Книга: Последние дни Нового Парижа - Чайна Мьевиль

Почему вредным? Потому что ссылка на конкретные источники лишает роман главной фишки — сюрреализма (понимаю, что здесь я вступаю на зыбкую почку субъективизма, ну да и ладно). Сюрреализм на то и сюрреализм, что отказывается от идеи рациональной эстетики, обращается к бессознательному, к подсознанию субъекта творчества. Он волен понимать картину (скульптуру, текст) во всем широченном диапазоне образов, которые она может вызывать. Но когда сюрреалистические описания снабжаются прямой ссылкой на то, как это должно выглядеть, вся магия куда-то пропадает. Вместо широченного пласта возможных толкований остается одно единственно-верное, то, которое закладывал автор. По-моему это обедняет роман и еще как. Доходило и до прямого конфликта, когда я, читая книгу представлял себе что-то одно, но, посмотрев в примечание и погуглив понимал, что должен был представлять совсем другое и сейчас нужно перестраиваться.

Впрочем, ведь примечания можно и не читать (или читать после прочтения), что я и советую делать.

Безусловно, роман этот — авторский эксперимент, и весьма смелый. Но назвать его удачным у меня не поворачивается рука. При этом, не смотря на всю критику, которую я на роман обрушил, он оставил у меня, скорее, положительные впечатления. Но другие книги автора оставили у меня куда лучшее впечатление (кроме разве что «Рельсов» — еще одного эксперимента, книги в жанре янг-эдалт с практически дословным переписыванием некоторых сцен из «Моби Дика»). Начинать с него знакомство с творчеством Мьевиля категорически не рекомендую.

Так в чем же автор допустил ошибку?..

На первый взгляд, имея на вооружении многообещающую идею сброса биологической бомбы, после которой в городе начали происходить крайне странные мутации в виде оживающих сюрреалистических произведений искусства, автор имел на руках карт-бланш. К тому же Чайна Мьевиль, являясь опытным писателем, решил предоставить читателю лишний шанс для восхищения, рассказав в аннотации об ученом-ядерщике и партизанском движении нового Парижа. Но выбранная идея заставляет проявлять интерес, а замысел – приносить радость. Однако не каждому писателю дано органично соединить эти две мысли воедино. Увы, «Последние дни Нового Парижа» является яркой иллюстрацией оного…

Однако к таким выводам читатель приходит не сразу. Заинтересовавшись динамичным сюжетом, не сразу понимаешь мир, выстроенный автором. Со снисходительностью воспринимая идею силой мысли оживлять предметы, подкупленный хорошо прорисованными характерами, читатель не состоянии объективно оценить замысел автора, который целиком и полностью сосредоточился на своей стезе, сюрреализме. Тщательно проработанные сюрреалистические образы, наполняющие привычный для писателя, но не для читателя, мир, выдают одержимость автора своим направлением (о чем свидетельствует обширная библиография к роману), но ни в коей мере не облегчает участь читателя. Такой эгоистичный поступок Чайна Мьевиль попытался оправдать с помощью послесловия к произведению, однако и эта попытка участия не осталась в какой-то мере замеченной.

На послесловие, которое для многих станет более информативным, нежели само повествование, Чайна Мьевиль, по-видимому, возлагал большие надежды. С одной стороны, он попытался объяснить идею для создания этого романа. Но идея оказалась настолько же туманна, как и сам роман. В конце концов, роль послесловия скатались к попытке оправдать собственную литературную неудачу, выраженную в бессмысленном объяснении игры в создании одного из своих литературных персонажей и разговором с главным героем, юношей Тибо. И хотя эти сюрреалистические образы все также не воспринимались, заметные исторические персонажи, как Йозеф Менгеле и Адольф Гитлер, врезались в память надолго…

– Он так и не научился изображать людей, – шепчет Сэм. – Всегда их пропускал. Рисовал пейзажи пустыми. Даже когда написал себя, не смог нарисовать черты лица…

Фигура поворачивается, и Тибо видит, что вместо лица у нее пятно. Слабые штрихи карандаша там, где должны быть глаза. В остальном – чистый овал, как яйцо. Бедное, трусливое исполнение, предел возможностей молодого, плохого художника.

– Это автопортрет… – повторяет Сэм. Они с Тибо в страхе тянутся друг к другу, хватаются друг за друга.

Тибо договаривает:

– …Адольфа Гитлера.

Чайна Мьевиль определенно возлагал большие надежды на свой альтернативный роман о Второй мировой войне в жанре сюрреализма. Взяв на вооружение исторические факты и личности, он не смог их должным образом адаптировать, чтобы обычному читателю стал понятен изначальный замысел. Возможно, в этом виновата попытка рассказать истории 1941 и 1950 годов независимо друг от друга. Возможно, главная проблема в том, что идея создания романа помещена в послесловие, а не в предисловие... Но как бы то ни было, задумка британского писателя так и осталась не реализованным потенциалом талантливого писателя-сюрреалиста, тяжким грузом осевшего в душе...

Недалеко от Нового Парижа...

Мьевиль не скрывает, что его героем является изображенный мир, манифест сюрреализма, вдохновленного оккультными молитвами Алистера Кроули, дьяволов, нацистов, шпионов, групп интересов, упакованных на карантинных улицах 20 районов Парижа в 1950 году. Каждая глава «Последних дней нового Парижа» преподносит сюрприз.

Интенсивность этих идей удивительна. Здесь нет места для замысловатых интриг и развития персонажей. Мьевиль, однако, честен - он не создает сложного повествования, а посылает нам открытку из французской столицы, где взорвалась «сюрреалистическая бомба».