Текст книги "Жонглер и Мадонна"

Вода из крана текла чуть теплая, но Майя кое-как привела лицо в порядок. На свежем махровом полотенце Ивана остались черные пятна. Иван решил деликатно не заметить безобразия, но прокололся на другом. Майя пожаловалась на все сразу – на тушь, воду и зуб. А он спросил, когда она принесет готовый эскиз.

Сперва Майя ничего не ответила, а на ее лице, где даже флюс не испортил иронической полуулыбки, было явственно написано: «Хорош гусь!»

– Постараюсь в четверг, – официально-благожелательным тоном ответила она. – Я оставлю его для вас на вахте.

– Буду вам очень благодарен, – столь же любезно ответил ей Иван.

Стало быть, она поняла ненужность дальнейших отношений – и за это ей большое спасибо. А за эскиз рассчитается дирекция цирка. Тоже неплохо…

Выбираться из цирка было еще рано. Они сидели и молчали. Майя листала «Королеву Марго». Иван вспомнил про Мэгги и вставил первую попавшуюся кассету.

Это оказался один из мадригалов Карло Джезуальдо ди Веноза – тот, в котором вибрирующее сплетение голосов похоже на серебряный елочный дождь. Конечно же, слушая музыку, Иван и вообразить не мог обезумевших глаз и окровавленной шпаги этого самого Карло, князя Венозы, что заколол свою прекрасную и юную жену вместе с ее тайным избранником, но от своей боли и мученья не избавился, потому что чужая смерть от своей страсти не лечит.

Но в том, что это – музыка максималиста, Иван был уверен. И поблагодарил Мэгги – рядом с такой музыкой ночное приключение стало вовсе незначительным.

Потом в цирке послышались голоса. Майя оделась и укрыла шарфом флюс. Иван проводил ее к служебному входу, уже открытому, прошмыгнул вместе с ней мимо дремлющей вахтерши и вывел ее на улицу.

– Ну, всего! – спокойно сказали они друг другу и расстались.

Иван вернулся в гримерку. До начала репетиций с тиграми еще оставалось два часа – манеж, значит, в его распоряжении.

Провал и победа, как он и хотел, уравновесили друг друга. Спокойствие вернулось, а музыка поставила точку. провал и победа взаимоуничтожили друг друга. Можно было все начинать сначала, на пустом месте.

И тут Иван вдруг сообразил, почему вредная вахтерша сказала ему «мельчишь!» Он вскочил и прямо в гримерке в полноги стал прогонять номер, напевая и взмахивая руками. Дошел наконец до места, где и впрямь нужно было укрупнять. Но подметить-то старушка подметила, а никаких указаний не дала.

Иван прилег, стал прокручивать перед глазами все свои пробежки, потом сидящий напротив главреж стал засекать время по секундомеру, и это оказался не секундомер, а пудреница, забытая на столе даже не Майей, а той Галиной из Новосибирска, которая сломала электрический самовар…

И завертелась обычная белиберда, которая снится уставшему и сильноозабоченному человеку.

* * *

Иван предполагал, что Майя занесет обещанный эскиз в четверг вечером, так что, уходя в гостиницу, он как раз возьмет конверт у вахтерши. Но кто мог предвидеть вмешательство жизнерадостного главрежа?

Он, главреж, застал Майю в момент передачи конверта вахтерше, и яростно возразил, потому что —

– … второго такого зануды на свете не сыщешь! Вечно всем недоволен, вечно рожа такая, будто лимон съел! Капризов – как у примадонны. Ты ж понимаешь, малыш, – звезда манежа!

Выговорившись, главреж добавил уже потише, и в голосе явственно слышалось восхищение:

– Правда, мужик отчаянный… В общем, эскиз ему следует вручать лично и только лично! Если он согласен, я завтра свяжусь с мастерской.

Вот почему Иван, хорошо отработав номер и возвращаясь в гримуборную с чемоданом в одной руке и стояком для булав в другой, обнаружил у запертой двери Майю. Вид у нее был очень недовольный.

Но Иван был в таком упоении от сегодняшней удачи, что, кроме нее, ничего знать не желал.

– Ну – порядок! – объявил он вместо всякого «здрасьте». – Отработал – во!!!

– Очень рада, – спокойно ответила Майя. – Вот эскиз. Посмотрите, пожалуйста, скорее, я спешу.

Лицо Ивана приняло обычное кисловатое выражение.

– Хорошо, зайдем, я посмотрю, – и достал ключ.

– Оказывается, необходимо, чтобы вы лично одобрили, – сказала Майя, положив на гримировальный стол большой конверт.

На первом эскизе костюм был белый, с золотой бахромой на груди и рукавах. На втором – жемчужно-серый, даже чуть сиреневатый, с серебром и вишневыми завитками. Рисунок и крой у них был общий, одобренный Иваном.

– А сами вы какой бы посоветовали? – подумав, спросил Иван.

– Да мне, в общем-то, безразлично, – пожала плечами Майя. – Дело ваше.

Иван изумился – уж сегодня-то он никак не заслужил безразличия!

– Нет, все-таки… У вас же вкус!

– Тогда серый.

– А белый зачем? – Иван от такого лаконизма растерялся.

– Для будущего номера. Всего хорошего!

Но Иван оказался быстрее и загородил ей дорогу.

– Вы что же, думали о моем будущем номере?…

– Должна же я о чем-то думать, когда рисую. Ну, вы пропустите меня наконец?

– А этот вам что, не понравился? Да погодите вы… – Иван понятия не имел, как ее удержать, а это было смертельно необходимо – она уже что-то знала про его будущий номер.

– У меня нет времени! – надменно и четко отвечала Майя. – Дайте дорогу! У меня сейчас одно желание – поскорее выбраться из вашего несчастного цирка!

Иван не был мастером на осторожные подходы и хитрые словесные комбинации. Он видел, что Майя не может ему простить той ночи в гримерке, хотя честно не понимал, в чем его вина – сделал все, что мог… И, конечно, следовало сейчас пропустить ее и попрощаться как можно вежливее.

Но Иван почуял в Майе такого же стойкого профессионала, каким был сам. Заставить себя забыть за рабочим столом о той дурацкой ночи, пренебречь горькой прозой ради необходимого полета фантазии – прежде всего, это было совершенно не по-женски…

– Простите, если что было не так, – глядя куда-то мимо, попросил Иван. Хотя, спроси его Майя, что именно – не так, ответа она бы не получила.

– Ну, ладно, – туманно сказала она. – Пока.

Она ушла, а Иван только пять минут спустя вспомнил, что забыл поблагодарить за эскизы. Он переоделся в тренировочное трико и после представления еще около часа репетировал на пустом манеже под музыку Фрескобальди.

Когда Иван, весь день проведя в тепле, вышел из цирка, то чуть не захлебнулся мокрым и холодным ветром. До гостиницы было недалеко. Он поднялся в свою башенку. Не зажигая света, разделся и вместе с Мэгги подошел к окну. Башенка полетела над городом под просветленную и умиротворенную музыку Палестрины.

За каждым зажигающимся окном какие-то люди встречали друг друга и были вместе. Никому и в голову не приходило стоять в темноте лбом в стекло. Где-то наверняка ужинала Майя – и ее озаряли уже совсем другие идеи, а о будущем жонглерском номере она и думать забыла.

На следующий день в цирке случилось событие – в буфет завезли недорогие апельсины.

Их якобы раздобыли на базе в ограниченном количестве и решили давать по пять кило в одни руки, чтобы всем хватило. К приходу Ивана апельсинные страсти кипели вовсю. Тем более – до зарплаты оставалось три дня и денег в цирке было негусто.

Иван, как ступил за порог проходной, так ничего, кроме слова «апельсины» и не слышал. Нельзя сказать, чтобы он их обожал – он вообще к еде относился спокойно. Но общая сумятица и его подхватила… Непостижимым образом в руках у Ивана оказались пакет и кошелек.

Но тут его осадили женщины, напрочь игнорируя ту стенку, которую он выстроил между собой и коллективом за два года совместных странствий. Они дружно просили его уступить свои пять кило под тем предлогом, что, мол, зачем ему, несемейному, фрукты?

– Так мне что, по-вашему, и витаминов не надо? – возмутился Иван. Он хотел сказать, что нужно высунуть нос из цирка и пройтись по окрестным магазинам – апельсинов море, разве что чуть подороже. Но его перекричали. В результате он обиделся, надулся и всем назло взял даже не пять, а десять килограммов, потому что апельсиновый лимит оказался выдуманным.

Опомнился он, лишь когда втащил пакет в гримуборную.

Зачем ему такая гора витаминов, Иван не знал. Он очистил и съел два апельсина. Больше не хотелось. Угощать было некого.

Он подумал, что следовало бы передать апельсины вахтерше – пусть снесет в больницу Лене. Но на вахте уже собрали для нее не меньше трех кило.

Покупка оказалась ни к селу ни к городу.

Цирковые детишки носились с липкими от сока лапками и мордочками, а на всех подоконниках уже валялись оранжевые клочья корок.

– Вот, Хвостик, – сказал Иван мячу, выглянувшему из приоткрытого чемодана. – Радуйся, целая авоська конкурентов.

Он съел еще один апельсин. Больше душа не принимала. Еще можно было загримироваться восточным человеком и снести апельсины на базар. А в качестве рекламы пожонглировать семью апельсинчиками…

В гости? Так не к кому. есть только один телефон – записанный гримировальным карандашом на салфетке. Но после того события только круглый идиот станет звонить сердитой женщине и спрашивать «Апельсинчиков не хотите?» В лучшем случае он услышит гудки в трубке…

Но… но простая вежливость требует, чтобы он лично отблагодарил за эскизы. Деньги ей выдадут в бухгалтерии, но он – так сказать, от себя…

В своем решении Иван утвердился как раз накануне субботы. Но суббота и воскресенье были трудными днями, хотя он и любил утренники. Дети точнее взрослых реагировали на все его новинки и эксперименты.

В воскресенье вечером после представления Иван позвонил. Он заранее приготовился к неожиданностям. Мимо ходили по коридору веселые люди, поздравляли друг друга с выходными, и ни один апельсин в их хозяйстве не был лишним. Словом, позвонил Иван…

– Я слушаю вас внимательно, – ответила Майя.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте…

– К нам в буфет завезли апельсины, я взял для вас тоже, – Иван не придумал ничего лучше, как сразу перейти к делу.

– А вы – кто? – нерешительно спросили в трубке.

– Ну, это – я, – очень убедительно сказал Иван. – Так куда вам их доставить? Может, домой занести? Например, завтра.

– А вы уверены, что не ошиблись номером? – голос Майи стал строже. – И почему вы решили, что мне нужны апельсины? Кто вы такой?

– Ну вот! – возмутился Иван. – Раздаете свой номер и сами не помните кому! Каким автобусом к вам ехать?

– Пятым. Да кто же вы? – голос явно повеселел.

– Пятым, а до какой остановки?

– До кольца, которое возле озера.

– А дальше?

– Пройдите немного вперед… Нет. Я вас лучше сама встречу.

– Во сколько? – осведомился Иван, хотя ему идея встречи на свежем воздухе не понравилась.

– Ровно в восемь.

– Ровно в восемь на кольце, – повторил он. – Тогда спокойной ночи.

С утра можно было порепетировать вволю, пообедать, отнести в ремонт башмаки, постирать бельишко. И заняться бархатной книгой – кольца-вертушки капризничают, нужно проверить все схемы комбинаций и скорректировать планы.

Пунктуальность пригнала Ивана на автобусное кольцо минут за двадцать до срока. Он бродил, перекидывая пакет из руки в руку. Мэгги в наушниках бормотал человеческим голосом по-латыни, потому что Иван зарядил его органной мессой.

А ведь Майя могла и не прийти. Он простоит тут на ветру еще час и два, а она не придет. Иван немедленно дал себе слово – в таком случае вывалить проклятые апельсины в ближайший мусорный контейнер, чтобы не тащить обратно увесистое свидетельство своего унижения.

Майя подошла неожиданно.

– Ваше счастье, что из моего окна видно кольцо, – сказала она. – Я глазам не поверила.

– Здравствуйте, – мрачно приветствовал ее Иван. – Я уже полчаса тут торчу.

– Чушь какая-то, – проворчала Майя. – Как вы до этого додумались?

– Вот, образовались апельсины, – объяснил он, уже и сам не понимая, как додумался. – Да еще время не рассчитал. Холодрыга тут у вас. Мне бы хоть чаю горячего.

– Ну, чай… – Майя вздохнула. – Чай – порождение гуманизма. Пошли…

В ее маленькой квартирке на пятом этаже был безупречный порядок. Ивану стало неловко за свою неуютную гостиничную роскошь, куда можно ворваться, не вытирая ног. Но мужские шлепанцы в прихожей ему не понравились. Они означали незримое присутствие другого человека.

Майя сняла шубку и осталась в халате со всякими излишествами – кружевами и золотистыми полосками. Грима на лице не было, а волосы она собрала в простой узел.

Иван пошел вдоль стен – изучая самодельные гобелены, книжные полки, коллекцию кактусов на подоконнике.

– Сейчас поставлю чай, – сказала Майя. – Осторожно, не уколитесь. У него иголки с крючьями, вытаскивать – морока.

– Я думал, у вас иначе, – признался Иван. – Ну, этот, как его… художественный беспорядок.

– И он тоже бывает – когда всерьез работаю. Ну, вы смотрите книги, а я – на кухню, там у меня как раз тресковое филе оттаяло.

– Я помогу, – и Иван пошел за ней следом.

Его послали с ведром к мусоропроводу. Потом он разгибал покривившийся зубчик вилки. И эта скромная деятельность доставляла ему огромное удовольствие. Пока не послали в ванную мыть руки.

Там все было бледно-голубое – кафель, сама ванна, полотенца. Иван понял, как неуютно чувствовала себя Майя тогда – на видавшей виды овчине. Да еще невозможность принять душ – при ее-то страсти к гигиене… И стало Ивану стыдновато.

На кухне Майя расстелила на блюде-лодочке льняную салфетку, на нее уложила бруски жареной в тесте рыбы и посыпала зеленью. Получилось красиво. Засвистел чайник.

– Может, прямо на кухне поедим? – спросила Майя.

– Что за вопрос! – обрадовался Иван. На кухне обычно едят хозяева – и когда же он последний раз чувствовал себя хозяином в доме? Даже приезжая иногда к матери, он видел новые вещи, иначе поставленную мебель, и все равно был гостем… Только у матери он и просил за столом добавки. А тут состряпанная Майей рыба оказалась вкусной – и он ел, ел, никак не мог остановиться. Майя трижды подкладывала ему на тарелку поджаристые брусочки.

– В столовых так не готовят, – сказал он в свое оправдание.

– Самое смешное, что они должны готовить именно так, – поучительно произнесла Майя. – Я взяла этот рецепт из обыкновенного учебника для кулинарного техникума.

Потом они перебрались в комнату и Ивану удалось разговорить Майю. Естественно, начали с книг, перешли к эскизам, к цирку, к Майиным проблемам…

– Все думали, что мое призвание сценография, – рассказывала Майя. – но у нас было обязательное задание – эскизы к мультику. Зайчики, воробышки, прочие киски… Вот после них мне и предложили иллюстрировать детскую книжку. А у нас тогда после свадьбы финансы пели романсы. Я и согласилась. Потом подвернулась работа в детском журнале. А я тогда уже поняла, что в театре мне делать нечего. Я ведь, когда читаю пьесу, сама себе режиссер, композитор и примадонна. А в театре, сами понимаете, надо мной – дурак режиссер…

Иван внимательно слушал и кивал. Это он понимал – творчество в одиночку, когда отчитываешься только перед высшими силами. Это ему нравилось.

Майя достала со стеллажей и показала тех самых зайчиков и кисок – с грустными человеческими глазами. Нашла старые, студенческих времен иллюстрации к Шекспиру…

– К «Гамлету»? – вспомнил Иван слово, которое ассоциировалось с «Шекспиром».

– Почему же? – удивилась Майя. – Сонеты, «Буря»…

– «Буря» – это тоже Шекспир? – не поверил Иван. – Я ведь плохо знаю литературу. В школе не любил, в училище не до нее было, вот теперь стал читать. Не удивляйтесь, если я еще какую-нибудь ерунду брякну. Я еще очень многого не знаю.

Иван на секунду задумался и завершил упрямо:

– Но буду знать!

– Похвальное решение! – иронически одобрила Майя, но Иван, не обращая внимания, продолжал:

– Я вот с музыки начал. Мне из дому присылают кассеты. Двоюродный брат переписывает с пластинок и присылает. У меня сейчас с собой Верджиналисты и Фрескобальди, можно послушать. А книги пока читаю развлекательные. Вот Дюма на работу хорошо настраивает…

Иван говорил и чувствовал на себе изучающий взгляд Майи. Это был взгляд человека, столкнувшегося с совершенно непонятным ему, не из его мира явлением, и размышляющего – а не послать ли это явление куда подальше? Но, видно, откровенность Ивана ей понравилась.

– «Кориолан», «Зимняя сказка» и «Буря» – последние пьесы Шекспира. И ничего удивительного, что вы их не знаете – их очень редко ставят, – подумав, сказала Майя.

– Почему?

– Они скорей для чтения.

– А разве бывают пьесы для чтения?

– Бывают, – со вздохом ответила Майя, раз уж взялась просвещать самоучку, так надо держаться до конца. – Хотя бы «Жакерия» Проспера Мериме. Я вам ее дам. Занимательная штука, французский романтизм.

И, не видя интереса на Ивановом лице, добавила:

– Не хуже Дюма.

– Спасибо скажу, – пообещал Иван. И вдруг увидел настенные часы. Было куда больше десяти.

Время, которое он сам себе отпустил на тихие домашние радости, истекало. Главное – он не успел спросить о своем будущем номере! А ведь за тем и ехал… Она знала что-то такое, что ему бы и на ум не пришло, и это знание так и останется при ней.

– А посуда так и стоит немытая, – проследив взгляд Ивана и удивившись скоротечности времени, произнесла Майя.

– Помочь? – Ивану страшно хотелось еще что-то поделать в этом симпатичном хозяйстве.

– Вы лучше книги посмотрите, – любезно предложила Майя.

Когда она вернулась с кухни, он перебирал тома Шекспира. Между страницами обнаружились квадратики плотной бумаги с акварельными миниатюрами. Иван разложил их на столе и искал – не найдутся ли еще?

– Это я еще в академии мудрила, – объяснила Майя.

– Вот от этого я обалдел! – честно признался Иван и осекся – таким несуразным показалось ему расхожее словечко. «Это» было парным стилизованным портретом в лиловых тонах. Как бы две камеи, на одной – профиль Ромео, на другой – к нему повернутый профиль Джульетты… С точки зрения сегодняшней Майи, работа была наивная, но спорить с Иваном она не стала, понимая, что человеку, в живописи совершенно девственному, надо же с чего-то начать…

– Как неожиданно получилось, – сказал Иван, осторожно собирая в стопочку миниатюры. – Я вдруг у вас дома, ем рыбу, пью чай, говорю об искусстве. Я уже давно ни с кем так долго не разговаривал.

– Комплимент? – иронический тон у Майи не получился.

– Просто мне в коллективе не с кем особенно разговаривать. Ребята у нас неплохие… они у меня книги берут почитать… и возвращают… и вообще… На я все равно, даже когда выпиваем вместе, все равно как-то не с ними. У вас не бывало такого ощущения?

– Бывало, – нехотя призналась Майя.

И наступило молчание.

Иван не хотел смотреть на Майю, потому что сам знал – взгляд у него сейчас просительный. Часы показывали много – и истекали последние минуты в теплом доме. Иван всегда и везде был гостем, хуже того – уходящим гостем, и безумно боялся, что это и будет прочитано в его взгляде.

– Уже поздно, – сказал он, чтобы не услышать от нее намека на время. Но сказал как бы вопросительно. И по тому, как чуть-чуть отстранилась Майя, понял, что действительно нужно уходить.

С какими-то вежливыми до нелепости словами она вывела его в прихожую. Он долго вытягивал из рукава шарф, потом проверил, в котором кармане кошелек. Она молчала. Она хорошо выдержала эту роль благовоспитанной хозяйки – и на ее лице было написано, что большего от нее требовать, кажется, нельзя.

И вдруг она усмехнулась.

– Ладно, – сказала она. – Чего уж там…

И чуть-чуть отступила назад, в комнату, как бы приглашая следовать за собой.

Иван отлично помнил, как она ночью убегала из цирка, такая обиженная, с разболевшимся зубом. Помнил ее резкие слова. Понимал, что вся благожелательность этого вечера – просто маленькая месть, урок невежде. Но, выходит, обо всем этом следовало немедленно забыть?

Он пошел следом, стягивая на ходу куртку, а потом, стоя посреди комнаты, не знал, куда ее девать. Ясно было одно – его почему-то не выставили за порог вместе с равнодушно мурлыкающим Мэгги и освобожденными от апельсинов руками.

Майя, хотя и более изящно, оставляла его себе примерно так же, как он ее – в гримерке. Ситуация вывернулась наизнанку, Майя наслаждалась ею, Иван смотрел на Майю и думал, что сейчас надо бы обнять. И что-то сказать, потому что молчание уж больно затянулось.

Говорить с женщинами на нежные темы он никогда не умел. Было в арсенале несколько фраз – и их вполне хватало.

– Кусочек секса? – тихо спросил Иван. Фраза была свеженькая, еще не обкатанная, и прозвучала как-то испуганно.

– Почему бы и нет? – шепотом ответила Майя.

После чего они-таки обнялись и стали целоваться.

Потом Майя пошла принять душ, а Иван разложил постель и приспособил у изголовия корзиночку с апельсинами. На пол он поставил Мэгги и включил задумчивую павану Орландо Гиббонса. Свет он тоже придумал – принес лампу с рабочего стола Майи и прикрыл абажур цветастым платком.

Когда Майя пришла из ванной, Иван, стоя спиной к двери, как раз возился с этим самым платком. Он быстро повернулся, но Майя успела заметить рваные шрамы на плечах и спине.

– Что это? Кто тебя так? – даже испугалась она.

– Было дело… – туманно объяснил Иван и, во избежание расспросов, поскорее притянул ее к себе.

Они неторопливо легли и как-то очень спокойно соединились. И это было похоже на размеренную, безупречную по ритму павану, которой потчевал их Мэгги. Иван ощутил, как нарастает напряжение, и отпустил себя на свободу…

Потом он несколько мгновений пребывал в невесомости. Резко приподнявшись на локте, окинул взглядом комнату. Тело разрядилось – но азарт еще не нашел выхода! Разгулявшаяся внутри сила просилась на волю.

Тут Иван заметил апельсины.

Его как будто сдернуло с постели. Как был, схватив корзиночку, он кинулся к окну, где не рисковал задеть люстру, и стал с упоением кидать четыре, пять, шесть апельсинов, больше не было, он и корзиночку запустил в работу…

Иван не чувствовал своего тела, рук, пальцев, веса приходивших точно в ладони апельсинов. Все получалось само собой – и получалось прекрасно. Это была такая радость, что куда там до нее постельной… Он сейчас был победителем почище, чем на манеже.

– Ничего себе… – сказала Майя. Она сидела, обхватив колени, и смотрела на него даже без особого удивления, просто с любопытством.

Иван расхохотался, апельсины сами по очереди влетели в подставленную корзиночку. Вот теперь все было в порядке, он получил полное удовлетворение.

– Ты что? – спросил он Майю, которая глядела как-то недовольно. – Что-то не так?

– Все так, – ответила она, и Ивану почудились совсем другие слова – «так мне и надо…»

Он лег, уложил Майю рядом и укутал одеялом. Она отвернулась.

Иван вздохнул, выключил лампу и Мэгги, закрыл глаза. И все. Поплыл… Растворился… Тепло и хорошо…

Майя молчала. И это его вполне устраивало.

* * *

Утро было суматошным. Майя куда-то опаздывала, у Ивана горела репетиция.

Ни прощального поцелуя, ни договоренности насчет будущей встречи не получилось.

И в других городах бывали у Ивана время от времени короткие связи, без признаний и обещаний. Он относился к этому достаточно спокойно. Обычно инициативу проявляла женщина. Света, цирковая бухгалтерша из Кемерова, как-то вечером увязалась за ним в общежитие, да там и осталась. Галина, которая сломала электросамовар, была дежурной по этажу в новосибирской гостинице. Она под каким-то несложным предлогом зашла в номер к Ивану – и он не устоял.

Приезжая в очередной город, он знал, что и тут не останется без женской ласки.

И вот Иван впервые за несколько лет сам проявил инициативу которая, как известно, наказуема. И вместо того, что ему действительно требовалось – необременительной, чисто телесной связи, чтобы голова и душа оставались свободны, – он устроил себе странный подарочек…

Интересная женщина позволяет заезжему гастролеру запереть себя на ночь в гримерке. Потом вроде ведет себя, как положено обиженной женщине из приличного общества. Но в завершение сама вешается ему на шею…

Во всем этом было что-то странное, чего Иван не понимал.

Возле цирка он первым образом налетел на самого себя – и Майя исчезла из головы. Наконец прислали из Москвы давно заказанные фотоафиши, на которых он, сверкая улыбкой, в дорогой импортной куртке, жонглировал снежками на фоне зимнего леса. Вовремя додумались, ехидно прокомментировал Иван, лето на носу, а они новогодний пейзаж вывесили…

Потом он пошел к главрежу – сурово спрашивать насчет костюма. Главреж растолковал, в какую дверь театральной мастерской стучать и какого Семена Семеныча спрашивать. Иван удивился, но сдержанно поблагодарил и отправился репетировать.

Служебные помещения лежали как бы подковой вокруг манежа. Полукруглый коридор, заставленный реквизитом, образовал угол с широким и длинным проходом, ведущим от конюшни к форгангу. Из-за этого угла вылетел джигит Гриша и шарахнулся от Ивана.

– Слушай, дарагой, зачэм абижаишь? Какой шайтан? Я не шайтан, я Иван! – ответил Иван на кавказский лад. Гриша без всякого акцента сказал «привет» и побежал дальше.

Наташа с мужем уже несли на манеж тринку и прочее антиподистское имущество. На конюшне лаяли собаки. Вадим проволок на коротком поводке упиравшегося Валета. Клоуны, Вася и Олег, приспосабливали к тачке, на какой возят ковер, что-то подозрительное, а старший униформист Кочетков пророчески бубнил, что толку от этого будет мало. Где-то поблизости, очевидно, налетев на реквизит и набив шишку, громко заревел ребенок.

Вдруг Иван сперва резко замедлил шаг, а потом так же резко его ускорил. Но маневр был напрасен – избежать встречи с Николаевым ему не удалось.

Николаев, мужик вдвое крупнее Ивана, директор коллектива и дрессировщик тигров, просто-напросто положил ему тяжелую лапу на плечо, когда Иван, глядя в другую сторону, пытался пролететь мимо.

– Привет. Я слышал, эти сволочи тебе костюм зажилили, – мрачно сказал Николаев. – Что же ты молчишь?

– Врут. Я сегодня иду в мастерскую на примерку, – соврал Иван.

– А эскиз?

– Эскиз давно готов.

Николаев подождал, не скажет ли Иван еще чего, но тот смотрел мимо.

– Ты, если чего… понимаешь? Понадобится – в Москву позвоню, – пообещал Николаев и убрал руку с плеча Ивана.

– Сам не хвор позвонить, – отступив, ответил Иван.

– Как спина?

– Понемногу.

Вот такой лаконичный состоялся разговор, причем оба собеседника упорно не смотрели друг другу в глаза, а зато окружающие, забыв про свои дела, только на них и глядели.

Почему Николаев так себя вел, еще можно было понять. Он-то и был виновником скандальной истории, после которой цирковая буфетчица Лена оказалась в больнице, а Иван чудом отделался лишь шрамами.

Но почему Ивану было до такой степени неприятно видеть Николаева, он и сам не понимал. Он даже подумал, шагая в гримуборную, что если артисту разонравился директор коллектива, то, может, поискать другой коллектив?

Он не знал, что его проводили одобрительными взглядами. Он довольно нагляделся на всякие длительные раздоры и вспышки минутной солидарности. И раз навсегда отверг все эти проблемы как мешающие работе.

– Здравствуй, – сказал он Хвостику. – И вы, ребята, здравствуйте. Ну, что у нас намечено на сегодня?

У него не было под рукой бархатной книги, но он и так помнил, что на этой неделе должен ввести в работу новый трюк – кидая семь мячиков, повернуться на сто восемьдесят градусов и продолжать, как ни в чем не бывало. Все было готово, на репетициях уже не случалось ни одного завала, и все же премьеру трюка Иван обычно переживал очень остро. Как будто хоть кто-то в цирке, кроме него, знал, что это – премьера…

Он назначил это событие на сегодня. И день помчался.

Оттесненный акробатами в форганг, Иван кидал, не прилагая особых усилий, четыре булавы, кидал, чтобы занять руки и освободить голову – для мыслей о повороте. В очереди за обедом он прокручивал перед внутренним взором несуществующую запись поворота. Потом, лежа в гримерке, он взялся за «Королеву Марго» и некоторое время исправно переворачивал страницы, пока не сообразил прочитать несколько абзацев. Тогда он удивился – это что же в книге происходит?

Но когда зазвучала его музыка и он вдогонку за булавами выбежал на манеж, все прошло. Началась пляска.

Ивана носила по всему красному кругу, он взлетал на барьер, выделывал пируэты, падал на колено и вскакивал, а кольца, мячи и булавы порхали как бы сами по себе. Но он их чувствовал, как продолжение собственных рук, он и не глядя видел каждое крошечное отклонение от заданной траектории. Пестрая вселенная, закрученная им, вращалась вокруг него по его законам.

Подлетела секунда премьеры. Иван собрал мячи – в правую руку четыре, в левую три, – шепнул: «Ну, Хвостик!…» – и Хвостик первым понесся вверх. Когда все семь мячей надолго повисли в воздухе, Иван вроде бы даже и неторопливо повернулся. Мячи пришли точно в руки. Иван взглядом поблагодарил Хвостика и уже из озорства сделал еще один поворот. Мячи не подвели.

По логике магнитофонной записи, под которую он работал, следовало, что если он сию же минуту не выйдет на финальные комбинации с кольцами и кульбитами, то номер так и останется без конца, а ему просто придется еще потянуть время с мячами и подольше раскланиваться.

Иван собрал мячи, схватился за кольца, впопыхах бросился в кульбиты – и зал громко зааплодировал. Эти полторы тысячи человек не знали, что сегодня премьера. Они не знали, что на восемь трюков у Ивана уже есть авторские свидетельства, и очень удивились бы, узнав, что такого рода свидетельства вообще существуют. Если бы Иван работал всего пятью мячами, без всяких пируэтов и кульбитов, они аплодировали бы точно так же.

Грань, отделяющую возможное от невозможного, зал еще хоть как-то чувствовал. А то, что в принципе – за этой гранью, для него сливалось в какое-то сверкающее и оглушающее действо. Шесть в воздухе мячей или семь – кто их считать станет…

Все это Иван отлично знал. Премьера здесь была нужна только ему самому.

Когда он убегал за кулисы, навстречу уже ехал Гриша на Абджаре, вслед за ним Вадим на Рыжике, и весь проход был забит всадниками. Иван, будто лунатик, отрешенно прошел между блестящих конских крупов.

Услышав свою музыку, Гриша подтянулся, поправил папаху и повелительно махнул рукой. Кто-то отчаянно, чтобы в зале содрогнулись, взвизгнул, кто-то прокричал на диком языке. Справа и слева от Гриши на манеж понеслись яростные всадники. Сам он выехал последним, заставляя нетерпеливого Абджара идти коротким танцующим галопом, и посреди манежа поднял его в свечку. Тут занавес закрыли.

Иван неторопливо собрал реквизит и понес в гримерку.

– Ишь, черт, – перешепнулась униформа у него за спиной. – Никогда не спросит: ну, как?

Но Ивану и так все было ясно. В гримерке он с особым удовлетворением стянул мокрый костюм и повалился на топчан. День был прожит удачно. Он опять сделал то, что другим не под силу. И опять некому было похвастаться.

Сняв грим, Иван отправился в душ. Рядом брызгался Сашка, у стены возился с вентилем Вадим. Иван блаженствовал под горячей водой. Вдруг она стала прохладной, а через секунду – и вовсе ледяной. Иван в растерянности даже не сразу сообразил выскочить из-под душа.