Текст книги "Хроники Доминиона. Меч Самурая"

Топор на длинной рукоятке в самом центре выделялся особенно, будучи огромным даже в сравнении с остальными образцами. Широкое полукруглое лезвие насквозь проржавело, но с острых выступающих с обоих концов лезвия зубьев на пол падали крупные капли крови, стекаясь в небольшую лужицу, – не иначе, владелец совсем недавно пользовался им. Маленькая деревянная табличка под рукояткой гласила: «Бешеный зверь». Альберт представил в своем воображении Гонка с этим устрашающим оружием и поежился от собственной фантазии.

Сразу за стойкой оружия начиналась та половина комнаты, где мебель как раз бы подошла человеку по размерам, но, насколько он помнил, именно туда цатэр строго-настрого запретил соваться. Следующий остановкой своей исследовательской миссии Альберт избрал криво торчащий из стальных пластин на полу металлический шест с крючками и перекладинами у самой двери. Свисающий почти до самого пола пепельный шарф и пара огромных сапог подле него с головой выдали вешалку. Но тот ли это был шарф?

Он выглядел просто куском однородной серой ткани, куда делись пылающие буквы? Альберт осторожно прикоснулся к нему и с удивлением обнаружил, что материал не только выглядит как пепел, но и ощущается так же. Мягкая податливая ткань словно проваливалась внутрь, когда он нажимал на нее, и, продолжая забавляться с шарфом, он увидел, что под его ладонью тускло загорелась буква «Е». Он медленно провел рукой по шарфу вниз, и следом за его движениями загорались и угасали символы, образуя надпись «ЕНИЕ».

– Ого, – невольно вырвалось у Альберта. Да, это определенно был тот самый шарф.

Человек осмотрел сапоги – потрескавшаяся темная кожа и развороченные петли требовали ремонта, а прокованный металлический подносок проржавел, но всё-таки почему Гонк ушел без них? Поначалу пристрастие ходить босиком, популярное среди местного населения, Альберт объяснял абсолютной дикостью и варварством, но теперь, твердо убедившись в существовании сапог, не мог сходу найти этому объяснение. С другой стороны, здесь было слишком жарко, и в такой обуви наверняка ноги бы сильно потели.

Вдруг он замер, словно молнией пораженный. А когда он последний раз потел? Он точно помнил: как только попал сюда, пот стекал с него в три ручья, но в последнее время кожа его была всегда сухой, сколько бы воды он ни вливал внутрь себя. Даже сегодня после всех тренировок он оставался сухим.

Скрип тяжелых петель оторвал Альберта от размышлений. Подумав было, что цатэр вернулся, он обернулся, но увидел вместо него сухопарую фигуру рейтара с кипой помятых бумаг в руках. Не удостоив человека и взглядом, тот быстро прошел внутрь, пробубнив себе под нос:

– Вот же ж, и зачем он выпустил гаденыша? Он же тут всё заляпает…

Альберта обуревала острая обида. Он мог стерпеть подобное отношение от огромного цатэра, одним лишь видом пробуждающего в нем первобытный страх, но от щуплого рейтара, едва лишь на полголовы выше самого Альберта? Увольте.

– Я вообще-то всё слышу!

Рейтар замер на месте и одарил его таким взглядом, будто только что увидел впервые.

– Не разговаривай со мной, ты мне противен, – объявил он и продолжил путь на половину с маленькой мебелью. Альберт захотел наказать обидчика, но вдруг вспыхнувшее в подсознании чувство опасности остановило его.

Чего он так испугался? Наверняка гнева цатэра, что обрушится на его плечи неотвратимым возмездием, если он сейчас проучит зазнайку. Рейтар успешно добрался до маленького стола и, сбросив на него свою ношу, повернулся к миниатюрной вешалке. Черная кожаная жилетка покинула его тело, и теперь, оставшись в коротких шортах из точно такого же материала, что и костюм Альберта, он во всем походил на него – не иначе, он тоже был рабом гиганта.

Подозрения подтвердились, когда рейтар, накинув на себя засаленный фартук и вооружившись ведром и тряпкой, начал мыть полы, в первую очередь решив расправиться с пятном крови, разрастающимся под лезвием исполинского топора.

– Я цатэр, делаю что хочу! Смотрите, у меня есть большой топор! – экспрессивно жестикулируя руками, ворчал он, с переменным успехом оттирая успевшее въесться в пол кровавое пятно. – А тазик-то подставить не догадался!

Не понятно, кому предназначалось это представление, ибо, одолев пятно, рейтар продолжал уборку по всему жилищу, игнорируя присутствие не сводящего с него глаз человека.

Забравшись по выступам на одной из ножек стола на столешницу, он собрал вместе примитивную посуду и протер ее той же самой тряпкой, которой только что оттирал от крови пол, а после управился и с самим столом. Альберт медленно складывал в голове детали пазла. Как же рейтар попал в услужение гиганта? Неужели и ему он наплел с три короба, а после стукнул о стену головой и заставил мыть полы? Не его ли кровь он видел в клетке?

От догадок человека оторвало появление самого владельца домохозяйства. Широко улыбаясь всеми острыми зубами, он бодрым шагом переступил порог жилища.

– Поверить не могу, он правда его сделал! Как и обещал! – с порога крикнул он, едва заметив ползающего на четвереньках по столу рейтара, а когда перед его глазами оказался Альберт, добавил:

– О, вы оба здесь! Я надеюсь, вы поладили…

– Нет! – хором отозвались рейтар с человеком.

* * *

Небольшой автомобильчик неспешно колесил по широкой дороге, из последних сил сопротивлявшейся подступающей с обеих сторон чужеродной густой растительности, хаотично мерцая тусклыми фарами, словно азбукой Морзе выстукивая таинственное послание. С каждым мигом частота и интенсивность вспышек возрастала и должна была бы вызвать серьезную обеспокоенность, ибо очевидно, подобная светомузыка может привлечь крайне нежелательное внимание всевозможных тварей, что наверняка скрываются в тенях под сенью крон монструозных растений. Но беспечная водительница погасила их, лишь когда самоходная повозка полностью остановилась у столба, на вершине которого красовалась выцветшая вывеска «Добро пожаловать в Но…», поросшая толстыми лианами с парой распустившихся на них огромных черных цветов.

Хлопнув дверью транспортного средства и звучно застегнув молнию на куртке, девушка на мгновение замерла, разглядывая свое отражение в запотевающем стекле автомобиля. Она никогда бы не подумала, что примерит форму «Сэконды». Но с каждым днем людей оставалось всё меньше, а готовых сражаться – и подавно. Выживших охватила необъяснимая апатия, люди спали по шестнадцать часов, утратили интерес к привычным делам, резко сократилось количество зачатий.

Последнее, впрочем, вряд ли можно считать необъяснимым, ибо надо обладать каким-то особо извращенным бездушием и жестокостью, чтобы обрекать свое потомство на мучительное существование в угасающем мире, охваченном воплощениями чистого хаоса.

Проблему с пропитанием решить удалось: множество освободившихся домов переоборудовали под теплицы, где в слабом свете искусственных солнц из влажной грязи тянулись ввысь спасительные колоски. Но и это решение можно считать исключительно временным, ибо жизнь в них поддерживали нестабильные генераторы на горючем топливе, запасы которого так же подходили к концу, и пока одни мучались над решением проблемы энергоснабжения, другие продолжали изучать, с чем всё-таки они столкнулись.

Пухлая пушистая снежинка плавно опустилась на протянутую бледную ладонь и тут же, обратившись парой теплых капель, стекла на землю. Девушка сжала руку в кулаке, и лишь пятнышки облупившегося желтого лака на ногтях выбивались из белоснежной картины перед глазами. Всё вокруг утопало в высоких сугробах, резко обрывающихся в черте города. Она подняла глаза к небу, где на фоне грязного пурпурного, испещренного тонкими серыми линиями полотна неудавшегося творения, небрежно выброшенного разочарованным художником, в хороводе кружилась ослепительная метель.

Какое сейчас время года? Кажется, середина лета… Хотя, какая теперь разница. Крупные хлопья снега опускались с небес и, касаясь участков, где вовсю клубился черный искрящий туман, словно исчезали, не оставляя после себя ни луж, ни грязи. Со дня вторжения прошло уже три года, но до сих пор ни у кого не было ответов, и с каждым днем лишь прибавлялось вопросов.

Кажется, им совсем не нравится снег, и в такие дни все твари прятались по норам. Но не только снежная буря обеспечивала девушке прикрытие и внушала чувство безопасности.

Практически ничего не слышащая Лидия обнаружила, что может видеть следы, тонкие нити, тянущиеся в пространстве, и с поразительной точностью определять, кто, когда, и в каком количестве проходил мимо. И всё бы ничего, если бы помимо следов прошлого, она с таким же успехом не видела, в том числе, и следы, по которым загадочные создания только собирались пройти в будущем, будто бы перед глазами у нее всегда был сценарий пьесы, именуемой жизнью.

Скрипя снегом под сапогами, Лидия приблизилась к ближайшей искрящей тучке и, недолго думая, зачерпнула щедрую горсть дыма. Пульсирующие кляксы слегка покалывали нежную кожу девушки и скатывались вниз. Ничего.

Набрав в другую руку снега, она резко соединила их в попытке вылепить из всего этого однородный снежок. Снег, тая, затекал ей в рукав, а дым, отскакивая от него, улетал прочь, и через несколько мгновений в ладонях у нее не было ничего.

Ничего…

Грустно вздохнув, она вернулась к машине и, открыв багажник, извлекла оттуда рулон серого брезента, которым накрыла испуганно урчащий моторчиком автомобильчик, а вот большое ружье, что предписывалось использовать для обороны и, в самом крайнем случае, самоустранения, даже не облагодетельствовала и взглядом. Да и действительно, зачем ей, ведь даже попади она в плен к врагу, всё равно ничего не сможет рассказать. Просто идеальный разведчик.

Лидия переступила черту города и зашагала по разоренным улицам некогда процветавшего поселения. Выбитые окна, обшарпанные стены, покрытые множеством уродливых шипастых наростов, перевернутые машины и искрящийся туман. Трудно себе представить, что некогда здесь мог звучать детский смех… Да и само звучание детского смеха ей было трудно представить.

Споткнувшись о невидимую в темном тумане полусгнившую покрышку, она едва не рухнула наземь, но, сделав несколько коротких шажков и кое-как удержав равновесие в довольно нелепой позе, устояла. Перед глазами всплыла тонкая, темная, почти черная ломаная линия, похожая на застывшую в воздухе распечатку кардиограммы.

Небольшой, возможно «ушастый», чуть больше двадцати минут назад, близко к земле… Передвигался на четырех конечностях. По едва заметному шлейфу она также определила и вторую особь – похоже, он нес детеныша, в зубах или на спине. Двигался очень быстро… Да, снегопад определенно был ему не по вкусу… Уголки ее губ едва заметно поднялись, она поймала себя на мысли, что ей действительно немного жаль этого маленького монстрика, что без тени сомнения закусил бы ей, пройди она тут на несколько минут раньше.

Дерзкое предположение командования подтвердилось: с момента, как был закончен обнаруженный разведчиками объект «Улей», большинство тварей действительно покинуло готовый обустроенный город, служивший им эти годы укрытием, но по какой-то причине подходящий меньше, чем просто глубокая грязная яма в земле. Очень большая яма… Само ее обнаружение уже можно было считать невероятной удачей, ибо охваченное апатией командование почти перестало отправлять разведчиков, в основном тратя время на бессмысленные бесконечные заседания и обсуждения.

Коврич, чье решение по вопросу должно было бы стать окончательным, уже с неделю не покидал пределов теплицы, не иначе как и сам превратившись в растение, и кадет Стрельникова, в лучших традициях «Сэконды», улучив момент наиболее сильной метели, отправилась проверять эту теорию самовольно. Но вело ее вовсе не желание выслужиться перед начальством, а любопытство.

Любопытство… Порочное, жгучее любопытство вело ее дальше, несмотря на то, что собранных сведений с лихвой хватало для объявления полного триумфа сольной экспедиции, она заходила всё дальше вглубь опустевшего города.

Она спустилась в парк, где брошенная своими прошлыми хозяевами беззащитная зелень наиболее пострадала от тлетворного чужеродного влияния. Уродливая бесформенная растительность угрожающе покачивалась, словно сжимаясь от причиняемой ей вьюгой боли, тонкая корочка льда сковала помутившийся и поросший бурыми лохматыми водорослями пруд. Лишь ярко-оранжевая тонкая нитка выбивалась из общей картины уныния.

Девушка присела на колено и внимательно вглядывалась в иномирные узоры. Крупный, скорее всего «панцирь», пройдет здесь через семь минут, так что у нее осталось совсем мало времени, чтобы насладиться променадом в парке, где вот уже несколько лет не ступала нога человека.

Единственной ее ошибкой была убежденность, что эти загадочные линии являлись непосредственной частью природы захватчиков и видны всем остальным. В силу очевидной сложности, с ней почти никто не разговаривал, а сама она всегда ограничивалась сухими отчетами строго по протоколу, и эта деталь осталась без внимания.

По правде говоря, большинство считало ее рассудок помутившимся в результате посттравматического расстройства после вторжения, что ныне совсем не было редкостью, и в нормальных условиях ее бы никогда не приняли в «Сэконду», но из-за отсутствия любых альтернатив среди новобранцев над ней сжалились.

Девушка неспеша прогуливалась по аллее, укрытой местами темным дымом, местами – высокими сугробами. Над шипастыми кронами поднимались полуразрушенные верхушки высоких домов, словно пострадавшие от неизвестного разрушительного оружия. В древних книжках девушка читала о существовании оружия, которым некогда якобы обладало человечество, что вполне уместилось бы в грузовике «Сэконды», оно обладало столь разрушительной мощью, что легко сравняло бы с землей всю Нову, не оставив даже руин.

Поначалу в существование чего-то подобного ей верилось с трудом, но сегодня она лишь задавалась вопросом: где оно, когда было столь нужно тогда, три года назад? Впрочем, после всего увиденного у нее сложилось впечатление, что даже это оружие для захватчиков – не страшнее сухой ветки.

Осторожно поднимаясь по заледеневшим ступеням, она держалась за перила, и когда до вершины оставалось не более пары шагов, разразившись треском, ослепительно вспыхнула темная молния, и прямо перед глазами, словно из щели между складками пространства, появилась длинная тощая фигура.

Края темной ткани, укрывавшей существо, неистово трепетали в метели, из уродливой ассиметричной головы вырывался багровый вихрь, окруженный паром стремительно таявшего снега. Ничего не выражающее тонкое, словно каменное лицо, лишенное каких бы то ни было заметных выступающих черт, и лишь неморгающие вытянутые глаза-капли поблескивали в метели, отражая мрачный свет, создаваемый самим существом.

Лидия дернулась назад и, поскользнувшись на ступеньках, покатилась вниз по лестнице.

* * *

Тьма. Кругом лишь тьма. Но тьма не пуста, не безмятежна. Тьма боится. Во тьме есть Он. Лишенная губ челюсть, набитая острыми клыками, полные ненависти бездонные черные глаза, пылающие разломы, обрамляющие череп…

С криком Альберт проснулся, резко подскочив и разбрасывая вокруг солому. Прошло уже несколько дней, но до сих пор в кошмарах ему являлся ужасный образ Алегрофа. Мужчина выдохнул и потер грязный усохший лоб.

Тренировки продолжались. Но можно ли было назвать это тренировками? Утром цатэр открывал клетку и выводил человека во двор, совсем ненадолго задерживаясь, чтобы понаблюдать за его стараниями. После он уходил и обычно отсутствовал весь день, представая пред очами человека лишь для того, чтобы запереть того на ночь.

Время от времени внутрь кособокой хижины гиганта заходил и рейтар, по обыкновению приступая к домашним делам. Он мыл, тер, подметал и чистил жилище, после чего устраивался за своим столиком в углу и разбирал ворох бумаг, со скрипом чиркая по ним пером и расставляя печати. Иногда он уходил задолго до появления цатэра, иногда – только после того, как вручит тому несколько бумажек со своего стола, но с Альбертом он неизменно не разговаривал.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды Гонк не объявился средь красна дня на заднем дворе и не объявил:

– Пойдем, мелкий паршивец, устроим тебе пробный бой!

Практически утративший всякую мотивацию Альберт тут же оживился. Наконец-то хоть что-то похожее на настоящие тренировки! Цатэр повел его знакомой дорогой к стадиону, но именно это и смущало человека. Уже на стеклянной дороге он наконец не выдержал.

– Разве праздник не закончился?

– Закончился, – кивнул Гонк.

– И мы вот так просто пойдем на стадион? – продолжал прощупывать почву Альберт, выискивая подвох. Все последние дни он провел как на иголках, постоянно ожидая подставу, и так ни разу не прикоснулся ни к единой вещи в жилище цатэра, опасаясь, что тут же из ближайшего ведра появится рогатая физиономия и посадит его в колодки.

– Ха! А что, по-твоему, мы не должны им пользоваться? Это ж насколько глупое и бесполезное получится строение! Столько сил вложить в постройку – и не пользоваться? Э, нет, мелочевка, стадион принадлежит Легиону!

Усмехнувшись, цатэр окинул взглядом исполинский амфитеатр. Действительно, даже для таких гигантов это было поистине колоссальное сооружение, и до сего момента Альберт как-то не задумывался, каким образом оно было построено. Никакой строительной техники у дикарей не было, а самое продвинутое, что он видел, – неладно скроенные тележки, уныло влачимые слепыми бестиями. Это если забыть про летучие корабли.

Огромные каменные блоки, составляющие основу амфитеатра, для хлипких рабов были неподъемной ношей, но, подогнанные друг к друг столь плотно и ровно, они совсем не походили на те ужасные кривые хижины, служившие для дикарей жилищами. Зазоры между ними столь малы, что можно было подумать, что весь стадион вырублен из одного-единственного камня, если бы не темные тени трещин, со временем пробивавшихся из стыков между камнями.

Стадион был практически пуст, поразительно контрастируя с недавним торжеством. Они прошли через распахнутые настежь высокие ворота к самому центру песчаной арены. Ни охраны, ни замков, лишь несколько каких-то невзрачных теней сновали на трибунах. С высоты самого основания конструкции стадион выглядел совсем иначе. От песка в яме арены до первого ряда умещалось по меньше мере два цатэрских роста, а сами монолитные стены поднимались под углом. Спрыгнуть сюда вниз было нетрудно, а вот вылезти обратно – только через длинные туннели на полюсах овала арены.

Дойдя до двух круглых башенок, отмечавших середину, цатэр уселся на песке и закрыл глаза, оставив озадаченного человека неловко переминаться с ноги на ногу.

– Садись. Ждать надо, – скомандовал Гонк, не открывая глаз.

По субъективным ощущениям человека, ждали они довольно долго. Первые минут десять Альберт пытался подражать действиям наставника, но потом переключился на рисование пальцем на песке абстрактных фигур вроде треугольников, кругов и прочего.

Когда почти всю землю вокруг Альберта покрыла сеть узоров, а сам он бился над мыслью, зачем они пришли столь рано, Гонк наконец объявил:

– Пора.

Вышагивая прямо по следам цатэра, потрепанного вида тэй со смуглой оранжевой кожей с помощью длинного ухвата вел перед собой закованного в колодки невольника. Едва переступая на длинных задних конечностях и беспомощно подрагивая скованными передними, к утомленному ожиданием человеку приближалось жалкое создание.

Покрытый клочками облезающей серой шерсти раб с вытянутой мордой, большими оборванными полукруглыми ушами и длинным лысым хвостом, более всего походил на прямоходящую крысу. Он постоянно дрожал, хрипел и пыхтел, а из слипшихся морщинистых глаз сочилась янтарного цвета жижа. Цатэр поднялся на ноги и осмотрел прибывших.

– Он из боевых?

– Верно, Гонк, у нас других и нет, – кивнул ему тэй.

Цатэр несколько раз перевел взгляд с человека на крыса и обратно, снял с шеи свой неповторимый шарф и вручил его Альберту. Поймав в глазах того немой вопрос, он объявил:

– Закрепи как-нибудь на себе. Считай, это твой пропуск на турнир. Надо бы вас как-то уравнять… – он потер подбородок и неожиданно крикнул: – Палка!

Услышав знакомое слово из темного прошлого, Альберт вздрогнул. Аналогичное действие выкрик произвел и на крысообразного. Но если Альберт всеми силами пытался скрыть непроизвольный импульс, то закованный в колодки жалобно заскулил.

Поймав брошенную дубинку, Гонк выждал, пока с интересом разглядывающий угасающие на шарфе буквы человек закончит оборачивать его вокруг пояса, и протянул ему оружие.

– Он смертник, так что можешь его убить, – произнес он последнее напутствие и, передав дубинку, отошел на десяток шагов ближе к борту арены. Тэй снял с шеи несчастного создания ухват и освободил от колодок, после чего тот тут же припал к земле, уткнувшись мордой в песок. Альберту было так жаль его; неужели именно с этим существом ему предстояло драться?

– Эй, раб! Принеси мне шарф или получишь претор палок! – громко выкрикнул Гонк; голос его обжигающе прокатился по ушам, и крыс резко сорвался с земли, с шипением бросившись на человека.

Альберт едва успел занять некое подобие боевой стойки, когда прилетевший всей массой тела неожиданно тяжелый раб сбил его с ног, и, повалившись наземь, оба они покатились по песку. Задававший темп боя грызун тут же вскочил и вновь бросился в атаку, когда чудом успевший отскочить Альберт, позабыв о недавней жалости, со всего размаху звонко щелкнул его дубинкой по макушке. Но вместо того, чтобы, безвольно обмякнув, расстелиться на песке, тот лишь с большим пылом бросился в атаку.

Неуловимый взмах когтистой лапы – и рубаха на человеке была порвана, а на груди остались три кровоточащие бороздки. Следующий удар Альберт заблокировал, но в тот же миг на запястье его обрушились острые зубы; короткое замешательство – и невольник, извернувшись всем телом, оттолкнулся от песка передними конечностями, изо всех сил пихнув человека задними. Альберт отправился в непродолжительный полет, и поединок был закончен.

Не смея поднять глаз на цатэра, грызун, уткнувшись в землю, дрожащими руками протягивал тому пепельный шарф. В песке неподалеку униженный и опозоренный Альберт потирал сочащееся темной кровью запястье, в закоулках души благодарный Гонку, что некогда тот не пустил его на стадион, ибо пережить подобное бесчестье на глазах многотысячных зрителей вышло бы участью похуже смерти.

Но как такое случилось? Его противник был мельче, слабее, изможден и напуган, даже не вооружен, но не оставил человеку ни малейшего шанса. Лишь когда тэй заковал того обратно в колодки и повел прочь, Альберт поднялся и уныло побрел к цатэру.

– Это было ужасно! Жалкое зрелище! Ха! Я думал, ты хоть немного дольше продержишься… Стыдно быть таким слабаком! – насмехался Гонк над потупившим взгляд человеком. Похоже, результат поединка нисколько его не удивлял, но столь стремительная развязка изрядно развеселила гиганта. Всё это время Альберт искал подвоха, но сейчас он убедился: выставить его на посмешище цатэр смог и безо всякого обмана.

– Ладно, мелкий паршивец, пошли обратно.

Наступило утро нового дня. Мягкий багровый свет проникал внутрь сквозь высокое окошко, освещая клетушку с торчащими из копны сена босыми ногами. Этот же свет не покидал ее ни днем, ни ночью, и сделать вывод о пришествии утра можно было только по довольной физиономии цатэра, появившегося в проходе несколько мгновений назад. К приходу Гонка Альберт уже давно не спал, невидящим взором сверля каменный потолок. После перенесенного унижения боевой дух человека был сломлен, и когда решетка со скрипом распахнулась, он и ухом не повел.

– Чего разлегся? Идем, время тренировки!

Альберт нехотя подчинился и побрел во двор. Чему так радовался гигант? Что его мнение насчет человека полностью оправдалось и «мелкий паршивец» действительно оказался и мелок, и паршив? Гонк устроился на скамейке, Альберт же, вопреки обыкновению, просто расселся на песке напротив.

– Вялый какой, прямо как мразь! Что, не нравится проигрывать? Никому не нравится! – ухмыльнулся цатэр острыми зубами и, подняв со скамейки клочок пожелтевшей бумаги, показал его Альберту.

– Смотри, это ты!

Напрягая глаза, Альберт вглядывался в закорючки. В середине практически пустого листа присутствовала всего одна запись:

«12-815

Регулярные палки|СМЕРТНИК|7 колодок»

– Это твоя история. Вся твоя жизнь. Ты сам ее написал. Это значит, ты глуповат и довольно дерзок, но живуч и уперт.

– Не я её писал! – неожиданно выпалил Альберт, стукнув кулаками по песку. – Хватит! Я всё понял! Ты специально это подстроил, чтоб показать мне, какой я! Лучше убей меня!

Альберт говорил языком Легиона столь уверенно и четко, что, не будь столь расстроен, сейчас должен был задаться вопросом, как это у него получается. В отличие от него, Гонк это заметил и залился раскатистым, зловещим цатэрским хохотом.

– Ты, ты. Написал своими деяниями. Это всё, что о тебе известно мне и моим собратьям, но лишь ты можешь определить, будет ли это концом твоей истории или ее началом. Я, конечно, догадывался, что копатель уступит боевому, но чтоб настолько! – цатэр опять засмеялся, но, быстро подавив порыв, продолжил. – Ладно! Упражнения с булавой!

Гонк поднял с лавки небольшую деревяшку, на самой верхушке коей красовался, словно засохший комок налипшей грязи, бесформенный черный набалдашник. Гигант занял боевую стойку и медленно замахнулся, заведя оружие себе за плечо.

– Ха-а-а-а-а! – выпалил он, резко махнув оружием, и неподвижно замер, точно алая статуя. Выждав пару мгновений, он протянул дубинку человеку. – Ты согласился, чтобы я тебя тренировал. Делай всё, что я скажу, и повторяй за мной. В точности! – поучительно погрозил он огромным пальцем.

Что для гиганта было небольшой погремушкой, для Альберта приходилось тяжелым двуручным орудием. Тем не менее, он повторил позу великана и махнул оружием.

– Неправильно! – сердито объявил цатэр, выхватив булаву из рук человека, и повторил демонстрацию. – Ха-а-а-а-а-а-а! – оглушительно выкрикнул он и вновь протянул оружие Альберту.

Человек озадаченно почесал голову. Он ведь сделал всё точно так же, разве что…

– Ха-а… – неуверенно озвучил свою попытку Альберт.

– Вот, уже лучше! – одобрительно стукнул цатэр кулаком по ладони. – Сделай так две когорты! И не халтурить! Верт будет за тобой присматривать!

Цатэр скрестил руки на груди, внимательно наблюдая за человеком, не спешившим приступать к выполнению задания.

– Ну и что на этот раз? – всплеснул он руками, прикрикнув на сжавшегося Альберта.

– Две когорты… я не знаю, сколько это… – робко подал голос человек, старясь не пересекаться с цатэром взглядом.

Великан недоуменно сложил брови домиком.

– Ты что, совсем дурак, что ли? Это даже дети знают! Ладно, слушай и запоминай: Один! Два! Три! Орта! Пять! Шесть! Семь! Две орты! Девять! Полпретора! Одиннадцать! Три орты! Тринадцать! Четырнадцать! Пятнадцать! Септа! Семнадцать! Восемнадцать! Девятнадцать! Претор! – на торжественной ноте закончил он. – Когорта – это претор преторов! Понятно?

Понятно… Еще как понятно! Альберту явилось просветление, принесшее ответы на множество вопросов, преследовавших его столько времени. Он испытывал такие сложности с пониманием чисел в Легионе, потому что всё это время пытался адаптировать их восприятие к привычной ему десятичной системе счисления, в то время как она оказалась двадцатеричной! Претор… полпретора… Как всё просто. Даже дети знают! С глуповатым видом он погрузился в собственные мысли, но возвышавшаяся над ним сердитая физиономия цатэра не позволила этому продолжаться. Человек приступил к выполнению упражнений, сопровождая каждый взмах коротким выкриком.

Альберт, бросив орудие, сидел на песке, охваченный глубокими думами. Восемь сотен взмахов тяжелой дубинкой оказались совсем не такой простой задачей, как ему могло показаться на первый взгляд, но, тем не менее, довольно быстро управившись с ними, большую часть дня он просто сидел так, ни разу не отправившись в рабятник. Он размышлял о цатэрах, об их чудной дикарской арифметике, об истинных мотивах Гонка возиться с ним, будучи абсолютно уверенным, что полностью предоставлен сам себе, но в действительности всё это время рейтар наблюдал за ним через маленькое окошечко, укрытое в тени под спинкой высокой лавки. И цатэр, вернувшись в жилище, первым делом сам воспользовался окошечком перед тем, как показаться на глаза человеку.

– И давно он так сидит?

– Целую септу, – безразлично отозвался рейтар, погрязший в бумажной работе.

В оконце появился глаз цатэра, что быстро привел бы человека в чувство, не будь последний настолько погружен в себя.

– Хоть всё сделал? Как следует?

– Всё, – кивнул рейтар, не отрываясь от стола.

В голосе его сквозило раздражение, что приходилось тратить хоть крупицу своего драгоценного времени на сию неприятную ему персону. Гонк еще немного понаблюдал за человеком из укрытия и вышел во двор.

– И чего расселся? Отлыниваешь?

– Я закончил, – безучастно отозвался Альберт.

С одной стороны, Гонк, конечно, принимал некоторое участие в «тренировках», с другой – никакой пользы от них человек не чувствовал. Мышцы на руках его устало потягивало, но как именно это помогло бы ему победить во вчерашнем поединке, он не имел ни малейшего представления.

Человек взял в руки дубинку и, опираясь на нее, поднялся на ноги.

– Ха-а-а! – махнул он еще раз, демонстрируя Гонку обретенный бесполезный навык. – Скажи уже, что ты задумал? Даже я понял – мне не место на арене. К чему этот цирк? Хочешь использовать меня в каких-то тайных нелегальных боях рабов? Забудь. Тебе больше не запугать меня. Можешь вернуть меня в казематы, можешь убить.

Альберт выдохнул, плечи его поникли. На лице цатэра же отразилась настоящая буря. Сурово топоча ногами, он подошел к человеку и вырвал у него оружие из рук, гневно сдавив рукоятку булавы. На лице его бушевала ярость, словно на мгновение лик Алегрофа проступил на хмурой физиономии цатэра. Рыча, он сжимал рукоять так, словно силился задушить неугодное оружие; послышался тихий треск, и несколько крошечных искр вырвалось из-под ладони гиганта.

– Как ты сказал? «Тайные нелегальные бои рабов»? Это надо запомнить. А теперь сделай. Еще. Один. Раз, – злобно и отрывисто процедил сквозь зубы гигант и протянул человеку пострадавшее оружие. Без особого энтузиазма Альберт принял булаву и занял порядком осточертевшую стойку.

– Х-а-а-а!.. – выпалил он и прервался на полуслове. Воздух пулей вылетел из легких, будто по спине ему со всего размаху шлепнули листом металла. Голос его вдруг стал подобен громогласному рычанию льва, быть может, даже десятка львов.