Текст книги "Замок Дор. Прощай, молодость (сборник)"

Амиот опустил руку, которой заслонял от солнца глаза.

– Не знаю, месье, это слово пришло мне на ум…

В эту минуту они услышали громкий крик, более пронзительный, чем те, что доносились до сих пор с поля, где проходили скачки. Группы людей внезапно распались, и фигурки, похожие на точки, ринулись к воротам.

– Муравейник по какой-то причине пришел в волнение, – заметил месье Ледрю.

Тут у них на глазах у ворот рухнула палатка, сложилась, как крошечный карточный домик, а затем справа и слева от дороги начали сновать фигурки.

– Кони понесли, – возвестил Амиот, у которого было острое зрение молодого человека.

Он наклонился и скинул свои сабо.

Линнет Льюворн, развязав ленты своей шляпки и неспешно заново завязав их под подбородком, который вовсе не портило то, что он был обиженно вздернут, длительное время рассматривала себя в зеркале, чтобы убедиться, что презрительный вид ей идет. Затем она отперла дверь и остановилась на пороге:

– Я поеду с вами на скачки, но при условии, что вы не попросите меня с вами разговаривать – ни единого слова.

– Вот как?

– Вы меня оскорбили. Конечно, я не могу заставить вас молчать, вы вольны болтать, сколько вам угодно. Но я не собираюсь с вами беседовать, и, если вы не согласны с этим условием, я уйду к себе и сниму этот наряд. Я не стану с вами разговаривать до тех пор, пока мы не вернемся к этой двери, и лишь после того, как вы попросите у меня прощения.

– Но я прошу прощения сейчас, Линнет.

Она покачала головой:

– Не так, как следует. Вы делаете это лишь для того, чтобы задобрить меня и добиться, чтобы я поехала и вы могли бы мною хвастаться. Ну что же, вот она я. Если вы все еще считаете, что я того стою, можете хвастаться мною перед вашими друзьями, сколько вам угодно.

– И вы не будете разговаривать даже с ними?

– Конечно же я буду разговаривать с ними. Они не нанесли мне оскорбления, по крайней мере по своей, а не по вашей вине. О! – Она резко ткнула кончиком своего зонтика в пол. – Итак, это мои условия.

Марк склонил голову. Она прошла мимо него, спустилась по лестнице и села в ландо. Муж последовал за ней.

– Вышла она – ни дать ни взять королева, да и выглядела что твоя королева, – рассказывал впоследствии Тим Уди, кучер.

Тим Уди был слегка навеселе, к тому же ему не терпелось попасть на скачки, и он изо всех сил нахлестывал двух лошадей, Мэрмана и Мерлина. Это были молодые, горячие кони, от одного производителя, оба гнедые; они прекрасно сочетались: у каждого на передней ноге был белый «носочек», у Мерлина – на правой, у Мэрмана – на левой, причем в одном и том же месте, с точностью до дюйма. Марк Льюворн, который до женитьбы был скуповат, теперь стал склонен к показной роскоши. За этих лошадок он выложил кругленькую сумму. Ни одному владельцу ценных лошадей не понравилось бы, если бы с ними стали обращаться так, как это делал кучер Уди. К тому же Марка только что унизили, и ему нужно было на ком-то сорвать злость. Он привстал с сиденья, но его снова отбросило на подушки, он поднялся опять, осыпая своего кучера проклятиями.

– Теперь уж ничего не попишешь, хозяин, – бросил Тим Уди через плечо. – Думал, вы спешите, да и следовало бы поспешить. Н-но! Вы сядьте, а уж они вас домчат!

Боязливая женщина вскрикнула бы или хотя бы схватилась за поручни экипажа, когда заднее колесо со скрежетом проехалось по гранитной колоде, защищавшей угол гостиницы, и едва не зацепилось за нее. И после подобного шока примерная, заботливая супруга принялась бы пилить своего мужа, доказывая ему, что Тим Уди пьян и только дурак не заметил бы этого сразу, до того как выезжать. Линнет и бровью не повела – она сидела с безмятежным видом, сжав губы.

На вершине холма Тим Уди, вместо того чтобы перейти на более спокойный шаг, еще поддал жару:

– Вот как это делается!

Марк Льюворн снова взорвался.

– Да так можно загубить любую лошадь! – вскричал он. – Черт бы тебя побрал, разве ты не знаешь, сколько стоят эти лошади?

– Они же отдохнувшие, хозяин, – не растерялся Тим Уди. – Для них сейчас гора – самое то. Я же не просил вас так долго собираться – вот они и застоялись. А сейчас будут смирные, как овечки, так и скажите хозяйке.

Марк Льюворн снова обругал его, да что толку!

– Опасности больше нет, – заверил он Линнет, склоняясь к ней с видом самого покорного супруга, когда лошади перешли на рысь, а потом потрусили помедленнее. – Вы не очень испугались, дорогая? Вам не дурно?

Ей определенно не было дурно, но полузакрытые глаза и бледность заставили ее супруга задать этот вопрос.

Она открыла глаза. Взгляд был томный, словно плавное движение колес экипажа навеяло на Линнет дрему. Она взглянула на мужа, склонившегося над ней, как на незнакомца. Потом взгляд ее стал твердым, и она снова прикрыла глаза. Губы ее плотно сжались.

Много столетий тому назад в западную часть Англии прибыл некий Теодор Палеолог, надгробие которого можно увидеть сегодня в маленькой церкви, омываемой приливом, возле Тамар. Фактически он был последним решительным мужчиной из этой императорской фамилии, не допускавшим турок в Византию. Теперь уже не удастся выяснить, что побудило его, потерпев поражение, выбрать это побережье, чтобы окончить здесь свои дни. Но он поступил именно так. И, будучи человеком энергичным, он нашел в этих краях жену и произвел на свет законных наследников. Затем род угас со всеми своими ветвями. Но поскольку он опять же был человеком энергичным, у него (согласно легенде) были и другие дети, принявшие фамилию Константайн, перешедшую к ним вместе с тем состоянием, которое ему удалось скопить. Можно сказать с определенностью, что сегодня «по ту сторону воды» (те, кто живет к западу от гавани Трой, называют так местность к востоку от нее) полно Константайнов. И хоть им и не досталось богатства этого рода, почти все они унаследовали благородство черт, выделявшее их среди соседей, – особенно это относилось к женщинам, даже если они вынуждены были трудиться на ферме.

Женщины, принадлежавшие к роду Константайнов, были темноволосые, красивые, с четко очерченными бровями; но порой рождалась девочка хоть и наделенная фамильными чертами, но со светлыми или каштановыми волосами и чуть ли не с прозрачным цветом лица. Именно такой была Линнет Константайн, мать которой, урожденная Константайн, обвенчалась со своим родственником, кузнецом. Ее не стало, когда девочке было два года.

Отец Линнет Константайн, в котором сломалась пружина честолюбия, променял свою кузницу на ферму, и дочь росла там, откуда было не меньше трех миль до любого другого жилья. До начальной школы было тоже почти две мили. Именно в школе девочка смогла удовлетворить свое тщеславие, ибо была в классе первой, опередив всех соучеников. Учительница ее была модницей (по тамошним понятиям), говорила с изысканным акцентом и давала девочке почитать книги. С четырнадцати лет Линнет росла, так сказать, «под солнышком и дождиком», обитая в бедном домике. Разросшийся лук-порей доходил до самых карнизов, под которыми летом ютились стрижи. У нее не было денег на покупку нарядных платьев, но она запретила себе появляться на людях в затрапезном виде. Оглядываясь на эти годы, трудно представить себе, чтобы даже в дешевом платьице она могла уронить свое достоинство, поощряя ухаживания сельских поклонников. Во всяком случае, достоверно одно: Линнет пряталась, и пряталась она столь упорно, что даже отец находил ее уединение странным чудачеством – когда случайно об этом задумывался.

А потом в один осенний день в тысяча восемьсот шестидесятых Марк Льюворн переправился «на ту сторону воды», чтобы взглянуть на урожай яблок у Проспера Константайна. Торгуясь, он не раз бросал взгляд на дочь Проспера, которая, балансируя на садовой стремянке, тянулась за яблоками, а потом спускалась с полным передником и осторожно выкладывала плоды горкой под яблоней, не повредив ни одного. Казалось, она не обращала на посетителя ни малейшего внимания.

Марк Льюворн купил весь урожай яблок на сидр и заплатил очень щедро. В начале следующей весны он попросил руки Линнет. Ей было всего восемнадцать.

Она не знала любви и не представляла, что это такое. Она читала книги. Она страстно желала увидеть мир, который там, за горами. Той весной она, бывало, стояла у калитки и, прикрыв глаза, наблюдала за стрижами и ласточками, скользившими в небесной сини и выписывавшими круги над прудом. Они проделали такой путь – от Египта до ее порога!

Однажды – через неделю после того, как она приняла предложение Марка Льюворна, – Линнет наблюдала за этими птицами, которые кружили высоко и вдруг устремлялись вниз за мошками. И тут она услышала, как скрипнула калитка, сначала открывшись, а затем закрывшись, потом – шаги. Они почти одновременно увидели друг друга – Линнет и женщина, вернее, девушка, всего на пару лет старше ее. Она была высокая, темноволосая, по-своему красивая. Держась в тени, посетительница рассматривала Линнет.

– Вы хотите спросить, как пройти к бухте? – спросила Линнет, слегка нервничая.

– Нет, – ответила та, покачав головой. – Я приехала на пароме и должна на нем вернуться. Но поскольку вы станете моей хозяйкой, мне кажется…

– Вы приехали взглянуть на меня? Ну что же, смотрите! – Линнет раскинула руки, стоя на фоне темнеющего неба.

– Да, вы красавица, чудо как хороши, – ответила девушка, сделав реверанс, и руки ее поднялись к груди, словно она хотела поплотнее запахнуть шаль, как будто в воздухе вдруг повеяло холодом.

– Как я поняла, вы будете моей служанкой – одной из моих слуг?

– Да, госпожа, и, надеюсь, самой верной. Меня зовут Дебора. Дебора Бранжьен.

Она растворилась в сумерках. Линнет услышала, как дважды щелкнул запор калитки.

– Вы не понимаете того, – сказал Марк Льюворн, наклоняясь в ландо к жене, – что я запланировал все это ради вашего удовольствия. Мужчины дальновиднее женщин, но часто именно женщины могут помочь. Сегодня днем вы – хозяйка над всем, а это шаг наверх. И если вы используете ситуацию, мы вскоре все распродадим и станем джентри[11]11
  Джентри – среднее и мелкопоместное дворянство в Англии.


[Закрыть], будем вращаться среди лучших фамилий. Каково, дорогая? Разве вы не понимаете, что́ я для вас планирую?

Молчание.

– Взгляните на эти поля справа, – заговорил он снова. – У меня пара-тройка закладных на некоторые из них. А я ведь показывал вам свое завещание, не так ли?

Снова молчание.

На поле для скачек Линнет спокойно и доброжелательно встречала всех, кто подходил к ландо. Когда пришло время вручать кубок победителю скачек с препятствиями, она сделала это изящно и по-королевски благосклонно. Она даже повернулась при этом к своему мужу, очаровательно кивнув в его сторону, словно давая понять, что лишь передает кубок от истинного дарителя. Но она не разговаривала с ним.

Перед этой церемонией и в перерыве между заездами Тим Уди распряг Мэрмана и Мерлина и завел их за палатку с напитками. Там, возле изгороди, он стреножил их, напоил и накормил, после чего прошмыгнул в палатку и хорошенько угостился виски.

Когда церемония закончилась, хозяин в дикой ярости извлек его оттуда и велел запрягать лошадей в обратный путь. Оставалось лишь состязание за утешительный приз. Тим Уди послушно запряг Мэрмана и Мерлина. Производил он эту операцию весьма тщательно, в крайне задумчивом состоянии. Даже лошадей, доставлявших короля в парламент, где он должен был произнести тронную речь, не запрягали столь старательно. Тим Уди был мертвецки пьян.

Скачки за утешительный приз начались и уже были в самом разгаре, когда Тим взобрался на козлы и направил лошадей на дорогу. Тут кто-то громко крикнул у ворот:

– Утренняя Звезда упала!

Утренняя Звезда не только упала у ближайшей изгороди, но и сломала ногу. Тим Уди во хмелю остановил лошадей, чтобы послушать. После длительной паузы из-за изгороди грянул выстрел из пистолета – прямо в уши чете Льюворн.

Выстрел ударил и по ушам Мэрмана и Мерлина, и они тотчас же под углом рванули в ворота, сбросив кучера и шарахнув его о столб. Расшвыривая налево и направо лотки торговцев, они бешеным галопом помчались по дороге к Замку Дор, и мешала им лишь упряжь, которая то волочилась, то щелкала по брюху Мерлина, как хлыст. Поводья тоже болтались где-то у задних копыт – седоки в экипаже не видели. Они были совершенно беспомощны.

Марк Льюворн вскочил на ноги. Линнет услышала его вопли, заглушившие стук копыт. Покачнувшись, муж рухнул прямо ей на колени.

Она не помогла ему подняться. Ее откинуло назад, и она плотно сжала губы в ожидании неизбежного.

Об этом неизбежном возвестил пронзительный вопль, словно бы распоровший ситцевую ширму, отделявшую жизнь от смерти, – этот ужасный крик все звенел и звенел у нее в ушах, и, казалось, в нем не было ничего человеческого. Может быть, под колеса попал ребенок и теперь он мертв?

Она сбросила со своих коленей Марка, и он упал как мешок. Шатаясь, Линнет поднялась на ноги и уцепилась за поручень козел. Она стояла раскачиваясь, переступая ногами то по пледам, то по телу мужа. Ей удалось оглянуться через правое плечо назад, на дорогу. Она была пуста, лишь на большом расстоянии галопом мчались двое всадников. За ними взгляд Линнет различал лишь скопления точек.

Но крик продолжал звучать, кричали где-то впереди, и теперь он приближался. Линнет крепче вцепилась в поручни, раскачиваясь и топчась на теле Марка. Впереди была ослепительно сверкавшая дорога, и вдруг Линнет увидела темную фигуру с широко раскинутыми руками…

У нее в ушах все еще звучал пронзительный вопль. И вдруг Мэрман и Мерлин подались назад, и оглушительный треск заглушил остальные звуки: сломалось дышло. Линнет швырнуло вперед, и она ударилась лбом о поручни, затем ее резко отбросило на подушки.

Когда через некоторое время она с трудом поднялась на ноги, то увидела нотариуса Ледрю: он доблестно удерживал Мерлина за уздечку, пытаясь успокоить лошадей, которые то вставали на дыбы, то бросались вперед, путаясь в сломанном дышле. Судя по всему, они были напуганы.

– Осторожно, мадам! И поскорее спускайтесь, – задыхаясь, вымолвил нотариус. – Слава богу, вы спасены! Если они теперь снова рванут, то их уж ничем не удержишь.

– Это вы их остановили? Я могу помочь? – Эти два вопроса прозвучали почти одновременно.

– О нет, что вы! Бегите туда, мадам, скорее, там, сзади! – закричал он. – Посмотрите, жив ли парень, вы его переехали…

Линнет понеслась назад. Тело лежало на дороге ярдах в двадцати от экипажа, его отшвырнуло в сторону. Подбежав к нему, она опустилась на колени прямо в пыль. Линнет пыталась приподнять безжизненную голову, когда подскакали два всадника, следовавшие за экипажем. Они спешились, и тот, кто скакал впереди, поспешил на помощь нотариусу. Второй, бросив взгляд в ту сторону, склонился над Линнет и пострадавшим:

– Он мертв, мэм?

– О, надеюсь, нет! Нет. Я в этом уверена! Слушайте – слушайте, вот опять!

Она приблизила ухо к губам парня, разорвала ему на груди рубаху и послушала, бьется ли сердце. Единственным видимым повреждением была рана над самым лбом, которая кровоточила. Видимо, когда он падал, его задело обломком дышла.

– Кажется, кости не сломаны, – сказал дородный всадник, опускаясь на колени и ощупывая ноги раненого. – Вы меня знаете, миссис? Если бы нам удалось доставить его живым в Лантиэн…

– О мистер Бозанко! – воскликнула Линнет. – Смотрите – он открыл глаза! А теперь снова закрыл! А-а-ах! – вскричала она, так как мгновенно произошли две вещи – все происходило сейчас очень быстро. Слепящая молния осветила дорогу, и изгороди, и лица – много лиц, ибо со всех сторон сбежался народ. А еще повсюду была кровь: она текла из раны на голове у парня, попадая на подбородок и горло, она была везде. «Откуда?» – гадала Линнет.

Она услышала, как фермер Бозанко призывает толпу отойти, чтобы пострадавшему было побольше воздуха.

– Но у него кровь – кровь всюду! – воскликнула Линнет.

Ее голос был заглушен раскатом грома. Когда гром стих, она услышала, как мистер Бозанко говорит:

– Это ваша кровь, миссис, ваша собственная кровь капает, мэм, уж извините меня. У вас все лицо в крови.

Он достал большой красный носовой платок и протянул его Линнет. Но она уже ощупывала свое лицо. Когда она посмотрела на свои ладони, они были в крови. У нее была рана над бровью, – вероятно, она ударилась, когда ее швырнуло на поручни.

С детства Линнет презирала себя за склонность падать в обморок при виде крови. Сейчас она раскинула руки – и тут же полил дождь, как будто она вызвала его этим жестом. Дождь лил как из ведра, падал сплошной завесой, которая отгородила их от толпы. В течение десяти секунд Линнет вымокла насквозь. Когда она снова инстинктивным жестом подняла руки, то увидела, что они снова белые, и, словно по заказу, опять сверкнула молния. Эта вспышка осветила лицо Амиота, и оно тоже было чистым, а еще – мокрым и бледным, как лицо утопленника. Брызги дождя отскакивали от дороги, яростно шипя.

Дождь закончился столь же внезапно, как и начался; тучи разделились на два темных батальона и направились в сторону моря, а в просвете засияло солнце. Чья-то рука обняла Линнет за плечи – это был фермер Бозанко.

– Прошу прощения, миссис, но мне показалось, что вы сейчас лишитесь чувств. Когда вы вот так вскинули руки…

Она приподнялась на коленях. С полей шляпы фермера, когда он наклонился, на грудь ей начал стекать ручеек.

– Нет. Займитесь им!

Над Амиотом, ощупывая его тело, уже склонился нотариус, которого освободили от лошадей. Бросив взгляд в сторону Бозанко, он резко приказал:

– Возьмите мой носовой платок и перевяжите ей лоб.

Пока фермер возился с платком, к ним торопливо подошел муж Линнет. Он выполз из ландо целым и невредимым. Как большинство трусов, он разъярился, когда опасность была уже позади. А увидев, что дорогое платье жены измято, испачкано и покрыто пятнами крови, он начал срывать свою злость прямо при толпе, которую только что прибывший констебль выстраивал полукругом.

– Что заставило вас прыгать – это же безумие! – воскликнул он злобно. – Вы же могли убиться! И полюбуйтесь, что вы сделали с платьем, будь оно проклято!

Услышав его, Линнет медленно повернулась, и повязка, которую неуклюже наложил фермер Бозанко, соскользнула. Слова так и просились Линнет на язык, но она не произнесла ни звука.

– Вы ранены! Вы ранены! – завопил Марк, увидев ее лицо, по которому снова начала струиться кровь; его гнев перешел в ужас и озабоченность, колени задрожали. А Линнет в душе стала презирать его еще сильнее, чем прежде.

Когда они стояли так друг перед другом, кто-то вдруг закричал: «Доктор!» Толпа подхватила это слово громким шепотом: «Доктор, доктор!» – и расступилась, образуя проход.

При свете солнца, вызолотившего дорогу и мокрые изгороди, они увидели серую кобылу, которая приближалась легким галопом. На ней ловко сидел человек средних лет, закрывавший огромный зонт; поглощенный этим занятием, он ничуть не заботился о поводьях – они висели на согнутом мизинце левой руки. Наконец зонт, высоко поднятый над порыжевшей шелковой шляпой, благополучно закрылся. Доктор Карфэкс въехал на арену. Перекинув ногу над сачком для ловли бабочек, который был приторочен к седлу, он спешился. Это был человек среднего роста, чисто выбритый, с очень некрасивым лицом, но с осанкой, отличавшейся непринужденностью и достоинством. Уверенный взгляд из-под седых кустистых бровей выдавал сельского джентльмена, привыкшего внушать почтение. Инстинктивно выделив в толпе нотариуса, который не был знаком ни ему, ни собравшимся, доктор громко обратился к нему:

– Простите, если опоздал, сэр! Посылал за линейкой для Уди: у него сильное сотрясение, но ничего страшного. Господь милостив к таким, как он. Я послал полицейского за второй линейкой. По-видимому, она понадобится. Удачно вышло, что я случайно тут проезжал.

Доктор осмотрел пострадавшего, первым делом осторожно стянув с парня рубаху и обнажив его грудь. Проделав это, он взглянул на нотариуса, которому доверил свой зонтик:

– Передайте его нашему другу Бозанко, сэр, и возьмите это. – Он вытащил из своего объемистого кармана корпию. – И если можно, займитесь миссис Льюворн. Мне кажется, у вас это получится лучше, чем у него.

– Мне никогда не удавалось завязать узел, – скромно признался мистер Бозанко, – даже на собственном шейном платке. Я всегда повторяю: да поможет Бог, чтобы я не пережил свою хозяйку!

Рана на лбу Линнет была неглубокой, и кровотечение уже почти прекратилось, но все же с помощью корпии и чистого носового платка нотариуса Линнет была оказана помощь.

– Посмотрим, посмотрим… – бормотал доктор Карфэкс, делая свое дело проворными и осторожными руками. – Ну конечно, ключица; два-три ребра и рана на голове – пока ничего страшного. А теперь кто-нибудь помогите мне его приподнять… Осторожно, очень осторожно, я вам сказал.

Он провел рукой по спине и, дойдя до лопатки, вдруг изумленно поднял глаза:

– Что за черт!

Нотариус кивнул:

– Вы видели?

– Нет, не видел. Но нащупал.

– Я расскажу вам об этом позже, это другая история. Она не имеет никакого отношения к происшедшему.

– Ну что же, ладно… А вот и линейка.

– Его можно отвезти в Лантиэн, – предложил фермер Бозанко, – и добро пожаловать к нам. Моя жена – женщина заботливая, как вы знаете, доктор. А парень, который столь отважен… Никогда ничего подобного мне видеть не приходилось. Он поправится?

– Конечно поправится! Дышло, должно быть, ударило его сбоку, и он отлетел в сторону. Это просто чудо, что по нему не проехалось колесо и он не попал под копыто. Посмотрите, вот след от подковы у него на шапке – отпечатался так четко, что не смыл даже дождь. Через пару недель он снова будет в полном порядке.

– Это хорошая новость. А когда он сможет передвигаться… Пожалуй, я поговорю об этом со своей женой, – сказал фермер.

– Не говорите с ней сейчас. Просто возьмите парня к себе. Уложите его на полу в вашем холле и скажите, что я буду черед двадцать минут.

Доктор Карфэкс повернулся к двум подъехавшим линейкам – одна была пуста, во второй лежало бесчувственное тело Тима Уди. Бегло осмотрев страдальца второй раз, доктор остановил один из экипажей, возвращавшихся со скачек, и велел доставить Уди в Трой, в маленькую больницу на Фор-стрит. Люди, сидевшие в экипаже, бодро высыпались из него и набились в другие повозки. Амиота уложили в линейку.

Мэрмана и Мерлина, которые уже успокоились и присмирели, повели домой, в стойло. С ближайшего поля доставили ломовую лошадь, чтобы она оттащила ландо Льюворнов в колесную мастерскую, находившуюся на перекрестке дорог. Когда разместили пострадавших, во второй линейке нашлось место для Линнет, ее мужа и нотариуса. Итак, все покатили в Трой, а доктор Карфэкс, перемолвившись парой слов с мистером Бозанко, вскочил на лошадь и медленно двинулся за первой линейкой.