Текст книги "Кот и крысы"

Храм Гребенской Богоматери стоял при входе на Мясницкую улицу с Лубянской площади, как раз по правую руку. Гребенская Богородица была прославлена тем, что лет с сотню назад при пожаре дивным образом сама себя спасла – поднялась на воздух. Видимо, за это архаровцы и признали ее своей.

Был храм мал и темен, но именно это и способствовало молитве.

Архаров и Ваня шли по улице рядом, так что человек посторонний, не из здешних улиц, пожалуй, стал бы пнем, от изумления крестясь: плотный, начальственного вида господин в шитом золотом мундире, при шпаге, и с ним вровень верзила-каторжник.

Они вошли в храм.

– Шварц сказал за упокой свечку ставить. А ты что думаешь? – спросил Архаров.

– Рано вроде.

Ваня понятия не имел, за какие добродетели сам обер-полицмейстер взял его с собой в церковь. А дело было просто – Архаров вдруг с неожиданной и болезненной остротой ощутил, насколько Ване охота быть вместе со всеми. Однако посылать на Знаменку вести розыск полицейского с вырванными ноздрями, заклейменного по всем правилам, Архаров не мог. Нужно было что-то взамен…

– Тогда стой и молись о здравии раба Божия Александра.

– А Карл Иванович?..

– Я тебе Карл Иванович. Стой и молись, дурья башка.

Ваня подошел поближе к дивному образу и опустился на колени.

Архаров постоял, помолчал, молитвенные слова на память пришли, да на язык все никак не укладывались. Он не мог сейчас молиться.

Стало быть, вся надежда по этой части – на каторжника Ваню Носатого…

Не на Устина даже, мастера по этой части, усвоившего наизусть весь молитвослов, а не только «Отче наш» и «Трисвятое», умевшего молиться истово, не замечая течения времени и впадая – правда, не всякий раз, – в исторгающую слезы радость. А на Ваню – который мало того, что обращался к Господу и Богородице своими словами, так еще и слова это наполовину были, поди, взяты из байковского наречия. Не Богу молился, а Стоду чунался, не в церкви, а в оклюге…

Каким-то непостижимым образом Ваня это уразумел.

Постояв и ни слова не сказав Господу, Архаров вышел из храма. Он безмолвно доверил свои слова кнутобойце, подвальному жителю, человеку, не носившему в себе более ни прошлого, ни будущего, ни ответа за свою судьбу – ответ взял на себя той чумной осенью Архаров. Вот и настала пора получать тот хлеб, что был отпущен по водам.

У Лубянки его ждал конюх Григорий, держа в поводу оседланную рыжую кобылку с древнегреческим именем Фетида. Архаров выбирал ее под себя – не слишком высокую в холке, с длинной сильной спиной, с чуть расходящимися передними ногами, что обещало быструю езду. Сев в седло, он послал кобылку рысью и довольно скоро, выехав к Охотному ряду, миновал Кремль и оказался на Знаменке.

Там он никого не искал – был уверен, что свои тут же заметят. Так и вышло.

Словно бы конный монумент, торчал Архаров на своей рыженькой кобылке посреди Знаменки, неподалеку от дома графа Романа Воронцова, где был устроен театр. К нему подбегали, докладывали, убегали, и от этой суеты архаровцев на улице стало как-то подозрительно пусто, одни лишь экипажи да телеги проезжали.

Наконец нашли бабу, которая божилась, что невысокая девка, одетая на французский лад и белом чепце, стремглав неслась в сторону Каменного моста, хотя за ней никто, кажись и не гнался. Поиски перенесли ближе к мосту, а там объявились те добросердечные кумушки, которые даже подсобили усадить «французенку» в карету к никому не известным дамам.

– Какие еще дамы? Что он, умом, что ли, тронулся? – спросил Архаров свое взъерошенное и ошалевшее от столь стремительного поиска воинство.

Никто ничего не понимал. За кем гнался Саша, почему согласился, чтобы его усадили в карету – осталось покрыто мраком. И чья карета – тем более.

Описать ее кумушки никак не могли. Вспомнили они лишь, что небольшая, лазоревая с золочеными резными накладками на самый модный манер, и на дверцах голые младенцы намалеваны.

– Теперь все московские петиметры и щеголихи в таких разъезжают, с амурами, и сами там в них амурятся, – сказал Тимофей. – Иной раз катит карета, а из нее такое доносится!

– Кто у нас коренной москвич? Ты, Костемаров? – спросил с высоты седла Архаров.

– Я, ваша милость.

– Куда могла дальше покатить та карета?

Демка пожал плечами и стал объяснять, что Замоскворечье велико, но ничего там как будто нет подходящего – владельцы дорогих и модных карет селятся совсем в других частях Москвы.

Архаров послал на розыски Демку с Макаркой, остальным велел продолжать наблюдение за гореловским особняком. Сам же вернулся на Лубянку. До вечера след кареты мелькнул в Кадашах, а далее она как сквозь землю провалилась.

– Ночевать здесь будем? – полюбопытствовал Левушка, когда Архаров засиделся в кабинете. – Сенька с каретой который час ждет.

– Нет, домой поедем, – буркнул тот.

Они вышли на Мясницкую. Был теплый летний вечер. Архаров вдохнул полной грудью и яростно, уже не боясь повредить Никодимкины труды, поскреб в затылке.

– Черт бы их всех побрал… Садись, Тучков. Французов мне тут еще недоставало…

Когда архаровская карета подъехала к особняку на Пречистенке, Сенька почему-то не стал въезжать в курдоннер, а вступил с кем-то в переговоры. Левушка выглянул в окошко, чтобы понять причину, и вдруг распахнул дверцу.

– Николаша, кажись, по твою душу!

– Мать честная, Богородица лесная! Это что еще за катафалк?! – спросил потрясенный до глубины этой самой души Архаров.

Он увидел карету, но какую карету! Старинный дормез, еще тех времен дормез, когда каретные мастера не выучились делать хорошие рессоры! В длину эта колымага была, коли считать от облучка до запяток, саженей четырех, не меньше. Кузов же – целое жилище. И впрямь, в таких каретах можно было, путешествуя целым обществом, и спать, и готовить пищу, и в коммерческие игры играть.

Великолепие этой кареты, расписанной красивыми гирляндами невероятных роз, усугублялось сопровождавшим ее народом. Это и точно был целый народ – кучер, с ним кто-то в епанче, сидевший на облучке, лакеи, ждущие приказа вскочить на запятки, форейтор, а также два парня верхом, очевидно, гайдуки. Все они укрывались от дождя, как умели, кто – рогожей, кто – епанчой.

– Ваше сиятельство, не погубите! – с таким криком бросился к Архарову незнакомец в епанче. – Барыня Марья Семеновна за вами карету прислала! Садитесь скорее, она вас с обеда к себе ждет!

– Княжна Шестунова, – вполголоса объяснил Левушка. – Это, Николаша, по-московски, сперва нос задрать, потом за тобой кареты по всему городу рассылать. Терпи!

– Дурь несусветная, – тихо заявил ему Архаров, имея в виду, что уж до Воздвиженки он и на своих лошадях прекрасно доберется.

– Полезай в колымагу, – шепотом велел Левушка. – Думаешь, они твой чин уважают? Они уважать будут, когда ты из себя вельможу корчить начнешь.

Архаров подумал – и, перебежав от кареты к карете, еще должен был ждать под дождем, пока лакеи откроют ему дверцу. В последний миг туда вскочил и Левушка.

– Одному негоже, буду твоим секретарем, – объявил он. – Этих старых дур иначе не проймешь.

– Может, прикажешь все Рязанское подворье посадить на-конь для сопровождения? – спросил недовольный Архаров, но выпихивать друга из кареты не стал.

Ехать было недалеко – тут же, по Пречистенке, потом по Волхонке, по Моховой, и сразу налево.

Старая княжна Шестунова ждала его не в спальне с приживалками, а в гостиной, полностью одетая и нарумяненная. Было на ней темно-коричневое платье, отделанное красным, с темно-зелеными бантами спереди, на шее – красная кружевная горжеточка, по ней пущен ряд крупных жемчужин, справа на груди большая шелковая роза с листьями, в просто причесанных волосах, на самой макушке, – другая, и закрытый веер в руке. То есть, княжна решила щеголять не старческими хворями, как выпало на долю Левушке, а, напротив, всем, что уцелело от молодости. Левушка хотел было шепнуть Архарову, что этак ему большую честь оказывают, да воздержался.

Разумеется, при княжне находилась и компаньонка – та самая худая женщина в старомодном чепце, знающая назубок, кто с кем в родстве и свойстве. Очевидно, за это ее и держали, как живое московское родословие.

Более никого в гостиной не обнаружилось – даже мосек выс тавили вон.

– Сударыни, – сказал Архаров. – Чему обязан?

Хотя прекрасно он знал, чему обязан! Со сведениями, сообщенными Левушке в шестуновском доме, можно было Варвару век искать – и не найти. Хорошо хоть, Федька не растерялся, исхитрился расспросить дворню.

И тут он шарахнулся от неожиданного крика.

– Батюшка, голубчик! – старая княжна готова была рухнуть на колени. – Сыщи мне ее, ведь помрет без меня!

– Кто, воспитаннице ваша? С чего бы ей помирать? – удивился, чуть опомнившись, Архаров.

– Грудка у нее больная, травками и декохтами отпаиваем! Полон дом травознаек назвала, чего только не пробовали! Доктора у нас живмя живут! Такая погода ей – смерть!

– Что же вы, сударыня, раньше молчали да моих подчиненных крыли всякими словами почем зря? – строго спросил Архаров, имея в виду ее беседу с князем Волконским.

– Так как же не крыть, все Москва кроет! Архаровцы же! – без малейшего стеснения выпалила огорченная княжна.

Обер-полицмейстер вздохнул – по милости князя Орлова досталось ему весьма беспокойное и бестолковое хозяйство…

– Садитесь, сударыня, и теперь уж выкладывайте все как есть. – сказал он. – Господин Тучков, приготовьтесь писать.

– Как вашей милости угодно, – подобострастно отвечал проказник Левушка. – Благоволите, сударыня, приказать, чтобы принесли перо, чернильницу и бумагу.

– Татьяна Андреевна, вели, да поскорее, матушка, что ты, как сонная муха!

Компаньонка выскочила за дверь.

Когда же, с трудом сообразив, где в доме такое добро хранится, притащили необходимое, Левушка сильно расстроился из-за того, что перо плохо очинено, и Архарову пришлось, чтобы кончить это театральное представление, исподтишка показать другу кулак.

– Итак, сударыня, вопрос первый. Чья дочь ваша Варвара?

– Да побойся Бога, батюшка, при чем тут это?

– Без всех сведений искать не могу, – отрубил Архаров.

– Ничья она не дочь, я ее младенцем взяла для своей утехи и чтобы доброе дело сотворить!

– Тучков, пиши – девица Варвара, точного прозвания нам не сообщили, ничья дочь. Князю Волконскому будет любопытно. Такого он еще не видывал.

– Да что ты, сударь мой, каждое лыко в строку! – возмутилась княжна.

– Должность такая, – ответствовал Архаров. Ему очень хотелось получить дурацкую запись, чтобы сунуть ее в нос Михайле Никитичу и отбояриться от отчетов о поисках девицы – не дают-де способов к отысканию, и все тут. То же, что в связи с ней сделалось известно, пустить в ход при розыске шулерской шайки.

– Да на что ж тебе прозвание? Коли ее кто увез, так прозвание по дороге будут скрывать, – сопротивлялась старая княжна.

– А коли их повенчали – так что, по-вашему, в церковные книги вписали? Варвару без роду и племени? Коли найдется батюшка, чтобы этак венчать, я первый его Священному Синоду с рук на руки сдам. Сдается мне, вам, сударыни, ни к чему, чтобы девицу сыскали. Может, вы сами ее и упрятали, – перешел в наступление Архаров.

– Для чего, батька мой?!

– А мне почем знать. К замужеству принуждаете. Или, скажем, принять постриг. А чтобы скрыть пропажу, вы и придумали, будто бежала. Окна-двери-то на запоре были, а сквозь стенку девицы проходить еще не выучились. И подземных ходов у вас не выкопано – они под Кремлем да под Москвой-рекой все нарыты, к вам не ведут.

Княжна показала, что вот-вот упадет без чувств, и зашарила в воздухе рукой, отыскивая спинку кресла. Компаньонка сразу ей кресло подвинула, и княжна повалилась, ахая и собираясь помирать.

Архаров переглянулся с Левушкой – этого еще недоставало. Левушка исподтишка показал пальцами знак – как если бы кисть руки шла пальцами по воздуху. Что означало – уходим!

По части московских тетушек Архаров ему вполне доверял – Левушка имел их достаточно и знал их повадки.

– Я вижу, мы не ко времени, – сказал, вставая со стула, Архаров, и тут же агония кончилась.

– Да что ты, судать, такой обидчивый? – спросила княжна.

– Я задаю вопросы по существу дела, – отвечал Архаров. – мне бы желательно получить ответы от вас, сударыня, а не от случайных людей. Скажем, мне уже сообщили, что фамилия девицы – Пухова…

Княжна только вздохнула.

– Согласитесь, сударыня, долго утаивать такие общедоступные сведения от полиции вы не могли, нелепо это. Затем – к девице сватались четверо, все получили отказ. Назвать фамилии?

Она только рукой махнула.

– Также мне желательно знать причины отказа. Если не скажете вы – скажет кто-то другой.

– Да причина-то, батюшка, такая, что заурядному человеку не понять.

– Тучков, пиши – причину не понять, – распорядился Архаров.

– Постой, сударь, не пиши галиматьи. Доктора ей не позволяют в брак вступать, – догадавшись, что Архаров твердо решил выставить ее перед князем Волконским в самом дурацком свете, сказала княжна. – Я же говорю, здоровье у нашей голубушки слабое, грудная болезнь, ей всякий сквознячок вреден, а сейчас она в сырость и в холод неведомо где, а я над ней тряслась, берегла, лекарств в доме – не на одну сотню рублей, в Италию везти думала, там, сказывали, выздоравливают, только хотела, чтобы она для такого путешествия хоть малость окрепла! В Италию ей надобно, а не замуж!

– А что сказали доктора?

– Что ей супружеская жизнь вредна и может вызвать чрезмерное волнение. Да ну тебя, сударь, что ты о таких моветонных пакостях все расспрашиваешь?!

Тут Архаров вспомнил, что княжна – старая девушка, и должна рассуждать о браке соответственно.

– С причиной отказа все понятно. А теперь другой вопрос – не было ли у девицы склонности к которому-либо из женихов?

– Да какая у нее могла быть склонность?! Она у меня в строгости воспитывалась. Музыке, танцам, французскому, рукоделиям учили, а амуры заводить – этому я не потакала.

– Стало быть, к жениху она сбежать не могла?

– Нет, батюшка Николай Петрович, не так воспитана.

– Но куда-то ведь она подевалась! – воскликнул Архаров, теряя терпение.

– Так для того я тебя и звала, чтобы твои молодцы сыскали, куда она подевалась!

– Тучков, пиши, – велел Архаров. – На другой бумажке, не на этой. Не забыть послать депешу в Петербург, в Главную полицию. Пусть докопаются, кто родители девицы Варвары Пуховой, им это несложно, у них всюду свои люди. Может статься, она всего-навсего к родным отцу-матери из Москвы укатила…

– Да ты что?! – тут старая княжна, явив неожиданное проворство, едва не выхватила из-под Левушкиной руки бумажку. Но он оказался ловчее – и чуть ли не одним прыжком пересек гостиную, а там стал махать обоими листами, суша чернила.

– Стало быть, родители девицы в Петербурге, и Боже упаси, чтобы они про сию каверзу пронюхали, – попросту сказал Архаров. – Ну что же, Тучков, ничего нового мы не узнали, зря только госпожа Шестунова лошадей гоняла.

– Про грудную болезнь нам еще с утра доктор по портрету сказал, – напомнил Левушка.

– Может, еще что-то вспомнится? – участливо спросил Архаров. – И еще вопросец – волосочеса вашего давно ли в последний раз видели?

Компаньонка Татьяна Андреевна, до той поры молчавшая и лишь мимически сопровождавшая каждое движение и каждое слово княжны, вдруг открыла рот, чтобы ответить, да и замерла – очевидно, крепко боялась своей барыни.

Княжна тоже несколько смутилась.

– Я, когда про побег донесли, без чувств свалилась, не до того было, – сказала она, и тут не то что Архаров – даже малонаблюдательный Тимофей опознал бы вранье.

Стало быть, или о волосочесе, как о возможном посреднике между беглянкой и теми, кто подбил ее на побег, просто в доме не подумали, или же велась некая загадочная игра, в которой француз и старая княжна почему-то были заодно.

– Затем благоволите, сударыня, позвать вашего лакея Павлушку, который, может статься, был с тем волосочесом в сговоре, – попросил Архаров.

– Ахти мне! – совсем по-простому воскликнула княжна. – Нет его у нас! Он ведь сбежал, мошенник, того же дня вечером сбежал, как его милость у нас побывать изволила!

И показала закрытым веером на Левушку.

Движение на языке светских махателей означало «Будьте смелы и решительны!», однако Левушка даже не улыбнулся.

– Стало быть, замешан в побеге, а мы его спугнули, – внимательно гляля княжне в лицо, произнес Архаров. – И еще вопрос, сударыня. Поскольку девица – ваша воспитанница, очевидно, вы, коли все же соберетесь ее замуж выдавать, и приданое ей обеспечите, или же вклад в монастырь.

– Да чего ж ей в монастырь уходить, пусть при мне живет!

Княжна уходила от вопроса о родителях и о приданом – стало быть, тут и следовало искать следы. Но не сейчас, не сейчас. Да еще касательно лакея Павлушки не то чтобы врала – а как-то так хитро выразилась, что переплела правду с ложью, и лжи было куда больше.

– Батюшка мой, Николай Петрович, – произнесла она наконец весьма горестно. – Сделай так, чтобы про мою Вареньку по всей Москве не растрезвонили, Христом-Богом прошу… коли она, голубушка моя, жива, так, глядишь, все и обойдется… А наши дамы, сам знаешь, чужой беде рады…

Архаров насторожился. То, что старая княжна боялась сплетен, его не удивило, но тут что-то еще примешалось, а точнее – кто-то, наблюдающий исподтишка за тем, как Марья Семеновна растит девицу Пухову. И докладывающий о своих наблюдениях в Санкт-Петербург… Некая дама возникла перед внутренним взором, прячущая лицо под бархатной маской. Возникла и пропала.

Поблагодарив за сведения, Архаров встал, позвал Левушку, и их на трехсаженной колымаге повезли обратно на Пречистенку.

– Надо и к княжне наружное наблюдение приставить, – сказал Архаров. – Федька толковал, что из-за того Павлушки у княжны все девки передрались. Кто бы у нас смог к девкам половчее подкатиться?

Левушка задумался и перечислил несколько человек архаровцев, кому поручение пришлось бы впору. Обсуждая их особы, Архаров с Левушкой добрались до Пречистенки.

А там была суета.

Никодимка, невзирая на сладкую рожу и прирожденное дармоедство, отнюдь не был дуралеем. Это сказывалось и в том, как он удачно подбирал себе кормушки: то у Марфы горя не знал, а теперь за Архаровым – как за каменной стеной. Но, к чести его будь сказано, к благодетелям своим он привязывался искренне, душевно, и служил наилучшим, по его разумению, образом. Он и с Марфой бы по сей день оставался, кабы не наскучил.

– Ваши милости Николаи Петровичи, у нас неладно, пойдемте, доложу. И гости у нас…

Оказалось – возле особняка на Пречистенке замечены странные люди, соглядатаи, и приставали к кухонным девкам, которые вечерком, невзирая на дождь, бегали к калитке – к кавалерам. У девок хватило ума испугаться и от волнения онеметь. Но это – по их словам, а могли и сбрехнуть чего-то важного…

– Кто бы мог? – спросил Архаров Левушку.

– Копыто треклятое!

– Погоди с копытом! На кой ему наши домашние дела?

Вопрос был задан на лестнице, ведущей в покои Архарова, а ответа от Левушки не прозвучало – юноша только разинул рот, увидев выходившего им навстречу Шварца.

– Я в кабинете посидел, – сказал Шварц, – и почитал весьма умные книги.

– Рад тебя видеть, Карл Иванович, а с чего вдруг?..

Шварц помолчал.

– Пройдем в кабинет, – сказал тогда Архаров. – Никодимка, ступай с нами.

– Велите Никодимке привести господина Вельяминова, – кротко и почтительно попросил Шварц, однако Архаров понял – приказывает.

Втроем устроились в кабинете.

– Я хотел поскорее донести о сегодняшнем событии, потому счел долгом явиться. Именно на дом к вашей милости. Ибо наша беседа не для посторонних ушей.

Тут Архаров встревожился – что за беседа такая, с которой нельзя подождать завтрашнего утра, и откуда лишние уши в палатах Рязанского подворья?

Левушка уселся так, что сразу было понятно – его отсюда удастся выпроводить только вместе со стулом, и то будет цепляться за мебель, стены и двери. Впрочем, Шварц, очевидно, ему доверял, коли приступил к делу сразу.

– Благоволите, сударь, вспомнить дело о краже черепаховых табакерок. Тогда нас несколько озадачило, что некоторые показания явились в записи не таковыми, каковыми их ожидали увидеть.

– Припоминаю. Но это по твоей части, Карл Иванович. Ты у себя в подвалах вел допрос, при тебе сидел писарь, я в эти подвальные дела не мешаюсь.

– Да, это верно. Я помнил, что допрашиваемый говорил одно, а на бумаге прочитал несколько иное, как если бы писарь недослышал или же потом, переписывая, намеренно исказил признание.

– В чью пользу?! – выкрикнул сообразительный Левушка.

– Мне нравятся старательные юноши, которым не нужно объяснять простые вещи, – сказал Шварц, то ли одобрительно, то ли с тайным ехидством – Левушка не понял, а Архаров понял, да оставил при себе. – Очевидно, для таких случаев мне следует постоянно носить в своих карманах пряники. Да, господин Тучков правильно ставит вопрос. Показание обратилось в пользу вора. Поскольку дело было малозначительное, я не стал проводить внутреннее следствие, но того писаря оставил под подозрением. И показания, им искаженные, держу особо, на всякий случай. Далее. Я стал приглядываться к писарю…

– Да кто же эта сволочь? – возмущенно спросил Архаров.

– Потерпите, сударь, всему надлежит быть во благовременье. Человек, который служит в полиции и берет взятки, очевидно, по одному этому уже известен многим мошенникам. Так что сегодня мне удалось поймать его во время переговоров. Оба, и писарь, и тот, кто с ним сговаривался, у меня в подвале. Сперва я допросил взяткодателя. И услышал неожиданные вещи. Якобы его наняла старая графиня Хворостинина, которой донесли, будто ее племянника арестовали архаровцы и где-то держат взаперти, так что он пытался выяснить правду. Хочу заметить, что я того человека, сказавшегося Платоном Куравлевым, госпожи Хворостининой поставщиком и доверенным лицом, пальцем не тронул. Но оставил в подвале. Писаря же допросил со всей строгостью.

Шварц замолчал. Он знал, что подробности Архарову не нужны. То, что делалось в подвалах, по безмолвному соглашению, не обсуждалось.

– И что обнаружилось? – спросил Архаров.

– Про господина Вельяминова его спрашивали, но не только. Почему-то и про пожар в Колымажной.

– А при чем тут пожар в Колымажной?

– Вот и я точно так же подумал – при чем тут пожар в Колымажной, – задумчиво сказал Шварц. – Ведь он не имеет к господину Вельяминову ни малейшего отношения. И подумал также, что коли тот Платон Куравлев задавал вопросы про оба этих дела, то они, разумеется, как я и ранее полагал, связаны между собой.

– Это и так было ясно, одна шайка, – буркнул Архаров. – Французишки…

Левушка покосился на него – коли вдуматься, то связь, скажем, Фомина с шулерами была пока что умозрительной, да и французов на Москве – что грязи, и сам он пока не видел настоящей ниточки между побегом Варвары Пуховой и дуростями Вельяминова.

– Осмелюсь повторить – я этого Куравлева и пальцем не тронул, – продолжал Шварц. – Полагая, что ваша милость захочет узнать о нем подробнее и прикажет последить, куда он с Лубянки отправится и чем занимается на самом деле.

– Верное решение, – одобрил Архаров. – Вот только придется его до завтрашнего утра подержать. Мои молодцы присматривают за гореловским домом – может, чего новенького разведают.

– Ваш секретарь, насколько мне известно, еще не найден.

– В толк не возьму, что с ним стряслось. Вроде и не похищали, а сам добровольно сел в какую-то карету, да и не там, где мы его оставили, а на Каменном мосту. Ни черта не понять!

– Коли угодно, я принес показания писаря, – Шварц показал на консоль, где лежал большой самодельный конверт. – И осмелюсь дать совет – не прогонять его немедля, а дать еще послужить. Но держать под строжайшим надзором. Возможно, к нему еще кто-либо обратится с просьбой подправить показания или поведать, о чем промеж собой толкуют господа полицейские.

– Тучков, читай, – привычно сказал Архаров, и Левушка начал было, но тут послышался шум за дверью.

– Да там целая война! – воскликнул Левушка и распахнул дверь кабинета. За дверью взвыли. Она отворялась наружу и кого-то крепко благословила по лбу.

Через миг выяснилось – кого. Кирилу Вельяминова.

– Господил Архаров! – воскликнул недоросль, держась за голову, и ввалился в кабинет, за ним – непрошенный Никодимка. – Коли я под арестом, то за что?! Я хочу выйти по своей надобности, меня не пускают!

– Кто не пускает?

– Ваш человек! Сперва он держал меня взаперти, теперь хватает за руки!

– Ты, Никодимка, что ли? – спросил Архаров, меж тем Шварц преспокойно вышел навстречу гостю, до поры ни слова не говоря.

– Я, ваши милости Николаи Петровичи!

– Молодец, хвалю.

– За что похвала?! За то, что хватал дворянина своими грязными лапищами? – возмутился Вельяминов. – За такое в хороших домах порют на конюшне!

– Гляди ты, совсем ожил, – заметил Архаров. – Уже и не рыдает, а на конюшню шлет. Маньифик!

Слову научил Клаварош – так он отзывался обо всем некстати чудесном.

– Разрешите, сударь, представиться, – сказал Вельяминову Шварц. – Шварц Карл Иванович, служащий Московской полиции, к вашим услугам.

Архаров давно уже заметил склонность Шварца к своеобразной черной иронии. Немец, видать, неоднократно, выбрав нужную минуту, представлялся таким деликатным образом, и при этом за ним тут же возникали огромные, мрачные, плечистые тени его знаменитых кнутобойцев.

Вельяминов попятился.

– Стань в дверях, Никодимка, – попросил Архаров. – Не то по всему дому будем этого петиметра ловить. Тебя, сударь, ни по какой надобности отпускать нельзя.

– Дайте мне карету, я съезжу и вернуть!

– Посмотри за окошко, сударь, – посоветовал Архаров, потому что часов на кабинетной консоли еще не завел. – Ночь на дворе.

– Так вот потому, что ночь и меня никто не увидит…

– Карл Иванович, объясни ты, – распорядился Архаров. – Меня, вишь, не слушает. Растолкуй ему – не то беда, что его кто-то узнает, а то, что он сам кого-то узнать может. Он единственный из нас всех видел в лицо и способен опознать того мазурика, что заманил его в тайный игорный притон, а также прочих мазуриков – тех, что его там обыграли. И именно поэтому ему грозит опасность. Шулера, составляющие эту шайку, уже проведали, что господин Вельяминов спрятан в доме московского полицмейстера, и что его там держат неспроста. И даже предполагают, что он в этот дом явился с повинной. И что оказывает нашим сыщикам посильную помощь. Подозрительные личности уже вьются вокруг этого дома и сегодня были замечены…

Вельяминов выругался по-французски – помянул дьявола.

– Тучков, отведи его в его комнату, присмотри, чтобы заперли хорошенько, – попросил Архаров. – А ты, сударь, изволь материться по-русски, переводить тебя некому.

– Никодимка отведет, – рассеянно отвечал Левушка, в руке у которого так и остались листы с показаниями злосчастного и безымянного писаря. – Не мешай, Николаша…

И вернулся к чтению.

– Коли вздумаешь, сударь, сбежать, то Никодимка тебя не то что за руки – за шиворот схватит и в комнату доставит, – пообещал Архаров.

– Ссориться с полицией не советую, – тихо добавил Шварц. – И кстати, сударь, запомните. В тысяча семьсот шестьдесят первом году от Рождества Христова государыня Елизавета изволила подписать указ о запрете на азартные игры и о дозволении игр так называемых коммерческих. Его еще никто не отменял. В соответствии с тем указом, запоминайте, сударь, играть в знатных дворянских домах дозволяется только на самые малые суммы, для препровождения времени. У ослушников, взятых по донесению, вся сумма в игре и закладе изымается и делится на четыре. Четверть идет на госпитали, четверть – доносителям, и две четверти – на содержание полиции.

– Вот это было бы кстати, – заметил Архаров. – Там на кону сто тридцать две тысячи вдруг оказалось. Мне бы… Тучков, сосчитай!

– Шестьдесят шесть тысяч, – тут же сказал готовый к вопросу Шварц.

– Шестьдесят шесть тысяч, а, господин Вельяминов? Это ж всю Москву фонарями утыкать!

Ответа не было.

– Заучите этот указ, как «Отче наш», – ласково посоветовал Шварц, и Архаров испугался – ну как достанет из глубокого кармана пряник и начнет обучение недоросля немедленно?

Но, в полном молчании, Вельяминов, пятясь и не сводя с немца испуганных глаз, вышел из кабинета.

Дверь захлопнулась.

– Как сие ни прискорбно, однако я должен быть, и должен быть всегда, – с определенным удовлетворением заметил Шварц. – И, следственно, должен дожить до того дня, когда каждый житель Российской империи будет знать и понимать ее законы.

– Не доживешь, черная душа, и никто не доживет, – сказал Архаров. – Недоросля, стало быть, – под замок. До того времени, как он нам потребуется.

– У меня есть подходящее помещение, – предложил Шварц. – Даже окна не имеет, но там сухо и стоит удобный топчан. Господин Воробьев может подтвердить.

Архаров задумался. Отсутствие окна – это бы неплохо, потому что недоросль, коли ему приспичит, может сдуру выставиться в окошко и орать благим матом на всю Пречистенку, привлекая ненужное внимание. Архарову сие ни к чему. Но рано или поздно его придется выпускать. Пожелает ли он помогать в розыске после длительного сидения в подвалах Лубянки?

– Николаша, вот оно!.. – вдруг закричал Левушка. – Я же говорил, говорил же я!

И подскочил, тыча пальцем в показания.

– Ты прочитай, Тучков.

– Черт с тобой! Вот! «И еще спрашивал вышепоименованный Куравлев, не проходит ли по канцелярским бумагам покража броши жемчужной, видом как букет лилий, двух с половиной вершков в высоту, и я ему сказал, что не слыхано…»

– Варвара Пухова!

– Варвара Пухова! Все одно с одним увязалось! И доктор этот бедный!.. Я же говорил – с этим побегом дело нечисто! Доктор что-то проведал про этих мазуриков! И они боялись, что нам расскажет! Я же говорил!

На самом деле Левушка полагал, что один из четырех женихов, а то и некто пятый, увез девушку в Санкт-Петербург, но сейчас честно не помнил собственных слов.

– Хорошо, говорил, только сделай милость, помолчи немного, – сказал Архаров. – Карл Иванович, ты знал, чем именно эти дела связаны между собой? Ведь знал – иначе не принес бы показания, да еще чуть ли не ночью.

– Я тщательно делаю то, к чему меня обязывает служба, – сказал Шварц. – И писарь был допрошен с применением всех разумных способов вызнавания правды. Если вы, сударь, заметили, он еще много чего наговорил. Я полагал, что в этом потоке правды может обнаружиться нечто, полезное для вас, и, как видите, не ошибся.

– Да уж, поток правды… Табакерка с солитером там не всплывала?

Левушка опять углубился в чтение.

– Противник у нас – врагу не пожелаешь. Хорошо, господин де Сартин предупредил. Ну что же – переходим на военное положение. Никодимка!