Текст книги "Мечта дилетантов"

– Алексей Паушкин работал в отделе, который курировали вы или Абасов?

– Этот отдел курирую непосредственно я. И Паушкин был достаточно исполнительным, хотя и безиннициативным сотрудником. Думал только о своих личных делах, взял в кредит «шестерку» «Ауди», чтобы производить впечатление на своих дам. Такой полупижон, полуловелас.

– Он вам не нравился?

– Почему? Я этого не сказал. Звезд с неба он явно не хватал, но сотрдуником был неплохим. Иначе мы бы не стали его переводить из нашего подмосковного филиала в Москву. Между прочим, инциатором перевода был именно я и поэтому можете себе представить, как именно я к нему относился. До этого дикого случая в отеле «Марриот».

– Вы изменили к нему свое отношение? Почему?

– Во всяком случае переосмыслил. Я очень хорошо знал нашего Ахмеда Абасова. И понимал, что он не станет убивать человека по незначительным причинам. Его нужно было серьезно довести. Не знаю, что у них там произошло, но, очевидно, Паушкин тоже оказался не лучшим из ангелов.

– И вы ничего не предполагаете?

– Я финансист, а не бабушка Ванга, чтобы гадать. Это не моя профессия. Ахмеда действительно жалко, он был очень толковым специалистом.

– Вы не замечали никаких перемен, которые происходили с Абасовым? Или с Паушкиным?

– Ничего не замечал. Разве что Абасов в последние месяцы был более раздражительным и нетерпимым, чем обычно. Не более того. Но он южный человек, ему простительно. Это мы, прибалты, обычно думаем, размышляем, взвешиваем и лишь потом говорим. А у него обычно бывает спонтанная реакция. В последние годы я думаю, что реакция южных людей гораздо более правильная, чем наша. Ведь их реакция идет от горячей натуры. А мы взвешиваем и размышляем, часто не решаясь на конкретные действия.

– Интересная теория. А Паушкин тоже изменился?

– Нет. Я ничего не замечал.

– В день убийства кто-то вошел в кабинет Паушкина и устроил там подлинный разгром.

– Я об этом знаю. Все считают, что это сделал сам Абасов.

– Вы тоже так считаете?

– Не знаю. Я об этом не думал. У меня хватало и своих дел.

– Вы знаете семью Ахмеда Абасова?

– Его супруга Алдона работала в нашем банке. Пресс-секретарем. Красивая и умная женщина.

– А семью Паушкина?

– Я вице-президент банка, – напомнил Лочмеис, улыбнувшись, – а не начальник отдела кадров. Конечно, я не знаю семью Паушкина.

– С кем близко дружила Алдона, когда работала в вашем банке?

– Не помню. Это было давно и меня тогда не было в Москве.

– А кого в банке можно считать близким другом Ахмеда Абасова? У него были здесь близкие друзья?

– Мы все его друзья, – сказал Лочмеис, – но близкие друзья... Это банк, господин адвокат, а не пионерский лагерь. Здесь люди не дружат, а работают. Заняты серьезным делом.

– Я так и думал. Значит, особо близких друзей у него не было.

– Возможно, и были. Лучше спросите у него. Что именно он вам говорит?

– Пока ничего. Он в состоянии своеобразного посттравматического шока. Не хочет ни с кем встречаться или разговаривать.

– У нас тоже был шок, – нахмурился Лочмеис, – люди очень испугались. Никто не мог даже подумать, что подобное возможно. Два сотрудника нашего банка поспорили, и один зарезал другого. Какой-то невозможный нонсенс. Представляю, как это скажется на репутации нашего банка. Просто кошмар.

– Ясно. Спасибо за беседу. Извините, что отнял у вас время.

– Ничего. Приходите, я всегда буду рад с вами побеседовать. Увидите Абасова, передайте ему привет. Скажите, что мы все верим в его невиновность.

– Передам, – угрюмо кивнул Дронго.

Он вышел в коридор и, проходя дальше, остановился, чтобы прочитать табличку на двери. Это была приемная самого Ахмеда Абасова. Дронго подошел к двери и замер, не решаясь войти. Он словно чувствовал: события только начинают принимать столь стремительный оборот, что одним убийством Паушкина дело не обойдется. Он боялся этого предчувствия, но уже осознавал, что возможное второе убийство почти неизбежно. И, открыв дверь, вошел в приемную.

Глава шестая

На него смотрели испуганные глаза молодой женщины. Круглое лицо, нос кнопкой, на подбородке была ямочка. Это была Валентина Клычкова, секретарь Ахмеда Абасова, которая уже почти месяц сидела в приемной, забытая всеми сотрудниками. Сюда почти никто не заходил, и поэтому появление незнакомца даже испугало Валентину.

– Что вам нужно? – спросила она, готовая закричать в случае опасности.

– Я адвокат господина Абасова, – сразу представился Дронго.

– Какой адвокат? Зачем вы меня обманываете? Я разговаривала с его адвокатом. Он совсем старенький и зовут его...

– Жагафар Сабитович Боташев, – закончил за нее Дронго, – но дело в том, что я второй адвокат. И только что беседовал с президентом вашего банка Иосифом Яковлевичем Гольдфельдом. Вы можете позвонить к нему в приемную и уточнить. Заодно узнайте, готова ли копия характеристики.

Клычкова подняла трубку. Уточнив, что характеристика готова, она успокоилась и положила трубку.

– Теперь все в порядке? – спросил Дронго, проходя и усаживаясь на стул рядом с ней.

– Разве это порядок? – вздохнула Валентина, – Ахмед Нуриевич арестован. Его обвиняют в таком невероятном преступлении. Какой же это порядок? И я не знаю, что будет со мной. Наверно новый вице-президент захочет привести сюда своего секретаря.

– А вы уже знаете, кто это будет?

– Не знаю. Разное болтают...

– Интересно, кого именно сюда хотят рекомендовать?

– Я не знаю точно. Но говорят, что вице-президентом будет Вячеслав Константинович. Только после оглашения судебного приговора.

– Я где-то слышал это имя и отчество, – нахмурился Дронго, – а как его фамилия?

– Орочко. Он начальник отдела.

– Подождите. Начальник того самого отдела, в котором работал Алексей Паушкин?

– Откуда вы знаете?

– Я уже много чего знаю. Это точная информация?

– Говорят, что точная. Вам нужно было спросить у Иосифа Яковлевича. Он бы вам наверняка сказал.

– Значит, все уверены, что Абасов виноват в этом убийстве.

– Конечно, уверены. Иначе его бы не посадили в тюрьму.

– Паушкин часто у вас появлялся?

– Ни разу. Хотя нет, вру. Один раз приходил. Кто-то позвонил на мобильный Ахмеду Нуриевичу, и он приказал мне найти Паушкина. Я его таким никогда не видела. Он звонил домой, искал свою жену и ждал, когда я найду Паушкина. Я его нашла и попросила к нам зайти. Паушкин пришел минут через пятнадцать. Я доложила, но Абасов сказал, что он ему уже не нужен. И я отправила Паушкина обратно.

– Когда это было?

– Месяца два назад.

– И больше они не виделись?

– Нет.

– Что было в тот день, когда произошло убийство? Ахмед Нуриевич покидал свой кабинет?

– Два раза. Меня уже спрашивали об этом в прокуратуре. Сначала он пошел на совещание, а вечером, ближе к пяти часам, вышел из кабинета и как-то странно на меня посмотрел. Потом сказал, что скоро вернется, и вышел из кабинета. Вернулся минут через двадцать. Его прямо трясло. Я его никогда не видела в таком состоянии. Думала, что ему плохо с сердцем. Он вошел в свой кабинет, и через некоторое время я почувствовала запах горелой бумаги. Я даже испугалась, что у нас начнется пожар. Он ведь никогда не курил. Но я не вошла в его кабинет, просто испугалась. А потом он уехал, и я вошла в кабинет. В его мусорном ведре был пепел. И остатки какой-то фотографии. Маленький кусочек такой глянцевой бумаги.

– И больше ничего необычного вы не увидели?

– Нет, ничего.

– А супруга вашего босса здесь часто появлялась?

– Один раз приезжала. Но вообще ей не нравится сюда приезжать. Она ведь раньше у нас пресс-секретарем работала, и некоторые ее помнят до сих пор. Но она гордая стала, ни с кем особенно не здоровается. Одно дело обычный пресс-секретарь, которую любой начальник управления к себе может вызвать. И совсем другое – супруга вице-президента. Вот она и вела себя соответствующе. Ну и правильно делала. Я бы тоже себя вела так, если бы стала женой вице-президента банка.

– Не сомневаюсь, – скрывая улыбку, кивнул Дронго, – и у нее не было здесь подруг?

– Почему не было? Ее самая близкая подруга Неля Бродникова. Она раньше работала секретарем Лочмеиса, а потом перешла заместителем руководителя нашего филиала на Преображенке. Они с ней очень дружат, даже вместе ездят в разные поездки. Неля вышла замуж за бизнесмена, но того убили буквально через шесть месяцев после свадьбы. Представляете, какой ужас. И оказалось, что все у него было заложено. Дом, дача, машины. Как будто миллионер, но оказалось, весь в долгах. И когда со всеми кредиторами рассчитались, все продали, то оказалось, что у нее почти ничего не осталось. Такая трагедия, – повторила Валентина.

– А сам Паушкин тогда работал в центральном аппарате? Может, он приезжал сюда?

– Нет. Он здесь даже не показывался. Зачем ему лишний раз здесь появляться. Паушкин был такой полупровинциальный тип, со всеми вежливо здоровался, а себя считал таким неотразимым мачо. Даже ко мне пытался подкатить, но я его быстро отшила. Нужен мне такой разведенный тип с ребенком на шее. Он ведь алименты платит, и мы все об этом знали.

– Вы говорили об этом своему шефу?

– Об алиментах?

– Нет, о том, что он к вам «подкатывал».

– Один раз сказала. И он очень разозлился. Сказал, что если Паушкин еще раз появится в нашей приемной, он меня уволит. И самого Паушкина спустит с лестницы. Я еще тогда подумала, что он просто ревнует. Хотя зачем меня ревновать? У нас с ним ничего такого не было. Ахмед Нуриевич всегда вел себя безупречно.

– Это вас огорчало?

– Меня это устраивало, – с достоинством ответила Валентина.

– Не сомневаюсь. А в каких отношениях ваш шеф был с другими руководителями?

– В нормальных. Хотя Ребрин его не очень любил. И это всегда чувствовалось. Но остальные относились к нему хорошо. Иосиф Яковлевич его очень ценил, а с Ральфом Рейнхольдовичем у него были очень добрые, приятельские отношения.

– Они дружили семьями?

– Не знаю. Наверно, дружили. На кооперативных вечеринках они всегда были вместе. Такие красивые, в смокингах и в бабочках. Как будто картинки из западной жизни. Все три пары.

– Почему три?

– Ребрин обычно не ходит на такие приемы. А когда появляется, то в своем сером костюме и сером галстуке. Его жена вообще никогда не приходила на наши приемы. Она такая полная бабулечка, на которой любое платье будет смешно смотреться. Ей сидеть дома и нянчить внуков, чем она и занимается. Вообще, когда я смотрю на женщин, то понимаю, какой у нас короткий век. Женщина уже после сорока становится никому не нужной, а мужчина даже в шестьдесят еще очень даже способен на подвиги. Может, поэтому у наших руководителей уже вторые и третьи браки.

– В каком смысле?

– У Лочмеиса это третий брак, у Ахмеда Нуриевича второй. И их молодые супруги гораздо моложе своих мужей. Супруге Лочмеиса вообще только двадцать шесть и она на полтора года старше меня. Представляете?

– Но у Абасова первая супруга умерла.

– Ей сейчас было бы сорок четыре, – напомнила Валентина, – а его супруге только тридцать три.

– У Ребрина и Гельдфельда жены не менялись?

– Я же сказала. У Ребрина старая бабушка, которой столько же лет, сколько ее мужу. Говорят, что они вместе учились в школе. Какой кошмар. Значит, они знакомы уже почти шестьдесят лет и еще не надоели друг другу. А у Гельдфельда супруга моложе на полтора года. Но они женаты уже почти тридцать лет. Тоже познакомились в институте. Ну, это евреи, там все понятно...

– Что понятно? – не выдержав, улыбнулся Дронго.

– Евреи всегда хорошо относились к своим семьям, – охотно пояснила ему Валентина, – они не бросают своих детей, всегда помогают своим бывшим семьям, а если их супруги еврейки, то вообще не разводятся.

– Какая интересная расовая теория. Это только евреи такие постоянные в браках?

– Мусульмане тоже, – вздохнула Валентина. – Если бы у Ахмеда Нуриевича не умерла жена, он бы никогда не женился во второй раз. Я вообще думаю, что нужно искать мужа либо еврея, либо мусульманина. Они не бросают своих женщин.

– Успехов вам в этом трудном деле, – пожелал Дронго. – А вашему боссу часто звонили незнакомые дамы?

– Если вы думаете, что у него были любовницы, то это не так. У него не было любовниц.

– Как удобно разговаривать с таким осведомленным секретарем. Тогда кто именно звонил ему иногда на мобильный? Какая-то незнакомая женщина.

– Откуда вы знаете? – снова испугалась Валентина, наклоняясь к нему и спрашивая почти шепотом. – Мы об этом никому не говорили.

– Кто это мы?

– Я и его водитель Саша. Иногда на его мобильный звонила какая-то женщина и начинала его нервировать. Мы об этом знали, но думали, что это его бывшая пассия.

– Имя которой вы не узнали.

– Конечно, нет. Но она иногда звонила, и он начинал нервничать, сердиться, кричать. Потом искал свою жену и тоже сердился.

– Понятно, – Дронго подумал, что пока все сходится.

– Но откуда вы знаете? – не успокаивалась Валентина. – Вам рассказал Саша?

– Нет. Но я случайно об этом узнал. А как он обычно разговаривал со своей супругой? Вы ведь должны были слышать его разговоры.

– Раньше разговаривал спокойно, а в последние месяцы очень нервничал. Как будто она все время была перед ним виновата. Даже кричал на нее. Я думала, что это из-за работы. Ребрин его нервировал, все время мешал проводить изменения в наших филиалах. Вот поэтому Ахмед Нуриевич и нервничал.

– Ясно, – он поднялся, – спасибо вам, Валя, вы мне очень помогли. И о нашем разговоре никому не говорите. Договорились?

– Я не маленькая. Могли бы и не предупреждать.

Он вернулся в приемную Гельдфельда, забрал копию характеристики и уточнил, где найти Вячеслава Константиновича Орочко. Спустился на два этажа вниз и прошел в конец коридора, где был его кабинет. Постучался. Прислушался. Шел уже второй час, и Орочко вполне мог уйти на обед. Но он оказался в кабинете. Очевидно, когда речь шла о его возможном назначении на высокий пост, он старался не покидать своего кабинета надолго. Даже во время обеда. Перед ним на разврнутой фольге лежали два сэндвича и стояла бутылка воды. Увидев входившего Дронго, он сердито махнул ему рукой.

– Обеденный перерыв, – сообщил Орочко. – У меня обеденный перерыв.

Растительность на его голове росла какими-то редкими кустами. Светло-коричневые брови, казалось, существовали отдельно от его лица. У него был большой, несколько сплюснутый нос, светло-карие глаза и огромные, непропорционально большие уши. На вид ему было лет сорок пять.

– Извините, что я вас беспокою, Вячеслав Константинович, – сказал Дронго, – я только сейчас закончил беседу с Иосифом Яковлевичем и Ральфом Рейнхольдовичем.

Услышав эти имена, Орочко убрал бутылку и завернул в фольгу свои сэндвичи, отодвигая их в сторону.

– Я вас слушаю, – сказал он, проглотив очередной кусок, – у вас ко мне конкретный вопрос?

– Да, – Дронго уселся напротив него, – дело в том, что я второй адвокат вашего вице-президента Ахмеда Абасова.

– Бывшего вице-президента, – кивнул Орочко, снова подвинув к себе сэндвичи и разворачивая фольгу. С адвокатом можно было не особенно церемониться. Он достал снизу бутылку.

– Вы не верите, что его могут оправдать? – уточнил Дронго.

– Я верю в любые чудеса и это не мое дело. Если он убийца, то его осудят, если он невиновен, его отпустят. Это не мое дело – комментировать такие страшные преступления.

– Но Паушкин работал в вашем отделе.

– В моем. И сидел рядом с моим кабинетом. В соседнем. Он сейчас закрыт и опечатан. И не нужно меня о нем спрашивать. Я вам все равно ничего не скажу. Все, что нужно, я уже рассказал следователю и вашему напарнику, первому адвокату.

– Мне нужно было узнать о ваших личных отношениях с Паушкиным.

– Нормальные. Мы с ним никогда не спорили. Ровные, нормальные, уважительные отношения.

– А с Абасовым вы спорили?

– Нет. Тоже никогда не спорили и не ссорились. Я вообще предпочитаю сохранять со всеми ровные, приятельские отношения.

– Вы знали Алдону Санчук до того как она вышла замуж и стала Алдоной Абасовой?

– Знал. Она работала у нас. Милая, симпатичная, умная женщина.

– У нее были друзья в аппарате?

– Может, и были. Я точно не знал.

– А Нелли Бродникова? Вы помните такую?

– Конечно, помню. Кто вам сказал про Бродникову?

– Значит, это правда?

– Я не знаю. Не буду ничего комментировать. Вы должны понять мое состояние. Алдона Санчук стала супругой нашего бывшего вице-президента, а Бродникова была женой бизнесмена, которого убили. Зачем мне вообще про них вспоминать. Я не хочу неприятностей, и вы должны меня понять.

– Понимаю. Но и вы должны меня понять. Я ведь адвокат Абасова и должен каким-то образом собрать факты, чтобы ему помочь. В день убийства Абасов приходил на ваш этаж и устроил разгром в кабинете вашего заместителя. В соседнем кабинете, господин Орочко. И вы ничего не слышали?

– Представьте, что нет. Ничего не слышал.

– И не знаете, кто туда приходил?

– Не знаю.

– Но вы видели Абасова?

– Нет, не видел.

– Разговор у нас явно не получился, – огорченно заметил Дронго.

– И не может получиться. Я ничего не знаю. Все, что я знал, я уже давно рассказал. И ничего выдумывать не хочу.

– Не нужно, – согласился Дронго, – значит, вы ничего не можете сообщить насчет неприязненных отношений между Абасовым и Паушкиным.

– Ничего. Я этого не замечал.

– А какие отношения были у Абасова с Ребриным?

– При чем тут Дмитрий Григорьевич? Он никого не убивал. Какое он имеет отношение к нашему разговору?

– Поэтому я и спрашиваю. Ведь Ребрин знал, что его хотят заменить на Абасова. И, наверно, не очень тепло относился к своему возможному преемнику, из-за которого должен был оставить место в руководстве банка.

– Я этого не знаю.

– А теперь давайте поговорим о вас, – предложил Дронго.

– Что вы хотите? – пискнул от испуга Орочко.

– Благодаря трагедии, которая произошла в отеле «Марриот», для вас освободилось вакантное место вице-президента. По непонятному совпадению убили вашего заместителя. При этом сначала разгромили соседний кабинет, а вы умудрились ничего не заметить и не услышать. Наконец вы ничего не хотите говорить об отношениях в вашем банке между руководителями. Получается, что вы один из самых подозреваемых лиц, на которых давно должен был обратить внимание следователь.

– Не смейте так говорить, – шепотом попросил Вячеслав Константинович, – вы меня подозреваете? В чем?

– Как минимум в нежелании сотрудничать с правоохранительными органами, – строго сказал Дронго, не уточняя, что адвоката нельзя отнести к правоохранительным органам и он вообще не адвокат.

– В каком нежелании? Я рассказал все, что я знал. Почему вы так говорите? И если меня хотят выдвинуть вице-президентом, то в этом я не виноват.

– Не сомневаюсь. Тогда говорите откровенно. У Алдоны Абасовой были друзья в вашем аппарате. Вы работаете здесь достаточно давно и всех знаете?

– Только Бродникова. Об остальных я не знаю.

– А у вашего бывшего заместителя Паушкина? Кто был его самым близким другом?

– У него не было ни одного близкого друга, – немного подумав, ответил Орочко, – но, может, Радик Файзулин. Они раньше вместе работали в Подольске, но Радик перешел в центральный офис гораздо раньше Леши Паушкина. Он у нас программист. Три недели сидел в Хельсинки, работал там и все время звонил сюда, чтобы помочь с расследованием убийства Паушкина. А сегодня с утра уже успел обегать всех вице-президентов.

– Где сейчас этот Радик?

– Наверно, на обеде, – посмотрел на часы Вячеслав Константинович, – но я точно не знаю.

– Понятно. Последний вопрос. Сколько лет Файзулину?

– Двадцать девять. Или тридцать. Не больше.

– Спасибо. И учтите, что вы пытались не отвечать на мои вопросы. Я об этом всегда буду помнить, – строго сказал на прощание Дронго, выходя из кабинета.

Соседний кабинет был опечатан. Дронго посмотрел на замок и бумагу с печатью. Затем оглянулся по сторонам. В конце концов, сейчас его никто не видит. И это не такое страшное преступление. Он достал из кармана несколько икуссно сделанных отмычек, которые ему подарили еще пятнадцать лет назад. И довольно легко открыл дверь, разрывая бумагу с печатью. Вошел в кабинет. Маленькая комната. Очевидно, здесь уже успели все убрать. Стол, стулья, телефон, шкаф. Что здесь можно было искать?

На столе стоял компьютер. Дронго подошел ближе. Посмотрел на монитор и усмехнулся. Двадцать первый век, нужно учитывать реалии. В этой комнате ничего невозможно спрятать. Да и не нужно. Уже никто не прячет свои бумаги в сейф или в шкаф. Все важные и необходимые документы хранятся обычно в компьютере. И если чужой человек проникает в кабинет, то первое, что он должен сделать, это проверить компьютер, стоявший на столике. Покопаться в его памяти. Тем более что это служебный компьютер, подключенный к сети Интернет, а вице-президент банка наверняка знает пароль. Интересно, почему тогда Абасов не искал именно здесь? Более того. Почему не сломал компьютер, чтобы лишить своего возможного соперника любой доступной информации, почему сам не попытался прочесть все, что там было спрятано? Это ведь логичнее, чем ломать телефоны или разбрасывать по кабинету бумаги. Он прислушался. За стенкой находился Орочко. Было слышно, как он с кем-то разговаривает. Тоже интересный факт. Почему Орочко не слышал как сюда вошел Абасов и начал разбрасывать бумаги? Почему не вошел следом? И почему Абасов не сломал компьютер, ведь в этом случае он причинил бы своему сопернику куда больший ущерб?

Дронго услышал, как в конце коридора хлопнула дверь, и поспешил выглянуть. В коридоре никого не было. Он достал носовой платок, закрывая дверь, чтобы не оставить своих отпечатков пальцев. Какой интересный человек этот Орочко. Он узнал, что в соседнем кабинете был разгром, но он его не услышал. И это совсем не удивило Вячеслава Константиновича. Может, он не хотел услышать, чтобы гарантированно убрать Абасова и самому сесть на его место. Может, ему было это невыгодно? Или он сам вошел в кабинет своего заместителя, устроив легкий разгром и пощадив компьютер. Ведь шум от его падения мог привлечь внимание всех остальных сотрудников банка, работавших на этом этаже.

Дронго закрыл дверь и снова прошел к кабинету Орочко. Прислушался. Вячеслав Константинович с кем-то разговаривал.

– Я ему сказал, что ничего не знаю, а он на меня давил. И все время про вас расспрашивал. Честное слово, я ему ничего не говорил. Это он сам сказал, что у вас могли быть какие-то плохие отношения.

Дронго резко открыл дверь. Увидев снова знакомое лицо, Орочко от страха выпустил из рук телефонную трубку.

– Алло, алло, – громко говорил кто-то в трубку.

– Возьмите трубку, – предложил Дронго.

Вячеслав Константинович дрожащей рукой поднял трубку и неуверенно произнес:

– Да, я вас слушаю.

– Куда ты исчез? – недовольно спросил его собеседник, – что ты ему сказал?

– Я... ему... – Орочко не мог говорить.

– У тебя словно каша во рту, – разозлился его собеседник, – давай заканчивай обедать и приходи ко мне. Нам нужно поговорить. Ты все понял?

– Да, – испуганно ответил Вячеслав Константинович, положив трубку.

– Кто это был? – почти ласково спросил Дронго.

– Ребрин, – выдохнул Орочко, – он позвонил и спросил про вас. Сказал, что вы целый день ходите по банку, всех опрашиваете и нервируете. И еще Файзулин к нему приходил.

– А вы сказали Ребрину, что ничего мне не сообщали. Какая тесная дружеская связь.

– Он первый вице-президент, а я его сотрудник, – попытался оправдаться Вячеслав Константинович.

– Именно поэтому вы обязаны ему отчитываться, – закончил за него Дронго, – не нужно ничего больше говорить. Я все понял. Скажите, в какой комнате может сидеть Радик?

– По коридору пятая дверь, – испуганно ответил Орочко.

Дронго повернулся и еще раз вышел из кабинета. На этот раз Вячеслав Константинович поднялся со своего места и быстро закрыл дверь. Дронго прошел по коридору. Постучался в пятую дверь. В комнате сидело четверо молодых сотрудников.

– Извините, – сказал Дронго, – кто из вас Радик Файзулин?

– Я, – поднялся молодой лохматый человек в очках. Он был в джинсах и клетчатой рубашке. Очевидно, ему разрешали появляться в такой одежде в банке, учитывая, что он не встречался с клиентами.

Файзулин вышел в коридор. Прислонился к стене. Взглянул на Дронго.

– Вы из милиции или из прокуратуры? – спросил он.

– Я адвокат Ахмеда Абасова.

– Понимаю, – усмехнулся Радик, – приехали, чтобы со мной увидеться?

– А почему вы улыбаетесь? Разве это так смешно?

– Да ладно вам, адвокат. С такими плечами и бицепсами. Вас нужно снимать в фильме «Гладиатор». Вы бы смотрелись гораздо убедительнее Рассела Кроу. Он был бы вам по пояс.

– Спасибо за комплимент. Но только я действительно адвокат Абасова и меня интересуют несколько вопросов.

– Какие еще ответы вам нужны, если уже все и так ясно, – неожиданно сказал Радик, – кто вам позвонил. Ребрин или Лочмеис?

– Я не совсем понял, что вы сказали.

– Зато я понял, что вы из ФСБ. Нужно заканчивать эту трагедию. Люди уже начинают догадываться, и это выглядит так глупо и некрасиво.

– Что именно выглядит глупо?

– Вся эта идиотская трагедия с убийством. Все понимают, что это самая настоящая провокация. И не понимаю, зачем вы сюда ходите. Скоро об этом догадаются все.

Дронго оглянулся по сторонам. В коридоре никого не было.

– О чем вы говорите? – спросил он.

– Вы же понимаете, о чем я говорю. Вам нужно было убрать Ахмеда Абасова и вы отыгрались на несчастном Леше. Даже ежу понятно, что Паушкин оказался просто глупой жертвой, а нашего Абасова так гадко и некрасиво подставили.

– Теперь спокойно объясните мне, почему вы так считаете?

– А вы разве не знаете?

– Нет.

– Да ладно вам. Не притворяйтесь. Кто-то из ваших нарочно делал все, чтобы подставить Лешу под гнев Ахмеда Абасова. Видимо, рассчетливо учли темперамент южанина. А потом несчастного Лешу отправили в этот «Марриот», где его и зарезали. Только я не совсем понимаю, зачем нужно было убивать Паушкина. Могли обойтись и без этого. Подбросить туда наркотиков или что-нибудь в этом роде. Например, оружие. Как они сначала и хотели сделать.

– Почему вы считаете, что Паушкина подставили?

– Он мне сам сказал об этом перед тем, как отправиться туда.

– В каком смысле? – Дронго старался не выдавать своего волнения.

– Мы встретились с ним вечером четырнадцатого, и он сказал, что едет в этот «Марриот». Поэтому я все знаю. Он мне сообщил, что кто-то воспользовался его кредитной карточкой и заказал ему номер в отеле, предложив поехать туда сразу после работы. Леша не знал, кто это сделал, но ему обещали, что там должна состояться романтическая встреча с его бывшей знакомой. Он, дурак, туда и поехал. Как я понимаю, потом его там и зарезали. Такая глупая и расчетливая провокация. И все свалили на несчастного Ахмеда Нуриевича. Леша мне говорил, что кто-то целенаправленно пытается их поссорить. Очевидно, им удалось это сделать в отеле, когда там появился и Абасов.

– Что значит хотели подставить с оружием?

– Там ведь был еще и нож, которым убили Лешу. Откуда он там появился? У Абасова такого ножа не могло быть. Это всем понятно. И у Леши никогда такого ножа не было, это я точно знаю. Значит, нож принесли и оставили в комнате.

– Почему вы не сказали об этом следователю?

– Не считайте меня кретином. Я думал, что все выяснится сразу, но следователь предпочел сделать вид, что ему не нужны мои показания. Меня три недели не было в Москве. Я улетел в Хельсинки, и у меня была только одноразовая шенгенская виза. Поэтому я никак не мог вернуться обратно в Москву раньше времени. Я шесть раз пытался дозвониться до следователя, но он даже не захотел со мной разговаривать на эту тему, когда я ему стал говорить, что кто-то воспользовался кредитной карточкой Паушкина и заказал ему номер.

– Как он объяснял свой отказ?

– Никак. Просто сказал, что у программистов бывает обычно бурная фантазия. И спросил, какие у меня доказательства. Я не стал настаивать. Ведь у меня не было никаких доказательств. Кто мне поверит, что номер кредитки узнали и заказали номер вместо Паушкина? И насчет ножа я ему ничего не сказал. Если он сам ничего не понимает.

– А почему рассказали мне?

– Надоело бояться. И Лешу жалко. Убили ни за что. Он ведь был моим лучшим другом и все время мне жаловался, что Абасов относится к нему как-то предвзято. Один раз приказал срочно найти, вызвал в приемную, а потом отослал, даже не поговорив с ним. Другой раз устроил скандал, когда Леша улетел в Новосибирск к своей дочери. Абасов пытался выяснить, кто дал разрешение Паушкину на двухдневный отпуск. Но потом оказалось, что разрешение дал сам Гельдфельд.

– Почему вы все время молчали?

– А какой смысл? Меня и сейчас не хотят слушать. Я сегодня утром пошел к Ребрину, он меня прогнал. Пошел к Лочмеису, он просто посмеялся над моими рассказами, посоветовав писать фантастические романы. Пытался поговорить с Вячеславом Константиновичем Орочко, но тот меня даже слушать не стал. На пять часов вечера я записался на прием к Гельдфельду, постараюсь рассказать ему обо всем, может, он меня поймет. А если и он не захочет слушать, пойду к прокурору. Может, меня там послушают.

Он обреченно махнул рукой.

– Нужно было сразу вернуться в Москву и идти к прокурору, – строго сказал Дронго.

– Вам легко говорить. У нас паспорта и билеты были у нашего руководителя. Я не мог вернуться.

Дронго сжал зубы. И все это время Ахмед Абасов сидел в тюрьме.

– Извините, – сказал Радик, взглянув на часы, – я должен забрать документы с нижнего этажа.

– Идите, – кивнул Дронго. Как он потом себя ругал за эту беспечность. Но слова Радика потрясли его настолько сильно, что он испытывал потребность остаться одному и поразмышлять над словами программиста. Файзулин быстро пошел по коридору. Дронго остался стоять у дверей его кабинета. Двери открылись и из комнаты вышли остальные программисты. Двое молодых мужчин и девушка. Они о чем-то весело спорили. Курить разрешалось только на лестничной площадке, сказывались новые правила, введенные почти повсеместно. Они втроем двинулись в конец коридора, продолжая весело спорить. Дронго даже не мог себе представить, что эта тройка фактически спасала его в этот момент, обеспечивая ему необходимое алиби. Уже через несколько секунд раздались их громкие крики. Дронго бросился туда, откуда раздавались крики.

Радик Файзулин лежал на площадке первого этажа. Кто-то расчетливо толкнул его с лестничной площадки пятого этажа в проем между лестничными пролетами. Он пролетел молча и разбился, даже не почувствовав боли. Все ошеломленно молчали. Дронго начал спускаться вниз по лестнице, чувствуя как от напряжения у него болят ноги. Кто-то в банке очень не хотел, чтобы Радик Файзулин попал на прием к президенту Гельдфельду и рассказал ему обо всем, что он знал.