Текст книги "Заговор в начале эры"

– Цезарь предпочитает быть плектором в политике, которую он считает кифарой,[86]86
  Плектором называлась небольшая палочка, которой били по музыкальному инструменту – кифаре, извлекая таким образом звуки.


[Закрыть] – заметил Цицерон, – и самому бить по ее струнам. Но я согласен с ним, Матий. Ты ведь знаешь, я переписываюсь с Посидонием,[87]87
  Посидоний Апамейский (135—51 гг. до н. э.) – греческий философ-стоик, глава школы Средней Стои после смерти Понэтия Родосского.


[Закрыть] который стал после смерти Понэтия[88]88
  Понэтий – глава родосской школы стоиков (185–109 гг. до н. э.).


[Закрыть] главой школы стоиков, и он написал мне, когда я стал консулом, что стоику претят мысли о власти, но власть необходимо давать истинно мыслящим людям, и, следовательно, я поступил правильно, выдвинув свою кандидатуру.

– Я не признаю учения стоиков, – заметил хозяин, – и позволь мне остаться при своем мнении. Согласно учению Эпикура, человек по природе своей превосходит все прочие живые существа, и он подобен великим богам во всем, кроме бессмертия. А человек рожден прежде всего для того, чтобы созерцать мир, размышлять и действовать на благо этого мира. Для меня идеал гражданина – римский диктатор Квинций Цинциннат. Когда к нему приехали послы сената, он обрабатывал землю. Вытерев пот и пыль, он надел тогу, поехал в Рим, разбил врагов и на шестнадцатый день, сложив свои полномочия, снова вернулся на свое поле. Я хочу, чтобы вы меня поняли. Ведь мы не радуемся нашей жизни, в которой столько наслаждений – телесных, духовных, чувственных. Можно провести ночь с несколькими куртизанками, но не получить истинного наслаждения. Можно напиться до потери сознания и не почувствовать прелести аромата вина. Вот вы похожи на этих людей. Так же, как и остальные, стремитесь к власти, а получив ее, стараетесь забыть обо всем на свете, кроме самого себя. Нужно просто счастливо жить, не стремясь осложнять свою жизнь ненужными заботами.

– Ты противоречишь сам себе, Матий, – возразил Цицерон, – а кто тогда выступит против нынешних нравов, против людей, подобных Катилине, если все будут только наслаждаться жизнью?

– Если все общество будет состоять из людей, обладающих совершенным разумом, зло в этом мире исчезнет и Катилина останется один.

– Но беда в том, что все общество не может состоять из таких людей, – вздохнул консул, – и поэтому мы должны бороться против тех, кто, пользуясь невежеством толпы, склоняет ее к противозаконным актам.

Подошедший домоправитель что-то быстро сказал хозяину дома, и Гай Матий встал и, извинившись, покинул своих собеседников. После его ухода оба молчали, избегая смотреть в глаза друг другу. Наконец Цицерон осторожно сказал:

– Ты, кажется, приглашен в термы Минуция?

– Да, – ответил Цезарь, метнув быстрый взгляд на консула, – ты тоже приглашен на завтра?

– Говорят, там соберутся некоторые наши сенаторы, – ушел от прямого ответа Цицерон.

Цезарь понял, что завтрашнее приглашение в термы Минуция будет последней попыткой оптиматов уговорить популяров не поддерживать на выборах Катилину. Он незаметно усмехнулся. Интересно, что они предложат лично ему.

– Красс знает? – спросил он уже деловым тоном.

– Его пригласят сегодня вечером.

– А Катон?

– Что Катон? У него свои принципы. Я ему уже говорил, что он всегда забывает, где живет. Не в идеальном государстве Платона, а среди подонков Ромула, – покачал головой Цицерон.

– И что он ответил? – усмехнулся Цезарь.

– Тем хуже для подонков. Нет, он ничего не знает.

– Не хочет знать или не знает? – спросил, уточняя, Цезарь.

– Не хочет знать и не знает, – четко произнес Цицерон.

– Бедный Матий, – в голосе Цезаря прозвучала плохо скрытая ирония, – столько говорил о нравственности, Эпикуре, грязной игре и вот что получил в своем собственном доме – сделку за спинами римлян.

– Но он ведь сам сказал, что все честные люди должны объединяться, – рассмеялся Цицерон.

Оба были довольны беседой, как два человека, отлично понявших друг друга.

Глава VIII

За власть любую цену можно дать…

Луций Анней Сенека

Великолепие городской архитектуры «Вечного города» не могло возникнуть за несколько десятков лет. Семь холмов Рима застраивались постепенно, век за веком вбирая в себя все наилучшее и современное для архитектуры того периода. Строительство некоторых храмов шло десятки лет, холмы заселялись в течение сотен лет, и к 691 году своей истории Рим был одним из самых красивых городов цивилизованного мира.

Многочисленные термы и бани, воздвигнутые римлянами, поражали иностранцев, впервые попадающих в «Вечный город». Непосвященному человеку трудно было понять, какое значение придают суровые латиняне этим строениям, отличавшимся таким разнообразием форм и непривычностью масштабов.

Именно в термах римляне узнавали последние городские новости, вести из провинций, из других стран, обсуждали цены на хлеб, рабов, скотину, другие товары, говорили о кандидатурах магистратов, выдвигаемых на этот год. Своеобразным центром политической жизни города были и термы Минуция. Строительство их началось еще в 533 году римской эры консулом Марком Минуцием Руфом, почти одновременно с началом строительства Фламиниевой дороги. Но начавшаяся через три года 2-я Пуническая война надолго задержала строительство, не позволяя римлянам тратить силы и средства. В 557 году римской эры, уже после победы над Карфагеном и разгрома македонского войска у Киноскефал,[89]89
  Киноскефалы – дословно: собачьи головы. Сражение, во время которого римляне разгромили македонскую армию в ходе 2-й Македонской войны (200–197 гг. до н. э.).


[Закрыть] в год консульства Гая Корнелия Цетега и Квинта Минуция Руфа грандиозное строительство на Авентине было закончено.

Построенные из альбанского туфа и белого этрусского мрамора, термы стали излюбленным местом отдыха многих знатных римлян. На арочных конструкциях терм, искусно украшенных греческими мастерами, были изображены все двенадцать богов римского пантеона. Но великолепному архитектурному ансамблю терм не суждена была долгая жизнь. Во время пожара в городе в 817 году римской эры, в период правления императора Нерона и консулов Гая Лекания Басса и Марка Красса Фруги, термы постигла участь большинства старых зданий на Авентине. Пожар уничтожил их почти полностью. Позднее, уже в период правления императора Веспасиана, эти места были застроены многочисленными инсулами.

В самый канун выборов термы обычно пустовали, так как римляне предпочитали видеть кандидатов воочию и лишний раз убеждаться в их щедрости. Последнее, разумеется, было куда важнее.

Однако в этот день именно к термам Минуция спешил верховный понтифик, которого уже ждали собравшиеся там сенаторы. И хотя по римскому времени было около девяти часов утра, Цезарь очень торопился.

Поднявшись в этот день с рассветом, верховный жрец быстро позавтракал и в течение почти двух часов принимал клиентов, разбирая их жалобы и просьбы. После чего еще в течение двух часов принимал жрецов своей коллегии, обсуждая с ними предстоящие процедуры ауспиций во время выбора магистратов. После небольшого отдыха он занялся гимнастическими упражнениями. Несмотря на свой жреческий сан, Цезарь справедливо считался одним из лучших фехтовальщиков в городе. В Риме было лишь несколько человек, которые могли соперничать с ним в этом искусстве. Словом, первая половина дня прошла у Цезаря как обычно.

У самого входа в термы его приветствовал управляющий, проведя с поклоном до аподитерия.[90]90
  Аподитерий – раздевальня, откуда обычно начиналась процедура купания в банях. Подробно описана Плинием Младшим в его Книге II, письме 17.


[Закрыть] Верховный жрец заплатил ему символическую плату в один сестерций. Плата была действительно символической, так как попасть в термы Минуция не могли даже очень богатые люди. Войдя в аподитерий, Цезарь обнаружил там сразу шестерых римских граждан, нетерпеливо ожидавших его прихода. На левой стороне зала сидели уже успевшие раздеться Марк Красс, Лициний Мурена и Метелл Непот. Справа раздевались Децим Силан и Марк Цицерон. Катулу, сидевшему рядом, помогали раздеваться сразу три рабыни, аккуратно укладывающие его тогу на край скамьи.

Разноцветный мозаичный пол аподитерия великолепно гармонировал с фресками сцен, изображенных на стенах помещения. Здесь была Медея с сыновьями, находящаяся в гиппокаусте, Пеллий с дочерьми, выходящими из терм, и многие другие сцены античного омовения древних героев мифов. Белые фигуры богов, стоявшие на постаментах, резко контрастировали с темно-красным мрамором стен. На мозаичном полу ярко сверкали блестки голубоватого мрамора.

Цезарь радушно поздоровался со всеми присутствующими и прошел к скамьям, позволяя рабыням раздеть себя. Увидев верховного жреца, Цицерон улыбнулся особенно радостно:

– Я твердо верил, что ты сегодня придешь, Цезарь. Боги благоволят мудрым и оказывают им свое покровительство.

– Именно поэтому римский народ избрал тебя консулом, – любезно ответил верховный жрец, заметив, как улыбнулись Красс и Мурена.

Напротив него было большое зеркало, вставленное в искусно вырезанное отверстие огромного голубого мраморного туфа. От его внимания не ускользнуло, как смотрит кандидат в консулы на одну из рабынь, помогавших раздеваться Катулу. Молодая гречанка все время улыбалась, не решаясь открыто засмеяться. «Видимо, новенькая, – догадался Цезарь, – нужно будет обязательно купить ее и послать в подарок Мурене. Она ему явно приглянулась». В зеркальном отражении Цезарь видел, как тот все время облизывал свои толстые, похотливо изогнутые губы.

– Я думаю, мы не будем играть сегодня в мяч, а пойдем сразу в ункторий,[91]91
  Ункторий – зал для натираний.


[Закрыть] – предложил Метелл Непот. Сердитый и надутый, он даже в термах старался не терять своей значительности. Недавно избранный народным трибуном на следующий год, Метелл Непот пользовался большим авторитетом в городе благодаря родственным связям с самим Гнеем Помпеем. Жена прославленного полководца Минуция была родной сестрой Метелла Непота. А близкие родственные связи с сильными личностями более всего помогали в Риме завоевывать авторитет и уважение в обществе, будто одни имена и титулы родственников могли добавить человеку ума и талантов. Общество, лишенное главного ориентира в своей шкале нравственных ценностей, возвеличивающее человека не по истинным заслугам, а благодаря родственным связям, неизбежно переживает процесс моральной деградации, заменяя подлинные идеалы ложными.

– Я распорядился, чтобы в унктории нас ждали лучшие бальнеаторы, – добавил Марк Цицерон, – а про игры в мяч мы вспомним сразу после выборов.

– Если на то будет воля богов, – добавил Силан.

Все семеро римлян прошли в ункторий, где их уложили на столы, покрытые парфянскими шелковыми покрывалами, и искуснейшие бальнеаторы принялись натирать их тела густым оливковым маслом. Цезарь лег на стол, стоявший между столами Красса и Цицерона.

Долгое молчание в унктории прервал, наконец, Катул.

– Завтра выборы, Цезарь, и ты, конечно, знаешь, зачем мы все здесь. Нас волнует, кто сумеет победить на выборах, кто пройдет в консулы. Разногласия между оптиматами и популярами существуют, но сейчас важно одно – чтобы не прошел Катилина. – Катул закашлял, переворачиваясь на бок и, отдышавшись, снова продолжал: – Катон, Агенобарб, Бибул – все были против нашей встречи, но я сумел настоять на ней. Хотя, если великие боги сохранят нас до сатурналий, мы должны будем благодарить и нашего консула Цицерона. Это он сумел организовать сегодняшнюю встречу.

– Мои заслуги очень скромны, – приподнял голову Цицерон, – я только мечтаю объединить всех римлян против надвигающейся опасности.

– И поэтому сегодня мы здесь, – подтвердил Катул. – Я знаю, Цезарь, что за тобой идут популяры. Еще не поздно отказаться от поддержки Катилины, и тогда мы примем все ваши условия.

Кряхтя под могучими руками бальнеатора, Красс недовольно прохрипел:

– А какие именно условия вы примете?

– Все, – негромко сказал Катул, – все, что вы хотите. Но должны пройти в консулы Мурена и Силан.

Мурена довольно усмехнулся и повернулся на другой бок, чтобы никто не мог видеть его счастливого лица. Децим Силан, напротив, постарался приподняться повыше, словно для того, чтобы все присутствующие могли его рассмотреть.

Цезарь молчал, и, глядя на него, молчал и Красс. Первым не выдержал Силан:

– Мы ждем твоего решения, Цезарь.

Верховный жрец знаком поблагодарил бальнеатора и, поднявшись, сел на столе, подминая под собой парфянский шелк. Шесть заинтересованных лиц обратились к нему. Стоявшие в унктории фигуры богов смотрели пустыми глазами, провожая уходящих рабов.

– Мой друг Красс и я хотим знать, какие условия предлагают оптиматы нашим сторонникам, а наш общий друг Метелл Непот, наверное, хочет знать, что вы можете дать ветеранам Помпея.

С трудом приподнявшись, сел на скамье Катул. Его старческое тело казалось почти женским из-за отсутствия мускулатуры и растительности на груди. Он зло посмотрел на большой живот Красса и начал говорить своим задыхающимся голосом.

– Ты, Цезарь, пройдешь в городские преторы вместе с Марком Кальпурнием Бибулом. Затем после претуры ты сможешь поехать в Испанию или в любую другую провинцию по выбору. И хотя закон запрещает покидать Рим верховному жрецу, для тебя будет сделано исключение специальным распоряжением сената. Кроме Силана, мы, конечно, поддержим на выборах и Мурену. Процесс против него будет прекращен или закончится его оправданием. Сам консул Цицерон обещает вести дело Мурены. Если Красс поручится за тебя, мы разрешим тебе уехать без оплаты своих долгов, хотя и в этом случае наши законы запрещают это делать.

– А что предложите Крассу и нашим друзьям? – спросил Цезарь, словно это было единственным, что его волновало.

– Крассу разрешат по-прежнему скупать любые дома в Риме и его окрестностях. Мы продлим его цензорские полномочия еще на один срок. Он получит преимущественные права на торговлю хлебом и поставки хлеба в город.

– На сколько лет? – деловито спросил Красс, в алчных глазах которого блеснули золотистые огоньки. Когда дело касалось доходов, Крассу изменяли даже его разум и воля.

– На три года, – осторожно сказал Катул, – но с правом продления его в сенате, – тут же добавил он, увидя вытянувшееся лицо Красса.

Бальнеаторы, уже закончившие работу, давно вышли из унктория, но осторожный Цицерон все же насторожился, услышав чьи-то шаги. Это был управляющий термами, предложивший гостям идти в тепидарий,[92]92
  Тепидарий – помещение, где прогревались.


[Закрыть] где они могли прогреться. Желающих в фригидарии[93]93
  Фригидарии – помещение с бассейном холодной воды.


[Закрыть] ждал бассейн с холодной водой, но таковых в этот холодный осенний день не оказалось. При такой погоде никто не хотел прогреваться и в лаконике.[94]94
  Лаконик – зал, где прогревались в сухом горячем воздухе, то же самое, что гипокауст.


[Закрыть] Все единодушно выбрали тепидарий и вскоре сидели там, наблюдая, как от горячо натопленного пола клубятся столбы пара.

Цезарь продолжил прерванный в унктории разговор.

– Существует еще лагерь Манлия. Наш консул Цицерон клятвенно утверждал в сенате, что в Этрурии разбит лагерь сторонников Катилины. Что будет с ними? Если вдруг Катилина не пройдет в консулы, он возглавит эти войска, и тогда гражданская война неизбежна.

Цицерон нервно хрустнул костяшками пальцев.

– Тогда тога и меч выступят против этого безумца, и боги покарают его, – напыщенно сказал консул и тут же лицемерно вздохнул, – но я надеюсь, что до этого не дойдет. – Цезарь внимательно посмотрел на него, словно видел впервые, затем перевел взгляд на остальных. Лишенные привычной одежды, почти голые, эти люди являли собой жалкое зрелище. У многих свисали большие животы, виднелись дряблые мускулы, на ногах отчетливо проступали синие прожилки сосудов.

Самым молодым среди собравшихся был Цезарь. Его стройное, молодое, тренированное тело резко выделялось среди других, словно молодой бог сошел с пантеона, дабы устыдить этих людей великолепием своего вида. Катулу давно уже шел шестой десяток лет. Под пятьдесят было Мурене и Силану. У первого тело было в бородавках и родинках и поэтому казалось особенно неприятным. У второго на груди виднелись два плохо сросшихся шрама, полученные, очевидно, в сражениях и вывернувшие мясо наизнанку. Даже Марк Красс и Метелл Непот, несмотря на здоровый образ жизни, имели большие животы и свисающие мешки грудей. А Цицерон, вообще никогда не отличавшийся физическим совершенством, являл собой просто унизительное зрелище своей нескладной фигурой с тощей шеей и разбросанными конечностями.

«Семь голых римлян спасают наш город, – пришла в голову Цезаря нелепая мысль. – Неужели они не видят себя со стороны? Многие из них достаточно умны. Все они действительно убеждены, что творят политику Рима. Какие у них важные и надменные лица. С них сорвали одежду, и уже обнажилась их физическая немощность. А если великие боги действительно существуют, и они позволят однажды увидеть души этих людей. Какое зрелище может открыться тогда нам всем. Нужно верить в богов, – невесело подумал верховный жрец, – поистине они мудры и терпеливы, если видят это жалкое зрелище человеческих душ и терпят подобное кощунство рода человеческого. Какое страшное зрелище можно увидеть, сумей мы, подобно им, заглядывать в души людей. Какие скрытые пороки и преступления таят наши жалкие личины, какая бездна алчности, глупости, разврата, преступлений спрятана в нас. Наверное, и я подобие этих людей, – мелькнула вдруг тревожная мысль, – или я все-таки отличаюсь от них? Неужели боги дали мне разум, чтобы я видел только это отличие? Для чего мне тогда разум, если я не пользуюсь им, если оттачиваю его только в душных конклавах римских матрон. И мне суждено всю жизнь находиться в тесной толпе вот таких голых людей. Это так страшно. Скорее я готов поверить в богов, если они дадут мне подлинное величие. Но если богов не существует, значит, нужно нечто другое».

– Нам нужно решать, что делать с лагерем Манлия, – заявил Метелл Непот, прерывая ход мыслей Цезаря, – клянусь воинственным Марсом, я сам поведу легионы против этого сброда нечестивцев, потерявших честь и достоинство римлян. Но на выборах мы должны избрать достойнейших. Иначе армии Помпея придется разбить свой лагерь у стен Рима.

– Ты решил испугать нас его армией? – недовольно спросил Цицерон.

– Я просто хотел предупредить, – надменно ответил Метелл. От Цезаря не ускользнуло, с каким подозрением и враждой смотрят друг на друга Цицерон и Метелл.

– Думаю, дело не дойдет до этого, – примирительно сказал он, – в любом случае наш выбор должен остановиться на достойнейших. В этом Метелл прав.

– Согласен, – отозвался Цицерон, – нам нужно все решать завтра на Марсовом поле.[95]95
  Марсово поле – место, где традиционно собирались народные собрания и устраивались погребальные костры выдающимся римлянам.


[Закрыть]

– Мурена и Силан должны быть нашими консулами, – тихо сказал Катул, – а мы, в свою очередь, утвердим все постановления Помпея на Востоке и рассмотрим вопрос о наделении его ветеранов землей.

Метелл удовлетворенно наклонил голову. Катул, заметив этот жест, улыбнулся и, уже обращаясь к Цезарю и Крассу, спросил:

– Вы согласны принять наши условия?

Цезарь перевел взгляд на Красса. Тот нехотя кивнул и отвернулся. Мурена и Силан не сводили глаз с верховного жреца. Цицерон с силой закусил нижнюю губу, а Метелл Непот нахмурился. Все замерли, ожидая слов Цезаря.

И он вдруг понял, что теперь может решиться его судьба и судьба римского государства, хотя второе волновало его гораздо меньше. Если он скажет «да», то гарантировано избрание, богатая провинция и другие льготы, если «нет» – хаос гражданской войны и сомнительные выгоды от союза с Катилиной. Его безумцы никогда не превратятся в управляемую массу людей. Он вспомнил страшные глаза Катилины и дерзкие взгляды Лентула. Да, они слишком ненадежная ставка.

И он решился.

– Да, – негромко произнес Цезарь, но стены тепидария отразили эхом его голос. Мгновенная тишина сменилась громкими радостными возгласами присутствующих. Цицерон, Силан, Мурена, Метелл не могли сдержать слов одобрения. Катул пошатнулся, откидываясь к стене. Даже обычно хмурые и подозрительные глаза Красса, казалось, обрели непривычную мягкость. Только сейчас все заметили, как сильно вспотели.

Катул предложил идти в кальдарий,[96]96
  Кальдарий – помещение, где мылись в горячей воде и обмывались теплым душем.


[Закрыть] дабы омыть свои тела в горячей и теплой воде. Все двинулись в другой зал. Последними из тепидария выходили Цицерон и Цезарь. Консул негромко произнес:

– Я был прав, Юлий, когда верил в твою мудрость.

«Скорее в алчность Красса и мое властолюбие», – подумал Цезарь, но вслух громко сказал:

– Я думаю, какими мы можем стать, если вдруг горячая вода кальдария смоет всю грязь с наших душ. Наверное, мы превратимся в жертвенных овец на Эквимелии, доверчивых и глупых. И тогда нас будут резать, как их, одного за другим. А мы с тобой сейчас среди тех, кто режет сам. Как плохо быть жертвенной овцой, Цицерон, ты не считаешь?

Консул озабоченно посмотрел на верховного жреца. В кальдарии он был мрачен, словно только что заключенное соглашение его не радовало.

В свой дом Цезарь вернулся лишь через несколько часов, когда были обговорены последние условия их негласного соглашения. И хотя все разошлись, твердо пообещав друг другу поддержку и помощь, каждый из семерых считал в душе, что его обманули другие, сумевшие получить еще больше. И каждый завидовал другому, словно именно этот человек обманул и обокрал его. И это делало их новорожденный союз непрочным и недолговечным.

Вернувшись домой, Цезарь начал отдавать распоряжения, и вскоре большая группа рабов и вольноотпущенников уже спешила выполнять поручения верховного жреца. Предстояло оповестить всех друзей и знакомых о существенном изменении его предвыборной кампании. Бывшие враги неожиданно становились друзьями, а недавние союзники – конкурентами на выборах. Самое примечательное, что это никого не удивляло – таковыми были нравы цивилизованного города, считавшего предательство лишь удачной сделкой, отказ от своих принципов – необходимым компромиссом, а победу на выборах, достигнутую ценой соглашательства, – закономерным итогом мудрой и осторожной политики. Когда смещаются акценты нравственности, все выглядит иначе, чем должно быть у нормальных людей и в нормальном обществе.

А в триклинии дома верховного жреца его уже давно ждала женщина, приносившая, по собственному признанию Цезаря, счастье и удачу в каждом его начинании. Этим человеком была мать Гая Юлия Цезаря – Аврелия. Происходившая из старинного и знатного рода Аврелиев, женщина уже в тридцать семь лет осталась вдовой после того, как ее муж, проконсул Азии, неожиданно умер, оставив на ее попечении троих детей, среди которых самым любимым был сын – шестнадцатилетний Юлий.

С этого дня мать становится наставником сына, заменяя ему рано ушедшего отца. Именно благодаря ее поддержке и многочисленным связям Сулла пощадил молодого Юлия в период самых мрачных репрессий. Мать всегда была рядом с сыном, в дни его поражений и наивысших триумфов и успехов. Куратор Аппиевой дороги, квестор, эдил, верховный жрец – на все эти должности Цезарь избирался огромным большинством голосов с колоссальным запасом прочности. Но каждый раз, отправляясь на выборы, он приходил к своей матери, прося у нее удачи.

Мать и сын были связаны тем особенным духовным родством, которое делает даже чужих людей близкими единомышленниками и друзьями. Для Аврелии Цезарь был не просто сыном. Он скрашивал ее существование, был смыслом ее жизни, тем особенным плодом, который вырастает из семени один раз в сотни лет. Она не была сентиментальной женщиной, восторгавшейся с детских лет каждым словом и жестом своего новорожденного. Она, как никто другой, видела его ошибки и недостатки. Но быть может, благодаря этому и вопреки этому она любила его еще больше, ибо всепоглощающая страсть органически жила в ней с первого мгновения жизни Цезаря. Ничто в мире не могло сравниться по силе с материнской любовью Аврелии.

Сын хорошо знал, сколь многим он обязан своей матери, и всегда прислушивался к ее советам, сообразуя с ними все свои поступки и действия.

Отправляясь в термы Минуция, Цезарь рассказал ей о предстоящей встрече и теперь понимал, с каким нетерпением она ожидала его. Когда он вошел в триклиний, мать поднялась ему навстречу. И первый вопрос был вопросом политика:

– Договорились?

Она могла уже не слушать. Глаза сына красноречиво сказали ей обо всем.

– Да, – спокойно подтвердил Цезарь, – по всем пунктам. Они поддержат меня на завтрашних выборах, дадут мне Испанию в качестве провинции и даже разрешат мне уехать туда, если, конечно, поручатся за мои долги, – добавил он, улыбаясь.

– От этих разбогатевших торговцев я не ожидала ничего другого, – покачала головой мать, – но ты правильно решил, что будет удобнее голосовать за Силана и Мурену. Катилине нельзя доверять ни в коем случае. Его лагерь в Этрурии стал убежищем всех изгоев города.

– И не только поэтому, – согласился Цезарь, – его ненавидит слишком много людей здесь, в городе, и по всей Италии. Его дикая программа оттолкнула от него избирателей.

– Хорошо, что ты это понимаешь. Наверное, они действительно убили несчастную Фульвию, – осторожно сказала мать.

Высокого роста, она имела ту особенную горделивую осанку, которая столь выгодно отличала дочерей Квирина. Большой чистый лоб, внимательный взгляд умной волевой женщины, упрямо сжатые тонкие губы и несколько вытянутое лицо – таким был облик этой женщины, сохранившей в свои пятьдесят восемь лет остатки былой красоты. Аврелия одевалась в традиционную для пожилых римлянок одежду. На ней была белая столла, ниспадающая до земли, и римская палла, обернутая вокруг бедер. Голова была повязана виттой,[97]97
  Витта – лента, которой повязывали волосы только свободнорожденные римлянки.


[Закрыть] этим своеобразным знаком всех свободнорожденных женщин. Аврелия не любила носить драгоценных украшений и только на правую руку обычно надевала золотой браслет – подарок покойного мужа. Цезарь всегда утверждал, что своим духовным становлением он обязан матери, столь много сделавшей для этого. Может быть, своеобразная закономерность становления гениев состоит в том, что одним из основополагающих моментов этого становления должна быть гениальность их матерей, сумевших вырастить и сберечь столь уникальные явления рода человеческого.

– Они ее действительно убили, – подтвердил Цезарь, которому Эвхарист рассказал все подробности со слов Луция Веттия.

– И эти люди могут встать во главе государства. Неразборчивость в средствах для достижения цели в нашем городе иногда кажется мне ужасной, – вздохнула мать.

– А меня не хочет приветствовать верховный жрец? – раздалось за спиной Цезаря, и проворные девичьи руки обняли его за шею.

– Юлия, – повернулся отец, – ты давно здесь?

– Она пришла вместе со мной, – сказала Аврелия. – Осторожно, Юлия, ты задушишь своего отца.

– Слишком много женщин в нашем городе мечтают хоть один раз обнять твоего сына, – радостно улыбнулась дочь.

– Ты позволяешь ей так говорить? – укоризненно покачала головой мать. – Нужно скорее выдать ее замуж.

– А как твой Эмилий? – спросил Цезарь.

– Никак, – вздохнула дочь, – я же говорила тебе, он глуп и поэтому мне неинтересен. Я не могу долго находиться в его обществе. Он надоедает мне своим молчанием, а когда говорит, то обязательно что-то не так. Даже девять дочерей Зевса не смогли бы расшевелить Эмилия. Он неисправим.

– Его отец имеет наибольшие шансы на завтрашнее избрание, – осторожно заметил Цезарь.

– Он наверняка будет избран, – добавила Аврелия.

– И поэтому я должна выйти замуж за его сына, – капризно надула губки Юлия. – Неужели верховный жрец думает устроить выгодный брак своей дочери, не спрашивая ее согласия?

– Юлия, – снова укоризненно покачала головой Аврелия.

– Нет, нет, – поднял руку Цезарь, – хотя в наше время все женятся по расчету, я обещаю тебе, что с тобой этого не произойдет. Ты вольна выбирать кого хочешь. Но боги женятся на Олимпе, выбирая лишь подобных себе, помни это, Юлия. Только изредка боги осмеливаются спуститься вниз, к людям, и за это их жестоко наказывают. Я хочу, чтобы главным твоим чувством всегда было чувство ответственности. Ты – моя единственная дочь, наследница рода Аврелиев, а значит, и муж твой должен быть из великого и знатного рода. Ты же не можешь стать женой надсмотрщика, актера или вольноотпущенника. Мне неприятно говорить тебе это, но ты знаешь сама, даже в выборе любимых Юлии не всесильны. Одно я могу пообещать тебе, что никогда не заставлю тебя выйти замуж за нелюбимого человека. Последнее слово всегда будет за тобой.

Дочь внимательно слушала отца, избегая смотреть в его строгие и проницательные глаза. Внезапно отвернувшись, она тяжело вздохнула.

– И даже ты не сможешь понять меня, – тихо прошептала она.

Отец не расслышал:

– Что ты сказала?

– Ничего, – покачала головой дочь, – ничего.

– Хорошо, – удовлетворенно сказал Цезарь, похлопав по плечу девушки.

Она вздрогнула от этого прикосновения. Уже выходя, он обернулся:

– Я буду в атрии.

Проводив взглядом отца, Юлия тяжело вздохнула и внезапно обернулась, словно вспомнив про Аврелию. От взгляда опытных женских глаз Аврелии не укрылось ничего. Она только грустно улыбнулась своей внучке.

– Это бывает, Юлия. Многие девушки любят, как ты…

– Не надо, – покачала головой девушка, подходя к Аврелии и обнимая ее, – я все поняла. Наверное, это очень плохо.

– Это скоро пройдет, Юлия, поверь мне, а сегодня ты больше не тревожь его, – прошептала Аврелия, приглаживая шелковистые волосы девушки. – Завтра у него будет тяжелый день. – И Аврелия, вспомнив о предстоящих выборах, улыбнулась. Она была уверена, что сын сумеет выторговать себе власть. Ведь оптиматы согласились бы на любую плату, стараясь не допустить Катилину к власти.

Как мудрая женщина, она хорошо понимала странный смысл происходящего, когда итоги выборов решались не в народном собрании, а в закулисных сделках и интригах. Такая «двойная» демократия вела к анархии общества, подрывая моральные устои и ценности государства. И тем более расшатывались эти устои, тем более неустойчивой становилась демократия, вырождающая плутократию, ведущую к тоталитаризму. Каждая закулисная сделка, каждая грязная интрига за спинами избирателей, каждая измена демократическим принципам неминуемо вели к падению республики, торжеству тирании, установлению империи.

Мучительные спазмы разлагающегося государства потрясали Римскую республику.