Текст книги "Триумф карьериста"

Глава пятая

Утром Дронго позвонил Екатерине Николаевне.

– Доброе утро. Извините, что я вас беспокою. Но опять нужна ваша помощь. Мы хотели бы встретиться с вашим супругом.

– Здравствуйте. Что-то случилось?

– Нет. Нам нужно с ним уточнить один вопрос. По его специальности.

– Понимаю. Я сейчас позвоню Бушуеву и перезвоню вам. Он не любит, когда его дергают на работе. Отец тоже был таким.

Голос чуть дрогнул. Дронго пробормотал благодарность и положил трубку. Ему всегда была непонятна эта традиция, когда в большинстве славянских семей мужей называли по фамилии. Или в знак особого уважения по имени-отчеству. Она перезвонила через минуту.

– Он готов с вами встретиться, – сообщила Екатерина Николаевна. – Когда вы можете приехать в министерство?

– Прямо сейчас, – сразу ответил Дронго, – мы выезжаем.

В приемной их ждала немолодая секретарь. Ей было около пятидесяти. Строгое выражение лица, очки, тонкие сухие губы, чуть удлиненный нос. Она уже знала о возможном приезде гостей. И поэтому, не задавая лишних вопросов, сразу доложила о прибытии визитеров. И сразу предложила пройти гостям в кабинет заместителя министра.

Бушуев оказался мужчиной среднего роста, почти седым. У него был умный цепкий взгляд, крепкое рукопожатие. Он прошел за стол для заседаний и уселся напротив обоих напарников, поправляя очки в модной оправе. И обратился к гостям. Голос у него был достаточно резкий и сильный.

– Мне звонила моя супруга, – начал он вместо приветствия, – чем я могу вам помочь? Я уже понял, что к вам обратились с просьбой провести, так сказать, частное расследование по поводу смерти моего тестя. Скажу откровенно, вся семья была категорически против этого расследования. И его брат – Денис Антонович, работающий в секретариате Кабинета министров, дядя моей супруги, и ее тетка Клавдия Антоновна с мужем, которые уговаривали Катю и мою тещу не возбуждать ненужного любопытства и не приглашать посторонних людей. В конце концов, речь идет о государственных интересах нашей страны. Никому не нужно это расследование. Мой тесть занимал достаточно высокий пост в стране, и такую сенсацию журналисты не пропустят. Да и зарубежная пресса может этим воспользоваться. У нас сейчас столько недругов, готовых с удовольствием публиковать любую чушь. Я не хочу вас оскорблять, но вы должны понимать эмоциональное состояние обеих женщин. Одна потеряла любимого мужа, другая – отца, который ее почти боготворил. Мы сейчас пытаемся каким-то образом защитить нашу дочь от ненужного стресса и совсем неприятных вопросов. Но она уже достаточно взрослая и все понимает.

– Вы правы, Геннадий Львович, – согласился Дронго, – это действительно был шок для вашей семьи. Но ваша супруга настаивает на дополнительном расследовании, даже вопреки мнению ваших родных. Она обратилась к нам за помощью, и мы решили, что можем попытаться помочь.

– Каким образом? – поинтересовался Бушуев. – Насколько я помню, Николая Антоновича торжественно похоронили на Новодевичьем кладбище. Устроили проводы, на которых присутствовал даже премьер-министр. Вы считаете, что кто-нибудь в нашей стране позволит вам проводить частное расследование? Или доставать труп такого человека из могилы? Кажется, это называется эксгумацией. Не понимаю, на что именно вы рассчитываете.

– У нас появились дополнительные мотивы для более подробного изучения этого дела, – пояснил Дронго.

– Да, – удивился Бушуев, – значит, вы уже успели преуспеть… Простите за своеобразный каламбур.

Раздался телефонный звонок. Бушуев извинился и подошел к своему столу, поднимая мобильный телефон.

– Слушаю, – сдержанно сказал он. – Да, – через некоторое время ответил он, покосившись на гостей, – да, они у меня. Да, конечно. Я сделаю все, что смогу. Постарайся не нервничать. Как твоя мама? Вызови врача, если ей будет хуже. Или позвони тете Клавдии. Да, я понимаю. Когда приезжали? Я же тебе говорил, что не нужно привлекать посторонних. Хорошо, передам.

Он положил телефон на стол и вернулся к гостям, усаживаясь напротив.

– Это была моя жена, – сообщил он, – она нервничает. Аделаида Серафимовна плохо себя чувствует. Вчера вечером к ним приезжали Клавдия Антоновна с мужем. И были очень недовольны вашими попытками провести какое-то расследование. Очевидно, моя теща им все рассказала. Сейчас Катя как раз говорила мне об этом.

– Мы их понимаем, – сказал Дронго, переглянувшись с Вейдеманисом, – и тем не менее нам нужна ваша помощь.

– Я вас слушаю, – кивнул Бушуев.

– Вы оказались в его кабинете в тот печальный момент, когда он умирал?

– Нет. Я пришел гораздо позже. Мы заранее договаривались о встрече. Вы можете не поверить, но я покажу вам свой телефон, там еще осталось сообщение от моего бывшего тестя. – Бушуев поднял со стола телефон, протягивая гостю: – Посмотрите. Там есть его сообщение. «Срочно приезжай». Мы хотели переговорить о предстоящей поездке Николая Антоновича.

– Спасибо. – Дронго вернул телефон.

– Значит, у меня есть алиби, – невесело усмехнулся Бушуев. – Что именно еще вас интересует?

– Нам нужны данные с мобильного телефона вашего тестя, – пояснил Дронго. – Мы понимаем, что его правительственные телефоны, вертушки и даже городскую линию мы не сможем проверить ни при каких обстоятельствах, так как они находятся под специальной охраной Федерального агентства правительственной связи и Службы охраны.

– У него был один мобильный телефон, – нахмурился Бушуев. – Мальцев был не тем человеком, которые имеют несколько телефонов.

– Я так и подумал. Поэтому мы и пришли к вам.

– Только мобильный? – не скрывая сарказма, спросил Геннадий Львович. – Значит, вы считаете, что в тот роковой день ему мог кто-то позвонить? И сделал это не по правительственному, а по мобильному телефону?

– Во всяком случае, ни о чем серьезном никто не стал бы с ним говорить по правительственному телефону, понимая, что разговор может быть записан. А по городскому тем более. Вице-премьер не стал бы брать обычный городской телефон. Если, конечно, не позвонил кто-то из близких родственников. А вот по мобильному ему могли позвонить и те, кто мог узнать его номер.

Бушуев задумался.

– Вы понимаете, чем это нам грозит? – наконец спросил он. – Меня могут просто снять с работы за такую партизанщину.

– Вы его зять. Никто не осудит лично вас, если вы решили проверить его телефонные звонки в последний день его жизни. Кстати, а где телефон Мальцева? Он сейчас у жены или дочери?

– Понятия не имею. Может, забрал кто-то из службы охраны или его брат. Нужно спросить у них. Хотя, может быть, он у Кати или Аделаиды Серафимовны.

– Вы можете дать указание, чтобы нам выдали распечатку всех разговоров с мобильного телефона Мальцева? Тем более если он у вашей супруги или тещи.

– Хорошо. Я дам указание нашим сотрудникам, чтобы они передали вам распечатку.

– Сколько времени понадобится?

– Не знаю, – раздраженно ответил Бушуев, – постараемся как можно быстрее. Но повторю, что это может быть достаточно сложно. Если кто-нибудь поинтересуется – почему мы проявили такое любопытство. Хотя ладно. Все равно вы не успокоитесь. Я прямо сейчас дам указание.

– Спасибо, – поднялся Дронго. – Когда вам позвонить?

– Наверно, вечером, – взглянул на часы Геннадий Львович, – или завтра утром.

– Спасибо. – Дронго и Вейдеманис поднялись.

– Ваш друг умеет говорить? Или умеет только молчать? – спросил напоследок Бушуев более мягким тоном.

– Он умеет говорить, – подтвердил Дронго, взглянув на Эдгара. – Если у вас не получится, то мой напарник сможет достать распечатку разговоров через свои каналы.

– Не сомневаюсь, – сказал Бушуев на прощание.

Когда они вышли в коридор, Эдгар, не удержавшись, спросил:

– Последняя фраза была обязательной. Ты ведь ничего не говоришь просто так.

– Он попросил слишком много времени, – пояснил Дронго. – Наверняка сначала покажет распечатку родным и близким, возможно даже, Денису Антоновичу и своей супруге, прежде чем передаст ее нам, а они могут немного скорректировать эти данные. Чтобы у них не было такого желания, мне пришлось сказать и эту фразу.

– Ясно. А теперь куда?

– К человеку, который может дать нам распечатку разговоров Мальцева и по правительственному телефону. Я имею в виду Дениса Антоновича.

– А если откажет? Это не в его компетенции.

– При большом желании наверняка сможет. Но я снова позвоню его племяннице. Пусть она попросит за нас у своего дяди. А потом нанесем визит тете Клавдии и ее мужу. С ним тоже будут достаточно интересно поговорить.

– Я был не прав, – сказал Вейдеманис, – когда предлагал тебе купить билет и улететь. Тебя нужно поместить в клетку и вывесить табличку «Осторожно, опасный зверь».

– И ты думаешь, что это поможет?

Вместо ответа Эдгар только махнул рукой.

Интерлюдия

Восемьдесят седьмой год был последним годом, когда советские войска вели наступательные операции в Афганистане, пытаясь окончательно переломить ход войны. Было проведено сразу несколько войсковых операций, каждая из которых должна была окончательно решить вопрос с моджахедами, получавшими оружие и снаряжение из Пакистана. Американцы даже не особенно скрывали, что помогают вооруженным отрядам моджахедов бороться против частей Советской армии и афганского режима, находящегося у власти. Главный организатор подобной помощи – помощник президента по национальной безопасности Збигнев Бжезинский был убежден, что СССР завязнет в войне и в конечном счете ее проиграет, как это произошло с американской армией во Вьетнаме. Позднее его объявят гением мировой политики. Хотя на самом деле все было гораздо прозаичнее. Советская армия за десять лет нахождения в Афганистане потеряла около четырнадцати тысяч человек. Что несопоставимо с потерями американцев во Вьетнаме. Или с их потерями в Афганистане, откуда им пришлось так позорно бежать.

Бжезинский явно переоценил и свои способности аналитика, и свои прогнозы. Советский Союз вывел свои войска с минимальными потерями. А моджахеды превратились в «Аль-Каиду», которая устроила беспрецедентные взрывы в Соединенных Штатах, обратившись против своих бывших хозяев. Бжезинский мог остаться в истории как самый неудачливый аналитик, когда события в Советском Союзе сделали его провидцем и победителем. Сначала болтун и демагог Горбачев благополучно развалил весь Варшавский блок, а затем не без помощи популиста Ельцина развалил и собственную страну, предав всех своих союзников, в том числе и бывшее руководство Афганистана. И Бжезинского единогласно признали политическим пророком, даже простив ему массовую гибель людей во время атаки на башни в Нью-Йорке, в чем была его личная и прямая ответственность, возникшая вследствие его неудачных игр в мировой политике.

В восемьдесят седьмом министерство обороны провело сразу несколько воинских операций в Афганистане. «Шквал» и «Удар» в Кандагаре, «Гроза» в Газни, «Круг» в Логаре, «Весна» в Кабуле. Но почти ни одна из этих операций не могла считаться полностью успешной, так как вооруженные отряды моджахедов просто перемещались из одной провинции в другую.

Ганифа был призван в армию весной восемьдесят седьмого, когда ему исполнилось восемнадцать лет. Он еще помнил, как переживала мать, как испуганно смотрела на него сестра.

Участь Ганифы была решена. Он попал сначала в Ташкент, где проходили обучение многие новобранцы. А уже через три месяца он оказался в команде, которую готовили к отправке в Афганистан. Так он попал в воинскую часть в Кундузе. Это была стратегически важная провинция, находившаяся на границе с Советским Союзом. Именно поэтому здесь дислоцировались различные воинские части, среди которых был и 149-й гвардейский мотострелковый полк. А также части отдельного 783-го разведывательного батальона, названного Кундузским.

В представлениях людей, никогда не бывавших на войне, она кажется одним большим сражением, где беспрерывно стреляют, бросаются в героические атаки и воюют с повстанцами. Игра, как обычно представляют в Интернете. Но в жизни все гораздо проще и гораздо страшнее. Когда стреляют неизвестно откуда, когда от болезней выбывают из строя гораздо больше солдат, чем от потерь на поле боя.

В воинских частях катастрофически не хватало чистой воды. Несмотря на все усилия врачей, во всех военных подразделениях советские солдаты массово страдали от инфекционного гепатита и брюшного тифа.

Ганифа заболел через две недели после появления в Кундузе, но это оказалось обычное расстройство желудка. Он довольно быстро поправился. И ему даже разрешили участвовать в реализации разведданных и сопровождении колонн. Нищета местного населения его просто поражала. Ганифа помнил, как однажды по колонне из-за дувалов душманы открыли огонь. Вводный был убит, погибло еще двое солдат. Рассвирепевший командир батальона, который ехал на бронетранспортере в середине колонны, приказал открыть огонь из всех видов оружия по кишлаку и дуканам. Потом рассказывали, что в том кишлаке погибло больше десяти мирных дехкан.

Война не может сделать человека лучше. Она пробуждает в нем самые низменные желания, позволяет выплеснуться первобытным инстинктам. Психика нормального индивида не может смириться с убийством другого человека. Любая война несправедлива, если человек не защищает свой дом, свою землю и свою семью. Солдаты часто не понимали, что они делают в этой жаркой стране, а разговоры об интернациональном долге были вообще непонятны солдатам и даже офицерам, воевавшим в Афганистане.

Во взводе, в котором служил Ганифа, из трех десятков парней половина были из среднеазиатских республик, а оставшаяся половина – из славянских. В первые дни напряжение между двумя группами солдат ощутимо витало в воздухе. Азиатам не нравилась его украинская фамилия, а славянам его татарское имя. Ганифе и здесь не повезло. Ни одни, ни другие не принимали его за своего. Но на войне, когда общая опасность сближает, такие глупости не могут быть определяющими в отношениях группы людей, часто рискующих жизнью. Уже после первого боя, когда были ранены сразу несколько солдат, все национальные распри были забыты раз и навсегда. Для местных жителей любой человек, одетый в советскую солдатскую форму, был «шурави», даже если он был таким же мусульманином и таджиком, как и стрелявший в него моджахед. Справедливости ради следует сказать, что случаи перехода солдат на сторону противника были очень редки. Только попавшие в плен иногда ради сохранения жизни соглашались принять мусульманскую религию. А сами мусульманские солдаты почти не попадали в плен, прекрасно понимая, что с ними расправятся беспощадно и с особой жестокостью, так как считали этих «шурави» отступниками веры.

В конце года советское командование провело последние крупные войсковые операции «Залп» и «Магистраль», рассчитывая окончательно задавить моджахедов. Но победить в партизанской войне еще никому не удавалось. Моджахеды уходили из одной провинции и оказывались в другой. А самое печальное было в том, что их поддерживали местные жители, среди которых было много родственников и близких.

В декабре восемьдесят седьмого мотострелковая рота вышла на реализацию разведданных. Ганифа, сержант Алексей Попов и рядовой Галимов первыми вошли в кишлак под прикрытием БМП. За «броней» следовал взвод. Никто не мог предположить, что в кишлаке находилась столь крупная банда душманов. Взвод попал в огненный мешок, боевую машину пехоты тотчас подбили из гранатомета, и она перекрыла собой узкую улочку, отрезав взвод от головного дозора. Находившиеся далеко впереди три бойца были окружены и мгновенно схвачены душманами.

Взвод отступил и запросил поддержку.

Пленных бойцов связали и положили на земляной пол в одном из домов.

Затем началось самое страшное. Появившийся командир моджахедов говорил на пушту. Но рядом с ним был пожилой мужчина небольшого роста, который говорил по-русски. У пленников отобрали документы, и здесь Ганифе впервые в жизни помогла украинская фамилия его матери. Его с Поповым решили допросить после. Не повезло Галимову. У него было характерное азиатское лицо и фамилия, которую прочел этот проклятый переводчик. Но было и еще одно самое важное доказательство его принадлежности к мусульманской религии. Душманы стащили с него брюки и обнаружили, что он обрезан по мусульманскому обычаю. Дальше разговоров не было. Тот самый переводчик деловито и аккуратно перерезал горло Галимову, как обычно режут баранов. Ганифа понимал, что как только с него снимут брюки, его ждет подобная участь. И готовился умереть, пытаясь унять крупную дрожь, появившуюся сразу после того, как Галимов захрипел. Потом начались допросы сержанта. Его били и резали, пытаясь выяснить, какими силами располагает взвод. Попов держался, плевался кровью, страшно ругался, но ничего не отвечал.

Один из его мучителей, разозлившись, просто воткнул нож ему в ногу, и сержант заорал от боли. Переводчик покачал головой. Ему явно не понравился такой способ общения. Очевидно, он знал, как можно заставить разговориться любого пленного. И что-то негромко выговаривал душманам. Очевидно, он был своеобразным «политическим комиссаром» в этой группе людей.

И в этот момент над кишлаком пронеслась пара «вертушек» Ми-24. Командир моджахедов крикнул что-то переводчику и выбежал из дома. За ним выскочили остальные. Очевидно, командир приказал ликвидировать обоих оставшихся пленников и срочно уходить в горы.

Земля содрогнулась от мощных взрывов, вертолеты открыли огонь «нурсами» по отступающим душманам.

Ганифа почувствовал, что ему стало легче шевелить руками. Он осторожно пытался высвободиться.

На полу стонал от боли Попов, лежал убитый Галимов. Ганифа начал энергично дергаться, чувствуя, как удается высвободить правую руку. Переводчик отошел от дверей, подходя к сержанту. Тот по-прежнему кричал и ругался. Блеснул нож в руках переводчика, который решил первому перерезать горло молчавшему до сих пор Ганифе. Обычно и в этом был какой-то садистский расчет, чтобы Попов еще немного помучился. Но он явно недооценил сержанта. Когда он проходил мимо него, сержант ударил его здоровой ногой. В это же время Ганифа высвободил вторую руку и бросился на мучителя. Им не связывали ноги, уверенные в том, что участь пленников будет достаточно быстро решена.

Первым ударом он выбил нож из рук переводчика. Затем нанес второй удар и, схватив врага за горло, повалил на пол. Переводчик был пожилой и тщедушный. Он явно не мог сопротивляться напору молодого и разозлившегося солдата. Прямо рядом с ним лежал труп Галимова, и упавший переводчик оказался в луже крови убитого солдата.

Может, это обстоятельство еще более разозлило Ганифу. Он душил негодяя изо всех сил, пока тот не захрипел, дергаясь всем телом. Ганифа продолжал сжимать руки на горле, пока наконец сержант не подал голос:

– Все, Ганифа, ты уже убил этого сукина сына. Успокойся.

И только тогда Ганифа с ужасом опомнился. Он отшатнулся от трупа убитого им человека. Он никогда не мог смотреть, как режут баранов, а теперь собственными руками задушил человека. Он согнулся от неожиданно подступившей тошноты. Его начало выворачивать. Даже Попов, продолжавший стонать, сумел найти в себе силы усмехнуться. Он понимал состояние Ганифы.

Через несколько минут в дом ворвались солдаты их взвода. Тело Галимова отправили домой в Уфу, где и похоронили. Спустя много лет Ганифа прочтет протоколы заседания Политбюро. Когда предложат хоронить погибших в Афганистане и ставить им памятники как героям войны, против выступил самый влиятельный член Политбюро и главный идеолог Михаил Суслов. Он обратил внимание, что подобные памятники будут напоминать о жертвах, понесенных страной во время выполнения воинскими частями своего интернационального долга. И поэтому было решено ограничиться обычными могильными плитами.

После случившегося в кишлаке сержанта Попова представили к ордену Красной Звезды, а Ганифе оформили недельный отпуск домой и наградили медалью «За отвагу». Домой он возвращался почти героем.

В свой батальон он вернулся через две недели. Шел второй год его службы. Теперь это был совсем другой человек. Девятнадцатилетний мужчина, уже побывавший в бою. Теперь он стрелял не раздумывая. И в феврале восемьдесят девятого, прикрывая дорогу, по которой выходили советские мотострелковые и танковые колонны, поэтапно выводившиеся из Афганистана, он снова по странной прихоти судьбы оказался у того самого кишлака, где погиб Галимов.

Словно сама судьба позволяла ему отомстить за погибшего друга. Он застрелил сразу двоих моджахедов. И продолжал ожесточенно стрелять. Затем их взвод вошел в тот самый кишлак. Уже во второй раз. И Ганифа прошел к тому самому дому, из которого вышел пожилой старик с женщиной. Лицо было закрыто, но в руках что-то блеснуло. Он решил, что это нож, воспоминания вспыхнули с новой силой. И тогда он поднял свой автомат и дал короткую очередь. Старик и женщина, оказавшаяся его дочерью, упали замертво.

Была весна восемьдесят девятого. В стране менялись прежние идеологические установки, прежние догмы. В мае открылся Съезд советов, который демонстрировали в прямом эфире по телевизору. Вся немощь и ничтожество партийной номенклатуры были видны сотням миллионов людей. Так начался всеобщий распад. Ганифу арестовали за убийство двух мирных афганцев и отправили в Ташкент. Он просидел несколько месяцев в ожидании суда. Советские войска к этому времени были выведены из Афганистана. За окнами стремительно менялась страна. И в ноябре восемьдесят девятого Верховный Совет СССР принимает историческое решение…