Текст книги "Заговор в начале эры"

Глава IX

Падений жалких в жизни не ведая,

Сияет доблесть славой немеркнущей

И не приемлет, не слагает

Власти, по прихоти толпы народной.

Квинт Гораций Флакк

(Перевод П. Семенова-Тян-Шанского)

День выборов начался восходом солнечного диска, лениво выползающего из-за тяжелого горизонта к свинцовым тучам. Большие застывшие здания города выглядели особенно угрюмо и мрачно на фоне серого рассвета наступающего дня.

Со всех улиц и кварталов, из домов и храмов выходили римляне, направляясь по большой улице Лата к Марсову полю, дабы решить, наконец, вопрос – кто достоин избрания в году 691-м римской эры.

Над Капитолием гордо развевалось высоко поднятое красное знамя. Согласно старым обычаям, во время сбора народного собрания это знамя поднималось на Форуме, символизируя свободу и достоинство римского народа. И едва хмурое солнце осветило своими тусклыми лучами алый стяг на Капитолии, римляне начали собираться на Марсовом поле.

Право голоса имели только свободнорожденные римские граждане и их союзники, приравненные к таковым. Представители всех трехсот семидесяти трех центурий шли на Марсово поле, дабы решить, наконец, вопрос – кто будет консулами их государства в будущем году.

Триста семьдесят три центурии состояли из 18 центурий всадников, 4 центурий ремесленников и музыкантов, 1 центурии пролетариев. Остальные триста пятьдесят делились на пять классов, по 70 центурий в каждом, в зависимости от получаемых доходов. В свою очередь, каждый из классов делился на «старшие» и «младшие» центурии. В первые входили граждане от 46 и старше, во вторые – от 17 до 45 лет.

В дибиторий,[98]98
  Дибиторий – здание на Марсовом поле, где производился подсчет голосов.


[Закрыть] стоявший на Марсовом поле, уже начали собираться жрецы и служащие различных магистратов, прибывающие сюда для скорейшего подсчета голосов. Каждый из жрецов, выходя за черту померия, совершал особые ауспиции,[99]99
  Ауспиции – гадание авгуров, подробно описано Цицероном в его 1-й книге «О природе богов».


[Закрыть] прося бога о помощи.

Сам Цезарь с раннего утра вышел в сады Сципиона, собираясь в качестве верховного жреца совершить специальные ауспиции. На нем была пурпурная тога и трабея, полагавшиеся в подобных случаях верховному понтифику. Он торопился, зная, как необходимо ему оказаться на Марсовом поле. Рядом с ним стояло несколько жрецов-авгуров, помогавших ему толковать волю богов. Обратившись лицом в сторону юга, Цезарь поднял свой особый авгурский жезл и провел перед собой две символические линии, одну с севера на юг, другую с востока на запад. После чего принялся ждать знамений. Наблюдаемые с левой стороны считались благоприятными, а с правой – неблагоприятными.

Еще за несколько дней до выборов Цезарь разослал жрецов-авгуров ко всем должностным лицам – консулам, преторам, цензорам, трибунам, – дабы они могли совершить ауспиции перед выходом за черту померия с участием авгуров. И теперь, быстро исполнив традиционный обряд, он ждал обычных знамений. Ждать пришлось недолго. Вскоре справа показалась пара орлов, паривших высоко над верхушками деревьев сада.

– Хвала богам, – негромко сказал пулларий,[100]100
  Пулларий – дословно «цыплятник», жрец, помогавший авгурам и гаруспикам во время их гаданий.


[Закрыть] стоявший за Цезарем, – они обещают тебе удачу, Юлий.

Верховный жрец кивнул, с трудом сдерживая серьезность на лице, и, передав жезл пулларию, возблагодарил богов в кратком и традиционном приветствии. Лишь после этого он, наконец, имел право идти к Септе,[101]101
  Септа– огороженное место на Марсовом поле для голосования в народном собрании.


[Закрыть] где уже собрались римляне.

Сама Септа представляла собой небольшое огороженное место на Марсовом поле, куда сходились римские граждане для голосования. Много лет спустя Цезарь, расширив его территорию, обнес это место мраморной стеной с портиками, но только в 728 году римской эры Марк Випсаний Агриппа[102]102
  Марк Випсаний Агриппа (62–12 гг. до н. э.) – ближайший помощник Октавиана, его зять, известный полководец.


[Закрыть] закончил перестройку, начатую Юлием.

На Марсовом поле в этот день царило необычайное оживление. Сдержанные и суровые римляне громко обменивались новостями, приветствовали друг друга, обсуждая предполагаемые кандидатуры магистратов. Цезарь быстро прошел к тому месту, где уже стояли Красс и его сторонники. Как верховный понтифик Цезарь должен проверить наличие членов своей коллегии, однако он знал, что все жрецы обязательно будут сегодня на Марсовом поле. Согласно римским законам, они обязаны были принять участие в выборах. Своеобразие римской религии состояло в том, что почти все они, будучи жрецами, являлись полноправными римскими гражданами, часто возглавляющими различные магистраты. Профессиональных жрецов в городе почти не было, и это было отличительной особенностью римской религии и государства.

Только коллегия весталок, состоящая из шести девушек, не имела права присутствовать на поле. Коллегия понтификов в составе шестнадцати человек явилась на Марсово поле в полном составе, готовясь принять участие в выборах. Эта коллегия традиционно считалась самой главной и важной, вот почему ее глава – Цезарь – одновременно считался и верховным жрецом. Понтифики следили за календарем, объявляли о праздниках, вели запись исторических событий, следили за точностью системы мер и весов.

Другая коллегия – фециалов, в составе двадцати человек, считалась второй по значению. Жрецы-фециалы от имени сената объявляли войну, заключали договора, представляли Рим в его отношениях с соседними государствами. Жрецы-авгуры прибывали вместе с должностными лицами, многие из которых были сами фециалами или авгурами. Даже консул Марк Туллий Цицерон считался авгуром и, следовательно, имел право самостоятельно совершать ауспиции.

По двадцать четыре жреца имели коллегии арвалов, саллиев и луперков. Коллегия арвалов состояла из двенадцати палатинских и двенадцати квиринальских жрецов, ведавших обрядами земледельческого культа. Коллегия саллиев, также состоявшая из двух групп, поклонялась Марсу и Квирину. Это была самая демократическая коллегия, так как ее жрецы должны были плясать и петь на улицах во время праздников, и сюда преимущественно избирали плебеев. Луперки считались жрецами бога Сильвана, или Фавна, покровителя стад и пастухов, лесов и полей. В праздник луперкалий, приходившийся в Риме на 17 февраля, они почти голые бегали по улицам города, изображая волков и хлеща ремнем бесплодных женщин, дабы избавить их от столь пагубного для государства недуга.

Пятнадцать жрецов-фламинов явились на выборы, натянув на головы пилосы,[103]103
  Пилос – головной убор наподобие чепца.


[Закрыть] так как, согласно положению, жрецы этой коллегии не имели права ходить с непокрытой головой, прикасаться к сырому мясу, ездить верхом, произносить клятвы. Гай Юлий Цезарь уже в тринадцатилетнем возрасте был фламином Юпитера и лишь позднее перешел в коллегию понтификов. Многие должностные лица также с детских лет входили в коллегию жрецов, что не мешало им занимать государственные должности и даже не особенно чтить богов, служителями которых они являлись, вспоминая о них лишь по праздникам.

К Цезарю, ставшему рядом с Крассом, быстро подошел один из его близких друзей – Мамурра. Небольшого роста, подтянутый, подвижный, всегда улыбающийся, он прославился в Риме своим неслыханным развратом и на этой почве близко сошелся с Цезарем, помогая последнему в его многочисленных любовных связях. После взаимных приветствий Мамурра тихо сказал:

– Многие уже беспокоятся. Все ждут Цицерона, а его еще нет.

– Он же авгур, наверное, совершает ауспиции, – напомнил Цезарь. – А что Катилина, уже прибыл? Я не вижу его среди собравшихся.

– Они в той стороне поля, у дибитория, – показал Мамурра, – Катилина и вся его компания. Ты, наверное, не знаешь еще, что случилось сегодня с нашим претором Лентулом во время ауспиций. Когда его авгур начал махать своим жезлом, из-за деревьев вылезла свинья. – Мамурра тихонько захихикал.

– Какая свинья? – не понял Цезарь.

– Похожая на Лентула, – захлебнулся в смехе Мамурра, – такая же глупая и надутая. Она бросилась на авгура, стоявшего рядом с ним, и он упал. И наш претор не смог завершить свои ауспиции.

– Дурной знак, – притворно нахмурился Цезарь, с трудом сдерживая смех. – А откуда появилась свинья, справа или слева?

– Справа. Но, видимо, такова воля Юпитера, – показал на небо Мамурра, – тебе как верховному жрецу нужно будет истолковать это знамение.

На этот раз Цезарь, не выдержав, рассмеялся.

Со стороны улицы Лата послышались громкие крики:

– Консулы идут! Консулы!

На улице уже показались ликторы, несшие фасции, а среди них шли двое консулов. Антоний был одет в обычную для римлянина тогу и трабею, но вид Цицерона ошеломил даже видавших многое римлян, привыкших, казалось, ко всему. Вопреки многовековым традициям выборов консул был одет в военные доспехи и панцирь. Доспехи Цицерона были богато отделаны рельефными украшениями, но сам вид одетого в латы консула вызвал общее смятение на поле. Даже Катилина был, видимо, смущен. Демагогический жест Цицерона, явившегося вопреки всем нормам в воинских доспехах, особо подчеркнул угрожавшую республике опасность. Консулов и ликторов сопровождала большая группа вооруженных легионеров. Едва бывшие магистраты Рима прошли к центру поля, как легионеры Антистия, рассыпавшись в кольцо, образовали плотный круг. Сам Антистий и несколько его центурионов встали за спиной Цицерона. На всех были надеты воинские доспехи.

– Они сошли с ума! – громко крикнул стоявший недалеко от Цезаря Аврелий Котта. – Это нарушение наших традиций. Никто не имеет права являться на Марсово поле вооруженным.

– Цицерон поступил мудро, – возразил Красс, – хотя напрасно он надел этот панцирь сам, достаточно было его охраны. Здесь консулу ничего не может угрожать. Слишком много римлян еще верят в добродетель нашей демократии. Никто не посмел бы у всех на глазах убивать законно избранного консула. Убийцы не ушли бы живыми с этого поля.

– Наш консул достаточно осторожен, – тихо произнес Цезарь, – я, признаться, не ожидал от него такой уловки. Мамурра, постарайся осторожно обойти наших людей и передай всем, кто еще не знает, – голосуем за Силана и Мурену. Вы тоже идите, – обратился Цезарь к окружавшим его сторонникам.

Среди них были Сервилий Гальба, Авл Гирций, Лиций Минуций Басил, Квинт Титурий Сабин, Домиций Кальвин, Гай Требоний. Все они впоследствии командовали легионами в армиях Цезаря, помогая ему утверждать свое господство на трех континентах.

На середину поля вышел жрец, возглавлявший коллегию жрецов. Согласно обычаям, его особа считалась священной, так как он имел право косить священную траву с Капитолия.

– Слушайте все! – закричал он. – Слушайте!

Фециалы повторили его крик в разных концах поля. Собравшиеся люди замерли, обращаясь в слух. Умолкли всякие разговоры, крики, шум. Наступила относительная тишина и последняя, решающая стадия выборов.

– Сегодня мы избираем консулов и преторов на будущий год, – громко начал главный фециал. – Да пошлют великие боги удачу сенату и народу римскому!

По Фламиниевой дороге еще подъезжали последние представители различных центурий, когда жрецы вынесли огромные корзины и установили их у дибитория. Мальчики, одетые в претексту, стали разносить таблички. Каждый гражданин получал табличку, где он должен был написать имена своих кандидатов – двух консулов и шестнадцати преторов, – среди которых двое – городских – считались самыми главными и заменяли консулов в их отсутствие. Оптиматы выдвинули на этот пост сенатора Марка Кальпурния Бибула – человека, который уже был коллегой Цезаря по квестуре и эдилету. Лишенный талантов верховного жреца, Бибул и без того являл собой жалкое зрелище, а в сравнении с Цезарем вообще выглядел абсолютным ничтожеством.

Пока мальчики раздавали таблички, главный фециал, еще раз напомнив, что римляне должны избрать достойных кандидатов, отошел в сторону. Многие, получив таблички, продолжали обсуждать кандидатуры, словно решая в последний момент, за кого из кандидатов следует отдать свои голоса. Некоторые сторонники Катилины еще пытались агитировать, но их прерывали криками представители других враждующих группировок.

Цицерон, стоявший под охраной своих ликторов и центурионов Антистия, внимательно следил за всем происходящим. Заметив Цезаря, он приветливо ему улыбнулся. От внимательного взгляда консула не ускользнуло то обстоятельство, с каким восторгом приветствуют Цезаря многие римляне.

Стоявший недалеко от него Катул также заметил эти изъявления народной любви и, обращаясь к Агенобарбу и Катону, сказал:

– Все-таки наш народ любит Цезаря. Мы поступили правильно, заключив с ним соглашение.

– Не знаю, – сурово ответил Катон, – чем кончатся наши уступки Цезарю. Мы пускаем волка к овцам. Этот человек способен зайти слишком далеко, когда никто из нас не сможет его остановить.

Каждый из граждан должен был пройти по узким мосткам, бросая свою табличку в корзину. Катилина сделал это одним из первых, бросив выразительный взгляд на Цезаря. За ним поспешили его сторонники. Представители всех центурий потянулись к корзинам. Образовались огромные человеческие колонны. Некоторые еще оставались на поле, решая в последний момент, за кого голосовать. Другие, быстро написав имена кандидатов, уверенно шли к корзинам, выходя из Септы. Жрецы внимательно следили, чтобы никто не голосовал дважды.

Цезарь получил табличку, оглянулся по сторонам и вывел на ней имена Мурены и… Катилины. Затем, написав имена преторов, поднял табличку таким образом, чтобы проходивший мимо Цетег мог прочесть имена кандидатов, за которых голосовал верховный понтифик. От одного голоса Цезаря ничто не могло измениться, но Цетег наверняка расскажет обо всем Катилине, рассудил верховный жрец. Следовало оставить хоть небольшую возможность для маневра, на выборах могло многое произойти. Никто не гарантирован от неудач. Интересно, куда так торопится Цетег, подумал Цезарь, видя, как тот, бросив табличку, заспешил в город.

Уже заполненные корзины жрецы с трудом тащили в дибиторий, где голоса подсчитывались и систематизировались по центуриям. Предприимчивые торговцы разносили по полю свой нехитрый товар – жареный хлеб, лепешки, сыр, различные кондитерские изделия, сладости, воду. В дни выборов, к большому огорчению торговцев, им запрещалось выносить вино на Марсово поле, дабы граждане смогли сделать свой выбор только на трезвую голову. Римляне охотно покупали всевозможную еду, устраиваясь прямо на поле.

Цицерон задыхался в непривычно тяжелых латах и доспехах. Он отказался от еды и с нетерпением ожидал исхода выборов. Его коллега Антоний, напротив, с удовольствием усевшись за специально поставленный для консулов столик, охотно вкушал различную снедь, доставленную его рабами из города.

Солнце стояло достаточно высоко, но темные, неподвижно-черные тучи собирались на горизонте, словно огромное войско, готовое обрушиться на крепостные стены города. Многие люди рассредоточились по полю, весело обсуждая предстоящее подведение итогов, но напряжение не спадало, словно предгрозовая духота коснулась и душ этих людей, вызывая томительно-тревожное ожидание бури.

Не выдержав столь томительного ожидания, Цезарь вошел в дибиторий. Как верховный жрец он имел право присутствовать на окончательном подсчете голосов. Подсчитывались голоса центурий всадников. Почти все отдали предпочтение Мурене и Силану. Но Цезарь знал, что решающее слово останется за голосами других центурий, еще не подсчитанных жрецами.

Со стороны поля слышались громкие голоса, споры, частая брань, неоднократно повторяющиеся обращения к богам, имена кандидатов. Часто одна и та же глотка исторгала хвалу богам и проклятия кандидатам, словно бросая вызов небесам своим богохульством.

Катон, заметивший, как Цезарь вошел в дибиторий, недовольно сморщился.

– Этот человек способен на все, – заметил он вполголоса Катулу, – он может даже подменить таблички.

– Почему ты так ненавидишь его? – спросил удивленный Катул. – Он ведь призвал своих сторонников не голосовать за Катилину.

– Я не могу поверить этому марианцу. Я уже говорил об этом Цицерону. Он всем хочет понравиться, добивается признания толпы, любви черни, уважения сената. Самая страшная опасность для Рима – Цезарь, а не Катилина. Но вы все упрямо не хотите прислушаться к моим словам и понять это.

– Скажи тогда, Марк Красс, – вмешался в разговор Агенобарб, задолжавший цензору огромные суммы, – мы все должники этого богача. В сенате, наверное, нет человека, не занимавшего у него денег.

Невдалеке от них послышался смех. Молодые римляне, собравшись в круг, развлекали друг друга смешными стихами и пародиями. Среди собравшихся выделялись Тит Лукреций Кар, Гай Валерий Катулл. Здесь же находился и молодой двадцатилетний центурион Гай Саллюстий Крисп. Истинный популяр, он считал Цезаря достойным преемником Мария. Саллюстий еще не стал тем чванливо-важным и пристрастным историком, которым его сделает судьба к пятидесяти годам. Молодой жизнерадостный римлянин должен был пройти большой путь до брюзжавшего ханжеством воинственного моралиста и историка, давшего позднее столь полное и страшное изображение заговора Катилины. Находясь сейчас в толпе молодых сверстников своей центурии, он не думал, как многое решается сегодня и в его судьбе. Записки Саллюстия о заговоре Катилины, чудом сохранившиеся в городе во время пожара, принесут будущему историку всемирную славу и признание потомков, несмотря на явную однобокость и пристрастие в освещении исторических событий. Сегодня во время выборов он, давно враждовавший с Катилиной, Лентулом и Цетегом, без колебаний записал имена Мурены и Силана на своей табличке.

Стоявший в середине круга Катулл читал свои стихи, привлекая внимание других римлян чистым, звучным голосом:

 
Пьяной горечью Фалерна
Чашу мне наполни, мальчик,
Так Постумия велела,
Председательница оргий.
Ты же прочь, речная влага,
И струей, вину враждебной,
Строгих постников довольствуй:
Чистый нам любезен Бахус.[104]104
  Перевод А.С. Пушкина


[Закрыть]
 

Окружавшие Катулла молодые римляне громко смеялись. Услышав его выступления, к нему подошел Клодий, одобрительно хлопнув поэта по плечу.

– Клянусь Аполлоном, ты превзошел своим мастерством даже Тита Мекция,[105]105
  Тит Мекций Плавт (254–184 гг. до н. э.) – древнеримский комедиограф. Сохранилось более двадцати его комедий, любимых римским народом.


[Закрыть] непревзойденного знатока сатиры. Слава греческих авторов кажется ничтожной по сравнению с твоим мастерством.

Катулл улыбнулся, поклонившись.

– Приходи ко мне завтра, – предложил Клодий, – мы собираемся в моем доме на Палатине.

– Приду, – пообещал Катулл, неожиданно вспыхнув, словно само упоминание дома Клодия оказало на него столь магическое действие.

Мамурра, подкравшись к этой группе, заулыбался:

– А меня не хочет пригласить доблестный Клодий?

Клодий живо обернулся и, увидев говорящего, разразился громким хохотом:

– Да разве тебя можно не приглашать, Мамурра. Ты и Эгнатий придете сами, даже если я не позову. Сестра уверяла меня, что вы двое – самые большие развратники Рима, проникающие во все конклавы нашего города.

На крысиной мордочке Мамурры промелькнуло лукавое выражение:

– Не во все, Клодий, далеко не во все конклавы. В некоторые имеешь доступ только ты.

Все собравшиеся вокруг громко засмеялись. Клодий никогда не отличался особым целомудрием.

Катилина стоял довольно далеко от дибитория в окружении большой группы своих сторонников. Здесь же находился Лентул со своими ликторами.

– Думаю, все будет в порядке, – спокойно сказал претор, – сегодня ты обязательно победишь.

Катилина промолчал, стискивая зубы. Его начал волновать затянувшийся подсчет голосов.

– А где Цетег? – спросил Лентул у стоявшего рядом Габиния. – Я не видел его с самого утра.

– Он проголосовал первым и быстро ушел в город. Кажется, они поспорили с Вибием, и он пытается его найти теперь.

– Из-за чего? – быстро спросил Лентул. – Может, из-за того спора у Эвхариста, когда Вибий столь неудачно толкнул Цетега? Два дня тому назад они подрались на улице, и только вмешательство Цезаря спасло Вибия от изгнания и тюрьмы.

– Я думаю, он влюблен в Семпронию, – разжал, наконец, зубы Катилина. – Но Цетег не простит ему нанесенного оскорбления.

– В эту развратницу? – удивился Лентул.

– Они могут убить друг друга, – встревоженно сказал стоявший рядом сенатор Марк Лека.

Лентул беззаботно махнул рукой:

– Это их дело. Все равно нам скоро придется пустить кровь этому городу. Слишком много желчи в его венах. Пора, наконец, выпустить эту гнилую кровь.

Сенатор замолчал, не пытаясь спорить с претором и незаметно отходя в сторону.

Торговцы, уставшие за день, уже покидали поле, когда, наконец, из дибитория вышли Цезарь и другие жрецы. Преконины шли впереди них.

– Слушайте! – раздалось в разных концах поля. – Слушайте!

Цицерон посмотрел на Цезаря, но ничего не сумел прочесть в его взгляде. Верховный жрец улыбался, как обычно, ничем не выдавая своего волнения. Даже Антоний замер, понимая всю сложность ситуации. По знаку Антистия стража, стоявшая вокруг консулов, сплотилась теснее, словно жрецы вышли не объявлять исход выборов, а выносить приговор самому консулу. Этот энергичный жест Антистия не ускользнул от взгляда Цезаря. Заметил его и Красс. Оценили его и Силан, и Мурена. Тревожно переглянулись Катон и Агенобарб. Напряглись лица у Метелла Непота и Катула. Замерли Катилина и Лентул. Все стояли в ожидании.

Главный фециал, взойдя со свитком в руках на возвышенность, оглядел толпу и начал своим громким голосом:

– Юпитер, великий и всеблагой, благодарим тебя за деяния твои для нашего народа. Сыны Квирина, сегодня мы избрали консулов на следующий год. Имена наших консулов… Жрец поднял голову, оглядывая толпу… Все застыло, было слышно, как скрипят котурны[106]106
  Котурны – обувь на толстой пробковой подошве, особенно модная в Древней Греции. Изготовлялась из цветной кожи и богато украшалась.


[Закрыть] Цицерона, негромкое позвякивание воинских доспехов легионеров Антистия.

– …Децим Юний Силан, – громко выкрикнул жрец, снова набирая воздух, и вместе с ним в едином порыве вся толпа вдохнула и выдохнула отравленный зловонными нечистотами воздух Марсова поля, – и… – громко выкрикнул жрец: – и… Весь мир, все это поле, люди, небо, дибиторий, Септа – все вокруг непостижимо изогнулось, словно натянутая струна другого измерения в сознании Цезаря.

И люди боялись пошевелиться, словно рабы, прикованные к триере, слившись вместе в единое, огромное целое. Время еще можно было остановить. Прекратить будущую войну, заговоры, изгнания, мятежи. Будущие империи, диктатуры, триумфы. Будущие страдания миллионов людей, кровь, слезы, ужас, горе. И весь страшный парадокс времени состоял в том, что даже если сейчас жрец выкрикнет другое имя, то и тогда разразятся войны, может быть, еще более страшные и ужасные, будут заговоры, еще более гнусные и отвратительные, появятся новые Суллы и Марии, появятся императоры, диктаторы, триумфаторы, еще более грязные и подлые. И снова будут страдать миллионы людей, и по улицам городов будут течь волны крови, слез, ужаса, горя. История человеческой цивилизации необратима, и на длинном пути ее развития пролитая кровь становилась той живительной влагой, без которой невозможен рост любого живого существа. Океаны крови и слез, пролитые на этом долгом и изнурительном пути, утопили в своей невообразимой глубине многие государства и народы. И может быть, вся история человеческой цивилизации учит тому, как она должна развиваться, обходясь без этой страшной влаги, столь обильно пролитой для ее роста. И… плоскость поля изменилась, трансформировалась, будто на мгновение сознание Цезаря постигло четырехмерное измерение. Натянутая струна сознания затрепетала, словно живой организм.

«Ведь я уже знаю исход выборов, – вспомнил вдруг Цезарь, и, значит, понимаю, чем все это может кончиться. Катилина, конечно, не смирится».

– И… – закончил жрец, выдыхая имя… – Луций Лициний Мурена.

Струна взорвалась. Изогнутая плоскость распалась на квадраты. Все задвигались, зашумели, закричали. Красс откровенно улыбался. Цицерон только сейчас почувствовал, как тяжело давят латы. Катул и Агенобарб не скрывали своей радости. Силан и Мурена открыто ликовали. Даже Катон сдержанно улыбался. А Катилина?

Он стоял бледный, неподвижный, словно слова жреца обладали магической силой взгляда Горгоны Медузы,[107]107
  Горгона Медуза – согласно древнегреческой легенде, ее взгляд превращал в камень все живое.


[Закрыть] превращавшей все живое в камень, и он застыл, превратившись в огромную темную глыбу камня. Лентул поднял голову, грозя кому-то кулаком. Испуганно замерли сторонники Катилины, глядя на своего вождя. А тот застыл, и только набухающая вена выдавала его волнение. Внезапно скривившись, словно от страшной боли, он выдавил из себя улыбку.

– Эти люди сами выбрали свою судьбу. Они ее заслужили. Пусть будет так. – Он сказал это негромко, тем свистящим шепотом, каким говорят очень вспыльчивые люди в припадке страшного гнева или безумия.

Но его услышали все – сторонники, окружавшие его, враги, стоявшие вокруг, граждане, заполнившие поле, женщины и дети, ждущие в городе исхода выборов, и все люди, населявшие огромную империю.

Этими словами начинался новый акт надвигающейся трагедии.

А над полем уже кружили вороны и стервятники, словно предчувствующие запах падали на полях Италии. Запах гниющих и разлагающихся тел, столь тошнотворный для проигравших и столь сладостный для стервятников и победителей.