Текст книги "Эфиверсум"

Эфиверсум

Что видим мы, когда глядим на звезды

и на туманы уходящих дней?

Чем манят сны, к нам обращенные при Жизни,

«написанной» людьми,

с надеждою на Бесконечность сих временных песков земли?…

Повинуясь потоку истинного желания, мы неуклонно постигаем «азы» Смысла Жизни, подобно, прежде, обучению ее Школе – Базе, а затем – Ее Высшим благам и открытию Тайн Мироздания. Диплом – в качестве совершенной свободы от всех пут видимого и материального.

Тем далеким и жарким июньским днем, в полдень, г-жа Марвуар Фильна Анжелина изволила умирать для того, чтобы проснуться, так и не постигнув за 82 года жизни – «сути Бытия».

– Эльбруг, друг мой, подойди,– подала первое хриплое подобие слов, г-жа Марвуар.– Помнишь,– солнце уютно обнимало ее ноги отблеском серпа на одеяле,– мы детьми с тобой запрыгивали в отбывающий поезд,– прищуривая глаза как от наслаждения солнечными лучами детства,– и неизвестно куда, лишь бы за внутренним зовом таинств. И она опечаленно выпустила руку Эльбруга, на миг взглянув на него потухшими, впавшими глазами, теперь способными выражать либо сожаление, либо устремляться вглубь себя.

Энергетика траура здесь, в этой занавешенной шторами спальне, проглядывалась во всех, тщательно подготовленных самой г-жой Марвуар украшательствах: журнальный столик, у кровати, хранил на себе лист с распоряжениями и наставлениям для всех присутствующих; послания с раскаяниями от лица рабы Божьей, невесть кому писанные. Изголовье кровати, было наплотно приставлено к окну с плотными задернутыми шторами «в пол» темно-лилового перламутрового отблеска, обшитыми золотой бахромой, а вверху на них была повешена голубая подвеска «Музыки ветра», видимо, чтобы умирающая была подхвачена уже «на том свете» в правильном направлении, а может и затем, чтобы вновь, в последний раз, сквозь годы услышать в этой песне звонкий смех соседских ребятишек, теперь бесследно канувших, для которых был неведом счет времени; услышать беззаботную, искреннюю радость.

«Почему мы теряем это? – думала г-жа Марвуар – в душе все та же любимая родителями – Фильна, – с курносым носиком, нежно-алыми, мягкого изгиба, пухлыми губками, пылкими румяными щечками и хрустально–лазурными озорными глазками.– Вот же я! Как же время накладывает отпечаток.. Марвуар продолжала размышлять, молчаливо вглядываясь в посетителей, в лица старых мужчин, исколотых трещинами времени.– Но даже время не вправе забрать у меня самое бесценное богатство – детство! Тут, вдруг, Марвуар попыталась подняться по порыву прозрения, словно отстаивая свое на это – право, но слабость и немощность бренного тела, отбросили ее обратно еще разительней, точно незримый присутствующий желал благополучного завершения издыхания, на который был приглашен. Но откуда и с какой целью?

Марвуар как следует откашлялась, да так, что присутствующие приметно засуетились, обеспокоившись началом безвременной агонии. Кто-то кому-то даже отчаянно взвизгнул, чтобы принесли воды, а кто-то поодаль – врача. Но старушка, откашлявшись, захохотала как хриплая ворона, и аккуратненько, да так резво-театрально сложила вытянутые ручки поверх одеяла, что кто-то рухнул, в беспамятстве, на пол. Все загомонило и зажужжало, послышались удивленные перешептывания.

– Поди, куда ветер дует,– сказала она нарочно тихо, чтобы другие подступились поближе к ней, и, выдержав запинку, продолжила, – там и дождь идет! – закончила она, глубокомысленно устремляя насмешливые глаза сквозь присутствующих.

Затем Марвуар затеисто взглянула проясненным взором вверх, на подвеску и зажмурила глаза, оставив сиять едва заметную насмешку на плотно сморщенных губах.

В комнате царила нощь, под охраной дня улицы.

– Но, видимо, не бывать сегодня ветру,– сказала Марвуар уже опечаленно, больше себе. – Я что-то упустила, но что?! Говорила она, разгорячено выкрикнув последние слова – себе в упрек и протянутые вдоль тела – руки, сжались в кулаки.– Как, вы не представляете, Эверлаз,– в обращении к старинному другу детства, стоявшему в стороне, у двери,– как знание сего, мучило меня всю мою жизнь!– охрипло вскрикнула она, казалось, в последний раз и уныло отвернула голову от присутствующих.

– Да, я помню,– так же стоя, не двинувшись, притянул общее внимание посетителей голос Эверлаза. – Даже ребенком я замечал за тобой какую-то растерянность, так не вязавшуюся с твоим озорством и оптимизмом,– заверил он каким-то холо́дно-драматичным, притом, закалено-юным голосом, так удивительно совмещающимся с его внешней замкнутостью; руки и ноги его были скрещены, а сам только плечом прилегал – как опорой – к стенке; жидкие серебристые волосы, были приглажены назад; злобный спущенный крючок носа, отлично сочетался с прищуренными желчными глазами.

– Не могу припомнить, Эверлаз, «по старой памяти, что по грамоте»,– пробурчала Марвуар в потугах припомнить; после чего, отрывисто–тихо, чуть ли не молитвенно, она пропела, если можно так выразиться, ведь между каждого слова умещалась слезливая точка:

Последняя звезда-а-а,

Моей промозглой памяти-и

И нимфа состояния души,

Души меня-я-я!

– Чай, время подойдет – и час пробьет,– беспечно прокряхтела старушка, поворачиваясь на боковую.

– Фильна, г-жа Марвуар, а как же мы?– взбунтовали некоторые дальние родственники, стоявшие поодаль. – У всех нас время на счету!..– крикнул из ряда какой-то смельчак.

– Торопиться жить, скоро умереть,– в полусне отразила Марвуар.

Ненавязчивое блекотание поспешающих, проводило Марвуар в безотложные грезы.

– Ты ли не торопишься,– послышалась дивная реминисценция голоса, не то во сне, не то наяву,– Желина.

Одно известно, с этим эховым накатом слов к самим ушам Марвуар, у нее проступил пот, несмотря на то, что комната хранила прохладу.

– Это ль, гляди, Вечный сон явился?– беззаботно отвечала Марвуар, ощущая себя в какой-то невесомости – как неваляшкой, что вот-вот перевернется в бездонное.

– Многознающему, но малопомнящему, совесть спать не даст,– говорил голос.

От сказанного, Марвуар ощутила, как будто ее внешнее тело откупорилось как матрешка, преобразовавшись в прилегающую к ней форму. Как не испугалась от такого старушка, но ощутила забытую легкость – верно двадцать годков к рождению воротилось обратно.

– Чего ж не помнить мне? Что кому надобно, то тому и памятно,– ехидно выкрикнула Марвуар в пустоту непроглядного и плотного тумана.

– Немому с глухой не столковаться,– отвечал голос, рассыпаясь эхом отдаления.

И тогда Марвуар вновь ощутила, как облегчилось ее внешнее тело, вновь откупорившись матрешкой; однако себя Марвуар тщилась увидеть из-за белой дымящейся пелены, залатанной сверху – донизу.

– Фильна Анжелина!– послышался галантный мужской голос, подкатывающий откуда-то издали.

Так Марвуар давно никто не звал; голос до боли знакомый..

– Не хотите ли пройтись, задумчивая леди,– предлагал он что-то, видимо, ей, совершенно несуразное с ее теперешним положением.

– Конечно,– отвечал женский голос. Я именно об этом,– сделав задумчивую паузу,– и думала.

Но, как потом Марвуар с ужасом почувствовала, отвечал этот женский, звонко–певучий голос именно ее губами! Глаза Марвуар замерли от жуткого страха, подкатывающего к горлу, который только возрастал с потоком слов, произносимых ею. Этим моментом, прямо из-за густого дыма или тумана, над ней вдруг нависло помутненное тело мужчины во фраке: с зажмуренными глазами, отчетливой улыбкой, голубоватым отливом лица и алой розой, вставленной в петлицу – рукой, прижатой к груди в позе исполнения этого действия,– с достаточно естественно скрюченными пальцами. От ужаса предоставленной возможности лицезреть фигуру вплотную, Марвуар едва ли не скончалась. И, как не пыталась она отстраниться и отвернуться от трупа, тело неустанно следовало вслед. Неожиданно, приобретши живую четкость очертаний, Марвуар, наконец, разглядела в нем своего мужа – Дэндольфа – увиденного спустя сорок лет по его кончине: он утонул в годовщину их серебряной свадьбы, в ту самую прогулку, начало которой он хотел освежить в ее «промозглой памяти».

Пока Марвуар, задумчиво приостановившись у реки Зон, разглядывала блики на воде, розовеющие лучами заката, Дэндольф отходил все дальше, полагая, что она идет рядом с ним; он шел, рассуждая мечтаниями о скорых планах на Фильну – «свою любовь», которой было совершенно не до этого… И даже когда он споткнулся и звал ее на помощь, взахлеб водой, она с замиранием сердца прислушивалась к его борьбе за жизнь, приняв барахтанья и плескания в воде – за раскаты грома, так прекрасно дополнявшие весеннее цветение лепестков заката на перламутрово-розовой воде.

Застигнутая воспоминаниями, Марвуар задумчиво смотрела сквозь нависшее тело мужа,– как в тот злополучный день она смотрела на блики воды, теперь отразившиеся на ее лице слезами необратимого. Изневесть перекошенное мучениями, некогда привлекательное лицо мужа, убрало радушную улыбку – на обратную крайность противоположности, и, взревев от горя, тело пронеслось сквозь Фильну Анжелину. У старухи едва не отнялось сердце, а ноги, которых она все так же не видела за пеленой – да и не чувствовала – безудержно затрусились. Но это ли был конец ее мучений: сверху над ней завопил глас, надвигающийся издалека прямо на нее. С созвучием всплеска воды, тело ее мужа предстало пред ней нос к носу, задержавшись, таким образом, на мгновение. Засим, вздутое лицо, скверно преобразившееся покойницким разложением тканей, медленно отворило слипшиеся веки, пронзив помутневшими зрачками вспученных глаз – глаза жены.

– Ай-яй-яй!– вопияла Марвуар, тщетно прикрывая лицо руками, тогда как призрачное тело было способно проникать сквозь телесную оболочку. – Чем же я, Дэндольф, обязана тебе, что пришел ты истязать мой остатний час?– заговаривалась она в страхе, лишь бы отвести минуту до его слов.– Жили с тобой в благости..!– умоляюще взывала она, вкупе с рыданиями.

– Ох, Фильна,– взревел мертвец, издирая открытием ссохшиеся губы, оголившие разорванной кожей под носом и подбородком – корни почернелых зубов,– любить хоть не люби, да чаще взглядывай…

– Да про что же ты?!– кричала Марвуар в слезах.

– Тайна пленила, да верностью спочила,– ответил дух последнее.

Засим горизонт содрогнулся, да перевернулся,– так, что твердь под Марвуар сделалась давлением невесомости, перевернув ее лежавшее тело лицом ниц. Следом Марвуар увидела падающее вниз,– что было бы, верно, верхом ранее,– тело мужа, скрывающееся за туманами; послышался громкий накатистый всплеск воды, да мучительные мольбы о помощи.

Внезапно Марвуар ощутила, как крестик на ее шее до того натянулся, что перетянул горло; а затем, с замиранием окружающего, она закрутилась волчком. Если ранее крестик свисал вниз, то ноне был пригвожден прямо к шее; нить, которая стянула ее шею натяжением сверху, приобрела безразмерность своим продолжением за шеей. Вслед за тем, страдалица стала раскручиваться кругами подобно веретену, пока ее ноги и руки не сковались оной нитью. Но это ли был конец дониманий? – когда она, действительно – наконец-то!– увидела себя, но теперь веретеном в руках у какого-то безобразного неумытого старца, с взлохмаченной черной бородой, расходящейся на пробор по обе стороны от подбородка, со вздымающимся кверху концами. Однако, из одной части бороды и прялась нить на веретено, которым послужила Марвуар. Как только Марвуар это поняла, старик, сидевший у окна в свете луны, резко взглянул на нее жуткими угольными глазками, поочередно засверкавшими пронзительной яркостью звезды; зловеще скривившись в гримасе улыбки, с дюжими пробелами крепких, сточенных зубов, он зашелся ввинчиваться в пол, обдавая пространство многомерной бездной хохота с множеством созвучий: посвистывающих, клокочущих, но слышимых все одним раскатистым глубинным эхом. Рука с веретеном была поднята. Пол эластично срастался при поглощении старца. Когда же он ушел под него с головой, его рука, втянутая по запястье, все так же крепко удерживала Марвуар, которая, не «пропускаясь» полом, уперлась в него горизонтальной подпоркой. В следствии чего ее бешено завертело, пока нить, втягивавшаяся под пол, со звоном не оборвалась прямо на шее Марвуар,– что едва ее не задушило. Сорванная нить оставила поалевший оттиск, окаймляющий шею и кровавый рубец в виде крестика поперек горла.

–Марвуар! Фильна! Анжелина! – послышалось разноголосье, пока у нее так кружилась голова, что ее едва не вывернуло.

Ноги и руки Марвуар, все еще оставались плотно прижаты к телу,– у нее было ощущение, что ее обнимает плотная тяжесть давления. Лежа с закрытыми глазами, Марвуар сызнова почувствовала, как ее тело, высвобождаясь от натиска, откупорилось матрешкой. Затем она открыла глаза, не поверив увиденному: она лежала на кровати, в своей спальне, где шторы уже были раздвинуты и сама она освещалась будничным, серо-солнечным днем. Вокруг, склонивши над ней головы, стояли те самые ее знакомые,– которых она созывала на свою кончину,– но теперь призрачно-бледные.

При виде Дэндольфа, Эльбруга и Эверлаза, ее глубинное сознание, казалось, занялось безотчетно оспаривать – с наглядным «примером» – теорию «конца», ею же уверованного.

«Конец ли? – думала Марвуар. – А может, в понимании «поглотившей» нас Вселенной, все имеет свое последействие, и конца нет, равнозначно неизвестности начала?– размышляла она, оценивая подвеску над собой. – Если задуматься,– продолжала она,– может мы уже сейчас, и всегда! находились среди черной, осыпающейся песком, Бездны Тьмы и бесконечности? Может в целях безопасности тайны «скрытого», космическая сила изначально создала нам «сказочную иллюзию видимости», чтобы лишь «посвященные» сумели разгадать «ребус», при этом, не выдав его. Может наша жизнь – видимое и осязаемое, ни больше, ни меньше – Черная Дыра, затягивающая нас все глубже, кормящая иллюзиями все слаще, пока не поглотит совершенно?! Возможно мы и так, – что очевидно,– в открытом Космосе, а нашей твердой землей под ногами является лишь эфир-мираж?!»

За окном раздался гуд одинокого, томного колокола, точно утром воскресного дня, после праздничных гуляний.

– Ну что…– произнес дух у подножия кровати, кивая на Марвуар, а затем на каждого из присутствующих.– Пора.

– Куда же вы хотите идти? На улице, гляди, дождь вот-вот..– наущала Марвуар.

На фоне колокольного звона, из зала (соседней комнаты) раздался бой часов, а с улицы – бой курантов, прозвучавших как никогда печально.

– Не правильное время, коль торопиться,– говорила Марвуар.

– Права, торопиться. Отошла бы, поди, сшибет,– говорил ей Эльбруг, застывший статуей ожидания.

– Ты про что, друг мой, время, али…

– Его… Да ты тише, а то звонка не услышим, как воро́тится.

– Так он, видать, в дверь постучит? На нее и смотреть надобно!– удивлялась Марвуар странной не проницательности, но степенности духов.

– Некогда ему, в стенах песочных, человечьих, разбираться!– Минута Вечности торопит!– пресек он строго Марвуар.

По окну забили порывы ветра, засквозившие между створок, отчего подвеска легонько пошатнулась. Марвуар, сидя на кровати, с ногами спущенными на пол и боком к окну, этого не заметила, но подняв глаза на присутствующих – застывших статуями преддверия – и сама оглянулась. Ветер настолько окреп, что теперь двухстворчатое окно забарабанило под этой силой, точно приближалось что-то инопланетное. Марвуар вздыхала и охала от каждого такого порыва, но вот, подвеска натянулась по диагонали от окна, и не издав ни звука, осталась в сим положении, верно ветер дул прямо в окно. В это время Марвуар уловила за окном нечто необъяснимое: что-то замедленно бежало по воздуху, над деревьями, но оно было прозрачно; да и понять, что это «что-то» движется, можно было только по мелькающим стыкованиям,– как разглядела Марвуар,– двух пар ног. Приближение объекта ей показалось Вечностью, одначе Марвуар ни мигом не отнимала своих глаз от сего, не упустив памятью и про то, что нечто – «торопиться». Только Марвуар хотела блеснуть своей парой золотых зубов, едва выказав веселость, как призрачное заметелило в окно туманом: поток ветра неистово распахнул окно и подвеска сорвалась на постель; засим, «оно» прошло через окно,– да как!– задней частью,– приобретая облик призрачной белой лошади! Сие существо смирно дожидалось распоряжений, стоя на кровати. Марвуар же находилась со стороны крупа лошади, перед этим отпрянув, от испуга, с края кровати – к подножию. Внезапно, призраки схватили покрывало, на котором она сидела, по трем сторонам и подкинули ее,– уже впавшую в беспамятство,– вверх – сквозь лошадь. Едва Марвуар коснулась животного при обратном падении, как перевоплотилась – точно по-волшебству – в прелестную девочку; лошадь в тот же миг сделалась непроницаемо-белой.

– Но-о, лошадка!– крикнула она озорным голоском, заерзав на лошади от нетерпения и забив ножками по ее бокам.

На шейке Фильны проступил знак, чего эта озорница даже не заметила; она была увлечена другим, более занимательным делом.. Пролетая через окно, белая лошадь, по мере выхода в свет, становилась все более прозрачной (в тени обретая четкость абриса), пропуская сквозь себя окружающее, точно через линзу. Не приметив такого изменения в лошади, Фильна продолжала разглядывать открывшийся ее глазам пейзаж, со всей любознательностью и восторженностью ребенка. Нет, ей было не до этого. А туманы, сплошные туманы, гуляли меж деревьев, по Бульвару. И ни на йоту сей ребенок не был схож с той женщиной, какой она была прежде. Но, однако, множество драгоценных камешков ее жизни, пронизывает все одна нить, их связующая… как детство, формирующееся из сладких камешков,– окраска которых зависит от нити подпитки родительской духовностью…

Сперва, девочка свесилась телом на одну сторону лошади, увлеченно открыв рот и глаза, и глядя то вниз, то по сторонам, а затем свесилась на другой ее бок.

– Ой-йой, мой друг, Эльбруг, живет там! Лошадка, сто-о-ой!– неукротимо заверезжала она.

Фильна так сильно стала бить ножками лошади по ребрам, так на ней заерзала, что едва ли не выпала от испуга, когда – наконец!– на нее взглянула.

Лошадь же не повела и ухом на восклицания, точно выученная поведением не одной десятки таких ребятишек. Да и девочка более была смирной. Она обвила лошади шею и ножками еще плотнее прижалась к ее бокам. Ей до того было страшно понимать, тем более смотреть, что лошади-то нет!

«Какая-то дурная лошадь!– думала она.– Таких не бывает! Может она воздуха наелась?»

Пролетали они и над вокзалом.. Пока миновали поезд, оттуда отходивший, девочка склонила головку к плечу – в наблюдениях за поездом – удобно примостив ее на руку, которой держалась за шею лошади. Когда «время» развернулось в сторону, в которую она глядела, Фильна, поворачиваясь на другую сторону, на миг взглянула сквозь это «время». Таким мир она не видела никогда! О Боги! В лошади находился весь Космос! А люди-прохожие, попадающие за грань лошади,– не имея физических тел – виделись бесплотными душами!– и где бредущими, скучающими, волнующимся и когда некогда ругающимися – вы только представьте!– прямо в открытом Космосе! О Люди!…

Теперь малышка и вовсе прилипла лицом к лошади, все дальше соскальзывая тельцем в позу лежа, чтобы созерцать. Отчего же, подумается Вам, этой девочке так посчастливилось?.

Кто знает, однако, возможно, когда человек открывает деталь «пазла» от «ребуса» Мироздания, то, быть может, в подтверждение истинности – сразу приходит случай-довод? Может этим-то и определимо?

А может, все тайны Первоисточника изначально заложены в вашем подсознании, но затеряны человеческим разумом? Тогда, не оставляет сомнений, что именно дети имеют самую прочную связь с Космосом-Источником. Многие из Вас смогут на своем примере вспомнить, что в Детстве был не знан ни страх, ни злость, ни мстительность, ни корыстие и т.п. Но впоследствии именно это ожесточало и утяжеляло чистую душу ребенка – когда мир иллюзии, такой «важный» для «смысла жизни» взрослых – «песочный мир», насильно заставлял переставать верить в Мечты, Чудеса и Радость… А именно в эдаких «мелочах» и есть ваша связь с Высшим,– которую вы променяли на видимую Фантазию, просто затем, чтобы иметь временную перестраховку на смысл и стабильность Бытия.. О, Люди… Как счастливы вы с закрытыми глазами…

Но вот, как только Фильна отвела глазки от лошади, она увидела искусственный свет солнца, точно свет от дневной лампочки, осветившей комнату; и блеклые цвета возведенных зданий; и специально рассаженный подрост. Среди всего этого она увидела возведенную чуть ли не до неба, исполинскую Цитадель,– черный оттенок которой сквозил полупрозрачной глубиной; окон в ней и вовсе не было; площадь возведения – от основания – была не больше всем известного здания цирка, но по мере возвышения – сужалась иглой, простывающей за облаками.

Лошадь замедленно подплыла поближе к земле, судя по всему в поисках завуалированного входа в эту крепость. Хотя, как бы пугающе это не прозвучало: она была лишена всяческих, приводящих к ней, дорог или дорожек; в довершение чего, она вся обросла гигантским терновником, возвышающимся до ее середины.

Фильна прижалась к лошади поближе и со страхом смотрела на крепость. Теперь она и вовсе притихла, но ее губки затрусились от слез, уже подкатывающих к ее детской «впечатлительности», однако, сдерживаемых любознательным рассмотрением крепости. Наконец, лошадь, облетев несколько кругов вокруг возведения,– словно наматываемая на само возведение,– от последнего оборота плотно пристала к каменной стенке, поверх терновника! И.. всквозь ею поглотилась..

В это время вся природа оттенилась грозовым сизым; все замерло в настороженном ожидании разговора.

Девочка не могла ничего разглядеть за пределами свечения лошади, которая теперь имела белый непроницаемый цвет. Ей было неясно, откуда взялись звуки цоканья копыт, до этого, только летающей лошади. Любые, даже самые незаметные движения, сопровождались эхом, раскатывающимся от них – ввысь, со ступенчатым преумножением этого, леденящего душу – гуканья; и так, доколи звук не достигал самой верхушки башни, которая казалась бесконечной. В результате чего, каждое эхо от звука накладывалось на другое, и они сплетались в невыносимый шум, в котором можно было различить пение целого хора. Да только трудно увязывалось такое мрачное место с хором,– правильнее сказать, это скорее походило на многоголосое отпевание, что объяснило бы и печальный мотив сего шума.

А лошадь все мялась на месте, вроде специально устраивая этот «концерт» до смерти перепуганной девочке.

То, что произошло впоследствии, совершенно не подлежит объяснению: где-то вверху послышался звук открывания тугого засова? видимо, век не тревожимого – так он скрипел,– услышанный даже внизу; на верху, с инфернальным звуком при отворении, поддалось что-то грузное, отчего вниз посыпалась какая-то шелупня, да таким потоком, что вскоре девочке пришлось пригнуться к гриве лошади и прикрыть голову руками, когда сама лошадь лишь покорно склонила голову, едва ли не к копытам. Шум прекратился, повеяло невесомостью! Девочка настолько плотно зажмурила глазки и закрыла ручками лицо, что лошадь незаметно оторвалась от земли левитацией, которая буквально их притягивала сверху. Животное же неизменно пребывало в стойке покорности или преданности, замерев позой.

Когда, наконец, девочка почувствовала, как тело лошади подалось крупом вниз, она бессознательно посмотрела вверх: вдалеке, за открытой дверью люка, стоял темный силуэт; было видно, как он постоянно двигает кругообразными движениями свою правую руку, а левой водит над ней; заметила она и то, что лошадь начала подниматься рывками, никак в такт движений силуэта. Казалось, до выхода невозможно далеко, как вдруг, девочка ощутила такое сильное жжение и резкую боль на шее, что ее руки невольно зачесали этот участок. Ее родимое пятнышко – в виде крестика,– который она запомнила подарком от доброго старичка еще в младенчестве,– вздулось и уплотнилось подобно шраму. Кожа девочки – возможно от этого – натянулась на затылке и шее, отчего ей стало труднее дышать.

Послышался раскатистый и глубокий смех. Девочка посмотрела вверх, но там никого не было, а смех все не утихал.

– Вспоминай!– медлительной расстановкой произнес бездонный глас.

Когда до выхода оставалось рукой подать, поднятие остановилось. Фильна по инерции захотела расшевелить лошадь, немножко прихлопнув по ее шее рукой, но та, раз – да испарилась! Ноги девочки расслабленно повисли над прорвой башни, но теперь гравитация вовсе не тяготила ее,– она даже – опираясь на ощущения – подумала, будто стоит на чем-то твердом! Затем она с легкостью подпрыгнула вверх и пролетела через люк. Неожиданно для себя, Фильна, до этого находившаяся в вертикальном положении к земле, медленно завертелась кругом – даже чересчур за-медленно,– в результате обращаясь в горизонтальное положение, перпендикулярное проему башни. И вот, она открыла глаза,– перед этим – от испуга – их плотно зажмурив. Ее тело словно лежало на плотной перине, обволакивающей все ее тело – руки и ноги; но скольких усилий ей стоило просто повернуть голову на тонкой шейке, чтобы осмотреться; чтобы ощупать то, на чем она, стало быть, лежит! Но нет, ручки ее были слишком слабы для этого, а шея едва ли удостоилась сантиметра в оглядке, чтобы хоть краешком глаза разглядеть силуэт, куда-то канувший.

– Давно-с не наведывалась. Позабыла про старика,– молвил заторможенный эховый глас.– Каждый раз тебя целый век – без двадцати – дожидаться? Ну-с, за временем человечьим я не постою, был бы толк,– продолжал голос, невероятно ускорившийся в произношении, отчего последнесказанного Фильна уже не разобрала.

– Дяденька, не гневитесь, но я, видимо, не та, кого вы дожидались! Мне же только шесть лет!– уверяла девочка.

– Ха-ха, было бы тело, возраст найдется, да-а? Ха-ха-ха!-заинтересованней и веселей откликался протяжистый голос.– Но, ежели, ты себя не увидишь, не скажешь ли ты, что тебя нет?– продолжал голос, чуть ли не взахлеб и куда еще увлеченнее.

Фильна посмотрела на себя, и … так сердечко будто и остановилось: видеть – видит, слышать – слышит, да вся, с ног до головы, залеплена в золотую пыль! Провела она рукой по животу,– сумела с силой давящей мигом справиться,– и увидела на счищенном месте – темноту и пустоту, как та, что ее окружала.

Но Фильна не заплакала, ее – как лицо женского пола – порадовало золотое украшение тела.

– Ах, мне так нравилось мое раньшее тело…– промолвила она удовлетворенно и с придыханием.

– Если бы с телом сюда пожаловала, только б за порог ступила, как почила бы навек смертью человеческой, и не свиделись бы! Или мне век дожидаться тебя изволишь? Ну, за этим-то не постою…

– А зачем я вам нужна?

– Ты же сама просилась, и, вижу, вовсе не подготовлена к «Школе»…

– Дяденька, вам наврали! В садике меня все хвалят,– все цифры и буквы выучила! А знаете, как-то раз, Эльбруг и Эверлаз – мои друзья по садику, предложили мне стать «путешественниками света».. и.. и мы запрыгивали на поезд!– хвасталась девчушка громко-восторженно.

– Да-да.. Эти «ребята» и теперь «путешественники».. И знаешь, они остались верны себе словом и делом, а значит, прислушивались ко мне.

– Да-а!? Разве вы тоже их знали?

– И до сегодня-с знаю.

– А я знаю вас?

– Еще недавно, я был уверен, что ты вспомнишь меня. Понадеялся, что прибудешь без бренного тела.. Но, увы, коль прельщает тебя моя иллюзия, а ты – ее хорошее дополнение – отпущу!

Некая черная материя под девочкой, сформировала движущуюся туманность,– движущуюся и ускоряющуюся в тот проем, откуда она, некогда, вышла. Никакие усилия не помогли бы справиться с таким напором и тяготением.

– Ничего не поняла… Ох, беда..Испортили!…– все причитал голос, до того безнадежный.

..И перед тем как Фильна затянулась туманами, когда в проеме ее как специально перевернуло вертикально, и она на миг задержалась на нем руками,– черный силуэт мужчины, потянулся рукой вверх и чем-то приклацнул,– рукой или… а чем еще?.. Все залилось таким ярким светом, что Фильна только и успела увидеть старичка с белой прямой бородой, расходящейся по обе стороны от плеч – двумя концами вверх; и то, что он держал так бережно в руках, но чего все же не оборвал: осязаемую зрением, серебряную нить, прикрепленную к ее шраму в виде крестика. Эта нить сопровождала всю ее жизнь…

Когда же Фильну засосало в туннель, эти слова старика, сопроводили ее в путь: «В другую реальность попадешь, но вспомнишь сон, какой тебя ко мне привел. А я буду ждать возвращения твоего в **23-м году; тогда же случиться большой праздник!»…

И вправду, такого крепкого и осознанного сна ей никогда не виделось! И этот «Сон» – удивительнейшее явление!

Верный, видимо, способ, чтобы после человеческой «Смерти» проснуться со знанием своего прошлого воплощения, нужно сохранить это памятью бессмертной души, чтобы приснился сон с такими эпизодами текущей жизни, которые напомнят о себе в будущей жизни! Но самое главное в этом процессе: навеять эпизоды этой жизни себе «на сон», чтобы сохранить в архивах «Вечной памяти»!