Текст книги "Штормовое предупреждение"

Я могла полечить кошку в долг и рано или поздно вернула бы. Я сказала, что все же хотела бы заплатить ему.

– Я не только не возьму твоих денег, я дам их тебе, – сказал ветеринар Инь.

О чем это он? В глубине души я была счастлива, но не знала, что за кота в мешке продает этот хитрюга ветеринар Инь.

– Думаешь, я не вижу, что ты хочешь уехать из Даньчжэня? – спросил он. – У тебя все готово, только денег нет. Я могу тебе дать пятьдесят юаней!

Даже ветеринар Инь понял, что я собираюсь сбежать из Даньчжэня. Если я не сбегу, то с каким лицом мне здесь оставаться?

Пятьдесят юаней! Эта сумма заставила мое сердце мощно вздрогнуть, как от удара током.

Что, черт возьми, ты задумал? Я сделала полшага назад. Ветеринар Инь похотливо смотрел на меня, и каждая морщинка на его старом лице трепетала от отвратительной непристойности и гнусности. В этот момент я поняла, что он задумал. Я хотела развернуться и уйти, но Цици этого не хотела, ее передние лапки вытянулись вперед, словно она пыталась броситься в объятия ветеринара Иня.

Я колебалась. Я вспомнила Сяо Мо. Я стала винить его. Сейчас он должен был стоять рядом со мной, с негодованием глядя на ветеринара Иня.

Стоило мне отвлечься, как ветеринар Инь внезапно набросился на меня и сгреб в охапку. Цици испугалась, вырвалась из моих рук, заползла под стол и продолжала отступать, пока не съежилась в углу стены. Я сопротивлялась и с силой оттолкнула его. Но он быстро засунул несколько десятиюаневых купюр мне за пазуху, как раз между грудями, они кололись и щекотались. Не упуская момента, ветеринар Инь просунул руки поглубже и оставил их там. Схватил до чего достал и сильно сжал, нанеся поражение моим опорным пунктам. Тело внезапно стало мягким. Ветеринар Инь обнял меня и впился в мои губы своим ртом, из которого разило табаком и спиртом. У меня закружилась голова, как у овцы, медленно умирающей с перерезанным горлом, и я в дурмане закрыла глаза. Словно во сне, «Сяо Мо» сорвал с меня одежду, с силой раздвинул мои ноги… Рыба с колючей чешуей насильно проникла глубоко в меня. Все сущее рождалось и росло, стаи птиц взлетели ввысь. Мягкие водоросли вырвались из стремнины и прильнули к твердыне речного берега.

Это было три месяца назад. Никто не знал, что я пережила шторм. Нижняя часть моего тела наполнилась стыдом и болью. Мне казалось, что мое тело стало грязнее, чем паводковый поток. Я возненавидела себя и всей головой ударилась о телеграфный столб возле кинотеатра. Я ободрала лоб, хлынула кровь, а я помчалась на автовокзал. Но замешкалась возле него. Потому что я хотела знать, сможет ли Цици забеременеть. Я хотела знать, воздалось ли мне за то, что я отдала. Все эти три месяца, каждый раз, когда я проходила мимо вокзала, я чувствовала, что в маршрутном автобусе все еще оставалось свободное место, как раз у окна в последнем ряду. Оно оставалось там для меня, оно ждало, когда я его займу.

Я обратила внимание на изменения в Цици. Чудо на самом деле произошло. Выйдя от ветеринара и последовав инструкциям Инь Лайсина, я поняла, что Цици вскоре забеременела. После того как Цици спарилась с котом, невесть как оказавшимся во дворе, она успокоилась. Позднее ее соски постепенно порозовели, молочные железы увеличились, она стала осторожнее двигаться, больше спать, при этом спать ей нравилось, вытянувшись всем телом. Ее вульва налилась, покраснела и выглядела очень чувственно. Спустя месяц живот Цици начал расти. Прикоснувшись к нему, можно было почувствовать, как шевелится плод. Я была очень рада. Цици лежала в моих объятиях, ее счастью можно было позавидовать. Теперь она вот-вот должна родить. Я хотела сообщить Хай Куй эту радостную весть, но забыла обо всем, едва переступив порог.

Видимо, я тоже беременна. В последнее время ощущения в животе были странные, я много и часто писала, меня тошнило, а после рисовой каши рвало, часто тянуло на кислое, так что однажды ночью я в один присест выпила целую бутылку уксуса, которую нашла на кухне. Предположение Хай Куй добавило мне сомнений. Действительно ли у женщины, которая никогда не была беременна, такой хороший нюх?

Что мне делать?

Я колебалась, стоит ли напоследок зайти к ветеринару Иню. Во-первых, после того, как я уеду из Даньчжэня, я надеюсь, что он поможет мне позаботиться о Цици; во-вторых, между делом хотелось сообщить ему, что я, возможно, беременна, что куда страшнее тайфуна. Я хочу видеть, как на эту новость отреагирует его отвратительное лицо.

Тот, кто извещал о тайфуне

Раньше у меня была сестренка. Но она утонула, когда ей было пять лет. В том году, еще до тайфуна, на Даньчжэнь обрушились проливные дожди. Улицы были полны воды. Река Даньхэ также быстро вышла из берегов, затопив берега. Жун Яо был занят прочисткой городской канализации и поручил сестренку мне, строго-настрого наказав мне держать ее дома. Она была возле меня все утро и слушала мои выдуманные истории. Жун Яо подобрал ее у дверей аптеки «Шоудэ» на улице Чжэньчжудацзе; в тот момент она, казалось, была размером с его ладонь. В свои пять лет она все еще не говорила, а на правой ноге у нее от рождения было всего два здоровенных пальца, ходила она неуверенно, покачивалась, за нее все время было неспокойно – вот-вот упадет. Она всегда была очень тихой, и в тот день тоже. Она сидела, выпрямившись, на скамеечке, попросив себя причесать. В ее волосах спрятались две вши, которых я поймала и утопила плевком. Но когда я отлучилась в туалет, сестра вдруг исчезла.

А Жун Яо, который раскапывал канализационный слив напротив аптеки «Шоудэ» на улице Чжэньчжудацзе, нагнулся и вытащил из воды какой-то мягкий предмет, который напугал его. Это был маленький трупик. Длинные волосы закрывали лицо. Жун Яо, повидавший тысячи трупов, не осмелился приподнять волосы, чтобы взглянуть на лицо ребенка, только в ужасе кричал: «Чей это ребенок?» Когда я выбежала из дома, вокруг трупика уже собралось много людей. Жун Яо дрожащими руками приподнял мертвые волосы, открывая красивое нежное личико. Она так и не закрыла глаза, спокойно смотрела на меня и улыбалась.

Жун Яо издал душераздирающий вой, и, прежде чем он успел стереть с лица печаль, налетел тайфун. Прошло шесть лет, а я так и не поняла, как она умудрилась опередить ветер и добраться от дома до улицы Чжэньчжудацзе всего за несколько минут. Более того, она умерла там, где ее подобрал Жун Яо. Ушла туда, откуда и пришла. Короткая жизнь, не самый счастливый процесс, может быть, она даже не успела запомнить наши с Жун Яо лица. О сестренке уже давно не вспоминали, но я никак не могла стереть из памяти ее лицо – хотя почти забыла, как она выглядела и с какой стороны у нее было черное родимое пятно – слева или справа; но она была очень красивой. Каждый раз, когда приходил тайфун, я всегда видела лицо сестры, которая улыбалась и плыла на ветру. Никто не знал о том, как мне страшно. Я боялась ее так же, как тайфуна.

Возможно, даже Жун Яо уже забыл мою сестренку. Каждый раз накануне шторма он становился самым занятым человеком в городе. Он городской уборщик, а еще глашатай тайфуна. Первое – его работа, второе – его хобби. Пусть даже впоследствии он вышел на пенсию, он все равно отказался покидать пост, занимаясь тем, что ему нравилось, неизменно в течение десяти лет. В руках он держал две вещи, которых не было больше ни у кого: огромную метлу, связанную из бамбуковой щепы, и ручной мегафон. Каждый раз в период штормового предупреждения он ходил по улицам и переулкам, оглашая на каждом углу профилактические меры, новой малярной кистью обновлял линию охранения от паводка, напоминал равнодушным и небрежным, что окна должны быть починены, все ценные вещи – еда, ткань, угольные брикеты, шкафы и кровати – перенесены повыше, а цветочные горшки и всякую всячину с балконов нужно убрать в безопасное место… Буря как менструация, она приходит не в точно установленный день. Для нее нормально наступить днем раньше или днем позже. В этом году шторм пришел позже, чем в предыдущие годы. Все уже заждались, даже думали, что он и не придет вовсе.

– Жун Яо, куда делся шторм в этом году? – с тревогой спрашивали люди. Как будто если буря не придет, не знали, как дальше жить.

– Так он же не родич мой, откуда мне знать? – отвечал Жун Яо.

Иногда он называл Тихий океан, Южно-Китайское море, залив Бакбо, остров Хайнань и даже Филиппины и Гавайи. Шторм уже давно стал ему привычным. Но из-за шторма он приходил в необъяснимое волнение. Когда налетал тайфун, ему как будто вливали куриную кровь – он начинал прыгать вверх-вниз, словно ждал, что тайфун подарит ему что-то, а еще – что тайфун уничтожит его. Пришествие тайфуна становилось для него грандиозным праздником. После ухода тайфун оставлял по всему его телу следы своего пребывания – либо пораненное лицо, либо сломанную руку. Позавчера осколок стекла на ветру поцарапал ему лицо, а в прошлом году пальма с грохотом рухнула прямо ему на поясницу. Но он совсем не боялся, даже получал от всего этого удовольствие.

Каждый раз Жун Яо ломал голову, стараясь придумать шторму красивое название, например «Сакура», «Азалия», «Роза», «Капок», «Пион», «Бегония», «Одуванчик»… Всё в честь цветов. Жун Яо объяснял:

– Я им имена даю, потому что вот пройдет человек – оставит след, гусь пролетит – оставит крик, а тайфун пройдет – оставит имя. Кто-то должен давать тайфунам имена.

У Жун Яо была такая власть, и я впрямь надеялась, что однажды очередному тайфуну присвоят мое имя, чтобы тайфун от моего имени пронесся по всему миру. Но на этот раз Жун Яо назвал невесть когда грядущий тайфун именем Хай Куй, Актинией, к вящему негодованию всего города.

Женщины в городе не могли смириться с тем, что кто-то заслужил больший почет, чем они. Они спрашивали, на каком основании он назвал тайфун в ее честь?

– Она же умирает, – отвечал Жун Яо. – Если в следующем году вы будете умирать, я назову тайфун и в вашу честь.

– Тайфуны должна именовать Государственная метеослужба, – сурово и праведно возразил метеоролог Сморчок Хэ, вступившись за авторитетные правила.

– Государственная метеослужба не справится с делами Даньчжэня… – ответил Жун Яо. – Если бы в Государственной метеослужбе знали, что Хай Куй умирает, они бы со мной согласились.

– То, что ты сказал, не считается, – заявил Сморчок Хэ, а затем обернулся к окружающим. – То, что сказал Жун Яо, не считается, главное это то, что скажет Государственная метеослужба.

Никто не хотел разводить с Жун Яо бесконечный спор. Да и никто не относится к названию тайфуна так серьезно. Ветер как пришел, так и уйдет, и в следующем году придет опять. Более того, дать свое имя тайфуну – невелика слава.

Жун Яо поднялся на верхний этаж главного правительственного здания, самого высокого здания в городе, прислушиваясь к ветру, сосредоточенный, как птица, которая ждет, когда всплывет рыба. Метеоролог Сморчок Хэ как раз находился в городском правительстве и кричал на Жун Яо:

– Ни черта ты не знаешь! Если ты слышишь шаги тайфуна, на кой ляд тебе еще и метеоролог?

Жун Яо не обращал на него внимания, он приладил длинную коническую бумажную трубку к правому уху, обернулся лицом к югу, сосредоточенно ловя информацию о ветре, – и так с полудня до вечера. Эту трубку он сворачивал обязательно из «Жэньминь жибао» – трубка, свернутая из других газет, влияла на его слух, мешала слышать как следует, так что он сам в себе сомневался. Когда уже никто не обращал на него внимания, он взволнованно и громко объявил с крыши:

– Тайфун пришел! Я увидел его тень! Он похожа на старуху, сильно воняет, но это хотя бы женщина.

– И куда ж он все-таки пришел? Где это, черт возьми, находится? На хребет Уялин или в деревню Дяогуй?

Жун Яо уверенно утверждал, что «Актиния Хай Куй» уже пришел в Даньчжэнь, уже протиснулся в наши тела, прощупывая нас изнутри и снаружи.

Все инстинктивно запаниковали. Местные уже хорошо были осведомлены о тайфунах и должны бы привыкнуть к ним, нет нужды устраивать переполох, как девственницы.

– Теперь мы можем лишь отдать себя ему на растерзание, и он рассечет нас на девятью девять восемьдесят один кусок.

Жун Яо всегда первым оглашал пугающие новости. Не было нужды ничего расписывать, все уже видали штормы, но никто не мог ничего поделать.

Сморчок Хэ опровергал слухи и говорил, что полагаться надо на то, что передают по центральной радиостанции.

Однако каждый раз, когда надвигался шторм, до центральной радиостанции оказывалось длинной плетью не достать, им было совершенно не до нас. Или там в принципе не знали, что на свете существует город Даньчжэнь.

Жун Яо продолжал прислушиваться к ветру. Каждые полчаса он сообщал слушателям о том, что там происходит. Стоя на крыше правительственного здания в ожидании порыва ветра, он был очень похож на клоуна. Казалось, он призывно махал тайфуну рукой, как будто призывал духов, он с угодливым видом нарочно пытался зазвать тайфун в Даньчжэнь. Я предупреждала его, что если бы не он, тайфун вообще никогда бы не добрался до Даньчжэня.

Жун Яо, казалось, не понял меня. Он взглянул на меня и холодно сказал, что каждый должен узнать шторм – они пережили бесчисленные штормы, но никогда по-настоящему не знали штормов, они думали, что это просто шторм, а на самом деле – да где же «просто»?

«Неужели ты единственный, кто знает шторм?» – подумала я про себя.

Однако за последние несколько лет Жун Яо действительно тысячи раз описывал нам штормы, в том числе те, что пережил в море и что видел на острове. Тайфун может снести поезд и перевернуть вверх дном целое море. В 1944 году, во время тайфуна, японский истребитель планировал атаковать американских военных, но был унесен ветром в Даньчжэнь и разбился на хребте Уялин, и его останки до сих пор лежат там. В свое время шторм сорвал Жун Яо с палубы военного корабля и свирепо швырнул в море. Если бы рядом как раз не проплывал сампан, море так бы и поглотило его. Конечно, он всего лишь бахвалился перед нами, никто его слов не подтвердил. А вот то, что на его левой руке не хватало трех пальцев, это факт. Говорят, что это тоже было связано со штормом, но он по сему поводу пояснений не давал. Он привык поднимать левую руку, чтобы определить направление и силу ветра, поэтому можно было сделать вывод, что чувствительность его левой руки выше, чем у правой.

Первым, что касалось ветра, была левая рука Жун Яо.

– Раз в год шторм омывает Даньчжэнь, – говорил Жун Яо. – Здесь слишком грязно. Иногда он походя забирает парочку людей, которые должны умереть. Шторм здесь для того, чтобы сводить счеты! Те, кто совершил зло, должны бояться. Не будь тайфуна, в их сердцах уже давно не стало бы трепета.

Он верно сказал. В последние годы, хотя «культурная революция» давно закончилась, сердца людей будто сильнее озлобились. Воровство, разврат, отравления, вуайеризм, козни, клевета, мошенничество, похищения, грабежи и убийства шли бесконечным потоком. Становилось все больше помешанных на деньгах людей, они переставали сдерживать паводок в собственной душе, на всех лицах то и дело мелькала тень зла. Кто-то подстрекал студентов бросать учебники и мчаться в Шэньчжэнь; кто-то выкапывал больных свиней и крупный рогатый скот, которые были похоронены уже как пару дней, чтобы готовить и продавать фрикадельки; кто-то утверждал, что заметил странное и жуткое явление: ночью воды реки Даньхэ обращались вспять и обнажалась тьма-тьмущая водных чудовищ, которые шли против течения, могучие, но молчаливые; в деревне Яндуцунь и деревне Улунцунь нагло производили поддельную водку «Маотай» и сигареты «Хунмэй»; старый монах, который утверждал, что он из храма Шаолинь, ходил взад-вперед с ручной крысой[17]17
  Отсылка к желтому Джамбале – одному из божеств богатства в тибетском буддизме; главный его атрибут – мангуст (иногда крыса) в левой руке.


[Закрыть] по проспекту Наньяндацзе, говоря, что он распространяет Дхарму; за одну ночь стена вокруг здания правительства оказалась покрытой не сулящими добра реакционными лозунгами, и Ли Цяньцзинь первым делом помчался в уездное правительство поднимать шум и жаловаться на несправедливость, заявив, кто-то подражал его почерку, чтобы тем самым подставить его как сторонника восстановления «культурной революции»; в чашаньском госхозе несколько хулиганов открыто объявили, что собираются ограбить банк; кузнец Гао Дафу и его сын Гао Сяоцю тайно разработали машину для печатания денег и фальшивыми купюрами фактически обманули все повидавших и умудренных опытом торговцев мясом; более десятка человек из Даньчжэня ушли за предсказателем из Сунчжэня, известным как «всепознавший духовный отец», они распускали слухи и собирали людей на восстание. Во время тайфуна и наводнения он воспользовался неподготовленностью людей и захватил правительство Сунчжэня, распахнул двери психиатрической больницы и освободил триста восемнадцать сумасшедших, после чего открыто основал «Китайскую Божественную Военную Империю». В результате органами общественной безопасности было подавлено и арестовано более трехсот последователей мятежника, в том числе первый министр, министры, уездные начальники, главнокомандующие и императорские наложницы в количестве семьдесят с лишним штук, девять из них были казнены без промедления, а пятеро заключены в психиатрическую лечебницу…

…Буря, скоро грянет буря, заклокочут злые волны, всюду будут смрад и дым. Если тайфун приходит для того, чтобы свести счеты, то одного раза в год далеко не достаточно. Но кто же должен умереть? Хай Куй разве что много собак убила, но не совершила никаких преступлений, за которые ей стоило бы умереть, она не была порочной, не была коварной, неужели умереть должна именно она? В городе куда как много людей, заслуживших смерти больше, чем она, по крайней мере, ветеринар Инь точно злобнее нее.

Вечером я услышала запах моря, принесенный ветром, а в небе увидела бесчисленные голубые штрихи. Го Мэй права, у тайфунов действительно есть запахи и цвета.

Каждый мог ощутить, что это гигантское чудовище тайфун направило шаги к Даньчжэню. Метеоролог Сморчок Хэ наконец-то получил от начальства уведомление, что в Южно-Китайском море сформировался тропический шторм под кодовым названием «Гуава» с силой ветра двенадцать баллов в центре и не менее восьми баллов на подходе к этому уезду.

Атмосфера в городе внезапно стала напряженной. Как будто все было ненадежно, как будто со всем были застигнуты врасплох, как будто дома вот-вот будут с легкостью сровнены с землей.

– Наконец пришел «Хай Куй»! – словно скинув с плеч тяжелое бремя, с облегчением сказал Жун Яо метеорологу Сморчку Хэ. – Он не «Гуава» зовется, а «Хай Куй».

У Сморчка Хэ не было времени спорить с ним, он со всех ног помчался на радиостанцию и объявил новости о тайфуне на весь город. Как будто если даже один человек не будет оповещен о приближении бури, это станет его личной ответственностью.

– Вам не нужно так волноваться, может, этот тайфун окажется как Хай Куй – неповоротливым и медлительным, – язвительно усмехнулся кто-то. – А еще может быть, что у него, как и у Хай Куй, случится сердечный приступ, так что он случайно упадет да и кончится на полпути, до ручки дойдет раньше, чем до Даньчжэня.

Жун Яо медленно спустился с главного здания правительства и беззвучно ушел. Когда он проходил мимо меня, казалось, он не увидел меня своим левым глазом. Его правый глаз был направлен прямо на меня, но, к сожалению, он не видел, глазное яблоко было мертво. Другие называли это «стеклянным глазом». Это была «награда», выданная ему войной. Я хотела сказать ему, что завтра рано утром отправлюсь в уездный центр, сяду на поезд в город и уеду отсюда до того, как начнется шторм, может быть, навсегда. Он никогда больше меня не увидит. Хотя я не собиралась благодарить его лично за то, что вырастил и воспитал меня, я все равно хотела сообщить ему новость о своем отъезде. Я должна была сказать ему, неважно, чем руководствуясь – разумом или чувствами. Я даже хотела назвать его папой при всех, чтобы доказать, что я не бессердечная и несправедливая бунтарка. Но он меня не видел. Или притворился, что не видел.

Взглядом я проследила, как он прошел через баскетбольную площадку, магазин соломенных шляп, направился на юг и бесшумно исчез в конце улицы Цилоуцзе.

На улицах поднялась суета. Тусклые уличные фонари зажгли заранее. Мыши бессовестно разбегались по округе. Лао Чжан, охранник правительственного здания, тоже почувствовал ежегодное напряжение и собирал вещи со стонами и вздохами, как будто он был полностью ответственен за последствия шторма. Я подошла к автобусной станции и спросила кондукторшу Ли Сянъян, которая как раз мыла овощи и готовила еду, отправится ли завтра маршрутный автобус в нормальном режиме? Ли Сянъян с уверенностью сказала, что раз тайфун еще не пришел, то нет причин прекращать работу. Я сообщила ей, что тайфун прибыл в Даньчжэнь. Ли Сянъян протянула руку и поманила ветер, будто бы почувствовала разницу, кивнула и сказала: такой ветерок для автобуса считай что ничто. Я успокоилась. Я сказала, что бронирую билет до центра уезда на завтрашнее утро и теперь могу заплатить. Ли Сянъян ответила, не надо торопиться, мы поговорим об этом завтра утром – приближается тайфун, мало кто выйдет на улицу, а ты выйдешь? Я сказал, что да.

– Жун Яо знает? – осторожно спросила Ли Сянъян.

– Он согласился, – подумав, сказала я. – Даже дал мне денег на дорогу.

Я солгала. Но Жун Яо в прошлом году сказал мне: главное, чтобы у тебя были деньги на дорогу, а так мне все равно, куда ты поедешь.

Ли Сянъян перестала мыть овощи и с сомнением спросила:

– Тайфун идет, как он мог согласиться, что ты поедешь так далеко?

– Пока же раннее предупреждение, – сказала я. – Тайфун меня не догонит…

– Если он действительно согласен и у тебя есть деньги, я оставлю для тебя билет, – сказала Ли Сянъян.

Я втайне обрадовалась и спросила ее:

– Ты хочешь спросить Жун Яо лично?

– Он придет, чтобы сообщить мне новости о тайфуне, – ответила Ли Сянъян.

За пять лет у меня было четыре неудачных побега. Однажды я села в автобус, который ехал в уездный центр, и меня выгнали из него возле хребта Могулин, меньше чем в километре от города, за безбилетный проезд. Второй раз дело было в сумерках, когда я шла на север вдоль дороги, ведущей к уездному центру, автобусы и машины проезжали мимо меня снова и снова. Я не поднимала на них глаз. Я пряталась в клубах пыли, которые они поднимали. Но меня догнал Жун Дунтянь и отконвоировал обратно в Даньчжэнь. Третий раз был три года назад, тоже летом, до прихода тайфуна или даже до начала периода раннего предупреждения, я купила билет в уездный центр на единственные шесть юаней, который завалялись у меня в кармане. Но прежде чем я успела сесть в автобус, меня перехватил на станции Жун Яо. Он стоял у дверей автобуса, как билетный контролер. Меня зажало в толпе, и я не заметила его. Когда я ступила в дверь правой ногой, он меня и схватил. Не говоря ни слова, он потащил меня домой. Это точно Ли Сянъян меня заложила. Она была единственным кондуктором и контролером на автобусной станции, естественным рубежом, и легко избавиться от нее не было никакой возможности. Когда я ее ненавидела, я надеялась, что она умрет, или что кто-то из ее семьи умрет, и она не сможет выйти на работу. Но она была добрым человеком, никогда не задирала нос, и даже если другие на нее ругались, она не сердилась. Мне стало стыдно ненавидеть ее. Четвертый раз был два года назад, на третий день после того, как Жун Яо объявил штормовое предупреждение, тайфун уже дошел до Даньчжэня, ветер достиг пяти баллов и полил дождь. Ветер и дождь все усиливались. Обычно рейсовый автобус в уезд должен был прекратить работу. Но на этот раз по неизвестной причине он продолжал курсировать. Проходя мимо станции, я обнаружила, что кондуктором и контролером была не Ли Сянъян, а тетя Чэнь, которая обычно отвечала за уборку. Это была редкая возможность, поэтому я купила билет. Тетя Чэнь меня не знала. Я села в автобус, людей в салоне было немного, я забилась в дальний угол, и меня никто не узнавал. Автобус выехал из Даньчжэня и пошел по государственному шоссе 324. Я была взволнована и вместе с тем беспокоилась. Поскольку у меня в кармане не осталось денег, я прикинула, как буду побираться, спать под мостом, собирать объедки, карабкаться на поезд… Но если только я увижу маму, все эти приключения того стоили. Дождь усиливался, и автобус ехал очень медленно. Медленно – не страшно, просто продолжал бы ехать. Но вскоре автобус остановили. Двери открылись, и внутрь ворвался похожий на мокрую курицу человек. Он откинул со лба длинные волосы, и я узнала его. Это был Жун Сятянь. Он тоже сразу заметил меня. Подошел прямо ко мне, схватил за шкирку и выволок из салона. Автобус снова пустился в путь. Жун Сятянь потащил меня обратно против ветра, под дождем. Его руки были такими сильными, что он почти бежал, неся меня за руку. Дождь хлестал по нашим лицам, на нас невесть откуда падали ветки. Повсюду под ногами мчалась вода, шоссе превратилось в реку. По пути Жун Сятянь повторял только одну фразу: «Бежать из дома без денег, ты смерти ищешь?»

Позже Жун Сятянь и Жун Дунтянь по очереди предупредили меня, что у девчонки, которая живет на улице без гроша в кармане, может быть только три исхода: первый – ее изнасилуют и убьют, а ее тело выбросят в какой-нибудь глуши; второй – она умрет от голода, холода и болезни, а труп сожрут дикие собаки; третий – ее похитят и продадут в место еще страшнее Африки, откуда она никогда не вернется.

– Есть ли четвертый исход? – спросила я их. – Например, я действительно найду маму и заживу как принцесса?

Они вечно отвечали презрительным тоном:

– Чушь какая.

С прошлого года я стала мыслить более зрело. У меня должно быть достаточно денег на дорогу. На ветеринаре Ине я наконец-то заработала солидную сумму. На этот раз я должна добиться успеха.

Я поспешила домой собирать вещи.

Простенький багаж. Ларчик из бамбукового лыка – подарок Жун Яо мне на двенадцатилетие, я два года ходила с ним в среднюю школу. В ларчик я складывала все женские секреты – дневники, письма, розовые шорты, гигиенические прокладки, черный бюстгальтер… Кроме них больше и не набралось вещей, с которыми стоило бы пуститься в дальние дали. Я запихнула их все в синюю матерчатую сумку.

Я купила ее у молодой яоской женщины в позапрошлом году. В тот день тайфун ушел еще не до конца, и манговые деревья по всей улице все еще демонстративно раскачивались. День клонился к вечеру, мимо кинотеатра проходила женщина, и по ее одежде было видно, что она из народности яо. По ее словам, ее муж сбежал из дома после ссоры. Она приехала из Гуйчжоу, чтобы найти его, собиралась вообще-то в Гаочжоу, но заблудилась и забрела в Даньчжэнь. На спине она несла дочь, которой было чуть больше года, а дома осталось еще пятеро детей. Ребенок на спине был очень красивый, с блестящими глазами, и не плакал, несмотря на голод. Она ушла из дома больше года назад, обыскала все семнадцать уездов, и у нее не осталось денег. Она хотела продать все ценные вещи, которые были у нее при себе, вроде серебряных украшений на голове и руках. Женщины в городе нарочно держали цену очень низкой, и после того, как получили серебряные украшения, начали состязаться друг с другом и зазнаваться. Кто-то хотел купить ее одежду из домотканого полотна и оригинальную шапку. Но она отказалась, объяснив, что это ее самое красивое платье и шапка, и если она их продаст, муж будет ее ругать. Я же присмотрела ее синюю матерчатую сумку. Эта сумка сопровождала ее в пути по семнадцати уездам и по-прежнему оставалась чистой и совершенно новой. Красивые узоры и тонкая работа восхитила даже городских портных. Женщина просила три юаня. Я дала четыре юаня и сверху обычную матерчатую сумку, и купила у нее синюю. Хай Куй не понравились украшения яоской женщины, но у нее потекли слюнки при виде девочки у нее на спине, она накупила кучу печенья и сладостей и завалила ими ребенка, отчего та смеялась без удержу. Она сказала людям: «У нее в семье еще пятеро детей. Было бы здорово, если бы она захотела продать этого ребенка. Я готова обменять ее на пять золотых зубов». Но она не смела начать разговор, не обдумав его как следует. Кто-то помог ей с этим, но женщина из яо категорически отказалась и настороженно повернулась, чтобы уйти. Хай Куй быстро пояснила, что «всего лишь пошутила». Хотя лицо яоской женщины было смугловато, она выглядела очень красивой и кроткой, и грудь у нее была богатая. Хай Куй тихо показала на нее ветеринару Иню. Тот взглянул издалека и не дал никакого ответа. Хай Куй знала, что он не имел ничего против. Но женщина из яо не захотела, она хотела продолжать поиски мужа. Женщины шушукались, перебивая друг друга, и она поняла, что здесь не стоит оставаться надолго. Несмотря на приближавшуюся ночь, она поспешно пересекла улицу Цилоуцзе и поспешила на юг по улице Чжэньчжудацзе.

Как только женщина из яо ушла, Хай Куй высмеяла ветеринара Иня за безынициативность, мол, такая годная женщина и вот так ее ветром унесло. Ветеринар Инь скривил презрительную гримасу и ехидно ответил:

– А ты чуть из кожи вон не вылезла, только чтобы заполучить ее дочь.

Хай Куй сперва собиралась пригласить яоскую женщину погостить в ее доме несколько ночей, но поспешный уход той застал ее врасплох. В ту ночь она патрулировала улицы и переулки, надеясь, что найдет яосок, мать и дочь, оставшихся ночевать на улице. Но те исчезли без следа.

Местонахождение женщины из яо было неизвестно, а об украшениях, которые она оставила в Даньчжэне, частенько с восторгом рассказывали и сейчас, да и про мою синюю сумку вспоминали. Теперь и я хотела вместе пройти с ней долгий путь.

Я как раз занималась своими делами, как домой к нам примчался метеоролог Сморчок Хэ. Он тяжело дышал и от волнения не сразу смог заговорить, рыча и размахивая руками, пытаясь нам что-то сообщить.

Жун Чуньтянь готовил газировку на другой стороне дома; Жун Сятянь развешивал фонарики и вымпелы, готовый в любую минуту встретить прибытие невесты Ли Дань; Жун Цютянь, кажется, ничего не делал, он сидел в самой убогой боковой комнате и писал письмо – его письма никогда не кончались. Жун Дунтянь на предельной скорости резал и свежевал лягушек, в свое время он пытался деньгами соблазнить меня себе в помощь, но я категорически отказалась. Прибытие Сморчка Хэ насторожило его, и он вышел ему навстречу, размахивая сверкающей бритвой.

– Быстрее бегите… спасать… Жун… Яо! – В горле у Сморчка Хэ как будто застряла лестница, и звук выходил из нее, карабкаясь по ступеням.

Жун Дунтянь не поверил или не понял и потребовал, чтобы Сморчок Хэ выразился яснее.