Текст книги "Всегда вчерашнее завтра"

Глава 7

В день похорон Алексеев был не просто мрачен. Его потрясло обрушившееся на семью друга горе. Однако, кроме обычных в такой день волнений, он испытывал и другие чувства: жгучую обиду за неустроенную жизнь такого профессионала, как Лякутис, и невосполнимость потери человека, которого он давно знал и высоко ценил.

Алексеев, несмотря на давнее знакомство, никогда не заводил с ним разговора о трагических для него последних двух годах советской власти в Литве. Этих людей сформировала сама система, их деды и прадеды защищали советскую власть во время революции в составе латышских стрелков. Это их потом первых расстреливали в тридцать седьмом, находя среди них «предателей» и «шпионов». Их отцы с оружием в руках защищали родную Литву от нашествия фашистов, освобождали Вильнюс. И потом долгие годы получали за это подлые удары ножами и выстрелы в спину «лесных братьев».

И, наконец, сам полковник Лякутис всю свою жизнь честно прослужил в органах контрразведки, отдавая любимому делу всего себя без остатка. Для него понятие Родины в тот момент не разделялось на края и подлески. Эта была одна большая Родина – от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Кушки, которую он обязан любить и защищать.

Трагедия этих людей заключалась не столько в том, что они защищали ошибочные взгляды или придерживались неправой стороны. Их трагедия была в самом времени, потребовавшем развала одного из противостоящих мировых блоков, чтобы сделать победу другого окончательной и бесповоротной. В одно мгновение бывшие герои стали «подлецами» и «предателями». Люди, отдававшие всю свою жизнь идее, пусть нелепой и не совсем исполнимой, получили обидное прозвище «пособников оккупантов», «предателей родной земли».

А другие, которые действительно предавали и стреляли, убивали и карали, тоже во имя идеи, но другой, пусть даже, по их понятиям, более правильной, стали в один миг патриотами и героями. Особенно тяжело приходилось старикам. Они еще помнили ту, старую, довоенную Литву и последние пятьдесят лет, которые они прожили в новой, другой Литве. Теперь снова акценты менялись, и старики с ужасом обнаруживали, что в их дома стучатся новые хозяева, дети тех самых людей, которые, казалось, навсегда покинули Литву.

Никто не говорил о сотнях, тысячах честных людей, оставшихся в Прибалтике и в других республиках один на один со своими проблемами. Ветераны войны боялись надевать свои награды, во многих республиках «новые патриоты» отменяли даже День Победы. И безжалостно преследовали тех, кто успел отличиться в другой, доразвальной жизни их республик. Люди сходили с ума, стрелялись, выбрасывались из окон, проклиная все вокруг. А в это время в Минске мирно спал в своей кровати бывший ученый, похожий на вещую сову из-за своих печальных больших глаз и немного вытянутой головы, даже не понимавший, что именно он сотворил с миллионами своих бывших сограждан. Его не мучила совесть, и он спокойно рассуждал «о неизбежности исторических процессов», не сознавая масштаба того горя, которое он принес народам одним росчерком своего пера.

А в Москве храпел в своей постели не всегда здоровый лидер, который тоже не совсем понимал, что именно он сделал во имя собственного тщеславия и власти. Он не мог осознать масштаба той вселенской трагедии, которая развертывалась на одной шестой части земного шара, когда миллионы его бывших соотечественников потеряли огромную Родину, растасканную по кускам в качестве маленьких триумфальных одеяний для будущих, во многом ничтожных и карикатурных национальных президентов мелких суверенных государств.

И в Киеве спокойно, по-молодецки храпел главный организатор беловежского развала. Смешной хохолок на голове немного топорщился, но упрямый лидер, которому собственный народ отказал даже в праве быть вожаком, по-прежнему считал себя правым и с удовольствием рассуждал о «самостийности» его нового государства, иногда забывая, что столица этого государства была одновременно и самой древней столицей трех братских народов. Будучи неистовым идеологом в прежние времена, он стал таким же неистовым «радетелем самостийности», не замечая, как смешно и нелепо выглядит его мгновенное преображение.

Алексеев стоял у могилы Лякутиса, и горькие мысли мучили его. Помочь таким, как его друг, невозможно. Можно лишь отчасти облегчить боль одного или другого, выдать в посольстве нищенскую пенсию, чтобы ветераны не умирали от голода, продавая свои награды, или пособие уже переехавшим людям. Но трагедия продолжала разворачиваться, и десятками, сотнями, тысячами трупов платили бывшие советские люди за ужин трех лидеров в Беловежской пуще. И нерешительность четвертого, превратившегося в настоящее посмешище для собственного народа, отвергнутого и презираемого до такой степени, что уже через несколько лет, когда он снова попытался «оседлать коня», за него проголосовало больше полпроцента от оставшейся части населения бывшей когда-то его страны. Это и стало самой настоящей оценкой людьми и его деяний, и его слабости.

С кладбища Алексеев отправился на работу. Его еще утром вызывал к себе генерал Локтионов, но он выпросил это последнее прощание со своим другом, твердо решив для себя, что поедет на кладбище при любых обстоятельствах. И теперь, извинившись перед вдовой – он еще не мог выговаривать этого слова, – полковник возвращался к себе на службу в мрачном, подавленном настроении.

Именно в таком состоянии он и вошел к Локтионову. Генерал, нацепив очки, читал какую-то бумагу, что он редко делал при людях. Когда Алексеев вошел, он снял очки, убрал бумагу и, сухо поздоровавшись, поинтересовался:

– Проводили покойного?

– Да, – кивнул Алексеев, усаживаясь напротив него.

– Хороший был человек, – сурово сказал генерал, – настоящий патриот. И честный. Не то что нынешние проститутки. Некоторые уже в пять партий успели записаться и выйти.

Алексеев молчал. Генерал, очевидно, чувствовал его состояние, потому что вдруг спросил:

– На поминки не успел?

– Не успел, – признался Алексеев.

Локтионов встал, подошел к шкафу, достал начатую бутылку коньяка. Поставил на стол рюмки, бутылку, принес конфеты.

– Давай выпьем, полковник, – предложил он, – по нашему обычаю. И хотя это, наверное, не самый лучший поступок в моей жизни, я обычно не пью на работе с подчиненными, но тут такой случай. За упокой души твоего друга, Николай.

– Спасибо, – растрогался Алексеев. От всегда сухого и сдержанного Локтионова он действительно не ожидал ничего подобного. Они выпили молча, не чокаясь. И только когда генерал убрал бутылку и рюмки обратно в шкаф, Алексеев спросил у него: – Вы меня вызывали?

– Да. – Генерал уселся в свое кресло. – Во-первых, меня очень интересует, кто и почему убил твоего друга.

– Милиция ведет расследование, – удивился Алексеев. – Он работал в банке, а там все завязано на деньгах. Может, он кому-то и помешал.

– Не подходит, – возразил генерал. – Во-первых, он поступил туда недавно, во-вторых, судя по нашим данным, никакими коммерческими делами не занимался. Можешь почитать, если хочешь.

Генерал подвинул Алексееву папку с документами. Тот взял ее, раскрыл и, не веря собственным глазам, стал читать.

– Вы вели оперативную разработку на Лякутиса? – изумился полковник потом. – Но почему? Или считали, что он может быть завербован какой-то разведкой? Он давно ушел из органов, уже больше пяти лет. Чего вы боялись?

– Того, что произошло, – сухо сказал генерал. – Поначалу я не хотел тебя понапрасну тревожить, думал потом с тобой переговорить, но не успел. Это и моя вина тоже. У нас давно возникли вопросы к твоему другу, но мы считали правильнее провести сначала предварительную работу. Никто не ожидал, что события примут такой оборот.

– Но почему? Почему вас заинтересовал пенсионер?

– Летом девяносто первого, – начал рассказывать генерал, – тебя здесь не было. Ты находился тогда в командировке в Калининграде. В Вильнюс по приказу бывшего председателя КГБ СССР генерала Крючкова выехала оперативная группа полковника Савельева, чтобы обработать и привезти некоторые материалы. С ними работал тогда полковник Лякутис. Группа должна была выехать девятнадцатого. Так вот, она исчезла, испарилась в воздухе. С тех пор никто про них ничего не слышал. Время было сложное, лю-дей из КГБ увольняли тысячами, везде царил бардак, в разведке и контрразведке сжигали документы.

– И их не нашли?

– Нашли. Один из «ликвидаторов», находившихся в группе, вернулся и дал показания, что двое его товарищей погибли. Помнишь известную бойню на границе летом девяносто первого? На литовско-белорусской, когда стольких пограничников литовских убили?

– Помню, конечно.

– Так вот, он рассказал нам, что виноваты сами литовцы. Мы тогда это дело ворошить никак не могли. И так все кричали в один голос, что КПСС и КГБ нужно запретить, а всех его членов и сотрудников отдать под суд. Вот мы и промолчали. «Ликвидатор» указал нам место в Белоруссии, где они с другим офицером закопали трупы. Мы проверили, действительно оказалось два трупа. На этом дело и закрыли. На него поставили гриф «совершенно секретно» и сдали в архив.

– Не вижу связи с Лякутисом, – напряженным голосом сказал Алексеев.

– Недавно в Литве всплыли документы, которые должна была привезти к нам группа Савельева, – сообщил генерал, – значит, «ликвидатор», который сообщил подробности, либо врал, либо действительно ничего не знал. Мы стали проверять, и выяснилось, что не можем найти его. Он тоже исчез, словно испарился. Жена его умерла, с квартиры он съехал.

Алексеев молчал, пораженный таким развитием событий.

– Тогда мы решили эксгумировать трупы, – продолжал генерал, – хорошо еще, что их похоронили в Белоруссии и мы пока еще имеем доступ в эту республику. Представляешь, какие у нас возникли бы трудности, если бы эти трупы закопали на территории Литвы. Можешь ознакомиться с актом экспертизы. Абсолютно точно установлено, что оба трупа, даже в разложившемся состоянии, можно идентифицировать и однозначно сделать вывод, что ни один из них не принадлежит ни полковнику Савельеву, ни исчезнувшему вместе с ним майору Семенову. Он, кстати, тоже был «ликвидатором».

– А кто остальные? – спросил Алексеев.

– Потапчук и Лозинский. Последний ориентировочно живет в Киеве. Тоже на пенсии. Но тогда у нас возник вопрос: чьи трупы похоронены? Куда делись Савельев и Семенов? И где документы?

– Какие документы у них могли быть? – Алексеев листал папку, не находя ответа.

– Не ищи, все равно не найдешь, – махнул рукой генерал. – Документы, которые они везли, казались нам в девяносто первом ненужными и даже опасными. Тогдашнее руководство отдела от них открещивалось и после так называемой «смерти» Савельева и Семенова даже не стало их искать. Тогда они казались нам очень опасными, сейчас же кажутся не менее важными. Просто времена изменились.

– Какая документация у них была? – снова спросил полковник.

– По «агентуре центрального подчинения», – наконец ответил генерал, – практически вся элита литовской политики. Их собственноручные расписки, их показания, их согласие работать на КГБ. Ты понимаешь, что может случиться, если эти документы попадут в чужие руки? Литва стоит на пороге вступления в НАТО. И чтобы переломить настроение в свою пользу, достаточно завербовать нескольких человек из того списка. Я уж не говорю о том, как много информации может получить из документов любая зарубежная разведка.

– Группа Савельева занималась «агентами центрального подчинения»? – не поверил Алексеев. – И вы не искали эти документы столько лет?

– В том-то все и дело, – поморщился генерал. – Сначала было не до этого. Зачем привозить в Москву подобные документы, если наш тогдашний председатель лично отнес схему прослушивания американского посольства к их послу? Говорят, американцы издевались над нами несколько месяцев, когда вспоминали этого идиота. Ты хотел, чтобы документы привезли и положили ему на стол? Чтобы он повез их в Литву или передал еще какому-нибудь посольству? А вспомни про газеты! Он находился в таком состоянии, что мог сморозить любую глупость. Представляешь, какой разразился бы грандиозный скандал, опубликуй он хотя бы часть этих документов?

Алексеев сокрушенно молчал. Он помнил «революционную обстановку» осени девяносто первого, когда КГБ уничтожали большевистскими методами «прорабы перестройки».

– Кого тогда пустили в наш архив? – продолжал бушевать генерал. – Кого именно? Предателя Калугина, которому ни один приличный чекист и руки не подаст? Или отца Глеба Якунина, который даже бога своего предал и был отлучен от церкви? Или, может, мадам Старовойтову, которую хотели тогда сделать министром обороны? Хорошо еще, что до такой глупости не додумались. Иначе над нами действительно смеялись бы во всем мире. И не потому, что женщина не может быть министром. В России и на престол возводили женщин. Но царица не приходила разрушать, она приходила править и созидать. А у нас? Гавриил Попов, который подвел научную базу под коррупцию, ему нужно было отдать документы? Да если бы мы тогда только заикнулись о подобных документах, нас всех в момент стерли бы в порошок. А заодно и всех, кто числился в наших списках.

– Понимаю, – горько кивнул Алексеев, – поэтому вы столько ждали?

– Лякутис работал с ними. Мы хотели провести нормальную разработку и постепенно выяснить, кто, куда и зачем переправил документы? Но мы не думали, что его застрелят.

– Его убили из-за этих документов, – понял Алексеев, – вы это хотите сказать?

– Думаю, да, – строго сказал генерал. – Послушай пленку. Сам все поймешь. – Он включил магнитофон, стоявший на столе. Раздался громкий телефонный звонок, словно звонили в кабинете.

«Слушаю», – раздался громкий голос Лякутиса, и Алексеев невольно вздрогнул. Он только что видел покойного на кладбище. Но он быстро подавил все эмоции, когда услышал незнакомый голос.

«Вы подумали над нашим предложением? Мы готовы заплатить очень большие деньги».

Трубку положили.

– Все? – спросил почему-то шепотом Алексеев.

– Нет, – покачал головой генерал, – слушай дальше.

«Слушаю вас», – раздался знакомый тенор, и Алексеев с ужасом узнал свой собственный голос.

«Николай, это я, извини, что так поздно», – сказал Лякутис. Чувствовалось, что он волнуется.

«Почему я тогда не обратил на это внимание?» – зло подумал Алексеев. «Что случилось?» – услышал он свой удивленный голос. «Какой идиот! – подумал он о себе. – У человека горе, а я задаю такие глупые вопросы».

«У меня к тебе очень важное дело, – глухо произнес Лякутис, – завтра нам нужно встретиться».

«Хорошо. А что произошло?» – голос Алексеева.

«Ничего страшного. Я звоню по личному вопросу. Просто мне нужно с тобой увидеться и переговорить».

«Почему я не спросил его ни о чем? Кажется, я торопился выспаться. Как все это глупо! – раздраженно думал Алексеев. – Еще Михаил Светлов говорил, что дружба – это понятие круглосуточное».

«Я все понял, – услышал он свой уставший голос. Чувствовалось, что человек уже во власти предстоящего сна. – Давай завтра в десять. Я буду ждать тебя на работе. Устраивает тебя такой вариант?»

«Да, конечно. Спасибо тебе, Николай». – Услышав эти слова, Алексеев нахмурился. Они звучали насмешкой над сегодняшними похоронами. И горьким уроком ему самому.

«Не за что, – сказал Алексеев напоследок. И потом, помолчав немного, добавил: – Наверное, и я немного виноват. Давно нам с тобой нужно было поговорить, определиться. Вечно ты один воюешь со своими проблемами. А я тоже хорош, совсем о тебе забыл. В общем, завтра я тебя жду».

Полковник закрыл глаза. Все было настолько ощутимо и реально, что на мгновение ему показалось, будто телефонный разговор происходит наяву и сейчас, открыв глаза, он увидит живого друга. Но он открыл глаза и увидел генерала Локтионова. А магнитофонная лента продолжала крутиться.

«Спокойной ночи», – сказал Лякутис. Он именно так и сказал «спокойной ночи», не став говорить «до свидания», словно предчувствовал свою собственную гибель.

«Будь здоров», – услышал Алексеев свою чудовищную фразу, и разговор прекратился.

Он провел ладонью по лицу, потом посмотрел на генерала.

– Я прошу у вас только одного, – тихо сказал Алексеев, – чтобы дальнейшую разработку всего дела вы поручили лично мне. Считайте это моим капризом, но это моя убедительная просьба.

– Поэтому я тебя и отозвал с похорон, – сказал генерал. – Возьми дело и начинай работу. Документы должны оказаться только у нас. Это единственный результат, который нас удовлетворит. Ничьей в этом деле быть не может. Я хочу, чтобы ты меня правильно понял.

Алексеев посмотрел на генерала.

– Ничьей не будет, – твердо пообещал он, – я найду убийцу.

Глава 8

У него не было с собой оружия. Да и трудно достать пистолет, когда в тебя целятся с трех метров. Дронго чуть поколебался.

– Садись в машину, – велел пожилой, – иначе я стреляю.

«Как глупо», – подумал Дронго, усаживаясь в автомобиль.

Пожилой рванул машину с места, заворачивая за угол. Молодой человек держал в руках пистолет, наставив его на Дронго. Уже по тому, как он держал оружие, чувствовалось, что он не профессионал.

«А с людьми у них не густо, – сделал вывод Дронго, – если сам водитель вынужден угрожать пистолетом, вести машину и командовать своим напарником».

– Кто ты такой? – начал допрос сидевший за рулем, продолжая гнать машину от места происшествия.

– Хороший человек, – усмехнулся Дронго. – А почему вы меня похитили?

Он видел стриженый седой затылок водителя.

– Ты мне ваньку не валяй, – строго сказал тот, – отвечай на вопрос, когда тебя спрашивают.

– Вежливые люди сначала представляются, – заметил Дронго.

– Он уже о вежливости заговорил, – хохотнул пожилой. – Я тебе покажу вежливость, когда приедем на место. Как твоя фамилия?

– Если я назову вам любую фамилию, вам будет легче?

– Нет, не любую, а свою, – строго сказал водитель, – только не вздумай представляться снова полковником Савельевым. Я, как только твою фамилию услышал, так сразу и подпрыгнул. Ты так же похож на Савельева, как сапог на балетную тапочку.

Дронго помрачнел. Он представлялся так только в квартире покойного полковника Лякутиса, где никого не было. Откуда этот неизвестный знает подробности только что состоявшегося разговора?

А неизвестный тем временем вдруг включил магнитофон, установленный у него в автомобиле.

«Как вас зовут?» – услышал Дронго голос жены Лякутиса.

«Полковник Савельев, – последовал его ответ и затем следующий вопрос: – Он ничего обо мне не рассказывал?»

– Понял, что происходит? – захохотал водитель. – Поэтому ты мне лапшу на уши не вешай. Давай все начистоту, иначе плохо тебе придется, парень. Ты влез в такое дерьмо, что и не расхлебать.

«Они установили микрофоны в квартире полковника, – понял Дронго, – но, судя по шуму и магнитофону, это профессионалы, не имеющие денег на качественное оборудование. То есть профессионалы, действующие на свой страх и риск. И, уж конечно, не профессионал этот молодой парень, сидящий рядом, в руках у которого дрожит пистолет».

– Кто вы такие? – спросил Дронго.

– Сначала скажи, кто ты такой? – спросил водитель. – Я с полковником Савельевым рядом на соседних койках спал, вместе работали. А ты заявляешься и выдаешь себя за полковника. Поэтому я хочу знать, кто ты такой. Ты либо провокатор, либо дурак. На второго ты не похож, сообразительный больно. А вот если на первого, то я тебя, сукина сына, сам удавлю. Чтобы не лез со своими подходами к жене несчастного.

– Трогательная забота о семье погибшего, – угрюмо заметил Дронго. – Зачем вы установили в квартире подслушивающие устройства?

– А я знал, что рано или поздно клюнет какая-нибудь рыбка. Вот и клюнула такая щука, как ты, – усмехнулся водитель и, обращаясь к своему молодому напарнику, добавил: – Сейчас подъезжаем, Валек, будь осторожен.

Дронго понял, что дальше ждать просто опасно. На одном из поворотов он сильно качнулся, и парень не успел опомниться, как уже хрипел на полу, прижатый ногой Дронго, а пистолет оказался в руках его пленника. Он приставил дуло к голове водителя.

– Не валяй дурака, – посоветовал Дронго словами водителя, – останови машину, пусть парень выйдет. В нашем деле он лишний. И без глупостей. Иначе я сразу стреляю. И, пожалуйста, давай будем на вы. Я с тобой, сукиным сыном, на брудершафт не пил, чтобы ты мне тыкал.

Водитель, уже понявший, что ситуация резко поменялась, угрюмо молчал. Он притормозил автомобиль, и Дронго, открыв дверцу машины, ногой вытолкнул парня. Тот упал на асфальт. Дронго, закрыв дверцу, потребовал:

– Поехали быстрее.

Когда они отъехали достаточно далеко, Дронго сказал:

– Людей у вас, видимо, маловато, если таких используешь. Не профессионал он, дядя. И никогда им не станет. Это у него на морде написано.

– Да сам знаю, – огрызнулся водитель, – откуда профессионалов найти. Все по банкам и фирмам разным разбежались. Деньги гребут, а я тут с тобой разбираться должен.

– Давайте поговорим без эмоций, – предложил Дронго. – Вы установили микрофоны на квартире покойного. Попытались сначала меня выследить, а потом и похитить. И утверждаете, что работали с полковником Савельевым. Очевидно, вы входили в его группу?

– Сначала скажи, кто ты такой? – остановив машину, потребовал водитель.

– Я же просил называть меня на вы, – укоризненно сказал Дронго.

Водитель обернулся к нему и зло прошептал:

– Откуда вы такие беретесь?

– Только положите руки на руль, – улыбнулся Дронго, – чтобы я их видел. А то мы со страха друг в друге дырок наделаем. Не нужно демонстрировать эмоции. «Ликвидаторы» их обычно сдерживают.

– А откуда вы знаете, что я «ликвидатор»? – снова огрызнулся водитель, но руки на руль все же положил. – Вы лучше сначала представьтесь.

Дронго чуть отвел в сторону пистолет и произнес:

– Я Дронго. Может, слышали такую кличку?

Водитель вздрогнул. Ощутимо вздрогнул. Потом все-таки медленно повернулся всем телом, по-прежнему держа руки на руле, и растерянно произнес:

– А я думал, байки у нас рассказывали про такого человека. Значит, ты на самом деле существуешь?

– Где это у вас? И всегда на вы, – снова напомнил Дронго.

– Сами знаете где, – оскорбился водитель.

– Вы еще не сказали, как вас зовут? – напомнил Дронго.

– Потапчук. Виктор Николаевич Потапчук.

– Вы были «ликвидатором» в группе Савельева?

– Почему вы так решили?

– Я пока только спрашиваю.

Потапчук помолчал. Потом кивнул.

– Раз вы и так все знаете.

– Это вы убили полковника Лякутиса?

– Нет. Но как только я узнал о его смерти, так сразу все понял. Игнатий, сукин сын, это он все придумал. Он наверняка и устранил полковника.

– Кто такой Игнатий?

– Да Савельева так называли. Он на иезуита был похож. Игнатий Лойола. Он даже гордился этим прозвищем. А настоящее его имя Игнат.

– Вы думаете, он приехал специально в Москву, чтобы убрать своего бывшего коллегу?

– Сам, конечно, не приехал, а «ружье» свое прислал. Вот оно и выстрелило.

– «Ружье» – это второй «ликвидатор» в вашей группе? – догадался Дронго.

– Да, – кивнул Потапчук, – это Семенов. Он у нас лучшим специалистом считался. Вот тогда они вдвоем с Савельевым и уехали в Германию. А я, значит, к семье решил податься, в Москву. Им легче было, а я уйти не мог, у меня жена тогда сильно болела.

– Вы вывозили документы из Вильнюса?

– Все вчетвером. Четвертый – подполковник Лозинский.

– Бойня на границе – ваших рук дело?

Потапчук молчал. Потом неохотно сказал:

– Чего сейчас старое ворошить. Ну, было дело, мы с Семеновым поработали.

– А зачем вы лично установили микрофоны в квартире убитого? Что вы там искали?

– Я был уверен, что его убили за документы. Уж больно много покойный знал. Вот поэтому, когда его поминали, я пришел с остальными, все-таки коллеги, и установил микрофоны под столом. Сделать это оказалось легко, никто на меня не обращал внимания. А потом я столько времени слушал, вдруг кто-нибудь клюнет. Все разговоры слушал. И племяша своего держал на этом деле, пообещав большие деньги.

– И до меня никого не было?

– Приходил один. Алексеев, кажется. Дружок его бывший. Все про Савельева допытывал, да так осторожно, ловко, что жена ничего не поняла, а я сразу догадался, что документы и они ищут. Значит, документы еще не вернулись в Москву.

– Почему тогда они не ищут вас?

– Ищут, – усмехнулся Потапчук, – еще как ищут. Вы ведь сами лучше меня все знаете. Нас, «ликвидаторов», в живых оставлять не любят. Ну, а я после августа девяносто первого сменил фамилию и в другое место переселился. Меня тогда вычистили из органов, даже не спросив, куда делись документы по Литве. Тогда это никого не интересовало, все думали, что развал навсегда. А теперь как меня найдешь, выкуси. Теперь я сам кого хочешь найду. А как только их разыщу, так сразу и убью, чтобы документы себе вернуть. Они на них бабки делают, а я тут с нищеты помираю. Мы тогда двух покойников за Савельева с Семеновым выдали, думали, никто не узнает. А они теперь объявились. Видимо, нашли и документики.

Последние фразы Дронго особенно заинтересовали. Он убрал пистолет.

– Не буду я в вас стрелять, Потапчук, – сказал он, – хотя уже давно заметил, как вы опустили руку. Небось сейчас сквозь сиденье стрелять начнете. Не стоит, «ликвидатор». У меня к вам другое предложение, более конкретное.

– Какое? – прохрипел Потапчук.

– Давайте вместе искать документы и исчезнувших ваших коллег. Я так понимаю, вам они нужны для того, чтобы разбогатеть, а мне они нужны совсем по другому поводу. Правда, иметь дело с таким мерзавцем, как вы, не очень приятно. Не люблю я «ликвидаторов». От вас собаки шарахаются, чувствуя запах крови. Но, похоже, вы правы, нюх у вас особенный. Зато голова всегда ваше слабое место. Если мы объединимся, то, думаю, сумеем найти и Савельева, и его исчезнувшие документы. Мне предлагают за них триста тысяч. По-моему, неплохая сумма с учетом вашего сегодняшнего положения.

– Деньги пополам, – строго сказал Потапчук, – все деньги пополам. Хотя продать их можно и подороже.

– Это мы решим, когда найдем документы, – строго заметил Дронго. – Поднимите свои руки, «ликвидатор», и возьмите обратно пистолет своего племянника. Кстати, допотопный «ТТ». Где вы его взяли? И не вздумайте стрелять. Без меня вы все равно никого не найдете. А застрелив меня, вообще ничего не получите. Не говоря уже о том, что такой старый пистолет может просто дать осечку. Где вы его брали? На старом базаре?

Потапчук поднял руку. Дронго, не колеблясь, отдал ему пистолет молодого человека. Потапчук приставил оружие к его голове.

– Не боишься? – с интересом спросил он. – А если выстрелю?

– Я же говорил, что голова ваше слабое место, – укоризненно прошептал Дронго. – Уберите пистолет и перестаньте паясничать. Нам нужно решить, что делать дальше.

– Вы действительно Дронго? – спросил Потапчук, убирая пистолет.

– А какой я, по-вашему, должен быть? С трубкой в зубах, чтобы вы мне поверили? Или мне нужно было застрелить вашего племянника, чтобы вы мне окончательно поверили? Тоже мне, Робин Гуд нашелся. «Они жируют, а я в нищете живу», – повторил он слова «ликвидатора».

– При чем тут это?

– При том, – сурово сказал Дронго. – У людей горе, а вы воровски к ним в дом проникли и свои цацки установили. Снимите немедленно, иначе я никуда с вами не поеду. Прямо сегодня. А уже потом мы решим, что дальше делать.

– Нужно за Лозинским ехать, – предложил Потапчук, – он сейчас в Киеве. Его необходимо допросить.

– Для начала согласен. Но сперва уберете микрофоны. Учтите, что я проверю. Можете врать все, что угодно, но свои аппараты уберите оттуда. Хотя я и не уверен, что Лозинский в курсе того, где именно обитают Савельев и его напарник. Но как версия подойдет. Значит, договорились, сегодня вы снимаете микрофоны, а завтра мы вылетаем в Киев. Надеюсь, с паспортом у вас нет проблем?

– Нет, – улыбнулся Потапчук, убирая и второй пистолет.

– А с женой как? – вспомнил Дронго. – Одну ее оставить можете?

– Нету больше жены, – угрюмо ответил Потапчук, у него опять испортилось настроение, – я теперь один остался.

Дронго открыл дверцу автомобиля. Потом, вспомнив, спросил:

– А молодой парень все-таки ваш родственник? Никого лучше не нашли? Или никому не доверяете?

– Об этом вы тоже догадались или узнали от меня? – угрюмо осведомился Потапчук.

– Конечно, догадался. Вы ведь типичный куркуль. Не стали бы делиться деньгами. Да и опасно такое дело чужим людям поручать. Значит, договорились, поедем вместе в Киев. Завтра жду вас на Калининском, у книжного магазина. Его хотя бы вы найдете?

– А почему там? – не понял Потапчук.

– Я не успел зайти в книжный магазин. Хочу купить интересную книгу, чтобы не слышать в самолете ваши глупости, – усмехнулся Дронго и, сильно хлопнув дверцей автомобиля, зашагал к станции метро. Потапчук поднял пистолет, опустил его, подумав немного, снова поднял и снова опустил. Дронго чувствовал угрозу, но не оборачивался. С самого первого момента нужно дать понять негодяю, что он его не боится. Именно поэтому он шел так спокойно, удаляясь от автомобиля и подставив выстрелам свою широкую спину.

Вечером, вернувшись домой, он позвонил Владимиру Владимировичу.

– Ты сам не знаешь, что натворил, – сразу сказал старик, – это, оказывается, целая проблема. Но я начну с самого начала…