Текст книги "Кот и крысы"

– Господин Фомин действительно проиграл мне в карты два империала и прислал деньги со своим человеком. Более переписки между нами не было, – сказал князь, даже не полюбопытствовав, с чего это обер-полицмейстер расспрашивает его о делах гвардейца Фомина.

– А сдается, вы, сударь, запамятовали, – отвечал на это Архаров.

Прежде, чем признаться в отсутствии переписки, князь сделал легонькую такую паузу и посмотрел на пряжки своих башмаков. Кабы так поступил, скажем, Левушка, Архаров бы поверил – сие означало бы поиски в глубинах памяти еще каких-то сношений с человеком, о коем спрошено. А у князя взгляд служил явственным признаком вранья.

– Нет, не запамятовал, господин полицмейстер, – сказал князь. – А коли дворянин обвиняет другого дворянина в бесстыжем вранье, так на то у нас шпаги есть.

И приосанился этак задиристо, глядя с вызовом. И точно – в шпажном бою Архаров был ему не соперник, князь прекрасно видел явную непригодность обер-полицмейстера к этому занятию.

Возможно, Архарову все же удалось бы неторопливо и спокойно развязать язык этому наглецу и даже добыть от него важные сведения. По крайней мере, установить, сюда ли удрал денщик Степан с последним посланием своего горемычного барина.

Но вмешался Левушка.

Нельзя сказать, что у преображенцев была в обиходе трогательная забота друг о друге. Ни Архаров Левушку с ложечки кашкой кормил, ни Левушка ему в нежных чувствах изъяснялся. Но офицеры, которые вместе школят солдат на плацу, проводят стрельбы, ездят в манеже и машут шпагами у одного фехтмейстера, много друг про друга знают. Вот так и Левушка знал, что ноги у старшего товарища, может, и сильны, да коротковаты и неспособны к быстрым прыжкам, что и рука крепка, да кисть малоподвижна.

А в князе он сразу увидел зловредного противника.

Бойца, истосковавшегося по склоке и настоящему бою, фехтмейстер не в счет, ему за это деньги плачены…

Он угадал – князь Горелов-копыто, сбежав в Москву и устав ждать за приверженность свою к покойному императору каких-то несусветных кар, возвращаться в Санкт-Петербург незваным посчитал ниже свого достоинства, а от скуки и от великого недовольства стал каждый день заниматься с французом, которого прихватил с собой из столицы. И ему безумно хотелось хоть как-то уязвить весь тот мир, что, будучи им брошен, и его, в свою очередь, беззаботно вычеркнул из списков.

Архаров был человеком, который одним своим существованием, даже незримый, его безмерно раздражал. Вся Москва недоумевала – как лихо граф Орлов поставил на самые значительные должности своих людей. Человек, за чьей спиной стоят братья Орловы, главные затейщики переворота, виновники смерти императора Петра Федоровича, уже по одному этому был князю ненавистен. А тут и сам пожаловал.

Всех этих умопостроений Левушка не совершал – а просто ощутил опасность для Архарова и сделал то единственное, что пришло на ум, – принял удар на себя.

– Коли вам длина моей шпаги любопытна, так я и обнажить могу! – объявил он быстро, пока Архаров еще только изобретал достойный ответ. И шагнул вперед, не то чтобы заслоняя собой приятеля, это было бы уж чересчур, а всем видом показывая: по части шпажного боя он тут главный.

– А коли нет? – глумливо спросил князь.

– Тучков, уймись, – безнадежно приказал Архаров.

– Коли нет – так мне длина вашей, сударь, шпаги любопытна. А что до бесстыжего вранья, так я любого вруна берусь отучить! И не раз доводилось!

Левушкин задор показался было князю забавным, но юноша действительно выхватил из ножен шпагу. И стоял, готовый в любой миг принять должную позитуру.

– Да и мне доводилось хорошим манерам обучать! – с тем князь выхватил свой клинок.

Тут оба противника сообразили, что комната, даже просторная, для таких стычек – не место.

– За мной, живо! – велел князь и быстрым шагом понесся по коридору к бальной зальце, в которой был устроен фехтовальный зал. Левушка – следом.

– Дурак! – бегом догоняя его, крикнул Архаров. – Кафтан сними!

Он на ходу помог Левушке скинуть нарядный, вышитый букетами, кафтан, и преображенец остался в довольно длинном камзоле, не имевшем стесняющих движение рукавов. То же самое сделал в зале Горелов-копыто – и ждал Левушку, да еще скоренько расстегнув все пуговицы, ради пущей свободы фехтующей руки.

Левушка прямо от дверей бросился в атаку.

Глядя на долговязого, словно бы не знающего, куда девать длинные руки, Левушку, никто бы не подумал, что в полку поручик Тучков – один из лучших фехтовальщиков, что стальные пальцы музыканта, ложась на эфес, чувствуют клинок так, как если бы эволюции клинка были музыкальными фразами и разыгрывались по нотам.

Он был силен и в нападении и в защите, а главное – уж коли чем увлекался, то доходил до крайности, и скрестил шпаги со многими офицерами, которых в Санкт-Петербурге считали мастерами шпажного боя. Это были учебные поединки, но они научили Левушку считаться со всяким противником. Князь же годами только своего фехтмейстера и знал.

И сам не подозревал, насколько он отяжелел…

– Штос! Укол! Штос! Еще укол! – кричал, разгорячившись, Левушка и бросился в последний выпад. – Третий укол, сударь! Довольно ли с вас?

– Тучков, хватит! – безуспешно призывал Архаров. – Миритесь, господа!

– Какого черта! – отвечал князь, продолжая бой. И даже распорол Левушке рукав рубахи. Делать этого не следовало – вложив душу в удар, он чересчур открылся и тут же ощутил на шее острие клинка.

Левушка молча стоял перед ним, чуть приоткрыв рот, и его круглая мальчишеская рожица окаменела. Он был готов вонзить шпагу противнику в горло – и князь вдруг понял, что так оно и будет.

Но сказать ничего не мог – от злости лишился употребления языка.

Архаров тоже вытащил шпагу – для того, чтобы ударом снизу прервать это противостояние и заставить противников разойтись.

– А ведь и всего-то просил вас, сударь, что два слова сказать, – скучным голосом произнес он. – Получали ли письма от господина Фомина и было ли в тех письмах что, связанное с его кончиной. Про полученные вами письма мы знаем. И нам остается думать, что и про кончину вам тоже немало известно.

– На Лубянку меня свезете? – спросил князь. – Стыдно дворянину якшаться с кнутобойцами!

– Стыдно дворянину лгать! – выпалил Левушка. И чуть было не затеял снова драться, но Архаров неожиданно переложил шпагу в левую руку и поднес к его груди плотно сбитый кулак. И глянул сердито.

– Пошли отсюда, Тучков. Дури много, а толку мало.

– Как скажешь, Архаров.

Они неторопливо вдели шпаги в ножны, повернулись и пошли прочь, не озаботившись прощальными поклонами.

– Кажись, врага нажили, – сказал Архаров уже в карете.

– Дурак он, – отвечал Левушка, – а не враг. Засел на Знаменке, как сыч в дупле, одна злость в нем осталась.

– Почуял?

– А то…

Какое-то время ехали молча. Левушка все не мог понять, что мешает князю Горелову вернуться в Санкт-Петербург. Кроме всего прочего, московское прозвище «копыто» там уж не будет в употреблении. Наконец спросил.

– Полагает себя особой столь высокого ранга, что его явление переполошит весь двор, и тут же ему припомнят приверженность к покойному государю, – объяснил Архаров. – А десять… больше, двенадцать лет прошло! Для государыни он – все равно как если бы из Америки приехал. Ну, князь, эко дело, мало ли при дворе князей.

– Может, он как раз этого боится? Не того, что переполошатся, а того, что не заметят? – разумно предположил Левушка.

– И то верно. Только сам себе в этом признаваться не желает. Князь!

– Дурак, – подтвердил прежнюю свою оценку Левушка.

– Но сей дурак что-то знает про Петрушу Фомина, царствие ему небесное… – тут Архаров осекся. Коли верить попам, самоубийцу на том свете ждало отнюдь не царствие небесное, а вечные муки.

Однако ж Фомин попал в беду не только по своей глупости и доверчивости. А еще и потому, что некий преображенский капитан-поручик, оказавшись на обер-полицмейстерском посту, проворонил появление в Москве шулерской шайки, которая совсем уж нагло орудует, пускаясь во всякие маскарады и не смущаясь убийствами.

Несколько поразмыслив, Архаров решил, что он имеет право просить для Фомина царствия небесного. Имеет – и все тут…

– А это, Николаша, Москва, – отвечал, не заметив богословской ошибки, Левушка. – Вот и старая дура знает что-то, хочет найти Варвару, а молчит. Вроде как ты правильно сделал, что меня послал, я тут не чужой, родни – хоть ее на плац выводи, рота образуется, а молчат! И косточки за спиной перемывают. Что в Петербурге – то сплошной разврат, а они тут – ангелы небесные!

– Все Гришке Орлову с братцами их богатства простить не могут, – по-простому добавил Архаров. – Кто ж вашим-то детям мешал впутаться в революцию?

Считалось хорошим тоном именовать июньские события 1762 года именно так, не бунтом, не государственным переворотом, – революцией, а совсем уж утонченно – шелковой революцией, потому что при смене царствующей особы крови почти не пролилось – разве что из разбитых в драках носов. А что касается загадочной смерти Петра Федоровича – так тут один только Алехан Орлов и знает правду. Может, и впрямь, как было объявлено, геммороидальные колики, геморрой – не та хвороба, которой хвастаются, как знать, возможно, государь ею и страдал. А может, и что иное…

– Им до князя Орлова тянуться – не дотянуться! – убежденно сказал Левушка. – Что он от государыни на прощание получил, это их с государыней дело. А отдарит по-царски! Им так не отдарить – кишка тонка!

– А что?

– Ты Ивана Лазарева помнишь?

Архаров задумался – вроде бы, так звали придворного ювелира. Оказалось – да.

– Ему его жены дядя камушек продал. А камушек – что грецкий орех, вот такой. Вывезен с востока. Чистейшей воды армаз, чуть в голубизну отдает. Сказывали – двести каратов! Цена ему – не выговорить, и потому Лазарев даже не всякому такой товар показывает. Князю Орлову показал. И вот теперь переговоры о продаже ведутся. Лазарев пятьсот тысяч просит…

– Ого!

– Ну, столько князь не даст, – уверенно заявил Левушка. – А если цену чуть спустят, он камень выкупит. Он знаешь что сказал? Второго такого алмаза в России нет, так я этот государыне подарю на именины, и пусть его вправит в навершие скипетра. Будет в российском скипетре доля и от нас, Орловых. Вот как он мыслит! Никто из москвичей до такого бы не додумался – отдать полмиллиона за красивый жест!

– За что?

Левушка вздохнул – незнание Архаровым языков его порой угнетало.

Они заговорили о деле. Как-то само собой получилось, что Левушка принял участие в охоте на шулеров, и Архаров даже не задавался вопросом, насколько он, московский обер-полицмейстер, правомочен давать поручения петербургскому гвардейцу. И более того – он был уверен, что и Левушка таким вопросом не задается. Тем более – речь шла о людях, которые едва не довели до самоубийства недоросля Вельяминова и погубили-таки измайловца Фомина.

Вдобавок – смерть доктора Ремизова.

Связана ли она каким-то образом с французскими шулерами? Пока ниточка одна – католический патер-убийца со вставными зубами и грязными ногтями. Ниточка ли – Бог весть, а потянуть надобно.

– Ну-ка, сведем все вместе, – решил Архаров. – Доктора убили потому, что он мог разболтать мне и тебе нечто, связанное с побегом. Побег девицы сам по себе – не такое событие, чтобы из-за него людей губить. Оная девица прихватила с собой драгоценности, и драгоценности приметные, напомни-ка…

– Брошь, в которой редчайший жемчуг, и табакерку, где под эмалевой картинкой вправлен немалый солитер. И еще всякие безделушки.

– Так. Нужно будет послать людей по ювелирам и по скупщикам – не вынырнули ли где эти жемчуг и солитер. По внешней видимости, эта история отношения к шайке и игральному притону, где Вельяминов дурью маялся, не имеет, но сейчас у нас пусть будет всякое лыко в строку… Марфа!

– Что – Марфа?

– Она всегда под ручной заклад деньги дает.

– Николаша, да коли все Зарядье, и вместе с Марфой, с торгов продать – вряд ли столько денег наберется, сколько эти вещицы стоят.

– Ты не понял. Она и других, кто деньги под заклад дает, по Москве знает, и скупщиков краденого – по старой памяти…

– А что, разве раньше твои архаровцы к ней с такими вопросами не бегали? – удивился Левушка.

– Бегали, сам посылал, так ведь о мелочах речь шла, ложки там серебряные или шуба какая-нибудь на чернобурках… Она и выдала тех, кто по мелочи промышляет. А тут нам нужен человек, который в состоянии за табакерку хотя бы четверть ее настоящей цены дать. Но, знаешь, сдается мне, это выйдет напрасный труд.

– Мне тоже, но проверить не мешает, – задумчиво сказал Левушка. – Но тогда уж и петербургских ювелиров со скупщиками тоже. Напиши в петербургскую полицию. Сдается, эта Варвара Пухова с любовником своим в Петербург укатила. Не в деревню же!

– Коли в деревню, чтобы там отсидеться, пока старая княжна не подобреет, то драгоценности должна была продать в Москве, там их и подавно покупать некому… Нет, не с того конца мы за дело беремся. Ей, чтобы убежать и затаиться, проще всего было взять деньги, и такая возможность у нее имелась. А она унесла приметные вещицы… Понять бы, какого черта! Ладно, Марфа подскажет, где ее женихов искать…

Тут он вспомнил, что один из четверых – уже на том свете.

– Федька докопался, что в побеге замешан француз-волосочес вместе с лакеем, – напомнил Левушка. – Надобно за тем французом послать и побеседовать с ним при любезном содействии герра Шварца…

Тут Архаров шлепнул себя по лбу.

– Дурак, вертопрах!

– Ты, что ли?

– А то кто же! Заболтался тут с тобой о беглых девицах!

Архаров тут же велел Сеньке гнать на Лубянку, благо было недалеко. По дороге растолковал Левушке, что к особняку князя Горелова нужно приставить наблюдение. Наружное наблюдение, как называл его Шварц. А именно – уже имеющего некоторый навык Макарку и кого-нибудь еще из молодых архаровцев. И чтобы друг дружку сменяли.

На Лубянке обнаружился приехавший из деревни и посвежевший секретарь Саша Коробов. Он сидел с теми архаровцами, что были на тот момент свободны от дел, и рассказывал про непостижимые разуму лекарские затеи деревенского знахаря.

– Вот объясните мне, почему, коли больное место он непременно красной шерстинкой обвяжет, а не зеленой, почему именно красная шерсть лечит? – спрашивал он. – Или те же травы. Почему настойка на двадцати трех разных корешках? А если взять двадцать два – то уже не то? Откуда это все берется?

Архаров не стал слушать рассуждения, тут же послал Демку за Макаркой и еще одним пареньком, которого подобрал и привел Устин. Тот был из поповичей, сынок какого-то давнего знакомца, и умел красиво писать. По отцовской линии идти решительно не желал, а желал учиться в университете. Нашла коса на камень, в поповском доме разразилась гроза, и вольнолюбивый сынок скрылся на время, надеясь, что родители когда-либо поумнеют. Звали его Максимкой, а фамилия самая что ни на есть иерейская – Крестовоздвиженский.

Архаров и без отца Никона вспомнил, что «Максим» означает «величайший». Парень действительно был довольно высок и крепок для пятнадцати лет, грамотен, и Архаров подумал, что это было бы неплохое приобретение для Лубянки.

Макарка с Максимкой оказались поблизости. Тут же, на Лубянской площади, стоял дом Новикова – того, что издавал небезызвестный журнал «Трутень». Новиков прославился тем, что не побоялся сцепиться с другим журналом, «Всякая всячина», который издавала не более не менее как государыня Екатерина. Споры шли о каждом слове, и в конце концов оба журнала были закрыты – породив, тем не менее, всевозможных последователей. И сам Новиков, затеяв издавать «Живописца», впредь был умнее – да и нелепо было бы ругать комедию неизвестного автора «О, время!», написанную, право, весьма забавно и с просвещенным взглядом на вещи. Вот он и похвалил, как бы не ведая, что это – творчество государыни, развлекавшее ее чумным летом семьдесят первого года.

Дом был интересен архаровцам потому, что, по слухам, там время от времени собирались московские масоны. Что такое «масон» – архаровцы имели темное понятие, а Тимофей – тот убеждал всех, будто так на французский лад стали звать себя мазурики. Нелепо было бы, если бы под боком у полицмейстера и впрямь завелся притон, поэтому за домом приглядывали. Оттуда и привел Демка мальчишек.

Случайно вышло, что они встали перед Архаровым возле Саши Коробова, который докладывал о своем лечении, но уже без красных шерстинок.

Архаров хмыкнул: Макарке было, по его словам, четырнадцать, Максиму Крестовоздвиженскому – пятнадцать, а нельзя сказать, что Саша выглядел старше их обоих. Ростом – так Макарка был самый длинный, но у Максимки уже пробивались черные усы. Саша же, беловолосый и маленький, худенький – хоть в обручальное кольцо его продевай, бриться – брился, но об этом догадаться было мудрено, такой нежной кожей наделил его Боженька. А двадцать шесть лет парню. Никодимка с Потапом извелись, пытаясь его откормить.

– Вот что, братцы, – сказал Архаров. – Нужно за одним домом присмотр наладить. Демьян, ты за главного. Парнишки – тебе в подмогу. Спросите на Знаменке дом Горелова. Покрутитесь вокруг него, только осторожно. Хозяина непременно должны навещать всякие сомнительные людишки. Докопаться! Кто таковы, где проживают… Устин!

– Чего угодно? – бодро спросил Устин.

Архаров посмотрел на него с удовольствием – бывший дьячок иногда, сам того не замечая, выглядел бойко и молодцевато, невзирая на малый рост и плотненькое сложение. Должно быть, выходило по пословице: с кем поведешься, от того и наберешься. И не поверишь, что этот архаровец совсем недавно, рыдая в три ручья, просился на эшафот…

– Прочитаешь им из показаний и донесений все, что есть про подозрительных французов. Может, которого-нибудь сразу опознают. Возьми показания Вельяминова, Тучков тоже тебе должен был продиктовать. Другое – сегодня к этому князю Горелову шел человек, денщик господина Фомина. То ли шел, да не дошел, то ли он там побывал и оставил письмо. Попробуйте узнать. Саша! Пойдешь с ними. Коли будут говорить по-французски или по-немецки, парнишки не поймут, вся надежда на тебя.

Саша растерялся, но тут же сообразительный Демка стал придумывать, во что его нарядить. На сей предмет в подвалах у Шварца с дочумного времени уже было прикоплено кое-какое добро и даже дамские платья. Они-то и навели на мысль.

Эта мысль вызвала у Устина протест. Он вспомнил, что и в Святом писании не велено в платье иного пола одеваться.

– Скажи это нашей государыне, – посоветовал Левушка. Все знали, что Екатерина любила одеваться кавалером, лишь после шелковой революции стала отходить от этой забавы.

– А как именно не велено? – полюбопытствовал Максимка.

Они пустились в рассуждения, и оказалось, что попович грамотнее дьячка: бабам в мужское переодеваться не след, а насчет мужиков ничего не сказано.

– Мальчишек погонят прочь, а девку никто не тронет, – подводя итог прениям, сказал Демка. – Почему-то им во всем послабление.

Архаров вспомнил, как Шварц толковал про те послабления в пыточном деле, – и промолчал.

Но когда Саша всерьез воспротивился, он прикрикнул на своего секретаря так, что архаровцы невольно шарахнулись и заткнулись. Один только Левушка захохотал – и никакого с ним не было сладу, пока сам не угомонился.

Полчаса спустя команда из четырех человек – Демьяна, Макарки с Максимкой и переодетого Саши в премилом кокетливом белом чепчике с голубенькой ленточкой – отправилась на Знаменку. Шли пешком, по отдельности, чтобы там, даже не встречаясь, неприметно занять свои места.

По дороге к Горелову на Знаменку архаровцы сделали крюк и стянули на Ильинке большую шляпную картонку. Ее повесили Саше на локоть, и теперь он мог беспрепятственно совать нос во все дворы, якобы потеряв бумажку с адресом и отыскивая заказчицу наобум лазаря.

Отправив эту экспедицию, Архаров и Левушка вошли в кабинет и послали Клашку Иванова за обедом в ближайший трактир. Их на Москве развелось чуть ли не полтораста. Тот, что у Мясницких ворот, звался «Татьянка» – хозяин утверждал, что у него, и только у него, кутила когда-то со своими молодцами известная налетчица Татьянка из Ростокинских лесов. Очевидно, он был привычен к буйствам, потому что и архаровцев привечал.

На худой конец, всегда можно было потребовать той каши, что готовил в верхнем подвале Филя-Чкарь для узников, и сдобрить ее толченым салом. Но Архаров, сам не брезговавший едой из Филиного котла, хотел побаловать Левушку.

– Не удивлюсь, когда они выловят там того волосочеса, что ходит к княжне Шестуновой, – сказал Левушка. – А чего бы тебе, Николаша, не послать меня туда вызнать про волосочеса и про лакея, как бишь его… Павлушку?

– Ну и чего ты добьешься? Либо княжна из глупости примется его покрывать, либо он пропал, сгинул и адреса не оставил.

– А коли княжна поумнела?

Архаров только рукой махнул – не могла она за столь короткий срок поумнеть!

И оказался неправ.

Когда пообедали, вернулся Федька, сказал, что Черепанов помог договориться с попом. Тот недоволен, но коли заплатят – отпоет Фомина, как полагается. Кроме того, Федька обшарил все имущество покойного и смутился отсутствием бумаг. У него хватило ума заглянуть в печку. Там нашелся пепел, но старый или новый – Федька сказать не мог. На вопрос о Степане отвечал – нет, денщик не вернулся, сгинул.

Явился Клаварош, который вместе с Тимофеем Арсеньевым разбирал драку возле церковной лавки.

Это было вечное горе Архарова – заступая на полицмейстерский пост, он не подозревал, что теперь в ответе за Божьи храмы…

Государыня определила главную задачу полиции – благочиние. И всякий, кто, в пьяном виде придя поставить свечку Николаю-угоднику, говорил в храме чересчур громко, уже подпадал под соответствующие статьи Наказа полицейским от 1766 года. Равным образом, коли какой батюшка в престольный праздник своего храма затеет крестный ход, Архаров должен был посылать архаровцев следить – чтобы в лавках по пути продвижения хода не торговали спиртным. Самое занятие для людей, которым полагается вылавливать мошенников. А тут еще и такая морока повисла на Архарове, как соблюдение всевозможных строительных правил. Это тоже все еще было в ведении полиции. Хорошо хоть, многое он мог спихнуть на канцеляристов и на старых офицеров – пусть их и мало, однако все грамотные. Сам же норовил высвободить время для сыска.

Потом он выслушивал очередной доклад – о фонарях. Их количество росло – когда Архаров вступил в свою неожиданную должность, то обнаружил, что бунт и тут прогулялся: была чуть ли не тысяча, осталось втрое меньше. И теперь их ставили чуть ли не по сотне новых в месяц, на больших улицах – через каждые сорок саженей, в кривых переулках – чаще, чтобы не оставалось темных уголков. Удовольствие было недешевое – один столб с фонарем обходился казне в рубль, и Архаров сам проверял, где их устанавливают.

В разгар доклада заглянул Устин и сказал, что прибежал Макарка со Знаменки, смертельно перепуганный. Архаров решил дослушать до конца, так что Макарку сразу к нему не пустили. Оно и к лучшему – перед тем, как войти в кабинет, парнишка успел отдышаться.

– Чего принесся? – спросил Архаров.

– Ваша милость посылала за гореловским домом на Знаменке посмотреть, не будет ли гостей-французов…

– Ну, что, были?

Макарка рухнул на коленки.

– Ваше сиятельство, Николай Петрович, простите дураков!

– За что прощать-то? – удивился Архаров.

– Мы господина Коробова потеряли!

– Как потеряли? – Архаров был ошарашен и не скрыл этого.

– Сами не знаем, одна шляпная картонка, какую ему держать дали, осталась! И та вся истоптана!

– Вставай, дурак, и говори вразумительно. Не то Шварца позову, – пошутил Архаров.

Вразумительность оказалась такова – установив Сашу собственно на Знаменке, Демка и мальчишки зашли со стороны Знаменского переулка и полезли между домишками искать подступы к службам при гореловском особняке. Заодно заводили знакомства с бабами, девками и такими же, как Максим с Макаркой, парнишками, Демка задавал вопросы, люди отвечали, и так выяснилось, что князь, приехав из Петербурга, живет по-всякому, то целыми днями из дому не вылезает, слоняется в халате, то вдруг затевает светские развлечения, выезжает в карете нарядный, возвращается к утру. И в последнее время именно так баловался…

– Да много чего наговорили, – перебил себя Макарка. – Это все Демьян Наумович расскажет!

– Ишь ты, Наумович, высоко себя ставит, – недовольно заметил Архаров. – Ну а ты что скажешь?

– Так господин Шварц учили – нельзя слишком долго глаза мозолить. Меня послали господина Коробова сменить. Прибегаю – а его нет, а перед воротами шляпная картонка, копытами помятая, а его нигде нет!

– Вот черт… – пробормотал Архаров. – Прохожих расспросили?

– Да какие там прохожие! Которые были – за теми уж не угонишься, – доложил Макарка. – А бабка одна сидела там на приступочке, так та врет – сперва, говорит, девка в чепце с кавалером амурилась и обжималась, потом он ее увез.

Архаров тяжко вздохнул.

Если бы такое стряслось с тем же Макаркой или Максимкой – сам пропал, от всего маскарада осталась лишь смятая картонка, – Архарову и на ум бы не взбрело беспокоиться: парнишка увязался за кем-то сильно подозрительным, потом даст о себе знать. Но Саша…

– А что за кавалер? – вдруг спросил он. – Ты не думай, бабки не всегда врут, порой и дельное говорят.

Макарка задумался.

– Сказывала, у ворот околачивался. Должно, говорит, ту девку поджидал. Потом к ней подошел, обнимать зачал, она не кричит – тоже, выходит, его искала… Ваша милость, Николай Петрович, того же не может быть! Чтобы господин Коробов на улице с кавалерами амурился!

– Все может быть, – веско сказал Архаров. – Вставай, дуралей, отряхни штаны и ступай к Шварцу…

– Батюшка, Николай Петрович! – мальчишка на коленях пополз к полицмейстеру. – Я не виноват, я как велели, так и делал, это все Демка-мортус, ему меня раньше посылать надо было!

– Уже не Наумович? Эк ты его в звании понизил. Говорю тебе – спускайся к Шварцу, – Архаров чуть подождал, глядя, как ужас переполняет мальчишескую рожицу, – и зови его сюда. Приказ всегда до конца выслушать надо, понял, дуралей?

Макарка вскочил – и его как ветром вымело из кабинета.

Вскоре поднялся Шварц, сильно недовольный, что оторвали от дела.

– У тебя, Карл Иванович, такое раньше случалось – чтобы лазутчик среди бела дня на улице пропал, одна шляпная картонка осталась?

– Пропадали, – согласился немец. – И не раз.

– Что присоветуешь?

– Пойти в храм Божий, отслужить панихиду. Свечку поставить за упокой души. Можно сорокоуст заказать в поминовение, – сказал Шварц и добавил, впрочем, с некоторым сомнением: – Милостыню раздать…

– Хорошо же ты наш обычай усвоил, – почему-то обидевшись за это на немца, молвил Архаров. – А прежде, чем панихиду служить, искать не пробовал?

– Николай Петрович, – строго сказал Шварц. – Коли ваш подчиненный при расследовании дела о шулерской шайке пропал, то я полагаю, начинать следует с отпевания и панихиды. Вам известно, как они расправились с доктором Ремизовым – а знал он, поди, немного, иначе бы расправились ранее.

– Полагаешь, эти два дела между собой увязаны? – на всякий случай спросил Архаров.

– Да, – спокойно сказал Шварц. – И тут, и там французский след. Что же касается господина Горелова-копыта, то его нежелание говорить правду само по себе уже является потребной нам правдой. Возможно, и он проиграл этим господам немыслимые деньги. Потому и не выдает их – выдать тех, кому проиграл, особливо коли среди них лица из древних и почтенных фамилий, для него прямой позор и бесчестие.

– Полагаешь, оба они с покойным Фоминым – собратья по несчастью?

– Допускаю. А крови господа шулера не боятся. Человек, который был ими замечен в наружном наблюдении, скорее всего, лежит уж где-то с перерезанным горлом. Но из сего не следует, что его более незачем искать. Напротив, поиск того человека поможет напасть на след шайки. Только вести его должно по горячим следам и це-ле-нап-рав-лен-но. Сразу бросить все силы, коими мы на сей момент располагаем.

– Секретарь мой, Карл Иванович… – потерянно сказал Архаров. – Тихоня, красная девица… Он и воспротивиться не умел…

Шварц развел руками.

– Вольно ж вам, сударь, держать в секретарях красных девиц. Секретарь господина Архарова должен быть… – Шварц задумался на миг, собираясь огласить список качеств, но, видать, список оказался больно длинным, и он сбил его весь в единое слово: – Архаровцем. Возьмите себя в руки, милостивый государь Николай Петрович. Шулера, напав на вашего секретаря, вам же подарок сим сделали. Потому что теперь, да по горячим следам, вы у них на плечах в их логово тут же ворветесь.

– По кровавым следам!

– Не без крови… Кот, когда амбар от крыс очищал, тоже покусан от них бывал, – неожиданно заметил Шварц. – Однако ж одолел. Потому что они – крысы…

– А я – кот!.. Карл Иванович, и ты эту басенку слыхал?

– Да еще и от кого слыхал… Любимая у него басенка была. Потому что они – крысы, а я – кот. Коли ко мне более вопросов нет, дозвольте, сударь, в подвал идти. У меня там злоумышленник на дыбе отдыхает, чего доброго, заново упрямства наберется. Это тот, который купца Денисова с женой зарезал.

– Ступай, черная душа… И всех ко мне сюда гони!

– Всех?

– Архаровцев!

Это означало, что канцеляристов с подканцеляристами и старых полицейских на сей раз не надобно. Архаров звал свою буйную молодежь. Звал обормотов и выпивох, драчунов и матерщинников, знатоков байковского наречия и шуровских ухваток, звал тех, кого чуть ли не зубами и когтями вытащил из тюрьмы. Звал вора Демку и убийцу Федьку, мародера Клавароша и грабителя Тимофея, звал бесшабашных мортусов – Сергейку, Михея, Харитошку-Ямана, Яшку-Скеса, звал тех, кто промеж собой именовал его самого пертовым мазом и наотрез отказывался разъяснить, что такая кличка значит……

И они пришли. Они поодиночке втиснулись в кабинет, и над всеми возвышалась лохматая башка безносого Вани, которого в последнее время стали кликать Носатым.

– И ты? – спросил Архаров. Имелось в виду – ты служишь у Шварца в глубоком подвале, сам себя там заточил, редко вылезаешь наружу, чтоб не позорить своей каторжной рожей Рязанское подворье, и все-таки явился?

– Всех же звали.

Архаров встал.

– Всем – на Знаменку. Там Костемаров с парнишками и мой секретарь Коробов вели наружное наблюдение. Коробов пропал, сдается, что похищен. Подробнее Демка скажет. Перетряхнуть все! Пошли!

Давно архаровцы не видели командира таким злобным. Перечить не посмел никто.

Ваню Носатого он задержал.

– Пойдешь со мной.

И тут же велел Устину озаботиться – чтобы подали оседланного коня.