного оборванца.

Обеими руками закидывая в рот объедки, юноша отметил их необычный привкус. Во время зачерпывания очередной горсти бесформенной каши он почувствовал внутри что-то твердое и, проведя в заинтересовавшем его месте небольшие «раскопки», тут же в ужасе отскочил от корыта, шлепнувшись на пятую точку. В груде помоев человек откопал половину руки. Возможно, даже той самой, что едва не угодила в него во время кровопролития, свидетелем и несостоявшимся участником коего он был.

Резкий порыв отвращения от осознания, ЧЕМ их кормили всё это время, вырвался наружу вместе с доброй половиной содержимого желудка. А вот остальные узники, не обременяя себя подобными моральными тяготами, лишь радовались, что этот непредсказуемый странный кожистый сокамерник с чудными лоскутами ткани на ногах оставил им насиженное место. Да-да, форменные штаны «Сэконды», бессменный атрибут человека, отличительная черта, по которой другие невольники узнавали его, не вынеся подобного обращения, словно съежились от стыда. Превратившись в ассиметричные шорты с дырками на бедрах, они едва держались на истончившейся талии юноши. Но он не замечал этого, продолжая подсознательно цепляться за образ из прошлого, всё еще видя в них благородство, даже не догадываясь, сколь нелепо выглядит.

В борьбе между голодом и отвращением, тесня противника по всем фронтам, решительно побеждал голод. К концу дня, когда сокамерники уже наелись и укладывались по углам на ночь, на дне кормушки всё еще оставалось достаточно пищи.

Человек склонился над корытом и зачерпнул ладонью объедки. Перебирая пальцами мерзкое содержимое, он пытался найти повод отбросить, отшвырнуть эту гадость прочь, но, не в силах противостоять желаниям тела, затолкал всю массу в рот, зажимая губы дрожащей ладонью и подавляя рвотные позывы. Через силу мышцами шеи он протолкнул ком в горле в желудок, на глазах выступили слезы. Да, слов на ветер он не бросает. Это действительно «Ад».

Вот тебе сидят в ряд терзаемые души. Демоны приходят мучить их каждый день. Нет рек лавы? Ну ничего, есть песок – достойная замена. Вместо Сатаны – местная рогатая альтернатива размером с тираннозавра, и еще неизвестно, кто из них хуже и кто кого быстрее съест. И эти существа здесь в нескольких экземплярах.

Альберт уже не мог точно сказать, жив он или мертв, реальность ли окружает его, или галлюцинации. Слезы ручьем бежали из серых угасающих глаз, капая с длинной бороды на ржавые металлические пластины. Всхлипывая и дрожа, он опустился на колени, медленно уронив голову на пол, но вдруг резко вскочил и в бессильной злобе ударил кулаками о землю.

– Блэкэндуайт! – выпалил Альберт что было мочи и взвыл. Выл он страшно, дико, как воет душа, заживо охваченная пламенем. Снова и снова повторяя, он изо всех сил бил кулаками об пол, едва не ломая собственные руки. Слезы застилали глаза, боль туманила рассудок, и он не видел безумного страха в глазах еще несколько мгновений назад таких умиротворенных сокамерников, не понимал их ужаса, не смевшего прорваться наружу даже в форме тихого писка. Для них чудной оборванец кричал что-то непонятное, но столь невыразимо ужасное, что некоторые даже перестали дышать, боясь привлечь к себе внимание. Не видел он и ворвавшегося в камеру мэтэя-надсмотрщика, ошарашенно хлопавшего глазами и тут же со всего размаху без лишних слов двинувшего человека здоровенным кулаком по губам. Альберт завалился на спину, и, не дав ему возможности сообразить, что к чему, мэтэй схватил человека за ногу и спешно поволок прочь из камеры.

Вновь Альберт оказался в колодках. Надо сказать, к его значительному удивлению, ведь в это время обычно в казематах оставались только пленники, и появление мэтэя среди ночи стало для него неожиданностью. Закинув на стол ноги, скучающий рейтар повернулся к приставлявшему человека лицом в угол надсмотрщику.

– Что-то он быстро вернулся, Брут. Какой-то совсем бестолковый. Что он вытворил-то?

– Да препоганым орал! Совсем сдурел! – не оборачиваясь, ответил мэтэй, опиравший край колодки человека о соседнюю. Сегодня таких неудачников, как Альберт, было всего двое.

Убедившись в надежности конструкции, тюремщик устроился на табурете на противоположном от рейтара конце стола и взял в руки здоровенную кружку.

– Видать, из покоренных Блэкнд\аидом миров. Тамошние совсем безумные.

Альберт тут же оживился. Он точно слышал, они сказали: «Блэкэндуайт»! Конечно, на их языке это звучало совсем не так. Грубо, резко, даже оскорбительно, но произнесенное тюремщиком слово вызывало в сознании ровно тот же образ чего-то несовместимого, невозможного, порождающего взаимоуничтожение и просто неспособного к существованию, но находящегося в идеальном балансе, а потому – могущественного и непостижимого. И это точно было оно.

Теперь Альберт не сомневался: не только он мог понимать их, но и они могли понять его. Но главное, они знали о существовании Блэкэн`Уæй’а, разрушителя миров с армией ужасных тварей, разорившего его дом, и не испытывали страха. В голосе тюремщиков человек чувствовал только презрение.

– Терпеть не могу с этими уродцами в две смены сидеть, – рявкнул мэтэй, щедро отхлебнув из кружки.

– Да будет тебе, Брут, как вы там говорите? «Рейтар спит, а служба идет». Марва уже почти закончила в шахте. Еще два таких оборота – и будет норма, – весело ответил ему коллега по издевательствам над рабами.

Присутствие стоявших в углу трех пар дополнительных ушей совсем не смущало тюремщиков, и так они и болтали всю ночь, иногда посмеиваясь, иногда ворча, но всё это было совсем не похоже на те бешеные яростные крики, что изо дня в день слышали пленники во время работы.

Альберт еще не раз попадал в колодки, быстро усвоив главное правило: не делать этого днем или, хуже того, утром, ибо в таком случае стоять буквой «г» приходилось весь день и всю ночь, без пищи воды и туалета. Носители метки смертника попадали туда за любую мелочь. Плохо работал? В колодки. Получил три раза палкой? В колодки. У надсмотрщика плохое настроение? Будьте любезны, пройдите в колодки. И это не говоря уже о том, что все смертники получали вознаграждение палкой в удвоенном размере.

Но всё же, несмотря ни на что, в ношении метки были некоторые преимущества. Конечно, только для тех безумцев, кто мог найти проведение большего количества времени в обществе легионеров плюсом. Вслушиваясь в размеренное течение беседы, звучавшей как тихий скрежет лезвий о точильный камень, Альберт учился. Запоминал. Он понимал уже много слов, и не только тех, что слышал ежедневно из сердитых уст следивших за работой надзирателей. «Идти», «бежать», «работать», «смертник», «раб» – всё это он уже знал и так.

А вот «сон», «время», «клетка», «оружие», «скука» и множество других, что срывались с их уст только в неформальной обстановке, человек выучил за время, проведенное в колодках. Большинство из них всё еще находились за гранью его возможностей произношения, к тому же воспоминания о первой попытке остались довольно безрадостными, но по крайней мере теперь он мог хотя бы понимать общий смысл их разговоров, восполняя пробелы догадками.

Ситуацию осложняло обилие слов, не имевших аналога в его языке либо просто не имевших смысла в контексте. «Когорта», «претор», «норма», «оборот», «сезон»… Значение этих терминов ускользало от него, и приходилось довольствоваться смутными образами, создаваемыми каждым словом.

Освещающая помещение красная лампа совсем потускнела, багровый кристалл потемнел, став почти черным, окруженным зловещим алым сиянием. Вывернув голову, Альберт смотрел на него, и в глазах человека болезненно темнело, будто камень излучал не свет, а наоборот, тьму. Вся комната стала абсолютно черной, за исключением едва видимого силуэта камня, но увидев, как камень сорвался с места и, подобно полтергейсту, стал летать по комнате, Альберт догадался, что эта светотеневая иллюзия существовала только в его глазах.

Не последнюю роль в понимании происходящего сыграло ворчание мэтэя, скрип петель тяжелого сундука и скрежет ржавой крышки лампы. Едва видимый камень пролетел по комнате, приземлившись где-то в углу; послышалось нараставшее шипение и треск, комната неспешно проявлялась. Лампа разгоралась медленно, но очень ярко, сначала очерчивая фигуру поливающего жижей новый кристалл мэтэя, а после разливаясь по всему подземелью и делая его практически столь же светлым, как снаружи. Тюремщик вылил из тонкой стальной пробирки на камень шипящую и тут же испарявшуюся жидкость, закрутил фонарь и повесил обратно.

– Пора, наверное.

– Помоги мне с колодками, – отозвался рейтар, спрыгивая со своего места и вытаскивая из ящика освободительный инструмент.

Рейтар и мэтэй, такие непохожие, на удивление неплохо ладили. Небольшой тощий рейтар мало чем отличался от основной массы узников. Если бы не рога, Альберт и не поверил бы в его принадлежность к Легиону. Побей его, отбери модные штаны, и он идеально вольется в дрожащие ряды невольников. Огромный же мэтэй, с грубой толстой черной кожей, во множестве мест прорываемой заостренными костяными наростами, злобным взглядом и полной острых зубов широкой пастью как нельзя лучше годился в надсмотрщики дьявольской темницы.

Но нет, он и слова не сказал рейтару, запутавшемуся в собственной связке ключей, а вот человеку, едва оступившемуся на дрожащих ногах, тотчас отвесил знатного пинка. «Жизнь несправедлива», – думал Альберт, переступая порог клетки.

Работы в шахте завершились, и по отъезде царственной особы несколько дней никакой новой работы не было. Для человека, до сих пор находившегося в камере с предельно малым населением, сие обстоятельство как нельзя лучше способствовало восстановлению физического здоровья, чего нельзя было сказать про психическое. Прочие пленники побаивались его, ибо неизвестность пугает более всего, а будучи свидетелями его выходок, они совершенно не представляли, чего еще ожидать. Они обходили его, если появлялся хотя бы намек, что их пути пересекутся, и всегда пропускали к кормушке, часто оставляя там в одиночестве.

А вот ему не хватало общения. Так хотелось поговорить. О самых пустяках. Хоть с кем-нибудь. Но пока что он мог только слушать.

Сидящий в траве юноша уткнулся взором в железную стену и думал. Он уже созерцал ее использование сокамерниками, и вот из недр сознания выпорхнула робкая мысль, вскормленная отчаянием, взращенная страхом и болью. Человек встал и медленно подошел к стене. Он положил трясущиеся руки на прохладный металл и набрал полную грудь воздуха. Прервать, прекратить мучения. Небольшое усилие, и всё закончится.

«Тюк». Глухой удар несмело нарушил покой темницы. На лбу юноши выступили крошечные капли крови. Еще пару раз, с трудом сдерживая слезы, он ткнулся головой в грубо полированный стальной прямоугольник, елозил по нему лицом, царапал щеки.

Но, не имея в своем распоряжении ни сил, ни твердости духа, не смог закончить начатое. В глазах человека потемнело, силы совсем покинули его; обхватив себя руками, он понуро добрел обратно до своего места и без чувств рухнул в траву.

* * *

Жизнь шла своим чередом. Дни слиплись в серую массу монотонных действий, время утратило четкие очертания. Работа, палка, кормушка. Чаще всего человек и его бригада копали. Надсмотрщики так и называли их – «копатели», но занимались они не только этим. Рабы выполняли любую работу, какую только тюремщики могли для них найти, а еще одной неприятной особенностью ношения на руке бижутерии из нержавеющего металла являлось регулярное участие в наиболее небезопасных работах. Как, например, кормление огромного стада слепых чудовищ, согнанного внутрь очерченного кривеньким невысоким заборчиком загона.

Небольшую группу смертников привели в раскинувшуюся в тихой низине долину, где под навесом в гамаке их прибытия ожидал безрогий тэй. Вернее, рога-то у этого порождения ненависти были, но совсем крошечные, маленькие шишечки, едва выступавшие за пределы черепной коробки. Да уж, женщины Легиона страшны ничуть не меньше мужчин и страху на узников наводили столько же и без наличия характерных атрибутов.

Выстроив мучеников внутри примыкающей к загону палатки, полной всего необходимого для длительного пребывания в пустыне, они выдали узникам по тяжелому ведру, до краев наполненному сомнительным кормом. Вывалив наружу посиневший язык, из ведра опухшим омертвевшим глазом на человека смотрело нечто. И если бы вы когда-нибудь спросили Альберта, что это было, он бы ответил: «Козлиная голова», при этом добавив, что это самая ужасная и отвратительная коза, которую он когда-либо видел.

Здесь же, в палатке, располагался единственный вход в загон, хотя его наличие вряд ли вообще было оправдано, ибо ни для кого, включая самих обитателей загона, не представляло никакой сложности войти и выйти в любом месте через одну из многочисленных широких щелей между редкими досками забора.

Пленников запустили внутрь и предоставили возможность самостоятельно решать поставленные задачи. А выбор у них был богатый: можно было кормить зверей с рук, пополнить одну из многочисленных круглых кормушек в глубине загона или просто вывалить содержимое в одно из нескольких корыт у забора. В любом случае, после опорожнения ведра пленник получал в награду немного воды и кусочек обжаренного мяса от качавшейся в гамаке тэйки, а также новое ведро – и всё начиналось сначала.

В каком-то смысле это была даже более легкая работа, нежели раскопки. Проблема заключалась в сложном характере клиентов, не видящих особой разницы между обслуживающим персоналом и предлагаемой им пищей, а потому редко когда к концу дня в подземелье возвращалось такое же число пленников, что вышло оттуда утром.

Альберт медленно ступил в вязкий влажный песок загона. Вонь стояла просто неописуемая. Калитка позади десятки невольников со скрипом закрылась, и многочисленные звери обступили их со всех сторон. В команде человека обнаружился и маленький ящер, сегодня выглядящий совсем жалким. Чешуя его облезала лохмотьями, свисая с согбенного тельца, глаза безразлично смотрели в пустоту, но, завидев человека, он несколько оживился.

Звери быстро окружили их, хрипя, рыча и покачивая головами. Что ж, если быть достаточно внимательным, ловким и осторожным, ничего ведь не должно случиться? Первым делом юноша избавился от козьей головы, бросив ее в сторону самых крупных и сердитых бестий. Под хруст разгрызавших череп чудовищ невольники разбредались по загону, и каждый следовал собственной стратегии.

Альберт в основном следил, чтобы звери не подходили к нему слишком близко, и ежели такое случалось, откупался содержимым ведра. Но это не всегда срабатывало. Человек пихнул прямо в морду совсем небольшому, должно быть детенышу, зверю плохо ощипанную обезглавленную тушку неизвестной птицы, а тот, неблагодарный, лишь скалился, рычал и разбрасывал короткими лапами в стороны землю, угрожающе размахивая хвостом.

Небольшая заминка, и вот незаметно подобравшийся сзади другой зверек схватил юношу за аппетитно болтающийся лоскут ткани. Резкий треск – и Альберт отдал бестии последние штаны. Буквально. Возмущенно округлив глаза, человек осознал себя голым и стыдливо прикрылся ведром.

Как замечательно, что Альберт всё еще мог испытывать стыд. Значит, до сих по праву он мог считать себя человеком. Но сейчас нагота – последнее, о чем ему стоило беспокоиться.

Человек погнался за зверем, жевавшим остатки формы сэкондара как листья салата, но преградившие ему дорогу сородичи бестии помогли верно расставить приоритеты. Не меньший вклад внес и полный мучительной агонии крик пожираемого заживо узника, не сумевшего угодить столь требовательным едокам. Разбрасывая вокруг себя корм, человек пробирался к выходу, прикрывая свою наготу ладонью сзади и ведром спереди, стараясь осторожно обходить животных со спины.

Качавшаяся в гамаке надзирательница не обращала на него никакого внимания – ровно до момента, пока юноша, вместо того чтобы взять положенное вознаграждение со стола, не вытащил из ящика рядом огромные безразмерные брюки из мешковатой ткани. Не понимающая проблем Альберта тэйка вскочила с належанного места и хлопала глазами, глядя на несуразные попытки человека облачиться в сей предмет гардероба. Штаны были столь огромны, что Альберт умещался в одной только штанине целиком.

– Зачем ты взял портки, убогий? Положи на место! – рявкнула она на дрожащего, сжимавшегося от страха и стыда человека. Альберт пищал, прикрываясь одеждой и пытаясь сообщить о своей нужде безразличной надзирательнице, но та лишь выходила из себя.

– В колодки попадешь! – грозно прикрикнула она, и, услышав знакомое слово, человек тут же выронил брюки и съежился, прикрываясь руками. Всучив юноше полное ведро, она отправила его обратно в загон – самостоятельно решать проблемы со смущением.

Колодки. Который уже раз. Но Альберт всё никак не мог к ним привыкнуть. Да и разве привыкнешь к такому? Теперь еще и с голым задом. И как назло, сегодня его соседом оказался никто иной, как ушастик, хрипло дышавший ему прямо в затылок. Едва коснувшись его влажной холодной кожи краем локтя, человек вздрогнул, но, не имея возможности и шагу ступить, мог лишь вытягиваться струной. Альберта била крупная дрожь, всё, что занимало его разум, – как можно скорее вернуться в камеру и спрятаться в куче сена. Но впереди еще целая ночь…

Нависнув над массивным столом, молодой рейтар увлеченно орудовал кистью, макая ее в невысокую баночку с алой краской. Сегодня на его долю выпала уйма работы: много кого понадобилось посадить в колодки, кого-то приковать к стене, кого-то пристроить в клетку под потолком, и, постоянно отвлекаемый от своего занятия, он раздраженно отреагировал, когда в комнату юркнула его не менее юная коллега.

– Ну что еще там у тебя?

С большой охапкой бумаг она прошла внутрь и, пристроив ее на угол стола, взяла один лист из стопки и торжественно зачитала:

– «Воины Легиона! Сим приглашаем вас на праздник Семи Топоров, что состоится в первую септу бодрой мрази, в первый оборот нового сезона на стадионе имени его Владыки. Не упустите празднество сокрушительной ярости и гнева среди всей Цепи! Участвовать в турнире может каждый, предварительная регистрация обязательна!»

Закончив речь, она важно вытянула шею и удовлетворенно выдохнула, но ее собеседник не разделял подобного трепета.

– О-о-о, уже? Как быстро время летит… – покачал он головой и, наконец закончив свой труд, продемонстрировал коллеге: – Смотри! Я за него норму отдал!

Рейтар держал в руках жилетку из коричневой кожи с короткими рукавами и небольшим меховым воротничком, во всю спину украшенным причудливым алым узором.

– И… Что это должно значить?

– Ну как же! – всплеснул он руками, облачившись в новое одеяние. – Это же первая буква моего имени!

Буква. Стоя лицом к стене, Альберт не мог видеть рисунка, но не сомневался, что увидит его позднее. Насколько он знал, рейтара звали «Тии», значит, это должна быть буква «Т».

– А-а-а.… – усмехнулась рейтарка. – Пойдешь на турнир?

Она уселась на краю стола и нависла над тюремщиком, едва не касаясь его лица собственным.

– Это-о-о приглашение? – загадочно протянул он, подаваясь вперед. Девушка закинула руки ему на шею и попыталась перекинуть ноги через столешницу, но неловко зацепила кипу принесенных бумаг, рассыпав те по всей комнате. Одна из бумажек коснулась голени Альберта, и человек подскочил как ужаленный, скованно переступая ногами, так что бумажка прилипла к стопе.

Ахнув, рейтарка собралась спрыгнуть со стола и исправить свою оплошность, но приятель задержал ее.

– Брось, я потом соберу. Давай уйдем подальше от этих вонючих рабов?

Тихо хихикнув, она кивнула, и, едва ли не взявшись за руки, ужасающие надзиратели адской тюрьмы выпорхнули прочь из душной камеры, позабыв затушить на ночь лампу.

С трудом сдерживая панику, Альберт изо всех сил боролся с усталостью, но мягкий багровый медленно тускнеющий свет ночником убаюкивал его, и пусть себе он пообещал прикрыть глаза всего на пару минут, Альберт провалился в тяжелый вязкий сон. Во сне он обнаружил себя внутри бетонного бункера, неустанно сотрясаемого отдаленной канонадой, но человек столь устал, что и внутри сна не пытался отыскать смысла происходящего, а просто устроился на ближайшей койке и лег спать.

Открыв глаза, Альберт понял, что находится во тьме. Тусклый силуэт лампы был единственным ориентиром и в темноте, и во времени. Человек проснулся очень рано, но наконец чувствовал себя хоть немного выспавшимся, а вот спина… Лучше о ней пока не думать. Стоящий позади за спиной ушастик мирно похрюкивал во сне – к большому облегчению юноши. Немного погодя объявился и молодой рейтар в прекрасном расположении духа, первым делом заправивший лампу новым камнем.

Несмотря на большое количество узников в колодках, никто не обгадился, и тюремщик обошелся без утренних водных процедур. Освободив всю «пачку», он распределял их по камерам, и человек наконец смог увидеть букву у него на спине. Не будучи точно уверенным, что это «Т», он бы скорее назвал это «Р» или на худой конец «Я», но сия несущественная деталь и стала началом главного переосмысления как одной крошечной души в бескрайней Вселенной, так и положения этой души в глазах самой Вселенной.

Первая мысль, остро вспыхнувшая в сознании человека, переступившего порог клетки, была: «Двадцать два». Это не очень хорошо. Невидящими глазами Альберт нащупал свободное пространство в камере и, доковыляв до горсти соломы, плюхнулся в нее.

Прислонившись спиной к стене, он обхватил колени руками, прикрывая наготу, и медленно дышал, унимая дрожь. Так и просидел он много часов подряд, собираясь с мыслями и выстраивая их в хрупкое подобие равновесия. Сейчас мысли его были очень просты. «Кушать хочется», «спина болит», «надсмотрщики злые»… Коротко и односложно.

Он коротал время в отсутствие работы, пока к нему беззвучно не подобрался давешний знакомый рептилоид. Чешуйчатой рукой он коснулся колена юноши, тут же отскочив, когда человек резко поднял голову и злобно зыркнул на него.

– Чего ты хочешь? – рявкнул Альберт, когда ящер дрожащей рукой показал на пустую кормушку. – Чтобы я опять из-за тебя в колодки попал? Отстань от меня!

Голос юноши был тверд и полон злобы, и пусть говорил он на своем, вызывающем зачатую лишь смех и недоумение в глазах тюремщиков языке, для запуганного маленького рептилоида это выглядело рычанием потревоженного льва.

В ужасе он бросился прочь, прикрывая голову руками и забившись в самый дальний край камеры, а Альберт вновь уронил голову на колени. Никогда прежде он не мог и подумать, сколь сильно ему будет не хватать простой одежды! Без своих лохмотьев, к моменту потери больше похожих на набедренную повязку, нежели брюки, человек чувствовал себя крайне неуютно. Хотя это было ожидаемым исходом, если посмотреть на внешний вид других пленников.

Он пошевелил онемевшими пальцами ноги и заметил посторонний предмет. К ноге его надежно приклеилась одна из листовок, рассыпанных рейтаркой. Альберт осмотрел находку: густыми чернилами на сомнительного качества бумаге нанесен отпечаток. Это именно отпечаток, а никак не рукописный текст, ибо нанесен он криво и некоторые символы выпали за пределы листа.

В середине композиции из двух блоков текста разместилось схематичное изображение тэя, с гримасой ярости вскидывающего над головой топор, а сам текст был донельзя примитивным. Большим знатоком лингвистики Альберт никогда не был, но даже он понимал, сколь несовершенна структура этого языка. Между разномастными символами не было ни пробелов, ни разделений, ни каких бы то ни было специальных символов и знаков препинания, а новая строка начиналась лишь тогда, когда на бумаге физически заканчивалось место.

И во всей этой мешанине закорючек человек различал только цифры и одну букву. По памяти он воссоздавал речь рейтарки и соотнес ее с текстом. «Что она там говорила? «Праздник» у них? Изверги! Мы тут подыхаем, а у них праздники!»

Так он развлекал себя поиском знакомых символов на листе, покуда удар колокола не позвал голодранцев к обеду, и кто знает, может быть, именно эта забава и помогла ему сохранить те немногочисленные проблески разума и не оскотиниться окончательно. Альберт несколько раз сложил листовку и, спрятав под браслет смертника, отправился добывать себе пищу.

Тяжелое противостояние у кормушки можно было считать завершившимся вничью. Девятнадцать пленников опустошили корыто, и пусть каждый не смог утолить голод полностью, по крайней мере им досталось хоть что-то – в отличие от троицы, оставшейся у стен. Совсем скоро после кормежки копатели отправились копать. Наконец-то Альберт мог определенно сказать, что именно они копали. Пока это лишь незаконченный фундамент, но планировка внутренних помещений абсолютно точно соответствовала тому куполу, где содержались рабы. Они строили клетку для самих себя.

Помимо своих обычных обязанностей, рейтарка попутно распространяла и те самые «праздничные» листовки, посему не без помощи зловеще завывавшего ветра они были повсюду. Человек даже взял себе еще парочку новых, где текст отпечатался более удачно, и так же заткнул за запястье.

– Эй, Нгра! – раздался грубый низкий голос.

– Иди своей дорогой, Руп! – отозвалась рейтарка.

Так значит, ее зовут «Нгра»? Альберт и раньше это слышал, но и подумать не мог, что столь нелепое слово может быть женским именем.

На горизонте в компании парочки столь же бросавшихся в глаза чудаков с огромной трубой наперевес на стройку заявился довольно ухмылявшийся тэй, и человеку, едва бросившему на него короткий взгляд, тут же стало дурно. Облаченная в толстые брюки, обшитые стальными пластинами, троица в длинных куртках из темной синей ткани выглядела совсем неуместной, пусть и представляла собой тех же самых тэев, что бродили тут повсеместно. На плече у каждого – нашивка с искривившимся в мучительной агонии черепом, пронзаемым зажатым в кулаке кинжалом. И цифры. «99».

В отличие от несуразных разномастных букв, все цифры представляли собой комбинации простых линий, пересекающих друг друга. Цифры в Легионе были везде – на дверях, на арках казематов, их же он видел и в шахте, и особой сложности в восприятии символов у человека не было, но вот что они означали, он понимал далеко не всегда.

– Дай нам несколько смертничков… – осторожно заговорил незнакомец, и пусть голос его звучал медленно и спокойно, человек неожиданно ощутил в нем большую силу и опасность.

– У меня два претора в восстании сдохло, два претора Марва заберет! На следующий сезон сдавать каземат, а мы тут копаемся до сих пор! – затараторила рейтарка.

Хоть человек частично и понимал слова, восприятие разговора как поединка не исчезало. И на сей раз рейтарка отчаянно защищалась своими остро звучащими выпадами.

– Да мы только проверить… – добродушно улыбаясь всеми острыми клыками, продолжал незнакомец, и голос его многотонным катком подавлял защиту рейтарки.

– Катись в казематы! Знаю я твои проверки! Ты никогда не возвращаешь! – в сердцах всплеснула рейтарка руками и, наконец сдавшись, махнула: – Ладно, бери троих.

– Нгра, спасибо, ты лучшая, – растаял тэй в людоедской улыбке. – Давай этого, этого… И этого! – указал он пальцем на спину Альберта, и человек, увлеченно до сего копавший, почувствовал, словно проходившая мимо смерть коснулась его холодной костяной рукой.

* * *

Чудак с трубой не кричал, не размахивал оружием, но голос его был подобен пламени, теплый и согревающий, но в то же время неистовый и испепеляющий. Он просто говорил, чего хотел, и человек замечал, что подчинился и выполняет приказ еще до того, как разум успевал понять смысл сказанного.

Альберт чувствовал себя куклой, марионеткой, утратившей контроль над собственным телом, пока брел мимо усердно копающих невольников.

– Палка! – рявкнул мэтэй вместо приветствия проходящей мимо делегации, отчего человек вместе с еще парой спутников из числа смертников подскочил. Но нет, палка предназначалась совсем выбившемуся из сил рептилоиду. Он был столь слаб и измучен, что даже не видел потемневшими глазами, как лопата выпала из его дрожащих рук, и он продолжительное время просто возил руками по воздуху.

Просвистевшая палка обрушила тело несчастного в песок, и тут же следом прилетел второй удар. Но в нем не было необходимости, ибо маленький ящер испустил дух после первого. Осмотрев бездыханное тело, мучитель объявил:

– Этот готовый! Несите бочку для трупов!

Альберт смотрел на мертвое тело со смесью страха и сожаления, бесконечно раскаиваясь и упрекая себя в слабости, ведь ничего этого могло не случиться, поделись он тогда немного пищей, но теперь всё было кончено.

– Пошустрее! – прикрикнул тэй с трубой, и с ужасом человек почувствовал, как шея его поворачивается против воли, а ноги перешли на бег.

Посреди пустыря, где не было ничего, кроме песка, ветра и смерти, шесть крошечных силуэтов на алом полотне совершали некие приготовления. Один из спутников трубоносца раздал невольникам по большому квадрату металла в три пальца толщиной и, выстроив их треугольником, задумчиво тер подбородок.