Текст книги "Нереал"

Глава шестая.
Как я услышал в трамвае судьбоносное «Т-т-т!» и увидел прекрасную Ксению, а также о разбитой витрине, летающем стуле и прочих недоразумениях

В тягостнейшем настроении духа пребывая, погрузился я в трамвай и ехал, не глядя по сторонам, унылый и помраченный. Никакая теория из тех, что исповедуют психотерапевты, не оживила бы меня в этот миг. Ибо я видел себя в зеркале и понял, что дожил до поры подведения итогов. Вернее, предварительных итогов.

Из зеркала же на меня смотрел мужчина с одутловатой рожей и вообще весь какой-то одутловатый… во словечко, емкое, черт бы его побрал!… Его коротко стриженые волосы были не серенькие, как изначально, а серебрились. И не благородной сединой на висках, приличной любому возрасту, нет – вся моя голова равномерно покрылась этим налетом.

Тот, в зеркале, уже не был своим парнем, молодым специалистом, к которому весь мир обязан быть снисходительным, перспективным будущим кандидатом исторических наук, и так далее. Он уже не будет кандидатом наук, в таком возрасте просто неприлично быть кандидатом куда бы то ни было, со злобной скорбью подумал я, подросли мальчишки, сопляки, которым всего двадцать пять, и они с детства знают английский лучше королевы Елизаветы, именно английский, а не то ублюдочное наречие, которое нам внушали советские учебники и еще более советские преподаватели. И они сражаются за стипендию Фулбрайта, чтобы учиться в лучших университетах Америки!

А меня через пару-тройку лет дети в парке назовут дедушкой.

И еще Маргарита…

Почему это всю жизнь кажется, будто самое главное – только впереди?

И когда я в скорби своей возвысился до попытки обернуться и разглядеть пройденный путь, авось в его колдобинах сыщется и нечто утешительное, жесткий точечный удар в плечо меня ошарашил. Я дернулся и увидел перед собой физиономию.

– Т-т-т! – произнес большой красный рот с отчаянием обреченного. – Т-т-т!

И толстый палец внушительно потыкал меня в грудь.

Я понял, что привлек внимание сумасшедшего.

– Все в порядке, дружище, – сказал я ему. – Все замечательно.

– Т-т-т-т-т! – отвечал он, вдруг воздел руку с карающим перстом ввысь и изобразил ею нечто сложное и зловещее.

Это был дядька – колоритнее не придумаешь! Лет этак пятидесяти, с огромной головой, покрытой вороными кудрями, а если его кудри и пробила седина – так постаралась сделать это как можно художественнее. Физиономия у дядьки была широкая, смугловатая, краснощекая, тугая, без единой морщинки, рот – губастый и словно помадой размалеванный, а зубы годились для рекламы стоматологической клиники.

– Я все понял, – как можно ласковее сообщил ему я. – Большое спасибо.

И стал пробираться к выходу. Мне в горестях моих только транспортных безумцев недоставало.

– Постойте! – раздался голос, явно – вслед мне.

Голос был женский.

Я подумал, что безумец, скорее всего, жулик, и, тыкая в меня перстом одной руки, другой он добрался до кармана. И это было замечено какой-то праведной пассажиркой.

В карманах у меня обычно лежала только мелочь, даже кошелька я не заводил. Того, что мог спереть колоритный дядька, ему и на буханку хлеба не хватило бы. И если я сейчас затею с ним побоище из-за жеваных грошовых бумажек, так это будет последняя степень унижения… Более того – за дядьку непременно кто-то заступится.

– Да постойте же! – совсем возмущенно призвал женский голос.

К счастью, трамвай подошел к остановке. И я довольно резво из него выскочил. Для чего мне идиотские разборки с сумасшедшими? De lingua stulta veniunt incommoda multa.

Выскочить-то выскочил… И задумался. Трамвай дальше делал поворот. Я мог идти параллельно рельсам, а мог спрямить путь и проскочить между домами. Но между которыми?

– Послушайте! – для убедительности меня даже за рукав дернули. Пришлось обернуться.

Это были кудрявый дядька – одетый, как оказалось, вполне прилично, в благообразный костюм, – и женщина за сорок, маленькая, кругленькая, стриженая не просто под мальчика, а именно под мальчика пятидесятых годов, с трогательной челочкой.

У нее были черные глазки – опять же, именно глазки, причем очень близко посаженные. И в них светилась какая-то восторженная настырность.

– Вы не думайте! – сказала эта крошка, норовя опять цапнуть меня за рукав.

– Я никогда не думаю, – буркнул я. Двое сумасшедших – это уже многовато.

– Нет, вы действительно не думайте!

Ну, как откажешь в такой просьбе?

– Я постараюсь.

– Он вас предупреждает! – крошка странно красивым жестом указала на кудрявого дядьку, а дядька отчаянно закивал. – Он глухонемой, но ясновидец. Он увидел, что вас ждет крупная неприятность, и хочет предупредить.

Глухонемых ясновидцев мне еще не хватало!

– Это не шутка! – крошка полезла в сумочку. – Вот мое редакционное удостоверение.

Я прочитал – и уставился на нее чуть ли не с трепетом.

Это была та самая Наталья Степашина, которая раскапывала всякие жуткие истории про детей-сироток, брошенных бабушек и отчаявшихся инвалидов, вынутых из петли. Когда я работал в шестнадцатой школе, еженедельник «Отчий дом», где она про все это писала, наши дамы просто рвали из рук. Зачем-то им нужна была еженедельная порция чужого неблагополучия…

– Я вас читал… – ну, что еще тут можно было сказать.

– Это действительно ясновидящий, – громко сказала Наталья Степашина. – Я сама о нем в «Отчем доме» писала. Только я не все понимаю, что он хочет сказать.

– Т-т-т! – подтвердил ясновидящий.

И точно – поди пойми…

Женщины, ждавшие трамвая, повернулись и уставились на ясновидца. Похоже, Степашина не упускала возможности сделать своей газете рекламу.

– Откуда он взялся? – зная способность Степашиной откапывать самые фантастические судьбы, я не сомневался, что этого пророка она или на кладбище из могилы восемнадцатого века в глухую полночь извлекла, или освободила из заброшенного подвала местной госбезопасности, где он десять лет жил без хлеба, воды и общества себе подобных.

– Если бы я знала! – воскликнула крошка. – Судя по всему, он цыган. Видите – одет нормально. У кого-то, видимо, живет. Он точно так же обратился на улице ко мне, с ним была Леонтина, вот она его знает уже несколько лет и умеет переводить.

– Переводить? С чего?…

– Т-т-т! – мол, вот с чего, сказал дядька.

– Ну, он же это осмысленно ты-ты-тыкает, – объяснила Степашина. – Если ему правильно задавать вопросы, он так точно отвечает, что мороз по коже!

– Пишет, что ли? – догадался я.

– Если бы он умел писать!

– Без-гра-мот-ный?!? – я посмотрел на ясновидца с большим уважением. Для того, чтобы при советской власти остаться безграмотным, нужно было проявить недюжинные способности к конспирации и подпольной работе. Не то что теперь. Теперь не повели тебя родители в школу – ну и хрен с тобой.

– Пойдемте с нами! – предложила Степашина. – Вы Иманту понравились. Он охотно составит ваш прогноз.

– Как вы его назвали?

– Имант.

– Что же это за имя такое?

Она пожала плечами. Очевидно, происхождение имени не поддавалось переводу с языка «т-т-т». Оставалось недоумевать – как это самое имя вообще выяснили?

Дядька, который действительно сильно смахивал на сытого цыгана, оживился – стал показывать на часы, вдаль, ты-ты-тыкал на разные лады – словом, звал в дорогу.

Я и пошел. Было в этом безумии что-то, не дающее попросту отмахнуться и удрать. Тем более, что идти было недалеко. Редакция «Отчего дома» оказалась тут же, за углом.

Это был двухэтажный деревянный дом. О нем в городе ходили легенды – например, все были уверены, что до революции тут размещался шикарный офицерский бордель. Оттуда, мол, и кабинетная система на втором этаже, и большой зал внизу. Я как историк проверил эту версию и обнаружил, что до революции домовладельцем числился купец Яблочкин. Может, он и сдавал свою недвижимость под бордель, но во всяком случае не шикарный. Потому что следы офицерского притона разврата я обнаружил в месте, считавшемся тогда чуть ли не окраиной. Здание после двух войн, увы, не уцелело, и теперь там, хотите верьте, хотите нет, выстроенный в пятидесятые годы, оснащенный колоннами, фронтонами и гигантской лепниной вендиспансер.

Новые времена и «Отчего дома» не пощадили. Я знал, что многие школы сдавали помещения фирмам, сорок пятая даже умудрилась сдать один из двух спортзалов под склад, а тридцать четвертая имела свой собственный пункт сдачи стеклотары, что наводило на нехорошие мысли о тамошних нравах. Содержать двухэтажный дом редакции, очевидно, оказалось не по карману, и несколько комнат первого этажа были сданы магазину «second hand», о чем и извещала соответствующая вывеска. Хорошо хоть вход себе сэкондхэндовцы прорубили отдельный.

– Скорее, скорее! – приказала Степашина.

Мы быстро вошли в этот липовый бордель, поднялись на второй этаж – и я обомлел. Вдоль стенки длинного коридора стояла очередь. И не простая, а чисто дамская. Такая молчаливая очередь, человек в двадцать, и пестрая до беспредела: между двух старушек церковно-иконописного вида торчала, например, как жупел яркая девица, которую явно держали в секретаршах для услуг совсем иного рода.

Увидев Иманта, все это сборище зашевелилось, негромко загалдело. Я даже явственно услышал:

– Вас здесь не стояло!

Уж не мне ли сие адресовано, подумал я, потому что Степашина, ухватила меня за предплечье, тащила за собой по узкому коридору с явным намерением устроить мне прием вне очереди.

Перед дверью с табличкой «Главный редактор» она остановилась, достала из сумочки ключ, открыла кабинет и первой вошла туда. Второй оказалась черноволосая, редкостно уродливая женщина с худющим лицом и глазами навыкате. А потом одновременно протиснулись и мы с Имантом. Черноволосая немедленно захлопнула за нами дверь.

Оказалось, это и была Леонтина.

Говорят, старые цыганки делаются уродливыми до чрезвычайности. Если Леонтина действительно была цыганкой, лет бы я ей дал по меньшей мере триста восемьдесят шесть.

Имант уверенно подошел к большому столу, как видно – редакторскому, уселся поплотнее и всем видом показал, что готов к приему посетительниц.

– Прогноз личный – сто рублей, по снимку – полтораста, – строго сообщила мне Леонтина. Она уже поставила на маленький столик, примыкавший к большому, раскрытую сумку для денег.

– Вот и прекрасно, – ответил я. – У меня таких капиталов нет, я пойду!

Поняв, что я пытаюсь удрать, Имант привстал и сказал «т-т-т!» Ему непременно хотелось порадовать меня грядущими неприятностями!

– Леня, ты же видишь, – вмешалась Степашина. – Он сразу настроился на волну. Давай переводи поскорее!

– Садитесь напротив него! – приказала Леонтина, а сама села в торце стола, всем видом показывая: готова улавливать мельчайшие нюансы!

– Т-т-т! – потрясая перстами где-то возле огромных глазищ, как бы показывая, что из них, из глазищ, нечто грозное исходит, провозгласил Имант. И сделал жест, как будто разгонял скопившийся над столом туман.

Затем он как бы обвел рукой контуры женского тела и возвел глаза к потолку. Далее в прямой последовательности:

схватился за голову;

сказал «т-т-т-т-т!»

описал перстом несколько кругов и потыкал меня в то место, где грудь переходит в живот;

поскреб рукой стол наподобие кота, закапывающего экскременты;

сказал «т-т-т», но с вопросительной интонацией;

показал четыре пальца.

– Моя твоя не понимай, – на всякий случай попроще выразился я.

– Но это же элементарно! – воскликнула Леонтина. – У вас были крупные неприятности с начальством.

– Начальница, кажется, женщина, – добавила Степашина.

– Две женщины! Но это уже позади, хотя были определенные потери.

– Вы лишились денег! – Степашина явно претендовала на более точный вариант, но Леонтина была по части ты-ты-тыканья поопытнее.

– Не денег, а устойчивости, что ли. И любимая женщина вас бросила.

– Она, скорее всего, ушла к другому… – начала было Степашина, но Леонтина явно отслеживала мельчайшие, микронные изменения моего лица.

– Ее разлучили с вами, но другого Имант возле нее пока не видит.

– Видит!

– Не видит!

Я забеспокоился – неужели хоть четверть той чуши, что пишут в «Отчем доме» про ясновидящих, – правда?…

– Время идет, а вы не можете ее забыть. И не скоро сможете, – продолжала Леонтина. – Из-за нее вы влипли в какую-то историю. Мужчина… да, мужчина, который находится на службе, втянул вас в опасное дело, он пытается разобраться с вашей помощью в чем-то… Имант даже не может точно понять, в чем, но вам лучше вовремя отойти в сторону. Он боится для вас зла, большого зла от служебного мужчины. В течение или четырех дней, или четырех недель. Он удивляется, как вы сами этого не видите?

Чтоб я сдох – цыган имел в виду Ваську и пряжку на его ментовском ремне!

– Будьте очень осторожны! Четверка представляет для вас большую опасность! – продолжала вещать Леонтина, это был ее звездный час, она чувствовала, что передает именно те картины, которые Имант углядел в небесных высях. Вдруг он вмешался, сказал, естественно, «т-т-т!» и нарисовал у нее на ладони пальцем загогулину. Леонтина с тревогой уставилась на эту загогулину, потому что тут уже следовало не каркать наугад, а нести какую-то конкретную чушь – может быть, даже фамилии называть.

Тут Степашина догадалась посмотреть на часы.

Как видно, мы выбились из графика. Она поднесла Иманту циферблат под самый нос и, не найдя, видно, более весомого аргумента, потыкала ногтем в стеклышко с магическим «т-т-т!»

Имант посмотрел на меня с явным сожалением.

Но Степашина уже была у двери, уже впускала первую страдалицу, а мне показывала рукой, чтобы я выметался. Что я с радостью и сделал.

Она вышла со мной вместе и отвела на лестничную площадку.

– У нас очень мало времени на прием, а очередь – сами видите.

– И что – каждый день так?

– Трижды в неделю.

И она рассказала, что после ее статьи об Иманте редакцию завалили письмами и оглушили звонками. Пришлось устроить для жаждущих прорыв в будущее. Кроме того, Имант по фотографии определяет, где находится оригинал, жив ли, а если жив – то скоро ли помрет…

Беседуя, она часто поглядывала в окно. И все же проворонила нужный миг. Что-то там, на улице, появилось – более опасное, чем моя магическая четверка.

Негромко ахнув, Степашина ворвалась в коридор, растолкала жаждущих прорыва и распахнула дверь в кабинет. После чего объявила, что на сегодня прием завершен – продолжение послезавтра в то же время! Из кабинета вышла крайне недовольная посетительница, которой Леонтина прямо на ходу вернула деньги, и последним его покинул величавый Имант. Его Степашина с Леонтиной подхватили под руки и впихнули в какой-то закоулок. А женщины всей отарой поспешили вниз по лестнице.

– Что тут за сумасшедший дом? – раздался звучный, выразительный, хорошо поставленный женский голос. – Наталья! Опять тут духов вызывали?

Пробиваясь сквозь толпу, наверх поднималась высокая женщина в белой шляпе.

Я в какой-то мере эстет, но не просто эстет, а с научным фундаментом. Васька этого не понимает. Я осмысляю цвет и его вибрации. А Васька говорит, что в лилово-розовых штанах на улицу выползают исключительно гомосексуалисты. Объяснить ему, что лиловый цвет свойствен самой высшей чакре и рождает просветление, невозможно.

Так вот, на этой женщине была белая шляпа с лиловой лентой, завязанной сзади большим симметричным бантом. И я сразу понял, что передо мной – Настоящая Женщина. С подлинным пониманием. И с немалым мужеством – надеть такую шляпу значит привлечь к себе взоры всего встречного мужского населения города, а это чревато.

– Опять клуб самоубийц возродился? Или это общество садоводов, выращивающих мандрагору? – продолжала громко и не дожидаясь ответов спрашивать Настоящая Женщина. Теперь уже было видно, что она в белом костюме, высокая, статная, приметная. – Наталья! Или это прошлогодние охотники за летающими тарелками?

Тут она достигла второго этажа, вошла в коридор и увидела распахнутую дверь кабинета.

– Опять у меня? Ну, кончено, лопнуло мое терпение! Я, конечно, гуманна, но не до такой же степени!

Она прошла мимо меня, приняв, как видно, за охотника, или самоубийцу, или садовода, или вообще не заметив. А я посмотрел ей вслед и обнаружил, что юбка белого костюма коротка до изумления. И ноги, которые она открывает, тоже изумительны. Не тощие конечности местных моделек, у которых самая широкая и увесистая часть ноги – колено, а Настоящие Ноги. Изысканные. Безупречные. С высоким подъемом, точеной щиколоткой, узким коленом, подтянутые, знающие секрет Настоящей Походки.

– Если в моем кабинете еще раз устроют коммерческий цыганский шабаш, я даже не буду туда входить, а сразу вызываю милицию! – пообещала Великолепная Женщина и, решительно шагнув в этот самый оскверненный кабинет, захлопнула за собой дверь.

Из закутка появилась физиономия Степашиной. Журналистка испуганно посмотрела на дверь, на меня, и приложила палец к губам.

Далее мимо меня проследовала уникальная процессия. Впереди на цыпочках кралась маленькая кругленькая Степашина. За ней, тоже стараясь не греметь и ссутулившись вопросительным знаком, продвигалась тощая, как смерть, Леонтина. А уж за Леонтиной вальяжно выступал Имант.

По-моему, он так и не понял, что произошло.

Я пристроился в хвост этого безмолвного шествия и вместе с ним вышел на улицу.

Тут Степашина обрела дар речи.

– Я тебе говорила, что у нее терпение на исходе! – напустилась Наталья на Леонтину.

– Но ей же сперва все это понравилось! – самым что ни есть убедительным голосом простонала Леонтина. – И куда же нам теперь деваться?…

– Понравилось! – явно сделав выбор между глухонемым пророком и собственным разъяренным начальством, отвечала Степашина. – Кому понравится, если трижды в неделю такие нашествия! И в собственном кабинете!

– Мы же с утра!

– А если ей вдруг захотелось поработать в тишине именно с утра?

Я по финансовой части человек более чем девственный, но догадался: за любое другое помещение, во-первых, пришлось бы платить, а во-вторых, территория редакции «Отчего дома» почему-то считалась безопасной для Иманта.

Я вспомнил Астралона…

Неладно что-то было в наших магических кругах!

Кончилась дискуссия тем, что обе дамы вошли в «second hand» и принялись делить добычу. Быстро и весьма профессионально. Они думали, что их с улицы не видно, потому что витрина занята бальным нарядом конца пятидесятых, чтоб не соврать, годов. А оказалось – таки видно…

Наверно, живи я в пещерном веке, помер бы с голоду. Я бы исправно вместе с прочими мужами загонял мамонта в ловушку и метал в него булыжники (моя бедная голова – целая картинная галерея, причем картинки – из всевозможных учебников истории). Но когда пришлось бы с дубиной в руке доказывать свое законное право на мамонтову ляжку – я бы, наверно, самоустранился, объяснив соплеменникам, что сие ниже моего достоинства…

– Т-т-т! – сказал мне Имант. И ободряюще улыбнулся. Мол, четыре крупные неприятности, или четыре года без гроша за душой, или четыре тещи, или четыре судимости – это все ерунда!

Дверь магазина отворилась, обе дамы вышли.

И тут же их нагнал мужичок с пакетом. Скучный такой мужичок, весь, надо полагать, сэкондхэндовский.

– Вот, забыли, – сказал он Леонтине.

– Спасибо, – с тем пакет был принят, но мужичок не вернулся, а остался стоять в дверях, как бы ожидая событий. Я подумал – ну вот, дожили, мужчины в лавчонках продавцами служат!

Я был в «second hand» не так давно, искал стильную рубаху под лиловые джинсы. И меня потряс ящик с бюстгальтерами. Оказывается, когда приходит контейнер с товаром, хозяева магазина сами не знают, что там внутри. На сей раз они рассчитывали получить как раз рубахи, а получили вот это безобразие. Посреди магазина был выставлен ящик в два кубометра, не меньше, мне по пояс, и толпа женщин усердно в нем ковыряясь, вытаскивая добычу с такими воплями, что мне представилась Вальпургиева ночь на Лысой горе.

– Я пойду, – Степашина всем видом показывала, что отправляется к Ксении на растерзание. Но Леонтина никакого сочувствия не выразила. Она даже напустила на лицо обиду, как будто редакция была обязана предоставлять им с Имантом приют для пророчеств и не выполнила своих законных обязательств.

Мне бы тоже следовало пойти вслед за Степашиной.

В том, что я задержался, был некий мистический смысл.

К дверям редакции подошел мужчина, из тех, кого называют видными. Был он в черной рубахе, расстегнутой до пупа, в обтягивающих штанах, выпущенных поверх сапог-»казаков», коротко стриженый и с неподвижной крупной физиономией.

– Т-т-т-т! – лупя меня ладонью по спине, затарахтел цыган. И тут же стал отмахиваться от этого пришельца.

Мужчина, ни на что не обращая внимания, внимательно прочитал вывеску редакции. И с отрешенным видом шагнул в дверь.

– Т-т-т! – возмущался Имант, тыча пальцем ему вслед. – Т-т-т!

Далее последовала такая пантомима. Цыган изобразил срывание галстука со своей толстой шеи и швыряние этого галстука в пространство. Потом обвел силуэт человека, якобы перед ним стоящего. потом принялся махать и плевать на этот силуэт, а потом и вовсе показал пальцем на собственную ширинку. Пророк определенно взбесился.

Леонтина смотрела на него, напряженно стараясь понять всю эту галиматью. И вдруг ее осенило.

– Имант говорит, что это был сам черт! – изумленно сказала она. – Черт, который хочет женщин, много женщин!

– Инкуб?!?

Я кинулся следом за «чертом».

А вместе со мной поспешил почему-то дохленький мужичок-сэкондхэндовец.

Почему я вдруг поверил цыгану – объяснить не берусь. Тайна сия велика есть. И покрыта неизвестным мраком.

Нужно было срочно позвонить Ваське! Пусть приезжает с оперативниками, с магами, с бригадой из дурдома и ловит свое сокровище! В редакции же в каждом кабинете – по телефону, и рабочий день уже начался!

В коридоре первого этажа я не заметил никакого инкуба и не услышал шума, который он мог бы произвести. Там вообще не было ни души. Придерживая сундучную сумку, я побежал наверх. Мужичок даже и смотреть туда не стал, сразу понесся по лестнице. И прибежали мы вовремя. «Черт» открывал дверь редакторского кабинета.

Я не знаю, что он за те секунды, которые мне потребовались на пять прыжков, успел сказать Ксении. Но, судя по результату, что-то чересчур сексуальное. Дверь, которую он захлопнул за собой, открылась.

Мы увидели внутренность кабинета.

На оснащенном колесиками стуле сидел «черт». И я почему-то сразу понял, что он не просто так сюда сел, но из-за самостоятельно подкосившихся конечностей.

Перед ним стояла Ксения, вид которой напомнил мне прекрасную строку бессмертного Руставели:

«Как на выступе утеса разъяренная тигрица…»

Она еще не успела прийти в себя после изгнания цыганского гадательного салона, а тут новое вторжение!

– Сумасшедший дом! – восклицала Ксения. – Думаете, я вас отсюда выставить не сумею?

Она развернула стул и толкнула его с такой неожиданной силой, что «черт» выехал в коридор, а мы с сэкондхэндовским мужичком шарахнулись в разные стороны.

– Люсенька! – радостно произнес «черт». – Это ты!

Судя по роже, он вряд ли видел, где находится, и осознавал опасность. В воздухе повеяло безумием!

– Я милицию вызывать не буду! – звучный голос разъяренной Ксении пронизал липовый бордель вверх до крыши и вниз до канализации. – Я с тобой сама управлюсь! Пошел в задницу!

Она сунула руку в сумку – и то, что я увидел потом, впечаталось в память невообразимо прекрасным кадром.

Наверно, я всю жизнь буду вспоминать ее именно такую – беспредельно обольстительную в белом костюме и с пистолетом в руке.

– Ну? – грозно спросила она. – Это не контора, это бедлам! Мало мне ясновидцев! Наталья! Степашина! А вы кто такой? Как сюда попали?

За те месяцы, что я, будучи избавлен от нивы просвещения, зарабатывал на жизнь фотографическим ремеслом, довелось мне познакомиться с многими редакторами и завотделами. Но еще ни один не наводил на меня пистолета.

– Я Игорь Синицын.

Представившись, я похлопал по сундучной сумке – мол, если и представляю для вас интерес, то исключительно этим!

«Черт», даже не пытаясь встать, молча смотрел на Ксению. Разрази меня гром небесный – с восхищением! И в глазах, таких же каменных, как вся крупная физиономия, засветилось некое понимание обстановки…

– Вот, нашел тебя… – произнес глуховатым бесцветным голосом «черт». – В смысле…

Отродясь я не слыхивал живого инкуба. Но предполагал, что с дамами он красноречив. Васька со слов нашего бывшего декана Георгия Никаноровича Сарафанова объяснил мне, что лермонтовский Демон, чистейшей воды инкуб, и мне казалось, что «черт» должен преподнести Ксении что-то вроде: «И будешь ты царицей мира, подруга верная моя!»

Почему же он вдруг застеснялся?

Дело было не в пистолете. От пистолета он как раз не шарахался. А я вот испытывал такое желание…

Страсть, которую «черт» явно испытывал к отважной редакторше, каким-то образом уживалась с гипертрофированным почтением, я бы даже сказал – со страхом.

Он все же дернулся, пытаясь привстать.

И тут сэкондхэндовский мужичок отклеился от стенки, бросился к «черту» и пихнул его обратно. Вид при этом у мужичка был совершенно предсмертный.

Не сказав более ни единого слова и не обращая внимания на эту возню, прекрасная Ксения развернулась, вошла в кабинет и столь весомо хлопнула дверью, что едва косяк не рухнул.

– Ну! Ты! Родной! – вдруг рявкнул «черт». Очевидно, только Ксения и могла его держать в кротости и повиновении. Мужичок попятился.

«Черт» резко поднялся, и я понял, что сейчас произойдет убийство. Мужичок, очевидно, тоже. Он развернулся и кинулся прочь, к лестнице. «Черт» – за ним!

Ну и что мне оставалось делать?

Трудно жить без пулемета – время от времени говаривал Васька.

В коридоре не то чтобы пулемета – банальной палки от швабры не было. Только стул, на котором Ксения вывезла из кабинета «черта».

Я иногда совершаю какие-то не свои поступки. Вот, например, то, что я сделал со стулом, полагалось бы сотворить Ваське, он же у нас бывший оперативник, супермен, боец! Я как-то неожиданно быстро поволок за собой стул, возле самой лестницы провез его вокруг собственной персоны по дуге и обрушил сверху вниз. Стул впилился прямо в спину «черту» – и оба они в обнимку покатились по лестнице. А я, резко поумнев, понесся спасаться в кабинет Ксении. Уж там-то меня бы защитили!

– Добрый день! – быстро, пока она не успела опомниться, заговорил я. – Еще раз позвольте представиться – Игорь Синицын, хотел бы с вами сотрудничать, работаю очень быстро, если нужно, могу и написать…

Я прислушался. В коридоре было тихо.

– Добрый день, – ответила она. – Садитесь…

Но вот сесть-то как раз было не на что.

Она посмотрела на меня, улыбнулась, вдруг вспомнила, что еще не сняла свою роскошную шляпу, подняла руки… о Аллах, если бы ради меня эта женщина, раздеваясь, так поднимала руки…

– И во всех жанрах… – забормотал я. – И в репортажном, и в очерковом… Позвонить от вас можно?

– Звоните.

Ксения села за стол, включила компьютер и всем видом показала – работаю, тружусь, говорите потише.

Я набрал Васькин номер. На работе его не было.

– Еще один звоночек можно?

– Наверно, я имел совсем уж жалкий вид – она позволила. Я позвонил домой.

– Бабуленька! – сказал я как можно проникновеннее. – Мне Вася не звонил? Если появится, пусть немедленно…

– Тебе срочное сообщение, – перебила бабуля. – Вот, зачитываю. Срочно связаться с родителями Маргариты Бояриновой! Номер запиши.

– Бабуля, что случилось? – заорал я.

Ксения повернулась ко мне.

– Может быть, вы вместо меня напишете этот материал? – громко спросила она.

Это был голос многотонного айсберга, потревоженного в Северном Ледовитом океане каким-то случайным левым течением.

– Извините… – я понял, почему онемел непрошенный гость.

Бабуля продиктовала номер – и я записал, чувствуя на себе ледяной взгляд Ксении, хотя она смотрела не на меня, а на монитор компьютера.

Маргарита! С Маргаритой действительно что-то стряслось! Тут уж было не до инкубов. Я должен был срочно оказаться там, где смогу спокойно (о Аллах, какое там – спокойно!…) позвонить родителям Маргариты. Она больна, она хочет видеть меня, родители счастливы выполнить ее просьбу – так впопыхах строил я идеальную для своей безнадежной любви версию и вдруг чуть не треснул себя кулаком по лбу. Это я, выходит, что же – хочу ее предсмертные слова услышать?

Где-то в карманах завалялась телефонная карточка на полсотни звонков.

– Извините… – еще раз сказал я Ксении, задом-задом продвигаясь к дверям кабинета. – Ради всего святого!…

Она не оторвалась от монитора даже когда я с шестой попытки закрыл за собой дверь.

На улице творился бедлам. У разбитого магазинного окна столпились люди. В центре стоял цыган Имант и живописал ситуацию.

– Т-т-т! – говорил он, показывая на окно. – Т-т-т!

И делал зверскую рожу, замахивался, показывал, как бьет рукой стекло, а затем, ткнув себя пальцем в грудь, мотал головой – мол, не я это, люди добрые! – и показывал, как двумя руками трясет злоумышленника за грудки.

Изумленные люди смотрели и, кажется, понимали.

– Если бы не Имант, этот сумасшедший весь магазин бы разнес, – сказала мне Леонтина. – Как у него только смелости хватило!

– А сумасшедший?

– По-моему, ошалел. Плюнул и ушел.

Дальше цыган попытался объяснить, что злоумышленник на самом деле – «черт», но эта пантомима была совсем уж запредельная и двусмысленная. Особенно когда Имант показал, как на его собственной голове, которая в тот момент была головой «черта», растут рога.

– Ну, теперь ясно! – прокомментировал кто-то из толпы. – Это он его за жену метелил!

– А ты его рогами, рогами! – процитировал другой слушатель древний и общеизвестный анекдот, а я насторожился.

Если в это дело замешана женщина, то сэкондхэндовский мужичок, заваривший кашу, должен что-то знать про инкуба!

Дав себе слово сразу после звонка Бояриновым связаться с Васей, я понесся искать телефонную будку.