Текст книги "Всё есть процесс. Наука складности – 2"

Всё есть процесс
Наука складности – 2
Д. Л. Черняк
А. А. Бойцов
А. А. Алексеев

© Д. Л. Черняк, 2024

© А. А. Бойцов, 2024

© А. А. Алексеев, 2024

ISBN 978-5-0062-6889-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящается

Трусовой Тарьяне Юрьевне,

Романову Сергею Владимировичу.

Наверное, это отчёт.

Д. Черняк

– —

Бойцовой Елене Геннадьевне

с благодарностью за долготерпение и моральную поддержку.

А. Бойцов

Благодарности

Авторы книги благодарят за помощь при проведении изысканий и подготовке книги:

Герасимову Л. П., Бочкова В. В. – за жизненную мудрость и спонсорское участие;

Денисова А. А., Арзамасцеву Е. А., Рейли М. В. – за эмоциональную и техническую поддержку;

Смирнова С. Б., Давыдову У. А. – за интеллектуальную поддержку и критическое мышление;

Кныша В. П., Баринова В. Б. – за неоценимую помощь в трудную минуту и за информационно-аналитическую поддержку.

Введение

Путь развития цивилизации учит нас, что окружающий мир становится всё более сложным и требует всё более узкой специализации и профессионализма, иначе в нём не разобраться. Всё больше предметных областей сегодня требуют не просто общего понимания, но и детальных точных знаний о поведении своего предмета в предельных условиях. Это поведение описывается зубодробительными закономерностями, выраженными через дифференциальные уравнения, тензорные операторы и прочие сложные математические механизмы. В противоположность, Наука складности – это учение для широкого круга слушателей, оно описывает универсальные схемы, имеющие место в любых конструкциях, ситуациях, построениях, как в замкнутых, так и в открытых системах. Учит их видеть, различать, понимать и использовать. Наука складности – это описание новой картины мира, которой необходимо владеть человеку, претендующему на будущее. Она немного сложнее существующей субъект-объектной картины происходящего, которой оперирует философия, но это, по прежнему, даже не «бином Ньютона», а простая, объяснимая «на пальцах» схема отношений некоторых обобщённых компонентов окружающего мира, которые мы можем надёжно отличать друг от друга.

Новый мир требует нового понимания. В опубликованном почти 3 года назад первом томе Науки складности была показана новая картина мира. Эта картина соответствует вызовам времени, которые сегодня проявляются и в социальных системах, в виде невозможности управления без последствий для самого себя и в квантовой механике, в виде невозможности осуществления наблюдений без оказания влияния на наблюдаемый объект. За это время, совсем небольшое по меркам даже жизни одного человека, очень многое изменилось в судьбе всего человечества. Ещё пару десятилетий назад можно было позволить себе управлять коллективом, предприятием, страной так, чтобы получать гарантированный результат и, одновременно, не зависеть от результатов своего воздействия на управляемую систему. Сегодня ещё остаются такие разделённые конструкции, но всё возрастающие требования к эффективности, гибкости и иновационности всё меньше прощают подобное попустительство. Работа в новых условиях требует не просто новых методик, а новой методологии, которая позволит нам видеть новые уровни противоречий. Наука складности даёт подняться над узкой специализацией отдельных направлений, увидеть в них общие принципы и взаимосвязи, получить ключ к управлению нового типа – через объективацию межпредметного взаимодействия и создание конвергентных систем. И в этом томе мы решили обнародовать не только новые знания, но и новый подход к науке.

Уникальной особенностью Науки складности, как нового учения является то, что она не вводит для объяснения происходящего никаких новых базовых сущностей, а опирается на широко известные научные и философские знания, целиком лежащие в рамках мейнстрима. Наука складности не подвергает сомнению результаты естественнонаучных исследований, а предлагает лишь по новому посмотреть на давно известные факты и закономерности, а также показывает новый способ их формальной и объективной систематизации.

Поэтому, после выхода первого тома, адресуясь к широкой аудитории, мы запустили «Школу складности «РУСЛО» и выпустили несколько потоков слушателей Теории социальной специализации (ТСС). Будучи основана на фундаментальном теоретическом базисе Науки складности, ТСС является инструментом полностью прикладного использования четверичного подхода к жизни каждого человека. Мы используем Теорию социальной специализации для введения в понимание четверичной структуры мира, поскольку социальное поле даёт неограниченное количество живой, проверяемой практики.

Запуск школы был для нас интересным вызовом: при помощи собственных же методических разработок и схем, касающихся структурного построения научной и учебной деятельности, реализовать эту самую деятельность. Есть многие элементы и атрибуты, которые часто очень хочется приспособить к делу, но которые не имеют прямой стыковки с учебной деятельностью, хотя они отлично вписались бы, например, в схему общественной организации, или коммерческой фирмы. Но одно дело, когда рисуешь разработанную по формальным принципам карту учебного процесса, а совсем другое – это когда сам идёшь по собственной же карте, получая подтверждения верности выработанной методики.

И хотя всё, что мы получили было теоретически предсказано и расписано, затем рассказано на курсе, каждый выпуск удивительно видеть, как ученики обнаруживают в себе «самих себя», как они затем начинают узнавать других, меняться этой информацией друг с другом, как полученные знания начинают помогать им в жизни.

Одновременно с учебной деятельностью в нашей исследовательской группе шли и новые теоретические изыскания. Основы, заложенные в финальных главах первого тома позволили нам незадолго до начала Специальной военной операции предсказать ряд общественных и культурных перемен, которые фактически начались на четыре года раньше, приблизительно с 2018г, но стали проявленными и публичными только после февраля 2022г. Этот прогноз мы затем использовали на практике для корректировки своих финансовых стратегий. Анализ выявленных закономерностей привел к созданию новой концепции времяисчисления – «фазового времени», изложение которой и является предметом настоящей работы.

От времён минувших, до наших дней

В народных кругах Наука складности воспринимается на основе представленных в ней рациональных размышлений, которые легко трансформируются в личный эмпирический опыт. В академических же кругах подача теоретического материала без предварительного обзора работ предшественников и формулировки нерешённой ими задачи не воспринимается как материал, заслуживающий внимания. О таком подходе к оценке нового знания учёными («жрецами» в терминах Теории социальной специализации), а также о том, что этот подход является для них обусловленной стратегией, мы сами пишем в первом томе Науки складности. Поэтому начнём наше нынешнее повествование именно с такого обзора.

Если же тебя, уважаемый читатель, (пока) не интересует место излагаемого материала в структуре научного познания, то эту главу можно с любого места пропустить без ущерба для целостности общего изложения.

Адресуясь же к тем научным деятелям, которые не обнаружат здесь авторитетной руки действующих академиков и научных руководителей, нам ничего не остаётся, как напомнить, что до открытия М. В. Ломоносова никто не знал, что на Венере есть атмофсера.

На самом деле, с академическими предшественниками в Науке складности довольно непросто. Мысли, которые мы развили в рамках этого учения, ранее в научных кругах высказывались неоднократно, достаточно вспомнить Вернадского, Гумилёва, Базарова и то, как они, поразив общество глубиной идей, тем не менее, так и не получили своего теоретического развития. Вслед за ними, предметом Науки складности являются качественные величины, или «смыслы» (формальное определение понятия «смысл» в четверичной парадигме дано в первом томе). Дело в том, что современная наука, сколько времени она известна по письменным источникам, традиционно занимается количественными измерениями, а измерение качественных величин в научной парадигме не производится. Вместо этого, отдельные кластеры качеств выделяются в самостоятельные предметные области. Каждая из этих предметных областей подлежит своему количественному исследованию, не связанному с другими областями.

Поставленные сегодня перед наукой задачи конвергенции предметных областей адресуются к необходимости сочетать их при решении задач, однако эта деятельность до сих пор не получила своей методологической базы. Вся практика в этом направлении сводится к творческому (т.е., основанному на озарениях) сочетанию предметных областей в голове исследователя, компетентного в двух и более областях (физика, химия, математика, биология, сопромат и др.), изученных по раздельности. При этом для проецирования данного сочетания из головы исследователя на бумагу не существует никакой формы записи, которая увязывала бы эти предметные области вместе в виде формул. Такие формулы должны были бы преодолеть предметные барьеры, т.е., соединить между собой не потоки субстанции, а смыслы происходящего.

Однако, ни логика, ни «царица наук» математика не имеют исчислимого понятия «качества», или «смысла». Это обстоятельство породило распространённое среди деятелей науки утверждение о том, что на уровне природы мы имеем лишь физические и химические процессы, а «смыслы» в них видит только воспалённое сознание человека. По этой причине большинство метафизических учений (т.е., учений, оперирующих качествами), начиная с китайской натурфилософии и заканчивая астрологией и каббалой считаются антинаучными. Это суждение вполне объективно в виду того, что сущности, которыми оперируют метафизики, не поддаются арифметическому исчислению, а значит непонятно, как к ним применить инструменты научного метода. Методы классификации используемые метафизиками, адресуются к столь странному обращению с числами, что их использование внесло бы изрядную путаницу в относительно стройную научную картину. В то же время, никаких убедительных критериев, которые позволили бы отличать метафизические числа от арифметических метафизическими учениями представлено не было.

Вследствие такой несовместимости, системное осмысление и развитие метафизических учений выпало из научного мейнстрима и затормозилось на донаучном этапе. Наивные материалистические теории, о корпускулах, о теплороде, о евгенике и т. п. видятся сегодня гораздо более оторванными от жизни и фантазийными, чем системы И-цзин, каббалы, или даже карточных гаданий, однако материализму, в силу количественной измеримости повезло больше и сегодня научная мысль уже отбросила ненужное, верифицировала реальное и постепенно добралась и до астрофизики и до субатомных явлений. Если же говорить о метафизических учениях, то их закономерности, будучи сформулированными ещё в терминах мистического сознания, за последние столетия были отодвинуты официальной наукой на задворки знаний и поэтому не развили собственного языка современного уровня. Поэтому сегодня, с позиций научного мировоззрения, довольно трудно понять, что в этих древних учениях заслуживает внимания, что является искажением интерпретации, вносимым научной парадигмой, а что – попросту нашими собственными наивными домыслами и предрассудками.

Создаёт ли это проблемы для нас, как для цивилизации? Очевидно – да, только мы их не склонны замечать.

В отношении исследования качеств мы сегодня уподобляемся персонажам известного детского анекдота про Вовочку, который, выгнанный из класса, ходит и бормочет «не могу понять, как же так: жопа есть, а слова нет?» Т.е., качества вокруг нас объективно есть, мы видим и признаём случаи перехода количества в качество, но исчислять качества мы по прежнему не в состоянии и даже не пытаемся.

Эта слепота, в частности, стала причиной того, что в 1960х японцы самонадеянно заявили, что через 10 лет, на основе технологий языка «Пролог» создадут искусственный интеллект и, также, того, что из этого у них ничего не вышло. Эта наша наивность никуда не исчезла и говорит о том, что озвученная выше проблема не только актуальна, но и мало кем до сих пор осознаётся. Поэтому когда современный искусственный интеллект изобразил нечто, похожее на мышление, для нас это оказалось как гром среди ясного неба: вроде бы мышление у него есть, а теории на это как не было, так и нет.

Технически подкованный читатель, конечно, может возразить, что это не мышление, а лишь имитация. На что заметим, что у нас этой имитацией занимается 90% населения планеты. И как нам тогда их различать? Как нам, опираясь на научное знание, решать вопрос, имеет ли права наше отражение в зеркале, если это знание не способно для начала отличить нас от нашего отражения?

Продолжая исторический обзор, замечу, что в современном мире повезло только двум метафизическим дисциплинам: это китайской рефлексотерапии (медики, после серии экспериментов честно сказали «мы не знаем как это работает, но это работает и мы хотим это применять») и Диалектике, использовать которую нам, рождённым ещё в СССР, завещал великий Ленин и вменила Коммунистическая партия.

Диалектика, введённая Гегелем представляет собой первое переосмысление проблемы качеств, сформулированное, не смотря на его идеализм, на современном языке, понятном для людей, смотрящих на мир через научную парадигму. «Первое» – в том смысле, что сформулировав корневой тезис о единстве и борьбе противоположностей, он заложил корректную базу для дальнейшей формальной работы в этом направлении.

Далее К. Маркс и Ф. Энгельс переосмыслили Диалектику на материалистический лад и убедительно продемонстрировали методы её применения для анализа общества и исторических процессов. Примечательно, что, хотя западные политизированные науки отрицают наследие Марксизма, все они (как и мы вместе с ними) используем концепцию общественно-экономических формаций, обоснованных К. Марксом. В то время, как Гегель ввёл общий философский принцип, основанный на объективации таких абстракций, как «противоположности» и пр., работы К. Маркса и Ф. Энгельса показали путь к их практическому применению.

Более поздним исследованиями этого вопроса можно считать системно-мыследеятельностную методологию Г. П. Щедровицкого, которая, в свою очередь, стоит на трудах А. А. Богданова (Малиновского). Впрочем, у самого Богданова метафизический аспект довольно основательно скрыт за повествовательным стилем рассуждений. Московский методологический кружок Щедровицкого (ММК), частично опираясь на идеи Богданова, в т.ч., на идею о том, что человека и человечество можно полностью определять через его деятельность, выходит на проблему принципиального различия методов деятельностного мышления и формулирует определённые практики их схематизации. Всё это, по прежнему, не исчисляется и причина введения схематизации была именно в невозможности применения в данном контексте линейных логических выкладок.

Идеи ММК были подлинно прорывными с точки зрения возможности академического осмысления метафизических учений. К сожалению, этого не случилось, поскольку методологи, будучи в большей мере философами, чем естественниками, не смогли перекинуть мостик от человекоцентричной философии к общему естествознанию.

Другой веткой наследия Диалектики, как модели мышления, можно считать Теорию решения изобретательских задач (ТРИЗ) Г. С. Альтшуллера. Примечательно, что становление ТРИЗ охватывает приблизительно тот же период, что и деятельность ММК. Генрих Саулович провёл титаническую работу по классификации тысяч изобретений и вывел относительно их формул ряд закономерностей, которые легли в основу его теории. Одной из таких закономерностей является «Закон полноты технической системы»:

Любая техническая система с необходимостью имеет в своём составе источник энергии, преобразователь, действующий орган и регулятор.

Что это, если не метафизика? Чем это отличается от иных метафизических описаний, таких, например, как колода ТАРО, за тем исключением, что это наблюдение сделано в предельно приземлённой, материалистической сфере инженерных изобретений и выражено сухим современным языком, без лишних эпических метафор?

И вот сегодня, понимая в чём отличие всех этих учений от академической науки, мы с Вами можем легко ответить на вопрос, почему ни Диалектика, ни СМД-методология, ни ТРИЗ, даже показав великолепные практические результаты, так и не нашли широкой научной поддержки, а существуют самостоятельно, представляя собой, по сути, околонаучный андеграунд. Это было попросту невозможно.

Перефразируя известное:

«Этрусское не читается»,

можем сказать:

«Метафизическое не исчисляется».

Понимали ли это сами авторы учений? Г. П. Щедровицкий понимал и очень по этому поводу распалялся, но его изысканиям для реального диалога с наукой не хватило естественнонаучного приземления, а что до остальных, то мне (Д.Ч.) так и вовсе сдаётся, что навряд ли они этот вопрос ставили.

Как уже было отмечено выше, с одной стороны, это игнорирование метафизики наукой было неизбежно – наука не в состоянии её описать из-за невозможности посчитать. С другой стороны, выходит, что у нас огромная по своему охвату предметная область оказалась вне поля зрения естествознания.

Долгое время это положение дел не ставило жёстких рамок – углубление в каждую предметную область по отдельности давало достаточно открытий и изобретений, продвигавших нашу цивилизацию. Но сегодня всё выглядит так, что этот этап пройден: ресурс самостоятельного исследования научных дисциплин практически исчерпан. Об этом свидетельствует резкое снижение количества открытий в последние десятилетия. Чтобы перешагнуть за этот предел, разным предметным областям стало необходимо обращаться друг к другу. Однако схема их конвергенции, т.е. общие принципы по которым они могут совмещаться друг с другом и принцип построения межпредметных интерфейсов до сих пор не открыты. Математическое число, выходя из одной предметной области, для того, чтобы оно могло зайти в другую, разотождествляется со своей смысловой нагрузкой и неизвестность того, что с ним происходит в этот момент, формирует сегодня в научной картине мира огромные когнитивные разрывы.

Насколько глубоко в истории коренится причина разделения научных учений на нестыкуемые друг с другом отрасли? Был ли в истории момент, когда дело ещё могло пойти иначе? В поисках ответа на этот вопрос мы решили обратиться к трудам Аристотеля, как родоначальника современного научного подхода. Быть может, он прояснит историческую суть рассматриваемой проблематики.

Внимательное изучение трудов Аристотеля показывает, что он не только исследовал вопрос метафизического исчисления, но и обнаружил его закономерности.

С другой стороны, если существуют многие науки о причинах, одна – об одном начале, другая – о другом, то какую из них надо признать искомой нами наукой и кого из тех, кто владеет этими науками, считать наилучшим знатоком искомого предмета? Ведь вполне возможно, что для одного и того же имеются все виды причин; например, у дома то, откуда движение, – строительное искусство и строитель; «то, ради чего» – сооружение; материя – земля и камни; форма – замысел дома (logos). И если исходить из того, что было раньше определено по вопросу, какую из наук следует называть мудростью, то имеется основание называть каждую из этих наук. Действительно, как самую главную и главенствующую науку, которой все другие науки, словно рабыни, не смеют прекословить, следовало бы называть мудростью науку о цели и о благе (ибо ради них существует другое). А поскольку мудрость была определена как наука о первых причинах и о том, что наиболее достойно познания, мудростью надо бы признать науку о сущности.

– 996b

Здесь и далее в главе цитаты по «Аристотель – Сочинения в четырех томах.» Том 1 / Ред. В.Ф.Асмус, 1976.

Примечателен здесь тот факт, что великий мыслитель древности, по сути, определивший облик современной науки, прямо декларирует отсутствие общей непротиворечивой картины мира и обращает наше внимание на параллельное существование нескольких начал, находящихся в отношении множественной антиномии, равно определяющих одно и то же «движение».

Но являются ли эти начала истинными, или надуманными так, что ими можно пренебречь?

Впрочем, те, кто облекает свои мудрствования в форму мифов, не достойны серьезного внимания у тех же, кто рассуждает, прибегая к доказательствам, надлежит путем вопросов выяснить, почему, происходя из одних и тех же начал, одни вещи по своей природе вечны, а другие преходящи. А так как причины этого они не указывают, да и не правдоподобно, чтобы дело обстояло так, то ясно, что у этих двух родов вещей не одни и те же начала и причины.

– 1000a

Следуя за этой мыслью философа, мы обнаруживаем, что для него нет ничего удивительного в наличии у природы нескольких начал и в том, что они порождают определённые рода феноменов, которые друг с другом не пересекаются. Таким образом, тезисы Науки складности о существовании в любом процессе нескольких (согласно Науке складности – четырёх) составляющих, качества которых взаимоисключают друг друга, для Аристотеля были бы приемлемы, поскольку повторяют его собственные тезисы.

Но Аристотель не останавливается на этом, а идёт дальше, анализируя системы исчисления, возникающие при различном понимании чисел:

После того как мы выяснили относительно идей, уместно вновь рассмотреть выводы, которые делают о числах те, кто объявляет их отдельно существующими сущностями и первыми причинами вещей. Если число есть нечто самосущее (physis) и его сущность, как утверждают некоторые, не что иное, как число, то необходимо, чтобы одно из них было первым, другое – последующим и чтобы каждое отличалось от другого по виду, так что либо [а] это свойственно прямо всем единицам и ни одна единица не сопоставима ни с какой другой, либо [б] все единицы непосредственно следуют друг за другом и любая сопоставима с любой, – таково, говорят они, математическое число (ведь в этом числе ни одна единица ничем не отличается от другой), либо [в] одни единицы сопоставимы, а другие нет (например, если за «одним» первой следует двойка, затем тройка и так остальные числа, а единицы сопоставимы в каждом числе, например: единицы в первой двойке – с самими собой, и единицы в первой тройке – с самими собой, и так в остальных числах; но единицы в самой-по-себе-двойке несопоставимы с единицами в самой-по-себе-тройке, и точно так же в остальных числах, следующих одно за другим.

> Поэтому и математическое число счисляется так: за «одним» следует «два» через прибавление к предыдущему «одному» другого «одного», затем «три» через прибавление еще «одного», и остальные числа таким же образом. Число же, [принадлежащее к эйдосам], счисляется так: за «одним» следуют другие «два» без первого «одного», а тройка – без двойки, и остальные числа таким же образом).

– 1080a

Здесь мы видим много интересного. Во-первых, Аристотель недвусмысленно относит метафизический подход к описанию мира идей («эйдос», «смысл», мы также называем это «качеством», в противоположность «свойству»: качество либо есть, либо нет, а свойство может быть измерено по его силе, более подробно см. первый том Науки складности, с.74).

Во-вторых, он кристально ясно и корректно описывает как правила математического исчисления (б), так и правила метафизического (принадлежащего к эйдосам) исчисления (в).

Необходимо отметить, что с бытовой точки зрения здесь нет ничего удивительного. Нам-то с вами ясно, что «помидоры» не нужно складывать с «яблоками». А вот для математики (б), той самой, на которой стоит сегодняшняя физика, это не просто «неочевидно», а «ложно». Математика может. Собственно, одно из первых, чему учат в школе на уроках физики – это не делать так, как предлагает математика и различать размерность величин, не подводя, впрочем, под это никакого иного обоснования, кроме здравого смысла.

Однако, как только мы, используя метафизический подход, научаемся не только различать между собой идеи, но и упорядочивать их, описанный Аристотелем принцип мгновенно укладывается в систему отдельного, метафизического исчисления (принцип упорядочивании смыслов-качеств-эйдосов представлен в настоящей работе в главе «Арифметика складности»).

Для справки:

Происхождение термина «метафизика» случайно. В I в. до н. э. греческий ученый Андроник из Родоса решил привести в порядок и «переиздать», т.е. исправить и заново переписать, рукописи Аристотеля. В своем издании Андроник вслед за группой сочинений, относящихся к физике (ta physika), поместил группу трактатов, в которых Аристотель рассматривал вопросы, относящиеся к проблемам бытия и познания. Андроник объединил эти сочинения под названием «То, что [идет] после физики» (ta meta ta physika). Со временем термин этот («метафизика») приобрел особое философское значение. Им стали обозначать вообще все философские учения о началах (принципах) бытия вещей и о началах их познания, иначе говоря, высшие вопросы онтологии и гносеологии (теории познания).

Источник тот же, вступительная статья.

Однако, почему, если Аристотель так глубоко понимал природу этого вопроса, мы сегодня не пользуемся этим наследием. Ответ мы находим в его последующих размышлениях.

И кроме того, эти числа должны либо существовать отдельно от вещей, либо не существовать отдельно, а находиться в чувственно воспринимаемых вещах (однако не так, как мы рассматривали вначале, а так, что чувственно воспринимаемые вещи состоят из чисел как из составных частей), либо один род чисел должен существовать отдельно, а другой нет.

– 1080b

Мы видим, что мэтр фактически гадает. Аристотель, размышляя о сути того, что для него представляет кристально чистую логическую картину, не находит для неё «приземления», не находит того, к чему она может быть приложена на практике. Числа, как феномен, их ряды и некоторые свойства во времена Аристотеля уже известны, но что они означают, как феномен всё ещё представляет большой фундаментальный вопрос и именно этот вопрос, в первую очередь, занимает блистательный ум философа:

Если же единицы отличаются друг от друга в разных числах и лишь единицы в одном и том же числе не различаются между собой, то и в этом случае трудностей возникает нисколько не меньше. В самом деле, взять, например, самое-по-себе– десятку. В ней содержится десять единиц, и десятка состоит и из них, и из двух пятерок. А так как сама-по-себе-десятка не случайное число и состоит не из случайных пятерок так же как не из случайных единиц, то необходимо, чтобы единицы, содержащиеся в этой десятке, различались между собой. Ведь если между ними нет различия, то не будут различаться между собой и пятерки, из которых состоит десятка; а так как они различаются между собой, то будут различаться между собой и единицы. Если же они различаются, то могут ли быть [в десятке] другие пятерки кроме этих двух или же не могут? Если не могут, то это нелепо; если же могут, то какая именно десятка ю будет состоять из них? Ведь в десятке нет другой десятки, кроме нее самой. Но вместе с тем [для них] необходимо и то, чтобы четверка слагалась не из случайных двоек, ибо неопределенная двоица, по их мнению, восприняв определенную двойку, создала две двойки, так как она была удвоительницей того, что восприняла.

– 1082a

Понимая сегодня, как именно упорядочиваются метафизические величины, и согласовывая это с предыдущими высказываниями самого Аристотеля, по данному фрагменту видно, что принципы эти так и не были найдены, что в данных рассуждениях уже наблюдается смешение принципов счёта математического и метафизического. Однако, поскольку принципы метафизического счёта ещё только будут нами изложены в последующих главах, пока что просто запомним этот момент и обратим внимание на то, что метафизический счёт признаётся далее самим Аристотелем, как не имеющий практического смысла.

Почему же так произошло? Почему в какой-то ключевой момент времени идея математического исчисления получила развитие, а идея метафизического исчисления – нет? Нам представляется, что для метафизической идеи в то время ещё не открылось окно возможностей.

В своих работах Аристотель часто упоминает Эмпедокла, который излагал идею четырёх первоэлементов – Огня, Земли, Воды и Воздуха. Это складная четверица, которую вполне можно самостоятельно узреть в Природе. Вполне может быть так, что Эмпедокл (490—430гг до н.э.) вывел эти элементы методом наблюдения и рассуждений. Однако тот подход к анализу этой доктрины, который использует Аристотель говорит об отсутствии у него понимания, чем являются перечисленные первоэлементы («предметный» род его рассуждений об этой классификации точно такой же, какой может быть у современного учёного). Если бы Аристотель на момент его рассуждений понимал саму природу метафизики, то он обнаружил бы родство данной классификации с его собственной классификацией начал на «форму», «материю», «причину» и «перводвижитель» (и не напоминает ли это нам упомянутый выше Закон полноты технической системы ТРИЗ?). Если бы у него было формальное понимание общего образующего принципа метафизики, его блистательный ум наверняка смог бы провести аналогию. Мы же обнаруживаем в его текстах лишь частные умственные классификации, т. е., он видел лишь отдельные четверицы, но не видел всей четверичности в целом, как всеобщего принципа классификации.

Было ли в то время вообще возможным вывести метафизический принцип?

Наука складности гипотезно относит начало знаний о четверице к периоду анимизма, т.е., так или иначе, к каменному веку. Это самый простой вид классификации, основанный лишь на способности различения друг от друга встречаемых предметов и явлений. При попытках человека системно описать картину окружающего мира ему суждено появиться первым (генезис религий рассмотрен нами в разделе «Примеры жизненных циклов»). Поскольку Эмпедокл был не только философом, но и греческим жрецом и имел, таким образом, дело не только с размышлениями, но и с деятельностью по хранению и передаче сакральных знаний, до него вполне могли дойти какие-либо обрывочные сведения о древней концепции четверицы. Возможно даже, что эти сведения сопровождались конкретными религиозными практиками, однако смысл их был уже давно утрачен. По крайней мере, в этой ситуации не было бы ничего необычного: примерно так же, когда сегодня европеец берётся рассуждать о религии, то в пантеоне древнегреческих богов он видит исключительно «устаревшую беллетристику» и «набор болванов для наивного поклонения». При внимательном же отношении к предмету, обнаруживается, что боги эти представляют собой классификатор человеческих чувств, желаний и отношений, представленный в мистической форме, а эпос наглядно демонстрирует эти самые отношения в их разнообразии. Сами древние греки походя используют религиозные метафоры именно в этом качестве: