Текст книги "Психология поцелуя (сборник)"

Чезаре Ломброзо
Психология поцелуя (сборник)

Психология поцелуя

Cesare Lombroso – «Psycologie du baiser»

Глава I.

Мы, представители сильного пола, отуманенные нашей постоянной, неодолимой жаждой любви, часто воображаем себе, будто любовь– единственная цель, единственное назначение женщины. И не только женщины; мы думаем то же и о самках животных. Но в действительности, пробегая глазами длинную зоологическую лестницу живых существ, мы видим, что главная, настоящая задача всякой самки не в том, чтобы любить, а в том, чтобы быть матерью.

У животных в огромном большинства случаев отец не вмешивается вовсе в воспитание своего потомства: этим делом занимается одна мать, и у неё при этом развиваются совершенно особенные инстинкты, дивные чувства, а иногда даже новые органы.

Так, самки пауков обволакивают свои яйца паутиной и носят их с собой повсюду до тех пор, пока не вылупятся личинки.

У многих насекомых (как отмечает Эспинас) самка в своей изумительной предусмотрительности и заботливости приготовляет для своего потомства, которого она не увидит, как не видала своей матери, запасы особенной пищи, совершенно отличной от той, которою питается она сама.

У насекомых, принадлежащих к классу прямокрылых, самки хотя, правда, некоторых видов и кладут свои яйца, где придется, нисколько не заботясь об участи молодого поколения, которое из них вылупится, большею частью мать выказывает самую предусмотрительную заботливость о своих будущих детях и принимает все меры для того, чтобы обеспечить их достаточным запасом пищи и охранить от хищных врагов.

У пчел и муравьев воспитание молодого поколения представляет общественную, коллективную повинность, которую исполняют бесполые особи-самки, отрекшиеся от своего пола именно для того, чтобы посвятить себя материнским обязанностям, самым утомительным и самым тяжелым, – обстоятельство, которое следует признать за веское подтверждение доказываемого мною тезиса. Когда царица пчел случайно умрёт, не успев положить яиц, то пчелы перестают работать и умирают тоже.

У птиц материнские инстинкты во время высиживания яиц и вывода птенцов проявляются с большой силой и в самых разнообразных формах: так, напр, индюшки для охраны своего потомства от индюков соединяются вместе в стада, иногда по 40 и 60. Известно, с каким рвением голубка предается высиживанию своих яиц: во время последней осады Парижа, в франко-прусскую войну, разорвало как-то раз бомбу рядом с голубкой, сидевшей на яйцах; и последняя все-таки не покинула своего поста.

У млекопитающих материнские обязанности лежат еще исключительнее на самках. У некоторых видов обезьян мать не переживает смерти своего детеныша, как будто он составлял часть её организма.

Материнское чувство – всегда альтруистическое отправление, даже если оно выражается только и единственно в том, что самка положит яйца, ни мало не заботясь о дальнейшей судьбе своего потомства. В этом случай проявляется физический альтруизм, представляющий, по Спенсеру, основу альтруизма вообще. Физический же альтруизм проявляется и у простейших животных, когда одна особь разделяется на несколько частей, из которых, затем, каждая развивается в новое существо. Этот-то физический альтруизм, и представляет зачаток психического альтруизма, проявляющегося на высших ступенях зоологической лестницы в форме материнской любви.

Материнское чувство до такой степени альтруистическое отправление, что нередко самки, лишившиеся своих детенышей, выкармливают молодых животных других видов. Так, Романес[1]1
  Romanes, Involution mentale chez les animaux, Paris, 1884.


[Закрыть] видел зайчат и щенят, вскармливаемых кошками, молодых канареек и павлинов, воспитываемых курами. Мало того, он говорит даже об одной кошке, всегда неутомимо охотившейся за мышами, которая, лишившись, своих котят, выкормила семейство мышат.

Не удивительно, – принимая все это в соображение, – если материнское чувство развивает у самок и специальные органы для удобнейшего воспитания маленьких, не встречающиеся у самцов. Таковы грудные железы млекопитающих. Сюда же, как это отменил Brooks, надо отнести и жало, которым самки некоторых видов насекомых пользуются для заготовления пищи своим будущим детям-личинкам, которые вылупятся из положенных ими яиц: они колют этим оружием, выделяющим особый яд, разных паучков и т. п. в нервные узлы; несчастная жертва впадает в параличное состояние, но не умирает, однако, и благодаря этому не разлагается. Заботливая мать помещает достаточный запас такой полуживой и потому свежей добычи рядом с яйцами, и личинки, вылупившись в свое время, утоляют ею голод. Мы видим, что материнское чувство здесь вызвало особые химические изменения в выделяемом самками яде.

Материнский же орган представляет и сумка сумчатых животных – теплая мошна с сосцами, в которой мать держит и носит свое потомство.

Глава II.

Я убедился, что специально материнским. органом должно считать и те характерные задние жировые подушки, которыми одарены женщины некоторых низших африканских племен (готтентотки, бушменки) и которые служат как бы естественною колыбелью и дают возможность матерям свободно заниматься хозяйством, не покидая детей. В моем труде «Белые и цветные люди» (Homme blanc et homme de couleur) я высказал гипотезу, что такие жировые наросты могли развиться постепенно в продолжение длинного ряда веков и поколений, вследствие обычая привязывать и переносить детей именно на том месте, о котором идет речь, и преобразиться в орган постоянный, в явление физиологическое. В настоящее время эта гипотеза становится почти достоверностью, после того как я констатировал профессиональные наросты, постоянно встречающиеся у носильщиков в тех местах, которые подвергаются наибольшему давлению тяжелых грузов[2]2
  Le lipome des Hottcntotes, etc. Bruxelles, 1872.


[Закрыть], и после того как Блэнвилль, исследовав эти странные опухоли, показал их чисто жировую природу и выяснил, что в их образовании не играют роли никакие атавистические явления.

Нам могут возразить, что у всех почти племен и во всех климатах дикари-матери обращают свою спину в детскую колыбель, начиная с древней перувианки, как это можно видеть на гончарных изображениях, имеющих 2000-летнюю давность, и кончая самоедкой полярных стран. Однако, ни та, ни другие не имеют естественной подушки, которою одарена готтентотка. Но на это есть особые причины.

Я думаю, что готтентотка – подобно верблюду – как бы живое ископаемое или, лучше сказать, собратка наших доисторических праотцев; за такое многовековое существование она могла сильно измениться. Жировые подушки, по-видимому, существовали добрых 3000 лет тому назад. В гробнице Тотмеса II найдена картина, на которой представлены разные народы, приносящие свою дань, и на этой картине в числе других фигур изображена женщина с дочерью, имеющие обе жировые подушки.

На развитие этих наростов имеет, без сомнения, очень большое влияние климат. Они особенно распространены в Южной Африке между женщинами бушменов, кафров, бонго, коранов. Ливингстону случалось встречать такие жировые подушки и у девушек буров – потомков голландских выходцев.

Надо еще отметить при этом, что в Африке полнота считается красотой. Богатые женщины нарочно пьют много молока и пива, чтобы пополнеть. Матери заставляют своих дочерей пить молоко и пиво, постоянно все в больших и больших дозах. При благоприятных обстоятельствах и мужчины очень сильно толстеют, и преимущественно в боках, так что их полнота представляет известное сходство с жировыми образованиями женщин. Во время голодовок эта полнота пропадает, для того чтобы проявиться вновь при обилии пищи.

Бушменки, которые не так склонны к тучности, как их соседки-готтентотки, имеют реже и жировые подушки, о которых идет речь.

Если у особей данного племени жировые ткани изобилуют во всем теле вообще, то тем сильнее они будут развиваться в тех местах, которые наиболее подвергаются давлению и раздраженно. И этим легко объясняется образование у готтентотки как бы нового органа, чисто материнского, воспроизводимого по наследственности из поколения в поколение, вследствие тех удобств, которые он доставляет при выращивании детей.

Кроме того, чрезвычайно большую роль играет при этом и половой подбор; готтентотка тем больше нравиться своим соплеменникам и тем легче находит мужа, чем объемистее ея жировая масса[3]3
  Anthrop Review, 1884.


[Закрыть].

Смит рассказывает об одной женщине, славившейся своей красотой, у которой нижняя часть тела была так обширна, что «красавица», сев на плоскую землю, не могла уже вставать и для того чтобы обуваться, должна была отыскивать какой либо пригорок.

Глава III.

Ho тут и начинает проглядывать тот закон, который я высказал, что второстепенные материнские органы делаются второстепенными же половыми органами, потому что подушка готтентотки становиться настоящим второстепенным половым органом. Чем ближе мы подвигаемся к цивилизации, тем больше половая любовь вторгается в область материнского чувства.

То, что мы сказали об естественных подушках африканок, применимо и к грудным железам, которых волнистые контуры так вдохновляют европейских поэтов и европейских любовников.

У вех же диких народов, даже африканских, женщины так мало знают чувство любви и так тесно ограничивают свою жизнь заботами материнства, что – как рассказывал мне один очень известный путешественник Robecchi – европеец, который станет подшучивать над обнаженной грудью африканки или абиссинки, вызывает в присутствующих такое же недоумение, какое произвел бы у нас кто-нибудь, кто стал бы с какими-либо игривыми намеками говорить о физических недостатках женщины. Точно также и губы, этот орган поцелуя, вначале представляли второстепенный материнский орган и лишь впоследствии превратились в эротический.

Почти у всех диких народов, и даже у народов полуцивилизованных, включая и японцев, поцелуй, как символ любви, не известен. Также и у новозеландцев, сомалисов, эскимосов[4]4
  См. Burton, d’Urville.


[Закрыть] и пр. Левин заметил, что племена, живущие по холмам Читагана, не говорят: «поцелуйте меня», а «понюхайте меня».

Я полагаю, что поцелуй возник путем медленного превращения материнского акта, именно того, посредством которого птица кормит своих птенцов из клюва в клюв. Известно, что к такому именно приему обыкновенно прибегают женщины о. Фиджи, когда дают пить своим грудным младенцам. У жителей о. Фиджи нет никаких сосудов для питья, и взрослые утоляют свою жажду прямо из ручья, помощью трубочки, а младенцам пришлось бы умирать от жажды, если бы матери не вмешивались в это дело и не поили их, впуская им в рот прямо из своего рта ту воду, которую они только что набрали[5]5
  Revue Scientifique, decembre, 1892.


[Закрыть].

Я полагаю, что именно от того акта, какой иногда можно видеть как проделывают некоторый птицы и, по атавизму, наши матери и любовницы, и возник первый поцелуй, который, несомненно, носил более характер материнского чувства, нежели любовной страсти.

И это еще новое доказательство тому, что в природе роль матери первенствует перед ролью любовницы.

Я утвердился еще больше в этом мнении, убедившись, что в поэмах Гомера и Гесиода нельзя отыскать ни единого слова ни об устах, ни о персях, ни о поцелуе – в эротическом смысле, а исключительно в смысле материнском.

В греческом языке менее древнем поцелуй обозначается словом φίλημα (от φίλέω), а целовать – φλειν τώ στόματί (при чем, однако, τώ στόματί может быть опущено), т. е. «любить устами». Но Гомер говорить χυνέο (санскритское knsyȃmi от kus, целовать, лобызать обнимать[6]6
  Что касается латинского языка, то см. A. Vaniekek Etymol.


[Закрыть].

Но Гомер говорит лишь о поцелуях сыновней любви и просящих и умоляющих. Гектор в сцене с Андромахой не целует её, а лишь ласкает ее рукой. Поцелуй не упоминается нигде ни по поводу Марса и Венеры, ни по поводу Одиссея и Цирцеи или Калипсо, ни по поводу Париса и Елены (Илиада III, 447–448), а также Гера с Зевсом, в сцене, описанной в Илиаде (XIV, ст. 346 –351), не обмениваются поцелуями.

У Гомера нельзя найти ни одного эпитета, которыми характеризовались бы губы и перси ни Елены, ни Бризеиды, ни Калипсо, ни Цирцеи. В Илиаде, правда, когда говориться о том, что Гектор отдает сына Андромахе, упоминается об её благовонной груди (VI, 483), но слово χόλποϛ – груди, лоно – не имеет никакого эротического значения; оно значит именно грудь, не груди.

Подобное же можно сказать и о Гесиоде.

Раз Гомер не говорит ни о губах, ни о груди, ни о поцелуях Елены и Бризаиды в Илиаде, или Цирцеи и Калипсо в Одиссее, то, значить, женская грудь еще не возбуждала чувства желания, а поцелуй был лишь символом материнской любви. В древнеегипетском языке из пяти иероглифических слов, относящихся к названию поцелуя, четыре (Sexer, Hepet, Auch, Cheron) изображаются знаком двух рук, и лишь одно, да и то не вполне установленное (Hnhc), знаком рта с зубами.[7]7
  Wörterbuch dor lat. Spracbe, Leipzig, 1874, стр. 214 Относительно греческого см. также Curtius Grundlagc der gr. Etymol., Leipzig, 1873, passim и пр. M Prellwitz, Etym. Worterbuch dcr gr. Sprache, Gdttingen, 1892, pamssi.


[Закрыть]

Вт санскритском языке kusyâmi означает целовать и обнимать, и отсюда произошло немецкое Kuss и греческое χυνέο, целомудренный смысл которого я доказал выше.

В древних индийских поэмах (Маhа baratha и Ramayana) я почти нигде не нахожу следа эротических поцелуев; там попадаются лишь материнские поцелуи, тогда как в позднейших индусских поэмах насчитывают до двенадцати видов поцелуев. Неупоминание об эротическом поцелуе в более древних поэмах Индии и Греции свидетельствует о том, что поцелуя не существовало еще тогда – так же, как его не существует в настоящее время у дикарей и у азиатов, как он отсутствует у ребёнка, который лишь очень поздно научается целоваться.

Касательно атавистических любовных знаков и жестов я должен сделать еще одну последнюю гипотезу. Мы знаем, что дикари приветствуют друг друга словами: «понюхай меня», что бирманцы понимают под словом приветствие вдыхание запаха (nom-запах, tschi-вдыхание), что китайцы при встречах с друзьями соприкасаются друг с другом носами, как и японцы, или же слегка прикасаются носом к щекам, точь-в-точь как делают наши дамы при встрече с подругами, показывая вид, будто они целуются. Принимая во внимание, что обнюхивание щек не может иметь само по себе никакого смысла и значения (ибо в щеках нет ничего интересного для обоняния), легко придти к заключению, что это остаток, первоначальный жест фырканья, которое наблюдается физиологически у ослов и лошадей, и что у этих животных это признак сильнейшего возбуждения чувств.

Изо всех этих замечаний вытекает, что второстепенные органы любви не существовали у первобытной женщины, как их не существует у животных. Любовь, если можно было тогда её так назвать, выражалась, как у животных, половыми органами. Цивилизация породила стыдливость, устранив наготу, и уход за телом способствовал уменьшению запаха, признака половой зрелости женщины, который в прежние времена привлекал и возбуждал мужчину. Тогда материнские органы женщины (перси и губы) превратились в органы любви. И только тогда женщина, много веков спустя после мужчины, начала татуироваться, а затем и наряжаться; кокетство довершило остальное. Тогда и любовь стала определяться выбором по красоте, которого не существовало в первые века человечества и который знаменует прогресс человечества в любви и посредством любви.

Чезаре Ломброзо
Любовь у помешанных

В психиатрических статистиках мы всегда можем найти порядочную круглую цифру сумасшествий от любви. Esquirol нашел между 1375 умалишенными 37 человек, потерявших рассудок от любви, 18 от ревности и 146 вследствие развратной жизни. Virgilio отметил между 1288 случаями умопомешательства 41 от любви и 17 от ревности; в другие годы он между 863 случаями нашел всего 18 от любви и 4 от распутства. У Descuret приходилось 114 таких случаев на 8275 умалишенных. Zani нашел, что у женщин любовь оказывает влияние на умопомешательство в отношении 11:100, а у мужчин всего 4:100; но за то в неудачных супружествах отношение меняется: 17:100 у мужчин и 4:100 у женщин. В Венеции Vigna между 615 умалишенными насчитал, всего 1 случай от любви и 7 от развратного образа жизни (Rendiconto Statistico, Venezia, 1877); Adriani между 466 всего 7 от любви и 11 от половых излишеств.

Я однако думаю, что число действительных сумасшествий от любви значительно меньше того, которое указывают статистики. И действительно, за всю свою долголетнюю практику, в течение которой мне пришлось наблюдать много тысяч умалишенных, я едва могу насчитать дюжину таких случаев. Многие больные попадали ко мне с указаниями родных или близких, будто они – загадочные жертвы любви, но когда я, опытный в такого рода делах, исследовал вопрос несколько глубже, то почти всегда убеждался, что дело шло не о страсти, а о похотливости, обманутом самолюбии, или о физических и наследственных причинах, которые заставляли усомниться в тщательных этиологических разработках и измышлениях старых психиатрических школ.

Я знаю один только вполне ясный случай сумасшествия от любви. Дело касалось одного честного, храброго итальянца, брата полу-идиота, в жену которого он в короткое время страстно влюбился и не без взаимности. Но однажды он нашел свое место занятым человеком, которого Италия считает между лучшими своими гражданами. Он не сказал ни слова и, не совершив никакой безумной выходки, с этого дня, как бы дав себе зарок, перестал говорить и весь ушел в себя; знаками указывал он на то, что ему было нужно, знаками давал понять, как больно ему всякое сообщение с людьми; вынужденный к тому, он произносил краткое словцо и снова хранил молчание. Таким образом он прожил 18 лет и умер, но даже в последние дни его жизни я напрасно силился вырвать у него хоть одну фразу, которая бы мне указала на источник угнетавшего его недуга. Это была форма меланхолии, которую я назвал бы молчаливой, а случай можно отнести к редким жертвам любви. В настоящее время (1881) у Salemi Расе также находится в пользовании «бедная девушка, которой жених объявил, что не может жениться на ней; в тот же момент она поникла головой и наложила на себя печать молчания, которое длится и поднесь, а прошло с тех пор уже 15 лет. Она покидает свое место лишь для того, чтобы идти спать или подышать свежим воздухом на балконе; молча она принимает пищу и молча отвергает ее; молча она совершает прогулку и свой туалет, доказательство того, что не потухла, а лишь застыла, я сказал бы даже «окаменела» эта благородная душа.

Между случаями сумасшествия от любви следует отметить случай филолога Александра Крудена[8]8
  Le Pierre. Liter, des Fous, pag. 171.


[Закрыть], который, получив 19-ти лет степень доктора теологии, влюбился в дочь одного своего соотечественника и с такой страстью выказывал ей свое чувство, что отец отказал ему от дома. Горе молодого человека было так, велико, что он лишился рассудка. Спустя несколько лет он, по-видимому, выздоровел и предпринял гигантское сочинение о согласии в Библии, напечатание которого доставило ему великий почёт; но он не смог получить обещанной королевой поддержки вследствие её смерти, и его болезненное состояние возобновилось. Поправившись, он напечатал странную книжечку, но затем стал корректором и проявлял лишь молчаливую печаль.

Однажды один приятель, желая развлечь Крудена, вздумал представить его одному негоцианту, не зная, что сестра последнего была именно той женщиной, к которой он питал такую фатальную любовь, и, к довершению беды, случилось так, что она первая встретила его при входе в дом. Увидев ее, он с криком: «это она» бросился назад, тесно сжав руку друга; с тех пор он более не успокоился. Преследуемый мыслью, что его должны вознаградить за умопомешательство, он серьезно предлагал сестре и друзьям, вызвавшим его, заплатить ему вознаграждение и пойти на время в одну из тюрем Англии, которую сами изберут. Затем он вообразил, что получил от Бога миссию исправителя народных нравов и стал впоследствии печатать книги, которые раздавал на улицах; кроме того он губкой стирал со стен безнравственные афиши и терзал министров, которые, если только они не страдали подагрой, при виде его быстро убегали. А между тем он сам не был свободен от эротических стремлений, и когда одна мисс, которую он беспрестанно преследовал, удалилась из Лондона, чтобы избежать этих преследований, он отпечатал и распространил между путешественниками молитвы, чтобы она благополучно совершила свой путь.

Гораздо реже случаются сумасшествия от счастливой любви. Я знаю лишь один такой случай, сообщенный мне профессором Адриани. «Один только раз мне суждено было, пишет он мне, наблюдать восемнадцатилетнюю, милую, кроткую, нравственную девушку, которая, влюбившись в молодого человека её возраста, дошла до такой экзальтации, что всюду видела лишь жениха, шепчущего ей на ухо слова любви; она желала уйти от него, и злилась, почему он ее удерживает; затем она оставила все занятия, отвергала пищу и не спала. При виде этой прекрасной девушки, одетой в белое, сдержанной и скромной, выпрямленной и неподвижной, как статуя пред балконом, с тихо поникшей красивой головой, сплетенными руками и ясным, спокойным взглядом, который меланхолически нежно терялся в небесной лазури, – так и хотелось передать на полотно чистоту и прелесть её страдания. А между тем я не стану уверять, что даже в этот момент чувственность не волновала это нежное существо».

Повторяю: случаи сумасшествия от любви крайне редки, не потому, чтобы любовь действовала слабее всякой другой страсти, но именно потому, что потрясение, вызываемое ею, так велико и внезапно, что, если оно не кончается самоубийством[9]9
  См. мою работу «О любви в самоубийстве и преступлении» (Doll’amore nel suicidio e nel delitto, 1880).


[Закрыть], то принимает ту форму острого расстройства, которое, вследствие своего быстрого течения, дает возможность избежать дома умалишенных.

Вот пример. Одна девица безумно влюблена в кузена, которому она была обещана; обыкновенные жизненные условия расстраивают свадьбу; девушка перестает говорить, не движется, не ест и лежит в постели, как бы сраженная молнией. На пятый день ей доставляют возлюбленного обратно, но слишком поздно: на шестой день она мертва.

Другая, едва убедившись в индифферентности к ней возлюбленного, заболела воспалением мозга и быстро умерла.

Следует упомянуть и о противоположных случаях сумасшествия, в которых первая супружеская ночь вызывала неожиданную меланхолию, или манию самоубиения или полуэпилептические припадки с острым слабоумием. О таких случаях упоминают Верга[10]10
  Verga (Arch. it. per le malattie mentali, 1870) описывает 17 случаев (9 женщин).


[Закрыть], Эскироль, Тозелли[11]11
  Вот два случая, доставленные мне Тозелли: «Здоровая 20-летняя крестьянка, родители которой вполне здоровы, вышла замуж за молодого человека. Брак состоялся весьма поспешно, и ее вследствие этого охватили грустные предчувствия. На свадьбе она была весела, но на следующий день супруг был поражен её молчаливостью и необщительностью; ближайшую ночь она отвергла ласки мужа и утром покинула его дом. Она говорила сама с собою о проклятии, имела страшные галлюцинации, не принимала пищи, не спала, пыталась убить племянника. Отправленная в больницу, она оставалась в постели неподвижной, как статуя, заставляя прислугу опасаться, не умерла ли она; но случалось иногда, что в течение целых 24 часов она душераздирающим голосом звала свою мать.
  «Более поучителен другой случай, где сумасшествие не заставило себя ждать до другого дня после свадьбы. Мысль выйти замуж за молодого, богатого, избранного ею человека и оставить дом, где с нею дурно обращались, всецело наполнила радостью сердце красивой 19-летней девушки, которая была всегда здорова, но у которой мать страдала эпилепсией. В дни, предшествовавшие свадьбе, она ужасно много работала, чтобы оставить дом в должном порядке, и, что еще хуже, приостановила начавшуюся менструацию холодными промыванием; в день свадьбы, находясь в поезде железной дороги, ее охватили галлюцинации, затем неистовая мания, которая ухудшилась вследствие кровопускания».
  Я наблюдал двух помешанных сестер, который заболели эротическим умопомешательством в ночь после свадьбы, но у них причина была наследственная, а свадьба только удобным случаем. Прим. авт.


[Закрыть].

И в таких случаях необходимо предрасположение с какой-нибудь стороны, которое заставляет проявиться скрытое безумие. Шюле находит такой предрасполагающий момент в маточных рефлексах; но важной причиной также служить грубость некоторых мужей, а еще более – неудачные браки (Верга) и те общественные предрассудки, привитые латинской расе, которые делают для новобрачной переход из одного состояния в другое таким внезапным и новым. Тозелли указывает на гораздо более простую причину: холодные промывания для приостановления регул (См. примеч.).

Но нас не столько интересует исследование, какое влияние оказывает любовь, как причина, на умопомешательство, сколько вопрос, как эта страсть проявляется у душевнобольных. И в этом отношении многие смотрят на вопрос неправильно. Публика, повторяя пословицу: «влюблен, как сумасшедший», полагает вместе с тем, что последние легко и часто влюбляются, в то время как можно сказать совершенно противное. Рассуждая так, можно предположить, что влюбленные одержимы хронической болезнью, в то время как любовь, по моему мнению, есть высшее проявление силы и здоровья как в человеческой жизни, так и в жизни растений и животных.

Но, помимо того, известно, что первый нравственный элемент, которого касается безумие, – именно привязанности. Вы сталкиваетесь с эгоизмом, доведенным до такой степени, которую наша фантазия едва ли могла бы вообразить себе В то время как обыкновенный человек имеет потребность говорить, сообщаться с другими, делить их радости и страдания и ощущать их близость, душевнобольные избегают общества других и живут в молчании и изолированности, даже когда они группами заключены в одной и той же комнате, так что несколько больничных служителей могут сдерживать тысячи сильных больных. Эта потеря привязанности, в противоположность здоровому состоянию, проявляется у них в прямом отношении к близости кровных и родственных уз, так что они могут проявлять временную радость при входе нового лица, или живо чувствовать еще любовь к родине или к дальнему родственнику, но они питают злобу и даже отвращение к сыну или жене, которые до болезни были единственным предметом забот в их жизни; чем сильнее была любовь до болезни, тем сильнее проявляется ненависть теперь и проявляется в таких жестоких поступках и клеветах, которых не придумал бы самый ловкий и непримиримый враг. Это обстоятельство более чем умственное расстройство (которое иногда отсутствует или является незаметно) отличает душевнобольного от здорового, так что я, чтобы убедиться, вполне ли выздоровел какой-нибудь больной, имею обыкновение по прошествии нескольких месяцев сближать его с прежними любимцами, и если я, вместо сильной радости, которую в таких случаях проявляет здоровый человек, наблюдаю холодность, которая заставляет избегать, а не искать поцелуя, то я считаю этого пациента еще больным.

Немногие, напротив, выказывают преувеличенную привязанность; они покорны в обращении с домашними и боятся оскорбить их каким-нибудь пустяком; каждый раз они бросаются на колени, прося прощения за несовершенные проступки.

Скверно положение тех странных влюбленных помешанных, которых романисты никогда не могли изобразить, ни даже великий английский поэт, с таким совершенством рисовавший на сцене характеры умалишенных, и которых я назову немыми влюбленными. Это мономаньяки, большей частью целомудренные, которые, не объяснившись с воображаемым возлюбленным существом, претендуют на взаимность. Вот один такой случай.

Фар…, происходящий от длинного ряда эпилептиков и маньяков, но тем не менее хороший патриот и работник, проявлял такое скудное развитие чувства общественности, что простоял в одной лавке с двумя мальчиками целый год, не проронив ни слова, так что родители этих мальчиков отняли их оттуда из боязни, чтобы они не онемели. Целомудренный и подверженный продолжительным галлюцинациям, он однажды вообразил, что одна девица, у которой он покупал мыло и масло, влюблена в него. В свою очередь он также влюбился в нее, но так как в нём сочеталась трусость людей целомудренных с трусостью мономаньяков, то он был далек от мысли проявить в словах или жестах свою любовь, а хранил ее в душе и всё время опасался, что малейшим движением обнаруживает её, подобно тому как принимал за взаимность фразы и поступки, не имевшие с любовью ничего общего, например, если она говорила ему: это очень хорошее мыло. Возьмите это масло; я вам ручаюсь за его доброкачественность. Эти проявления её страсти он считал такими серьезными, что они, по его мнению, способны были скомпрометировать его честь и честь девушки, и вот по прошествии целого года таких опасных ошибок, как он это называл, он решил завершить свое ухаживание браком и для этой цели попросил руки своей «возлюбленной» в письме столь же загадочном, как и прежнее его ухаживание. Когда бедные женщины открыли наконец глаза и ответили ему, что он фантазирует, он среди бела дня представился матери своей «невесты» с вопросом, желает, ли она покончить, и когда та ответила, что ей неизвестно, чтобы у них было что-нибудь общее, он убил ее ножом, прорезав ей печень, и затем спокойный и невозмутимый покинул её дом и возвратился в Милан. Наша бодрствующая полиция никогда бы и не вздумала ловить его, да никто и не заподозрил бы его в таком преступлении, если бы он сам не явился, чтобы предать себя в руки правосудия; даже после того некоторое время сомневались в его виновности, так безупречно было его прошлое и так неясно проявление его любви. Дело выяснилось лишь после того как обратились к моей экспертизе, благодаря которой этот психопат, смерти которого публика громко требовала, был переведен из тюрьмы в дом умалишенных, где он написал свою курьезную автобиографию и где, между прочим сказать, он, который был мне обязан жизнью, покушался с куском железа в руках на мою. Я упоминаю об этой частности, которая, по-видимому, должна гораздо более интересовать меня, чем моих читателей, чтобы еще раз показать, что, если здесь непосредственной причиной кажется любовь, она всё-таки была лишь толчком, случаем или предлогом для проявления, конечно, в слишком жестокой форме, болезни которая скрывалась в нем уже долгие годы, быть может, со дня рождения.

Это был первый представившийся мне случай немой влюблённости сумасшедшего. Другой подобный случай: описал Морзелли с приложением автобиографии и стихов своего больного. Последний, увидев однажды издали из своей комнаты девушку, влюбился в нее, но ничем не проявлял своего чувства даже тогда, когда иногда в праздничные дни имел возможность приблизиться к ней; но вот однажды он вдруг открыл ей и публике свою скрытую страсть торжественной пощечиной в бальной зале, продолжая после того сыпать по её адресу то кровавые обвинения, то любовные извержения, на которые ждал полнейшей взаимности.

Третий пример представился недавно мне и Перотти в лице 50-летнего крестьянина. Заболев в молодости пеллагрой, он эмигрировал в Соединенные Штаты и в течение пяти лет трудом успел накопить себе порядочный капиталец, с которым он вернулся на родину, но вернулся не исцеленным от своей болезни. Эта старая болезнь и целомудрие, сохраненное им до пожилого возраста, превратились впоследствии в эротическое умопомешательство с бредом преследования. Впервые болезнь выразилась в том, что он сделал предложение одной богатой вдове, на взаимность которой рассчитывал, несмотря на то, что она никогда до того не видела его. Предложение конечно не было принято, до того оно показалось нелепым. Он же вообразил и постоянно настаивал на том, что её отец и дяди употребляют все усилия, чтобы он, отверженный, женился на ней, и затем чтобы отомстить ему за его воображаемый отказ, публично оскорбили его, заставив одного скульптора снять с него бюст, в котором он выглядел бы на 30 лет старее; так оно длилось до тех пор пока, встретившись однажды с этими лицами на улице, он три раза выстрелил в них из револьвера. Арестованный, он спокойно и невозмутимо заявил. что сделал это, чтобы избавить себя от нападок, которыми они мучили его, с целью заставить жениться на той женщине и тем восстановить её честь.

Но есть еще более печальная форма такого сумасшествия, где чрезмерная любовь сменяется чрезмерной ненавистью, как напр., у Калигулы и Нерона.

У некоторых эта противоречивая форма психического расстройства проявляется периодически. Многие жены душевнобольных сознавались мне, что их мужья в известные дни месяца переходили от излишней нежности к крайней жестокости, прося после припадка прощения и сознаваясь, что они одержимы болезнью, заставляющей их ненавидеть того, кого они раньше обожали. Таковы были любовь и дружба Тассо, который пел: