Текст книги "Год Оракула"

Глава 11

Уилл взял лист бумаги и посмотрел на экран компьютера, сверяя введенную последовательность букв и цифр – тридцать два символа. Кажется, все правильно.

Он протянул палец к клавише Enter. Одно нажатие – и все. И нет Оракула.

Уилл огляделся по сторонам. Почти все терминалы были заняты – в основном туристами из Европы, проверяющими почту и сидящими в разных соцсетях. С момента появления Оракула Уилл прилично времени проводил в подобных местах. Флоридские Леди это называли «низкотехнологичным решением высокотехнологичной проблемы»: спрятаться на самом виду, используя общедоступные места для входа в Сеть – интернет-кафе, магазинчики, парки, библиотеки. Само число пользователей на одном IP-адресе помогало замаскировать его действия, особенно когда для доступа к Сайту использовались средства анонимизации. Почти всегда, когда он пользовался терминалом в интернет-кафе, его любимые приложения – Tor, IRC и так далее – были там установлены. Видимо, не он один использовал эти машины для нечистоплотных операций.

Никто на него не глядел. Конец Оракула, а они все понятия не имеют. Слишком заняты поисками дешевых билетов на Бродвей и звонками по скайпу домой.

Последовательность цифр и букв была кодом уничтожения. Он активирует серию программ, которые установили Флоридские Леди, чтобы стереть несколько битов данных, которые обеспечивают работу Сайта – исходный Pastebin с предсказаниями, почтовый адрес и его конечную точку в Нью-Джерси. Система была создана так, что было мало шансов связать Оракула с Уиллом Дандо. Когда он нажмет Enter, их не станет совсем.

Рука зависла над клавиатурой, Уилл смотрел на экран.

Палец двинулся на два дюйма к клавише Delete. На его глазах код уничтожения исчез, символ за символом. Уилл закрыл окно, удалил инструменты, загруженные в начале сессии, потом встал, взял брошенное на спинку стула пальто.

Трус, подумал он.

Заплатил наличными, вышел из кафе, застегнул молнию и зашагал по тротуару северной стороны Таймс-сквер на восток, не задумываясь, куда именно.

Больше двухсот человек по всему миру погибло в оракуловских беспорядках. И еще двенадцать – возле «Лаки корнер».

В голове Уилла звучал голос Хамзы, повторяющий, что это не его, Уилла, вина. Он не отвечает за то, как используется информация Оракула. Он никого не убил, никого не ранил.

Это было правдой. И все же: если бы он не создал Сайт, эти люди остались бы живы.

Хамза этого не понимал или делал вид, что не понимает. Вот почему Уилл после событий на Юнион-сквер с ним не разговаривал.

Он шел на восток, машинально, на автопилоте коренного ньюйоркца лавируя в потоке туристов Таймс-сквер.

В интернет-кафе он приходил с мыслью, с надеждой, что если он закроет Сайт и Оракул замолчит, тогда, может быть, этот чертов мир просто будет жить дальше. Вся эта история лет через пять забудется, изредка всплывая в памяти, как чилийские шахтеры[5]5
  Вероятно, имеется в виду авария, которая произошла в Чили в 2010 году, когда в результате обвала породы 33 шахтера оказались заблокированы на рекордной глубине в 650 метров. Спасательная операция длилась почти два месяца, широко освещалась в СМИ и завершилась успешно.


[Закрыть] или победитель последнего Чемпионата мира по футболу.

И никто больше не пострадает. Никто больше не погибнет.

И вот этот момент наступил, и оставалось только нажать клавишу Enter – и он не сделал этого. Сайт все еще работает.

Почему? Из-за денег?

Он задумался, пытаясь придумать что-нибудь такое, что можно купить, – любое вообще, и на что у него не было сейчас денег.

Хамза наконец нашел способ безопасного доступа к деньгам Оракула. Потребовались подставные корпорации на Карибах, эрзац-хедж-фонд «Панаманиан», который нанял их обоих как своих единственных служащих с безумно высокой зарплатой, полагаясь в своей работе на алгоритмизированную торговлю, и еще тысяча всяких фокусов, по сути означавших, что они опять прячутся на самом виду.

Это не слишком отличалось от методов, которыми Флоридские Леди обеспечивали им безопасность данных, пусть даже Хамза никогда этого не признал бы. Сеть предприятий Оракула платила все налоги, все сборы полностью и своевременно. Все получали свою долю, все были довольны, так что ни у кого не было причин вглядываться слишком пристально.

Хамза был убежден, что через несколько лет работы будет уже не важно, откуда взялись деньги, потому что их можно будет спрятать во вполне легальной деловой деятельности. Деньги скрывать не было нужды, нужно было только скрыть, что они принадлежат Оракулу.

Для Уилла главное было то, что он мог сейчас подойти к любому банкомату и увидеть семизначный баланс. Прямо сейчас у него в бумажнике лежали несколько тысяч долларов. До этого только раз в жизни он держал в руках подобную сумму – несколько лет назад, когда промоутер заплатил оркестрантам наличными за весь тур сразу.

Так что нет. Не в деньгах дело.

Уилл поднял взгляд, понял, куда принесли его ноги: Сорок восьмая улица, между Шестой и Седьмой авеню. Когда-то была известна как Музыкальный Ряд.

Первые годы в Нью-Йорке Уилл бывал в этом квартале как минимум раз в неделю. До более или менее недавнего времени здесь находилось несколько гитарных магазинов – «Сэм Эш», «Рудиз», еще некоторые, каждый со штатом жаждущих музыкантов, стремившихся за счет крошечной скидки для сотрудников разжиться оборудованием и тяготившихся недостойной работой по продаже инструментов, педалей эффектов, усилителей и струн бесчисленным нью-йоркским любителям.

Переехав в Нью-Йорк, Уилл работал некоторое время в одном из этих магазинов. Тогда он еще предполагал, что его ждет прорыв. Может быть, какая-то группа, в которой он играет, подпишет контракт, или взлетит трек, в записи которого участвовал и он, или же он как-то прорвется в высшие эшелоны студийной работы, работы со звездами, которые могут себе позволить платить своим оркестрам зарплату независимо от того, работают они или нет, плюс еще премии.

Исполнители, у которых было это все и даже больше, попадались в Нью-Йорке повсюду. На них то и дело приходилось натыкаться на «открытых микрофонах», у магазинов или в барах, где они болтались. Не было причин, почему Уиллу не стать одним из них.

В конце концов, Уилл был лучшим с большим отрывом басистом – да и вообще музыкантом – еще в школе. И в колледже. Он умел петь и, что важнее, умел писать. У него был особый талант, его ждали музыкальная слава и богатство. Дайте только время.

Но время шло, и Уилл начал понимать одну очень важную вещь. Есть понятие – «годится», а есть понятие – «годится для Нью-Йорка». Уилл Дандо годился для Чикаго. Для Остина – определенно. Для Лос-Анджелеса – может быть.

Но для Нью-Йорка? Нет.

И оказалось, что Уилл Дандо – как музыкант, во всяком случае, – не так чтобы сильно особенный.

А потом он однажды проснулся от сна, в котором услышал сто восемь обрывков будущего. Не такая судьба, которой он ожидал, и не такая, которую выбрал бы.

Зато уж особенная так особенная.

Из Музыкального Ряда Уилл вышел на широкие бетонные просторы перед небоскребами западной стороны Шестой авеню. На фасаде здания за квартал к югу нескончаемым десятифутовым потоком заголовков шла бегущая строка новостей.

Зазвонил телефон. Уилл посмотрел, кто звонит – мама. Перевел на голосовую почту и сунул телефон в карман.

Она много ему звонила и потому много попадала на голосовую почту – как и Хамза, Хорхе Кабрера и любой другой, кто пытался с ним в эти дни связаться. Уилл не мог вспомнить, когда он в последний раз действительно говорил с матерью, с отцом, с сестрой. Он посылал текстовые сообщения, иногда электронные письма – они все знали, что он жив, и он знал, что живы они, но разговаривать с ними он не хотел. Ему нечего было сказать.

Он чувствовал, что находится на грани долгого, стремительного, костоломного падения – в пьянку, к бабам или просто в мерзость. Он знал о том, что неминуемо произойдет, и все яснее понимал, что никто, ни один человек, никогда не должен такого знать.

И все-таки Сайт еще работал.

Более двухсот погибших в оракульских беспорядках. И двенадцать в «Лаки корнер».

Уилл чуть ли не каждую минуту бодрствования после бегства с Хамзой с Юнион-сквер пытался решить, что же он, черт побери, будет делать. Думал, не открыться ли общественности. Думал, не пойти ли к копам или в «Нью-Йорк таймс». Думал послать денег родственникам всех, кто погиб в «Лаки корнер» и вообще в этих беспорядках. Но непонятно было, как это можно сделать, не подвергая риску Хамзу. А подвергать – нечестно.

Самая безопасная и самая лучшая мысль была обрушить Сайт, но когда подошел момент, он не смог себя заставить. И если не врать себе, то он точно знал, почему именно.

Ему нравилось, что он – Оракул.

Помимо того, не может быть, чтобы все это было лишь для того, чтобы два парня загребли кучу денег. Столько еще осталось неиспользованных предсказаний. Должна же быть всему этому причина, и должно быть что-то, что ему, Уиллу, предназначено сделать.

Но абсолютно непонятно было, что делать прямо сейчас, и Уилл был парализован. Он оказался пророком, понятия не имеющим, что будет дальше. И потому, что он тупой и не может этого понять, могут и дальше погибать люди.

Внимание Уилла привлек киоск с кебабом. В холодном воздухе от гриля поднимался пар, и Уилл сообразил, что хочет есть. Последнее время он ел беспорядочно – когда напоминал себе, что это нужно сделать.

Он подошел к киоску и попросил курятину. Владелец – смуглый мужчина в толстой, заляпанной жиром куртке и плотно натянутой клетчатой шапке – бросил кусок сырой курицы на зашипевший гриль.

Потом посмотрел на бегущую строку вдали, прищурился.

– Ха! – сказал он. – Ты только посмотри.

Уилл проследил его взгляд и прочел:

ПРЕПОДОБНЫЙ ХОСАЙЯ БРЭНСОН ПУБЛИЧНО БРОСАЕТ ВЫЗОВ ПРЕДСКАЗАНИЮ ОРАКУЛА: «НИКТО НЕ БУДЕТ МЕНЯ УЧИТЬ, КАК МНЕ ОБЕДАТЬ!»

Уилл подумал, потом пожал плечами. Пусть Брэнсон говорит что хочет, предсказание все равно сбудется. Они все сбывались.

– И что вы об этом думаете? – спросил Уилл, показав на бегущую строку.

– Я что думаю, сэр? – переспросил продавец. – Я думаю, что это очередная липа. И все это липа. Вот этот самый Оракул – такой мощный, будущее видит, и что? А ничего. Предсказания о лотерейных билетах да о шоколадном молоке? Почему никогда ничего полезного? Ничего, в чем толк был бы. – Он щипцами ткнул в сторону Уилла: – Все, кого я знаю – все, и я тоже, – пишут Оракулу вопросы о чем-нибудь важном. Такое, что если бы я это знал, моя жизнь бы поменялась. Все так пишут. Но сколько получают ответ? Я вас спрашиваю. Сколько вы знаете людей, которые от этого Оракула ответ бы получили?

– Ни одного, – сказал Уилл.

– Ни одного! – повторил продавец и щелкнул щипцами с резким металлическим звуком.

Сердито отвернувшись к грилю, он вытащил наперченную курятину, плюхнув ее на подготовленную питу. Добавил кунжутного соуса, салата, помидоров и лука, потом завернул все это в лист вощеной бумаги и фольгу.

– Каждый думает, что на этот раз что-то окажется правдой, что это будет важная вещь, такая, что несет перемены. А знаете что?

Рукой с кебабом он показал на бегущую строку. Теперь она сообщала:

СТОЛИЦА НИГЕРА НИАМЕЙ ОСАЖДЕНА СИЛАМИ «СОДЖО ГАБА».

– А вот что: если Оракул говорит правду, это еще не значит, что он говорит важное. Мир как был помойкой, так и остался. Мне непонятно, чего он вообще суетится. В чем смысл?

Уилл постоял секунду, глядя на продавца, который ему протягивал завернутую в фольгу еду.

– Ну? – сказал продавец. – Ну?

Уилл полез за бумажником, глянул, вытащил деньги и отдал продавцу, одновременно забирая кебаб. Продавец посмотрел на купюру и нахмурился:

– Вы что, с ума сошли? Мне такое не разменять, найдите поменьше.

Он протянул деньги обратно Уиллу.

Уилл повернулся и пошел прочь, в ту сторону, откуда пришел, к тому самому интернет-кафе. По дороге он стал есть, не реагируя на крики продавца за спиной.

Это хорошо, думал он. Вот это и правда хорошо.

Глава 12

– И ты считаешь, что это будет правильно? – спросил президент.

– Считаю, Дэниел, – ответил Хосайя Брэнсон, с удовольствием, как всегда, называя президента по имени. Это удовольствие ему никогда не приедалось. – Прочти еще раз вот это, про Нигер, – попросил он.

Пауза, и потом голос президента в телефоне, низкий и густой. Насчет управленческого таланта Дэниела Грина могут быть разные мнения, но оратор он потрясающий.

– Наша приверженность свободе не может и не должна останавливаться на наших границах. Нарушениям прав человека, творимым войсками «Соджо Габа» и их предводителем, Идриссом Юсуфом, следует положить конец. Он берет детей Нигера и сгоняет их в свою армию, заставляя убивать своих соотечественников ради захвата власти. Нигер – одна из беднейших стран планеты – веками страдал под гнетом диктаторских режимов, и его народ не мог не отстать от других стран региона, несмотря на обильные природные ресурсы и живую культуру. Более того, отсутствие стабильного правительства создает трудности для поддержания порядка и способствует росту агрессивных террористических организаций, таких как «Соджо Габа». Кажется, что Нигер далеко от нас, но события в этой стране могут сильно затронуть безопасность и защищенность американского народа. Расцветающие в своем тайном убежище семена зла…

– Прорастающие, – перебил Брэнсон.

– Что такое? – спросил Грин.

– Семена прорастают или пускают корни, а не расцветают. И звучит лучше. Корни врастают – их нужно выкорчевывать. А цветы – кто их боится?

– Хм, – сказал президент.

Минутная пауза – Брэнсон решил, что это президент корректирует свою речь.

– Ага, – сказал Грин. – Я думаю, так правильно. Не то чтобы это сильно помогло. У этого гада Юсуфа армии детей. Даже если мы пошлем в Нигер войска, представить себе, как большие страшные солдаты США расстреливают девятилетних… в любом случае хреново. Могу тогда просто отдать выборы Уилсону.

– Дэниел, брось, – твердо сказал Брэнсон. – Ты знаешь, что это игра долгая. А день выборов еще пока далеко.

– Я это понимаю, Хосайя, – ответил президент. – И вижу не меньше сотни путей, как может стать еще хуже. Существенно меньше, как может стать лучше. У нас войска в Афганистане и в Сирии, и сейчас мы серьезно говорим о том, чтобы войти еще в одну страну. Доу падает каждый день на сто пунктов, другие индикаторы немногим лучше. Китай едва справляется с поддержанием порядка у себя дома, а мы с ним так сильно связаны, что любая волна у них на рынках гонит к нам рябь и через день уже у нас. Вот честно скажу, не понимаю: зачем человеку рваться к этой работе?

– Всегда можешь уйти в отставку, – ответил Брэнсон. – Нет закона, что ты должен выдвигаться на второй срок.

– М-да, – сказал президент задумчиво. – Но мне будет не хватать бесплатного самолета.

Он кашлянул, что, как знал Брэнсон, предшествовало сворачиванию разговора.

– Спасибо, Хосайя, – сказал Грин. – Благодарен, что ты находишь для меня время. Ты знаешь, как мне важна твоя точка зрения.

– Как же иначе, Дэниел. Всегда в твоем распоряжении, в любой момент, когда тебе будет нужно. Но если мы все уже обсудили, у меня тут…

– Кое-что все же осталось, – сказал президент. – Оракул.

Брэнсон стиснул телефон:

– Да? А что там с ним?

– Я видел тебя, Хосайя. В каждом ток-шоу, в каждой статье… ты этого Оракула истребляешь огнем и мечом. Все время называешь его антихристом.

– Дэниел, я верю своей интуиции. Я верю во все, что говорю. Народ про этого Оракула думает – так, прикол какой-то. Другие считают его спасителем. А я вижу, что очень мало кто понимает: он опасен. Меня Господь благословил трибуной, и я чувствую свой долг ею воспользоваться.

– Я понимаю, Хосайя. Но мне нужно, чтобы ты сдал назад.

Брэнсона бросило в жар.

Президент никогда – ни разу за все годы, что Хосайя был у него духовным наставником, почти за десять лет, как он появился в окрестностях Белого дома, – не пытался влиять на церковь Брэнсона. Никогда не просил об услуге, никогда не просил за него агитировать, и даже в тех штатах, где несколько слов во время проповеди могли сыграть существенную роль. И это, чувствовал Брэнсон, и было причиной столь крепкой дружбы. Никто из них ничего никогда не просил у другого, кроме дружбы и совета.

До этой минуты. Богом проклятый Оракул снова влезает в дела Брэнсона.

– Сдал назад? – переспросил он. – В каком смысле?

– Смягчил тон. Дело в том, что мы все еще мало знаем об Оракуле, но если он действительно может то, что вроде бы может…

– Не может, – перебил Брэнсон ровным уверенным голосом.

Президент помолчал.

– Я был бы благодарен, если бы меня больше не перебивали. Мне понятно, что у вашего преподобия есть своя точка зрения. Но все знают о нашей тесной дружбе, и если Оракул окажется тем… чем кажется, то я хочу иметь его своим союзником. Точка. У нас есть планы, как вступить с ним в контакт, – этим занимается Тони Лейхтен, и я не хочу, чтобы что-нибудь мешало его работе. – Президент заговорил совсем другим тоном: – Мы очень давно с тобой дружим, Хосайя. Ничего не было бы мне больнее, чем необходимость эту дружбу разорвать. Это мне меньше всего хочется делать.

Разорвать… дружбу? – подумал Брэнсон.

Он представил себе, какие круги разойдутся по воде, когда президент не захочет больше общаться с преподобным Хосайей Брэнсоном. Грин будет только первым, но весть разойдется – сначала к политикам, потом к бизнесменам, потом ко всем прочим. И ему конец. Конец.

А Оракул тогда – победит. Нет. Этого допустить нельзя.

– Дэниел, я сделаю, как ты сказал. Я сдам назад… но недавно я запустил небольшую рекламную кампанию, и там… ну… есть сильные выражения в адрес Оракула. Мы уже за нее заплатили и забрать деньги не сможем. Но я сделаю что могу, чтобы моя церковь от этой кампании дистанцировалась. – Молчание в телефоне. Брэнсон проглотил слюну, но продолжал: – И я не отменю передачу в прямом эфире, когда должно сбыться предсказание, которое этот гад про меня сделал. Это моя жизнь, Дэниел. Моя. Он меня взял на слабо́. И я съем этот стейк весь до крошки, без самой малейшей перчинки. На глазах у всего мира.

На другом конце провода молчали. Прошло пять секунд. Десять. И наконец президент заговорил:

– Хосайя, прости, я прослушал. Тут ко мне обратился помощник… мне нужно идти.

Телефон смолк. Брэнсон медленно отнял его от уха, опустил. Поставил на стойку перед собой, посмотрел на свое отражение в большом трехстворчатом зеркале на стене.

– Можете войти, – сказал он.

В гардеробную вошли трое – стилистка, ее помощница-гример и брат Джонас в темном костюме и при галстуке. Он держал в руке телефон и смотрел на него с таким видом, будто ему только что нагадила в руку дрессированная мышка.

Гример взяла с косметической палитры небольшой марлевый тампон и начала, ни слова не говоря, пудрить Брэнсону лоб.

Она как раз этим занималась, когда позвонил президент, и Брэнсон велел всем выйти.

– Джонас, – сказал Брэнсон. – Я решил развернуть ту рекламную кампанию, про которую мы говорили. Давай переведи агентству начальную плату и скажи, чтобы начинали сразу.

Кампания была по всем СМИ – Интернет, радио, печать, даже несколько тщательно выбранных каналов ТВ, и целью ее было посеять сомнения насчет происхождения Оракула, его намерений и возможностей. В презентации рекламное агентство сфокусировалось на одной ключевой концепции: превратить всю паству в сыщиков Христовых, чтобы всматривались в своих друзей и соседей, нет ли среди них Оракула.

Джонас не шевельнулся. Он все с той же недовольной физиономией глядел на телефон.

– Джонас, ты меня слышал? – спросил Брэнсон.

– Да, ваше преподобие, – ответил тот пустым голосом. – Но посмотрите вот на это.

Он протянул Брэнсону свой телефон.

На экране был Сайт – знакомые строки черного текста, двадцать с чем-то предсказаний, которые Брэнсон уже столько раз читал, что они стали ему знакомы как Писание. Под ними должен был быть почтовый адрес Оракула с дразнящей надписью: «Это не все, что я знаю», но сейчас адрес и надпись были ниже. Под прежними предсказаниями появились новые предложения – двадцать три, перенумерованные, как и первый набор. И формат казался идентичным: будущая дата и несколько слов, описывающих назначенное на этот день событие. Но новые предсказания были не совсем как старые.

Каждое было написано красным, и цвет этот горел на белом фоне. Кровь на снегу.

Брэнсон стал переваривать двадцать три новых предсказания, быстро глянув сперва, нет ли там его имени, потом второй раз, их содержание, и третий раз – очень медленно, вдумываясь в значение текста.

– Вон, – сказал он. – Все вон, кроме Джонаса.

Стилист и гример положили инструменты и вышли, не говоря ни слова. Брэнсон поднял телефон, показывая Джонасу экран.

– Сайт… изменился, – сказал он.

– Может быть, не так все плохо, как кажется, – заговорил Джонас в некотором отчаянии. – Можем добавить финансирование нашим программам поиска. Наши священники помогают людям по всему миру, нужно только объяснить, что…

– Хватит, Джонас, – перебил Брэнсон. – Мы предвидеть будущее не умеем, поэтому с Оракулом конкурировать не можем. А раз не можем, значит, либо его не будет, либо нас. Вот так все просто.

– Это что-то меняет насчет встречи в Дубае? – спросил Джонас.

– Да. Назначь ее пораньше. На самое раннее время, когда мы сможем там всех собрать.

Он встал, отдал Джонасу телефон. Снял с шеи бумажный воротник, расправил ярко-синий галстук. Посмотрел на свое отражение в зеркале.

Сильный, подумал он. Такой сильный с виду. Никто даже не догадается, что ты только что получил по яйцам.

Он вышел из гардеробной и направился к паперти, слыша усиливающуюся музыку, восторженные крики активистов, разогревающих паству, радостные возгласы собравшейся публики. Брэнсон прибавил шагу, желая оказаться там, набраться энергии от своего народа, перезарядить аккумуляторы толикой старой доброй Иисусовой любви.

Он прошел через кулисы к краю паперти, взял у юной стажерки микрофон и улыбнулся в ответ на ее улыбку. Встал перед собравшейся публикой, услышал рев, когда его увидели. Приятный звук, что ни говори.

Ему трудно было смотреть в публику – прожектора светили прямо на него, и ясно были видны только первые ряды.

А в этих рядах у каждого третьего, если не больше, был в руках телефон, и каждый смотрел на экран, ничего вокруг не видя. Экран размером с колоду карт, с красными строчками на белом фоне.