Текст книги "Наследница трех клинков"

Глава 8. Андрей Федорович

– Князь Черкасский, – повторила Эрика. – Князь Черкасский…

Главное было – помнить это имя, помнить всегда, во сне и наяву. Князь Черкасский, поручик Преображенского полка, он там такой один, ни с кем не спутаешь. Фамилия двойная, но первая часть чересчур мудрена для курляндской глотки.

Этого человека она убьет.

Ночная дуэль, подлый удар в грудь, потом – долгое умирание. Разве такое прощают?

Добрый офицер-измайловец, Фридрих фон Герлах, оказалось, знавал дядюшку Карла Фридриха Августа фон Гаккельна. Где-то они вместе воевали, в какие-то походы ходили – Эрика не поняла, о чем речь. Но это выяснилось уже потом, когда фон Герлах отпоил Эрику мадерой, которую слегка разбавил колодезной водой. И правильно сделал – от хмельного напитка Эрика, весь день не евшая, немного отупела.

Сперва в голове звучало лишь одно слово: «опоздала». Потом пришли и другие.

Она просилась к телу Валентина – последний поцелуй в мертвые губы, в этом и враг бы не отказал! Фон Герлах объяснил – полк чуть ли не в полном составе уходил в Москву, товарищи хотели проститься с Валентином по всем правилам – не откладывать же похороны до их возвращения. Валентин был католик – при измайловцах кормился некий патер, его подняли спозаранку, он сделал все необходимое. Фон Герлах был лютеранин, как и родители Эрики, но на отпевание сходил, все было хотя и устроено поспешно, однако очень, очень достойно!

Потом старый офицер предложил уложить Эрику в пустующем покое казармы, но она отказалась. Она хотела посидеть в одиночестве и хоть как-то собраться с мыслями, хотя после бурных рыданий это было мудрено. Измайловец вынес ей хлеб с солониной, и она, еще десять минут назад полагавшая, что должна усилием воли прекратить свою жизнь и соединиться с Валентином, принялась жевать, не чувствуя вкуса. Вкус, впрочем, был более или менее привычный – дома ей приходилось есть и ржаной хлеб, который пекли крестьянки, и настоящую солонину в гостях у дядюшки, который нарочно приказывал готовить на зиму бочонок так, как в армии, чтобы вспоминать молодость.

И вот она сидела на лавочке у казарменной стены, завернувшись в украденный плащ. У нее не было ничего своего – платье и туфли купил Михаэль-Мишка, нож и кошелек дал Гаккельн. Но она думала о мести – и эти мысли были сейчас ее главным богатством, они заставляли ее смотреть в будущее.

– Князь Черкасский…

Конечно, за Валентина может отомстить московская чума. Но нельзя во всем полагаться на чуму – вдруг эта дама проявит милосердие именно к князю Черкасскому?

Эрика смутно представляла себе, где Москва и что такое бунт. Старый измайловец объяснил ей, что до Москвы шестьсот верст – он уже мерил расстояния русскими верстами. Через неделю экспедиция графа Орлова будет там. Вряд ли она управится с бунтовщиками менее, чем за месяц. Скорее уж на это потребуется месяца два – за два месяца к тому же похолодает и чума пойдет на спад. Полки нужно ждать в столице к Рождеству.

Как дожить до Рождества?

У Эрики был выход из положения – на самый крайний случай. Она могла взять деньги из дядюшкиного кошелька и вернуться домой, в Лейнартхоф. Гаккельн помог бы помириться с родителями. Мать глупа, но добра – узнав про обручение с Валентином и смерть жениха, она будет рыдать вместе с дочкой. А потом, поняв, что девственность Эрики в сумасбродном путешествии не пострадала, опять наладить сватовство барона фон Оппермана.

Эрику приучили превыше всего на свете беречь, ценить и уважать собственную девственность, видеть в ней некий духовный капитал, не говоря уж о капитале телесном. Сейчас, думая обо всем сразу, одновременно вонзая нож в грудь князя Черкасского и въезжая в Митаву, она вдруг поняла: девственностью можно заплатить за месть! Вот для нее лучшее употребление!

Все нравоучения, которыми девицу потчевали чуть ли не с двух лет, пошли прахом. Осталось одно: она всю жизнь не будет знать покоя, если не отомстит за смерть Валентина. И это – главное!

Как же употребить внезапно пришедшее на ум богатство?

И внутреннему взору Эрики представилась Сибирь.

Нож в грудь – это слишком легко, слишком мало. Черкасский умрет, даже не осознав причины своей смерти. Он должен жить так, чтобы смерть казалась ему желанной! И каждую минуту помнить о Валентине. Он должен оказаться в той Сибири, которая живет в курляндском воображении, то есть – в краю невыносимого холода, диких зверей и пещер, в которых замерзающие истощенные узники с чугунными ядрами, прикованными к ногам, день и ночь катают тяжеленные тачки с рудой, там же и грызут сухие корки, и спят, пробуждаемые ударами девятихвостых плеток. В эту Сибирь следует поместить князя Черкасского – и пожелать ему долгих лет жизни!

Это может сделать для Эрики только очень высокопоставленная особа. Может быть, жених в шелковой маске и есть такая особа?

Этот брак для него – очень важная сделка. Речь о больших деньгах. Невесту-дуру выкрали, чтобы повести под венец и лишь после того предъявить родителям как законную супругу. Что там Михаэль-Мишка говорил милому дядюшке?

Чем больше Эрика размышляла – тем яснее становилось, что придется возвращаться в Царское Село. Немного денег есть, добрый фон Герлах поможет нанять повозку. И кому придет в голову расспрашивать дуру, где она пропадала? Вернулась каким-то чудом – и пусть благодарят Господа, что вообще прибрела!

А потом нужно сделать все возможное, чтобы найти мнимых родителей еще до свадьбы…

Менее всего Эрика думала раньше о тех, на чьи деньги рассчитывал замаскированный жених. Сейчас ей стало жаль их – они ведь так никогда и не узнают, что их дитя погибло. Хитрый дядюшка похоронит утопленницу в лесу, тайно, чтобы вся интрига не раскрылась. Но, с другой стороны, что для этих людей приятнее: получить дочь-дуреху, не умеющую двух слов связать, или красавицу, которая за два-три месяца научится говорить и окажет какие-нибудь таланты?

Решив не заглядывать чересчур вперед, Эрика встала с лавочки. Хорошо бы посетить место, где похоронен Валентин… выплакаться, все ему рассказать сквозь слезы, не может быть, чтобы не услышал! Сказать о своей любви, пообещать месть! Да, это необходимо.

– Фрейлен плохо представляет себе этот город, – сказал фон Герлах. – Фрейлен сама до кладбища не дойдет, оно за Невой, за Васильевским островом, за речкой, как бишь ее… Это верст пять, не менее, если не шесть. Кабы не река, по прямой вышло бы версты четыре, но нужно идти к наплавному Исаакиевскому мосту.

– Нет ли там перевозчиков? – спросила Эрика.

– В такое время? Впрочем, там могут быть рыбаки. Они бы перевезли фрейлен, но как быть дальше?

– Вы можете раздобыть лошадь с повозкой? Возьмите с собой вашего денщика! Мы доедем до берега, вы переправитесь со мной, он постережет повозку, все очень просто! – Эрика разволновалась. – Я должна там быть! Я умру, если не пойду туда!..

И ей сейчас казалось, что она действительно умрет, если среди ночи не окажется на кладбище для иноверцев. Умрет… или раздобудет лошадь с бричкой, даже если придется заколоть извозчика…

В каждом человеке есть некоторое количество запретов, и их можно представить себе в виде веника, состоящего из отдельных прутьев, связанных крепким мочалом. Нельзя воровать, нельзя гадить посреди улицы, нельзя подавать руку карточному шулеру, да мало ли? Главное в этом венике – мочало, удерживающее запреты вместе и не дающее им воли.

У Эрики, когда она упрашивала старого измайловца отвезти ее на кладбище к Валентиновой могиле, мочало треснуло и прутья разлетелись. Это и должно было случиться – когда она представляла, как ловко вотрется в доверенность к людям, которые сочтут ее за свою дочь, оно уже держалось на волоске.

Ей нужно было попрощаться с Валентином, все прочее не имело значения.

Фон Герлах не выдержал страстных уговоров. Возле Измайловской слободы за тридцать лет поселилось немало народу, кормившегося от полковых щедрот. Офицер знал, где найти человека с телегой, чтобы не брать лошадь на полковой конюшне. Там их и осталось-то менее полудюжины – прочие ушли с обозом в Москву.

Эрика пошла за ним, чтобы не терять времени напрасно. И без возражений села на край довольно грязной телеги, а офицер поместился спереди, рядом с возчиком.

Им повезло – выехав к Неве и малость спустившись по течению, они, не доезжая устья Мойки, нашли рыбаков с лодками. Возчик согласился ждать.

До сих пор самой широкой рекой, через которую переправлялась Эрика, была Двина. И ширина Двины казалась незначительной – не более десяти минут катил экипаж по наплавному мосту. Нева показалась бескрайней – особенно ночью, когда, сидя в лодке посреди реки, разве что далекие огни на ее берегах видишь, и то – не угадать расстояний.

Плеск весел и далекие голоса, отрезвляющий речной холодок и негромкий разговор старого измайловца с перевозчиком – совершенно непонятный, потому что по-русски, и потому имеющий столько же смысла, сколько скрип уключин. Эрика, сидя на носу, куталась в ворованную епанчу и собиралась с духом. Она должна проститься с женихом – что бы ни случилось. Она это сделает, она обнимет хотя бы земляной холмик.

На том берегу были устроены причалы. Фон Герлах выбрался первый, поставил на доски фонарь и протянул руку Эрике.

– Куда теперь? – спросила она.

– Тут где-то есть прямая и длинная улица. По ней версты полторы до русского кладбища, и потом с полверсты – до кладбища иноверцев, что за речкой, – но я не представляю, как мы в потемках будем искать могилу…

– Найдем.

Но, стоило им пройти два десятка шагов по берегу, как навстречу непонятно откуда выскочил человек и встал перед ними, загораживая путь.

– О мой Бог, да это же та сумасшедшая, – с облегчением сказал измайловец, подняв повыше фонарь.

– Это женщина?

– Да, фрейлен. Бедная женщина, муж которой помер – и она помешалась. Она вообразила, будто душа мужа вселилась в ее тело, надела его мундир и ходит по городу, – и он обратился к безумной по-русски, видимо, уговаривая ее дать дорогу.

Но та замахнулась на него клюкой и заговорила с Эрикой.

– Дайте ей денег, и пусть она убирается, – сказала Эрика.

– Она так просто не уйдет. Как бы не стала драться.

– Чего ей от меня нужно?

– Я только отдельные слова понимаю. Велит стоять, ждать…

– Разве в столице нет ни одной богадельни для таких женщин?

– Должны быть. Но эта уже по меньшей мере десять лет тут бродит. Говорят, она не ночует под крышей, а только под открытым небом, даже зимой.

– И она жива… – пробормотала Эрика. Несправедливость жизни изумила ее – женщина, которой полагалось бы замерзнуть насмерть, жива, а молодой, веселый, отважный Валентин – мертв…

– Она жива, – согласился измайловец. – В самом деле, дам-ка я ей копейку.

Но женщина в зеленом мундире и красных штанах, в обвисшей треуголке на голове, отвела протянутую руку.

– Но надо же что-то с ней сделать! – воскликнула Эрика. И тут издалека донеслись крики.

– Что это?

– Кому-то велят стоять, – перевел с русского фон Герлах. – Мужчина за кем-то гонится, кажется, за женщиной. Они бегут сюда. Подержите фонарь, фрейлен Эрика, мне это очень не нравится.

Эрика взяла фонарь, а измайловец обнажил шпагу.

Улица, действительно длинная и прямая, была освещена от берега вглубь, и на ней в сотне шагов от Эрики, измайловца и безумной появилась из-за угла женская фигурка, понеслась так, как может бежать только человек, который спасается от смерти.

Из-за того же угла возникла и мужская фигура.

Мужчина с криками гнался за женщиной, а та бежала на свет фонаря.

Еще несколько мгновений – и Эрика увидела, что беглянка очень молода, почти девочка. И одета она не на простонародный лад – на ней платье побогаче, пожалуй, чем у самой Эрики, с дорогими и пышными кружевами.

Девочка подбежала и выкрикнула что-то, непонятное Эрике, но, к счастью, понятное измайловцу.

– Ведите ее к лодке, фрейлен, – приказал он. – Скорее, скорее! И отчаливайте! В реке ее не достанут!

Сам он пошел навстречу мужчине, выставив перед собой шпагу. Рядом с ним, бок о бок, поспешила безумная со своей клюкой.

Эрика догадалась поставить наземь фонарь, схватила девочку за руку и увлекла ее к причалу. Они так поспешно соскочили в лодку, что чуть ее не опрокинули. Рыбак-перевозчик сперва ничего не понял, но Эрика закричала на него, и хотя кричала по-немецки – перевода не потребовалось. Он взялся за весла и отогнал лодку на два десятка шагов от причала.

Девочка что-то сказала ему по-русски, он оставил весла и размашисто перекрестился.

– Говорите вы по-немецки? – спросила Эрика. – Говорите вы по-французски?

– Да, я говорю по-французски. Я безмерно вам благодарна, сударыня! Вас послал мне Господь! Боже, я успела, я успела…

А я опоздала, подумала Эрика, я опоздала, и как же теперь попасть на кладбище?

Фонарь на берегу, который она высматривала, исчез, загороженный чьим-то телом, опять появился, подскочил. Эрика увидела – он в руке у фон Герлаха.

– Уплывайте, уплывайте! – по-немецки закричал измайловец. – Не смейте причаливать! Плывите на тот берег!

– Что это значит? – спросила Эрика девочку. – Кто этот мужчина, который вас чуть не убил?

– Это мой муж, которого я люблю более всего на свете…

– Любите – после того, как чудом спаслись?

– Да, он не виноват, я все расскажу вам, он не виноват!

– Значит, виноваты вы? – сердито спросила Эрика.

Девочка по-русски приказала грести к левому берегу Невы. На вопрос она ответила не сразу.

В темноте Эрика едва разбирала черты ее лица, но догадалась – по щекам катятся слезы, и девочка молчит лишь затем, чтобы не разрыдаться.

Эрику все это раздражало безумно.

– Куда вас доставить, сударыня? – спросила она.

– Я не знаю, – девочка всхлипнула. – Может быть, я могу хотя бы до утра побыть у вас? Я не стану мешать, я посижу в кресле… и мне нужно сменить сорочку… у меня нет при себе денег, я потом заплачу вам…

– Сменить сорочку? Это обязательно? – Эрика готова была ответить криком на самую невинную просьбу.

– Да, сударыня, моя сорочка в молоке…

– В каком молоке?

– В моем, я кормлю ребенка… Господи, господи!.. – и она запричитала по-русски, уже откровенно плача.

– Где ваш ребенок? – спросила Эрика и, не дождавшись ответа, закричала: – Где ваш ребенок?!.

– Я не знаю…

Тут уж Эрика не нашлась, что сказать.

Весла шлепали по черной воде, лодка неторопливо продвигалась к левому берегу – туда, где ждал человек с телегой. Загадочная беглянка тихо плакала. Все было не так…

– Скажите ему – пусть возвращается на тот берег, заберет господина фон Герлаха, – велела Эрика своей нечаянной спутнице. – Мы подождем его тут, в повозке.

– Да, сейчас.

Девочка объяснила перевозчику по-русски, что он должен сделать. Между ними вышел спор, кончился он тем, что девочка сняла с руки браслет и отдала мужику.

– Ваш браслет во сто раз дороже, чем перевоз через Неву, – сердито сказала Эрика.

– У меня нет при себе денег. Когда вернется тот господин, он все устроит, даст перевозчику гривенник и вернет браслет. Потом я его продам и… и что-нибудь придумаю…

Они отыскали телегу. Ее кучер спокойно спал, завернувшись в армяк. Эрика села на край и указала девочке на место рядом с собой.

– Садитесь, сударыня. Нам тут ждать не меньше часа.

– Да, благодарю…

Они помолчали.

– Как мне называть вас? – спросила девочка (Эрика не могла поверить, что дитя, на вид – чуть старше четырнадцати, уже стало женой и матерью).

Эрика задумалась. Свое привычное имя она не хотела даже упоминать, было еще второе – Вильгельмина. Но сокращенное от Вильгельмины – Минна, а его Эрика просто ненавидела.

Впрочем, имелось еще и третье – то, под которым ей предстояло венчаться с замаскированным женихом и стать наследницей богатых родителей. И к нему уже следовало привыкать.

– Меня зовут Екатерина.

– Я – Анна, Анетта.

Фамилии, похоже, были ни к чему.

Будь она неладна, эта Анетта, думала Эрика, теперь придется придумывать какой-то иной способ добраться до кладбища. А все безумная старуха виновата – остановила, велела ждать, пока не прибежит Анетта… то есть, безумная заставила фон Герлаха и Эрику спасти эту несчастную девочку?..

– Вы петербурженка, сударыня? – спросила Эрика.

– Я несколько лет жила в столице до замужества. Потом родители мои уехали жить в Москву, а я с мужем… впрочем, это неважно… Мой отец – известная в обществе персона, и если вам когда потребуется его помощь… Я вам навеки обязана! Для меня главное – найти мою семью, дождаться встречи, матушка найдет способ помирить меня с мужем, мне ведь даже не в чем просить у него прощения, я не виновата, клянусь вам, я не виновата!

– В чем, сударыня? – рассеянно спросила Эрика. Приключения Анетты были ей в сущности безразличны, своего горя хватало.

– В том, что родила такого ребенка…

Эрика невольно покосилась на Анетту. Кого бы девочка ни родила, хоть безногое дитя (это весной случилось в Митаве, в знакомой семье), это не повод для мужа ночью гоняться за женой, пытаясь ее убить.

– Но сейчас все устроится, все обязательно устроится, – продолжала Анетта. – Господь послал мне Андрея Федоровича и вас.

– Кого? – переспросила Эрика, потому что имя «Андрей Федорович» Анетта произнесла по-русски.

– Вы еще не поняли? Андрей Федорович спас меня от смерти, а вы увезли… вы не петербурженка? – догадалась Анетта. – Вы не знаете, кто таков Андрей Федорович?

– Нет, не знаю.

– Это, это… нет, во французском языке нет таких слов… Если Андрей Федорович кому-то дает деньги, хотя бы полушку, тому человеку будет счастье и удача.

– Безумная дает деньги?

– Да. Это уже все заметили. Послушайте, если мы встретились благодаря Андрею Федоровичу, это значит – мы должны подружиться, – как-то неуверенно сказала Анетта. – Я готова быть вам другом, навсегда, до самой смерти! И за ваше добро ко мне отплачу!

Тут Эрику осенило.

Для того, чтобы выполнить обещание и отомстить князю Черкасскому, ей действительно была необходима подруга – и такая, для которой русский язык родной. Подруга ни у кого не вызывает опасений, особенно если она почти дитя, подругу можно принимать у себя в любое время, с подругой можно выезжать, с ней можно меняться платьями, наконец!

– Да, я тоже готова быть вам другом! – ответила Эрика. – Но объясните, ради Бога, отчего вы бегаете ночью по острову, отчего за вами гонится ваш муж?

– Я попала в такую беду, что разум человеческий ее понять не в состоянии, – сказала Анетта. – Никто, никто не может объяснить, что со мной произошло!

– Расскажите, – не столько попросила, сколько приказала Эрика. Она уже чувствовала, что эта девочка ей необходима, она внутренним слухом слышала финал странной истории: Анетте необходимо где-то спрятаться, пока не найдутся люди, умеющие ей помочь. И Эрика уже представляла себе, как это можно сделать…

– Да, конечно! Вы должны знать это. Сперва хочу сказать, что я из очень хорошей семьи. Меня воспитали так, как в Екатерининском институте не воспитывают, я и рисую, и танцую отменно, и ко мне ничего гнусного, ничего дурного близко не подпускали, я плохих слов у батюшки с матушкой никогда не слышала. Меня растили, чтобы я была верная супруга и добродетельная мать! Потому я и обрадовалась, что могу уехать из столицы… там ведь одни соблазны… а я не такая! Я в пятнадцать лет впервые увидела моего мужа и сказала себе: это он, коли не он – другого мне не надобно. Я тут же матушке своей во всем призналась. И нас вскоре повенчали.

Эрика подумала, что напрасно она не призналась матери в любви к Валентину. Шуму было бы много – а потом бы родители поняли, что другого выхода, кроме венчания, нет.

– А через неделю после свадьбы мы с мужем поехали в Ярославль, он был назначен в ярославский гарнизон секунд-майором кирасирского полка. Мы приехали, поселились в прекрасном доме, и год спустя в этом же доме я сына родила… Като, я сейчас скажу что-то, чему вы не поверите. Дитя мое родилось чернокожим…

Эрика, слушавшая вполуха, при последнем слове ощутила нечто вроде удара подушкой по голове.

– Чернокожий?

– Да, Като, да!

– Но это может быть только если вы позволили себе!..

– Клянусь вам – нет! Я прожила год в Ярославле, там нет ни одного арапа! Ближайшее место, где можно отыскать арапов, – это Москва!

– И что, вы все это время не наезжали в Москву?

– Нет, один раз ездила – тогда я уже носила моего Валериана… он еще не окрещен, но мы с мужем решили дать ему имя Валериана, когда я была на сносях… И вдруг он рождается чернокожим! Я чудом спаслась – он стрелял в меня… Если бы не Марфа – я бы не уцелела, а дитя мое было бы подброшено в воспитательный дом!

– Какая странная история! А кто это – Марфа?

– Кормилица. Мне нашли хорошую кормилицу еще за две недели до родов. Ей не повезло, бедняжке, ее дитя сильно хворало. За два дня до моих родов она похоронила сыночка. Но молоко у нее не пропало. Она сразу догадалась, что делать, она сперва спрятала меня с ребенком у какой-то своей ярославской кумы, потом сказала: нужно ехать в Москву к родителям, родители в беде не бросят, а потом это дело как-нибудь объяснится. Она же наняла повозку, она выкрала из дома мои вещи и ценности. Мы пустились в дорогу – и на полпути узнали, что в Москве чума. Тогда мы решили ехать в подмосковную – у моих родителей есть деревня, небольшая, всего двести душ, – и приехали, но их там не оказалось. Нам следовало остаться в деревне, но я боялась, что муж приедет за мной туда. Мы с Марфой подумали, что матушка с сестрицами могла отправиться в Санкт-Петербург, там переждать заразу. Но и мой муж тоже так подумал. И вот оказалось, что моих здесь нет, они не смогли почему-то выехать из Москвы! А ни к кому из родни я обратиться не могу – как я приду к ним с чернокожим ребенком на руках?

– Да, – сказала Эрика, – положение безвыходное. Вам, Анетта, нужно где-то переждать проклятую чуму. И лучше бы – не там, где ваше дитя. Если вы будете вместе с ребенком – мужу легче будет найти вас.

– Он сошел с ума, он не верит ни единому моему слову, – пожаловалась Анетта.

Эрика подумала, что на месте мужа и она бы не поверила. Но не все ли равно, кто отец младенца? Ей, Эрике, это совершенно безразлично. Главное – вот сидит особа, которая поможет добраться до князя Черкасского.

– Если мы действительно друзья, то я могла бы вам помочь. Но и вы помогите мне. Так вышло, что мы друг другу необходимы…

– Это Андрей Федорович так устроил! – воскликнула Анетта. – Я знала, что Господь пошлет мне избавление! Это через Андрея Федоровича оно пришло!

Эрика возражать не стала.