Текст книги "Рельсы"

Глава 20

Внутри было умеренно шумно. Одни увлеченно спорили. Другие сидели & внимали тирадам звезд вечера. Напхи была там, слушала – выступал представительный мускулистый мужчина под два метра ростом. Судя по его каденциям, выступление длилось долго.

– Это Ваджпас, – прошептал Трууз. – У него была новая встреча.

– …Тем временем, – продолжал гигант, – моя философия стремительно уносилась от меня за горизонт. Понимаете? Прихватив с собой мою ногу. – Да, у него & вправду не хватало одной ноги, отметил Шэм. Он подумал, что капитаны временами должны жалеть о том, что имеют лишь два типа конечностей, которые могут похитить у них объекты их страсти. То есть групп всего две: человек руки & человек ноги; вот были бы у людей еще хвосты, или цепкие щупальца, или пара крыльев, тогда шрамов, дающих поводы для философствований, стало бы несравненно больше. – Но мне уже не было страшно. Перетягивая себе культю, чтобы не потерять больше крови, я смеялся. & пустил в погоню за зверем дрезину. Мой курс был на надежду Гладкие холмы – его след – все время опережали меня на несколько ярдов. За моей спиной команда, стоя на перевернутом поезде, молила меня вернуться.

Огромный горностай остановился, изготовился к нападению, & вдруг выскочил из земли & навис надо мной.

Я мог бы схватить его за шерсть, протяни я руку. Но он ускользнул, & я смотрел, как он исчезает за горизонтом, все быстрее & быстрее разгоняясь под землей в движении плавном, как танец. Я уже не хотел его ловить, мне достаточно было держаться с ним рядом & радоваться тому, что он позволял мне это. Я весь отдался скорости.

Ага, вот в чем дело. Значит, его философия – скорость. Ускорение. Капитан Ваджпас теоретизировал по поводу покрытой мехом гибкой стремительной твари, чьи острые зубы упорно тянулись к нему, нацеленные, словно пики, на его личность. В этом он видел смысл. Даже когда тварь откусила ему ногу & понеслась с ней прочь, это тоже было как посыл, попытка установить коммуникацию. «Иди за мной! – словно бы говорил зверь. – Скорее!»

& Ваджпас бросился в погоню за своей философией, громадным горностаем. Ускорение стало самоцелью, & жизнь Ваджпаса переменилась с тех пор, как он стал пророком скорости. & т. д. & т. п.

– Скорость! – повторил Ваджпас. Раздались одобрительные шепоты.

В тавернах острова Стреггей, в книгах, которые зубрили на школьной скамье Шэм & его однокашники, в лекциях, – как публичных, так & частных, – капитаны размышляли о кровяных червях, о кротовых крысах, о королеве термитов или о сердитом кролике-рексе, о барсуке или о кроте, в особенности о большом кроте, неистовой мульдиварпе, ставшей для них способом познания непознаваемого – она обучала их смирению, просвещала, становилась объектом одержимости, причиной их современности, ностальгии или чего угодно. Однако наряду с серьезными рассказами о труде кротобоев & способах добычи мяса в этих книгах было немало просто охотничьих баек.

В пабах & кафе, барах & клубах Стреггея много болтали, к примеру, о «зайцах» – рассказывали о том, как члены Братства Гобоев Рельсоморья пробрались на поезд & спрятались в трюме. Об иных берегах. О воображаемых землях за краем света. О поездах-призраках, о кровавых червях такой величины, что они могли, вырвавшись из-под земли, обвиться вокруг состава & утянуть его за собой вниз, в глубины рельсоморья, о таинственных поездах, брошенных командой & поскрипывающих где-нибудь на дальних рельсах – на столах недоеденная пища, в вагонах все так, словно люди только что отлучились куда-то ненадолго. & ни души на борту; о чудищах, обитающих под рельсами в уединенных & страшных местах, – сиренах, силлерах, рельсовых капканщиках & пылевых кракенах. Но все равно главной изюминкой этих посиделок с разговорами были & оставались философии.

Остров Стреггей лежит на западной оконечности архипелага Салайго Месс. Он славен своими охотниками, кротовьим жиром, косторезным промыслом & философиями. Труды местных философов – краеугольный камень интеллектуальной жизни всего архипелага.

Шэм никогда еще не слышал, чтобы капитан Напхи говорила об избранной ей жертве публично. & вот она встала. Сделала глоток. Прокашлялась. В комнате стало тихо.

«Но ведь ничего же не было», – подумал Шэм. «Мидас» & близко не подходил к ее большому кроту, который не-желтый. Так о чем же тут рассказывать? По традиции любой капитан с философией докладывал о ней после каждого своего путешествия, но до сих пор Шэм никогда не задавался вопросом о том, что же они говорят, не случись объекту их мечтаний появиться у них на пути. «А ведь это, – подумал он снова, – происходит, должно быть, сплошь & рядом». Что же она, скажет сейчас: «Извините, но мне нечего вам рассказать», & сядет?

Ох, вряд ли.

– В прошлый раз, когда я говорила с вами, – начала Напхи, – моя философия ускользнула от меня. Бросила меня дрейфовать в рельсоморье, без топлива & карты, не оставив по себе ничего, кроме облаков пыли & земляных холмов, уходивших грядой к горизонту, словно в насмешку. Я провожала его взглядом.

– Насмешник, – раздалось на всю комнату.

– Вы знаете, как философии осторожны, – сказала Напхи. – Как неуловимы их значения. Они не любят, когда их разбирают по косточкам. & вот настало торжество абсурда. Я скрипела неведомо куда, зная, что сливочношерстный зверь опять избежал моего гарпуна & продолжает свой темный путь под землей, противясь пристальному прочтению & разгадке своей тайны. В бешенстве я во всеуслышание закричала, что настанет день, когда я подвергну его острой & кровавой интерпретации.

– Выйдя в последний раз из порта, мы, то есть «Мидас», взяли курс на юг. Насмешник наверняка был где-то рядом. Но прежде мы увидели другое животное, оно буквально бросилось нам под колеса. & ничего больше. Тишина. Все поезда, какие только попадались нам навстречу, я спрашивала о нем, но Насмешник не давал о себе знать, & в его молчании чувствовалась угроза. В его отсутствии – присутствие. Недостаток крота в природе компенсировался его избытком в моих мыслях, & он ночь за ночью прокладывал ходы в глубинах не только рельсоморья, но & моего разума. Так что теперь я знаю о нем больше, чем когда-либо прежде. Он был страшно далек & одновременно магически близок.

«Ах, – подумал Шэм. – Умница». Трууз был в восторге. Воам – заинтригован. Шэм был сбит с толку, поражен & раздражен в одно & то же время.

– Вы давно этого ждали? – шепнул Воам сидевшей рядом с ним женщине.

– Я хожу на все хорошие философии, – ответила она. – Капитан Ганн & Хорек Неотмщения; Дзорбал & Кротовые Крысы Многая Знания; & Напхи, разумеется. Напхи & Насмешник, Крот Многозначности.

– & в чем ее философия? – спросил Шэм.

– А ты что, не слушал? Насмешник означает все.

Шэм слушал рассказы капитана о ее встречах & невстречах с добычей, которую она преследовала годами & которая символизировала все, что только может представить человек.

– Это землеройное означающее пожрало & переварило мою плоть & кровь, – заключила Напхи & помахала своей загадочно-прекрасной механической рукой. – Это был вызов мне – смогу ли я съесть & переварить его самого.

& тут Напхи посмотрела прямо на Шэма. Заглянула ему в самые глаза. & на долю секунды запнулась. Совсем чуть-чуть, никто, кроме него, не заметил. А он вспыхнул, пригладил свои вечно взъерошенные волосы & отвел взгляд.

«Я знаю, чего я хочу теперь, – подумал он. – Я хочу попасть на Манихики, даже если это не нравится капитану. Те мальчик & девочка имеют право знать».

Он снова посмотрел на Напхи & представил, как она мчится, проскакивая стрелки, петляя запутанными путями, нагоняя свою добычу, зубастого гиганта Насмешника.

& подумал: «А что она, интересно, будет делать, когда поймает его?»

Глава 21

Человека тянет повествовать с тех самых пор, когда он впервые ударил камнем о камень & задумался об огне. & его повесть будет длиться до тех пор, пока сам человек не исчезнет с лица земли; пока одна за другой, как лампочки, не погаснут в небе звезды.

Иные из человеческих историй – это рассказы о том, как рассказываются истории. Странное занятие. Избыточно многословное, в нем можно потеряться, как в картине, на которой изображена ее уменьшенная копия, а на той еще копия, & еще, & еще, до бесконечности. У этого феномена даже есть красивое иностранное название: мизенабимия.

Мы только что рассказали историю об истории. Перескажите ее себе снова, & появится история истории об истории, а вы, сами не заметив как, окажетесь на пути к этой самой абимии. То есть к бездне.

В первые дни на Стреггее Шэму часто приходилось рассказывать истории, & многие из них были историями об историях.

Глава 22

Странно, когда твой день не размечен ритмом колес. Странно, когда ноги не пружинят сами собой в коленях в такт качке, ловя равновесие. Фремло никого не лечил на суше, поэтому Шэму надо было лишь подмести у него в доме, прибраться, сбегать иногда с поручением, изредка ответить на телефонный звонок, после чего он мог тихонько смыться, не дожидаясь разрешения, но & не встречая явного сопротивления. & тогда мимо ломовых лошадей с телегами, мимо редких электрических авто, которые, отчаянно сигналя, медленно ползли по запруженным людьми & животными улицам, он на самокате летел на встречу с другими стреггейскими подмастерьями, так же, как он, урвавшими пару свободных часов из мест, где они трудились помощниками поваров & клерками, носильщиками & дубильщиками, электриками & художниками & разными другими учениками.

Среди них оказалось немало тех, с кем он был знаком еще по школе, но кто даже не разговаривал с ним тогда. Большую часть жизни он провел с ними бок о бок, за одной или за соседними партами, но знал о них теперь куда меньше, чем о своих товарищах по поезду. Сам он не сильно изменился со школы. Но он стал путешественником – побывал в рейсе & вернулся; а значит, ему было что рассказать. Тимону, Шикасте & Бурбо он рассказывал о кротовых крысах & большом южном кротуроде. & они слушали, развесив уши, несмотря на то что теперь, когда его аудиторией были уже не доброжелательные & восторженные кузены, а другие люди, его манера говорить стала более прерывистой & спотыкливой. Ободренный вниманием слушателей, Шэм даже познакомил их со своей мышью. С этого все & началось.

Временной бандой они носились по крышам стреггейской промзоны, разбивали стекла в окнах заброшенных помещений & пробирались внутрь, где болтали, задирались & флиртовали, а любопытная Дэйби кружила над их головами, петляя в лесу из паровых & дымовых труб. Они наблюдали за привозом на многолюдных рынках в преуспевающей части города, в других местах забирались в здания прекративших свое существование складов и устраивали биваки в остывших котлах неиспользуемых бойлерных.

Иногда они обсуждали утиль.

На Стреггее не было знаменитых сальважиров. Разумеется, эти любители покопаться в земле & извлечь из нее всякие причудливые секреты были везде, но в то же время нигде. Разнообразные коллективные названия, которые они придумывали своей профессии, отражали именно этот факт: они были & Распыленный Коллеж, & Рассеянное Братство, & Антиместо, & Вселенские Копатели.

Однако Стреггей при своих небольших размерах вовсе не был тихой заводью. Остров поставлял рельсоморью непропорционально большой – опять же, относительно его размеров, – объем кротятины & философий. Исследователям & апдайверам он был известен благодаря Каменноликим – огромным каменным головам, которые словно венчали остров, глядя в рельсоморье с вершин необитаемого, непригодного для дыхания нагорья. (Шэм бывал на обзорных станциях рядом с транзитной зоной, откуда через специальные перископы, составленные из линз & зеркал, смотрел на мощные каменные главы, что таращили глаза на вершинах скал.) Так что & сальважиры время от времени посещали Стреггей, хотя, конечно, далеко не в первую очередь. Шэм не раз видел их поезда, входящие в гавань.

Поезда у них были наособицу. Заплатанные. Мощные локомотивы со страшными стрелочниками по бокам, плакированные вагоны, ощетинившиеся разными чудными принадлежностями сальважирского ремесла. Буры, крюки, подъемные краны, щупы всяких непривычных родов & видов, предназначенные для сортировки & извлечения на поверхность барахла, которое люди выбрасывали тысячелетиями, загромоздив им все рельсоморье. Куски утиля, приспособленные в качестве инструмента & ставшие частью поездной оснастки. А на верхних палубах сами сальважиры, одеты так, что ни с кем не перепутаешь: пояса с креплениями под инструменты & патронташи, под ними растрескавшаяся, пятнистая кожа, а на ней лоскутки тканей, пластиковые перья, разная цветная дребедень, неведомо как уцелевшая в земле, извлеченная & приспособленная для украшения. Шлемы сложных конструкций.

Первыми на борт поднимались городские начальники, & начиналась торговля за приглянувшийся утиль. За ними следовала отборная клиентура, стреггейские богачи. Под конец, если сальважиры бывали милостиво настроены & никуда особенно не спешили, они устраивали распродажу.

Утиль, как древний, так & приспособленный для современного использования, раскладывался на прилавках, которые расставляли на набережной согласно присутствующим таксономиям. Изрытые оспинами времени, окисленные механизмы из Века Тяжелого Металла; осколки Пластозоя; распечатки на тонкой резине & экранах древних ординаторов из Эры Компьютации: отборный утиль, невообразимо древний. Ну, & другие вещички, не столь интересные: выброшенные или потерянные лет сто назад, а может быть, & вчера – ньютиль.

Иногда среди этого изобилия отводили прилавок-другой для утиля третьей категории. Например, физически непослушных опилок или стружек, которые вели себя так, как никакие стружки вести себя не могут. Шэм видел два таких объекта – а может, три? Трискель Стругацки, так называл его сальважир, размахивая им во все стороны. Три равноудаленных друг от друга черных прута образовывали нечто вроде рогатки. Сальважир взял один прут рукой & потянул вверх, другие два тут же подскочили & заняли место над ним, а между ними, там, где прутья должны были соприкасаться, было пусто. Их можно было трясти, вообще делать с ними что угодно, – они не соприкасались, но & не разлетались в стороны, сохраняя все время одну & ту же форму.

Эта & другие подобные штуковины носили имя высотного утиля. Их изготовили не только невообразимо давно, но еще & несказанно далеко, за пределами самых дальних слоев земной атмосферы. Эти крошки со стола Вселенной привозили и бросали в рельсоморье визитеры из иных миров, частые гости здесь в те давно минувшие времена, когда планета еще служила оживленным перевалочным пунктом в космических путешествиях между галактиками, которые оставили по себе память в виде заселенного чудовищами неба. Планета превратилась тогда в свалку. Инопланетяне, спеша из одних неведомых пределов в другие, столь же неведомые & отдаленные, избрали Землю выгребной ямой, у которой останавливались, чтобы облегчить свои корабли, избавившись от мусора & отходов.

Мысль о том, чтобы покинуть дом, отправиться к утильным рифам & начать лопатой, кайлом, ситом & взрывчаткой прокладывать себе путь к залежам древнего барахла, заставляла сердце Шэма биться чаще. Но что потом? У него возникали вопросы. К примеру, куда затем попадает утиль? Что происходит с находками? Кто ими пользуется & для чего, купив или выменяв их у кого-то?

&, наконец, последняя мысль – болезненная & неотвязная, она давалась ему труднее остальных & преследовала его неотступно: почему каждый раз, думая об утиле, он сначала испытывал вдохновение, а к концу чувствовал себя опустошенным?

Глава 23

На восточной оконечности Стреггея, сразу за городом, в бухте, битком набитой рельсами, лежал потерпевший крушение поезд. Он не дошел до берега всего несколько сотен ярдов: плохой капитан, пьяная команда, неадекватные стрелочники – все вместе привело к тому, что поезд потерял управление & перевернулся. Так & ржавели там с тех пор локомотив & вагон, слишком покореженные для ремонта, слишком новые даже для ньютиля. Останки зарастали мхом, покрывались хлопьями ржавчины, в них вили гнезда птицы, которые возмущенно каркали теперь при виде Дэйби, кружившей над их домом.

Тимон, Шикаста & Шэм сидели на пустом галечном пляже. Они выбрали себе место рядом с горловиной, откуда в рельсоморье стекал поток – рельсорека: плавный изгиб колеи, соединявшей глубины острова с морем. Они развлекались, швыряя камни в старый локомотив. Тимон & Шикаста болтали. Шэм, по-прежнему не привыкнув к их компании, наблюдал за животными, населявшими полосу мелкой прибрежной почвы. Меркаты, подземные ежи, крошечные мульдиварпы. Шикаста, все такая же бойкая & деловая, как в школе, но теперь почему-то замечавшая Шэма, смотрела на него до тех пор, пока он не залился краской.

– Значит, будешь доктором на кротобое, а, Шэм? – сказал Тимон. Шэм пожал плечами. – Со временем станешь, как твой босс? То есть никто не будет знать, кто ты – женщина или мужчина?

– Заткнись, – сказал Шэм неловко. – Фремло есть Фремло.

– А я думал, ты в сальважиры пойдешь, – сказал Тимон.

– Кстати, – перебила Шикаста, – хотите взглянуть на клевую вещичку? Он прав, утиль – единственное, что способно вывести тебя из спячки. Вот я & решила показать тебе кое-что. – & она выудила из сумки предмет, отдаленно напоминавший пульт дистанционного управления стрелками. Он был из черного материала – не то пластика, не то керамики, – своеобразной формы. На нем мерцали огоньки. Какие-то фрагменты выскакивали из него & прятались опять, без всякой видимой причины & смысла. Внутри у него что-то жужжало & гудело, как рой растревоженных мух.

Шэм вытаращил глаза.

– Это ж утиль, – ахнул он.

– Он самый, – с гордостью ответила Шикаста. & достала коробку каких-то штучек размером с виноградину, соединенных с непонятным предметом.

– Это высотный утиль, – сказал Шэм. Мусор из другого мира. – Где ты его достала?

– У одной чувихи с поезда. – Шикаста, как & Шэм, работала на рельсах – ходила на транспортнике. – Та выменяла его у кого-то еще, тот еще, & еще, & так дальше, до самого Манихики. Вот, дала мне попробовать.

– О, Великий Огм, – сказал Тимон. – Да ты его банально сперла.

Шикаста возмущенно выпрямилась.

– Позаимствовать еще не значит украсть, – сказала она. & добавила: – Я просто хотела показать его вам. Можешь подозвать сюда свою мышь?

– Зачем? – не понял Шэм.

– Я ей ничего плохого не сделаю, – сказала Шикаста. & взяла из коробки виноградину. На одном ее конце была клипса.

Шэм пристально смотрел на Дэйби, кружившую в воздухе. В глубине его памяти копошились обрывки слышанных им россказней о неких свойствах отдельных предметов, находимых в определенных слоях определенного утиля. Постепенно созревала идея.

Он подманил Дэйби узкой полоской вяленого мяса.

– Смотри только, не обижай мою мышку, – сказал он.

– Это не она твоя мышка, – сказала Шикаста, – а ты – ее мальчик. – & она замкнула клипсу на правой лапке Дэйби. Та с яростным чириканьем взвилась в воздух, описав попутно руку девушки, на что та отреагировала возгласом отвращения.

Дэйби взмывала в небо свечкой, закладывала мертвые петли, штопором ныряла вниз, извивалась в тщетных попытках стряхнуть с себя штучку. Шикаста отряхивала с рукава мышиную мочу.

– Порядок, – сказала она.

Ее коробочка засвистела & заворковала. Потом защелкала стаккато в такт воздушной акробатике Дэйби. Экран залился синим электрическим туманом, в нем возникла точка – судя по ее трепыханиям, она изображала летящую Дэйби. Мышь удалялась – щелчки затихали; приближалась – делались громче.

– Это что?.. – начал Шэм.

– Именно, – закончила за него Шикаста. – Обнаружитель. Он знает, откуда исходит сигнал.

– Как он работает? На каком расстоянии?

– Это же утиль, так? – сказала Шикаста. – Никто не знает.

Когда Дэйби устремилась к ним, все трое пригнулись. С разворотом мыши приемник заверещал & завыл.

– Где ты – вернее, где твоя приятельница взяла такой? – спросил Шэм.

– На Манихики. Где еще весь лучший утиль? Там теперь открыли новый рынок, называется Скабблинг Стрит Маркет. – Экзотическое название она выговаривала неспешно, точно заклинание, явно наслаждаясь каждым звуком. – Вообще-то эти штуки полезные. К примеру, кто-нибудь спер у тебя какую-нибудь вещь, & если на ней была вот такая клипса, ты сможешь пойти за ней следом. Так что они не дешевые.

– Или если ты всю жизнь гоняешься за чем-то… – медленно проговорил Шэм. & это что-то время от времени подпускает тебя поближе, дает на себя взглянуть. А потом снова ускользает.

– Ты ведь такого раньше не видел, правда? – спросила Шикаста, улыбаясь. – Я знала, что тебе понравится.

«Если ты всю жизнь гоняешься за добычей, которая для тебя все, то разве ты не отдашь чего угодно за такую штуку? – думал Шэм. – Да ты из кожи выскочишь, лишь бы раздобыть такую вещь, верно?» – заключил он.

«& пойдешь за ней даже на Манихики».