Текст книги "Шайтан-звезда (Книга вторая)"

Он вспомнил, что ему толковал у гробницы шейх о странной смерти ас-Самуди, последовавшей после кровопускания. Шейх сказал также, что покойного, возможно, и похоронили в повязке – так что никто не заметил странных краев надреза. Все сходилось – и, очевидно, неизвестный злодей пошел на убийство ради бронзового пенала, попавшего теперь к Хайсагуру.

Но, ради Аллаха, куда же подевались все обитатели этого дома? И кто убил женщину, покрытую франкской мантией, столь жестоким способом?

Времени у Хайсагура было крайне мало – двое франков могли вот-вот появиться в помещении. А источника сведений у него не было – кроме разве что убитых женщин.

Оборотню еще не приходилось вселяться в мертвое тело. И это было для него опасной затеей – он не мог бы выразить, в чем заключалась опасность, но безошибочным чутьем гуля ощущал ее. Смерть для него была сокровенным таинством, нарушать которое было запретно. Но иного пути он для себя сейчас не видел.

Кто-то совершил два убийства – а убивать беззащитных женщин и арабы, и тюрки-сельджуки, и персы, и индийцы, и китайцы, и даже франки – словом, все, с кем только сталкивался в жизни Хайсагур, считали кто – грехом, а кто – постыдным делом.

– О Аллах, милостивый, милосердный! – прошептал гуль. – Я не хочу отнимать добычу у ангелов Мункара и Накира, я только хочу узнать правду, о Аллах, не карай меня за это…

Хайсагур не был тверд в вере, да и мудрено сохранить эту твердость, прочитав столько книг и узнав столько собеседников. Его самого несколько удивило, с какой пылкостью он, гуль, воззвал к Аллаху. Однако это произошло – и Хайсагур, склонившись над черной рабыней, перевернул ее на спину и впился взглядом в мертвые глаза.

Он ощутил плотную тьму, принявшую образ стены, он ощутил себя сжатым завернувшейся вокруг него стеной, словно очнулся в узком колодце.

– О Аллах! – беззвучно воззвал гуль, ибо уста, которые могли бы произнести это, стали навеки неподвижны.

И ощутил смертельный ужас.

Он сам, по доброй воле, перешел за грань смерти – и возврата назад уже не было.

Хайсагур знал, что рано или поздно он эту грань перейдет – и никогда мысль о смерти в нем такого ужаса не вызывала. Очевидно, гулю передалось ощущение этого жалкого старого тела, последнее ощущение, пронизавшее дрожью все его органы!

– Прибавь, о Аллах! – потребовал Хайсагур, ибо ощутил за стеной ужаса некие образы, его породившие.

Он совершил усилие, подобно тому, как если бы разрывал перед собой руками тяжелый и плотный ковер.

Страшная оскаленная морда возникла перед ним, черная собачья морда величиной с большой щит, и голос вышел из пасти, и слух Хайсагура был обожжен непонятными словами:

– Мертва! Ко мне, о проклятые, и вперед – в Пестрый замок!

Гуль очнулся и несколько мгновений глядел вверх прежде, чем осознал, что сам он лежит возле тела рабыни наподобие трупа.

Услышав голоса франков, Хайсагур вскочил на ноги. Они, несомненно, услышали с крыши вопли мальчишек!

Хайсагур выскочил во двор, перебежал его и вскарабкался на стену.

Несколько правоверных окружили перепуганных подростков, и нашелся человек, знающий несколько слов на языке франков, и, судя по гомону, людям удалось понять, что в доме цирюльника неладно. Лошади же стояли у стены без всякого присмотра.

Хайсагур соскочил прямо в седло, ударил коня пятками, люди шарахнулись – а он, ухватившись за гриву, поскакал прочь.

* * *

Шакунта выехала из Хиры вместе с караваном, где были в основном индийские купцы и купцы-арабы, возвращавшиеся из Индии.

Нельзя сказать, что они хорошо ладили между собой, но Хира была не из больших городов, привлекавших множество торгового люда, и если бы каждый из них стал ждать приятного попутчика, который бы не был его соперником на рынке, то застрял бы в Хире надолго. Или же двинулся в путь с малым числом верблюдов и скромной охраной на радость пустынным разбойникам.

Предусмотрительный аль-Сувайд снабдил ее деньгами, животными, рабами и даже товаром, хотя рабы и товары ей вовсе не принадлежали. Она записала, в каких городах и в каких ханах ей следует оставить на хранение тюки, а также к кому из купцов на рынках оружейников следует обращаться, передавая поклоны от аль-Сувайда.

Он заключил договоры с арабскими купцами во многих крупных городах, так что, куда бы ни привел Шакунту след ребенка, она могла рассчитывать на помощь – в разумных пределах, естественно.

В дороге она держалась с индийскими купцами, потому что арабов несколько раздражал ее вид.

Им не нравилось, что женщина, пусть даже красивая, одета на мужской лад, а лица почти не скрывает. Они, возможно, выругали бы Шакунту за бесстыдство и пренебрежение установлениями ислама, но один вид двух черных рабов, следующих за ней наподобие двух теней, внушал отвращение к ссорам с их владелицей. Тем более, что эта женщина, очевидно, была подругой кого-то из индийских купцов, и ее господин не возражал против такого непотребства.

Индийским же купцам было совершенно безразлично, нарушает Шакунта установления ислама или нет. Более того – поскольку аль-Сувайд предупредил их, что они сопровождают Ястреба о двух клювах, то они даже были рады, что Шакунта одета удобным для сражения образом. Ведь в случае нападения она одна стоила четверых, а то и пятерых бойцов.

И всякую ее просьбу они выполняли охотно.

В основном Шакунта просила их присматривать за своими верблюдами и тюками. По пути следования каравана она, увидев вдали селение, пересаживалась с верблюда на коня, брала черных рабов и скакала туда – расспросить жителей.

Аль-Сувайд выяснил, через какие ворота бежала Хайят-ан-Нуфус, увозя своего никчемного сына Мервана и престарелого супруга, а также ребенка Абризы. По просьбе Шакунты он оплатил молчание привратников, чтобы аль-Асвад и Абриза, опомнившись после свадебного торжества, не сразу пошли по верному следу. Впрочем, ему и самому было выгодно стать посредником в деле возвращения наследника престола.

Шакунта опять поставила перед собой цель – но на сей раз она не металась, как в поисках дочери, оплакивая свое бессилие. Достижение цели уже давно сделалось ее ремеслом, о чем она не подозревала.

Она знала, что именно этой дорогой увезли ребенка. И получала тому подтверждения. Но с каждым новым признаком того, что она взяла верный след, Шакунта все более ощущала в себе ярость погони.

И если бы кто-нибудь разумный напомнил ей, что все это она затевает ради того, чтобы проучить Салах-эд-Дина, она сперва искренне удивилась бы.

В ее жизни было нечто, о чем она не желала вспоминать. Среди множества ночей была ночь, воспоминание о которой Шакунта желала бы засадить в кувшин, наподобие джинна, запечатать печатью Сулеймана ибн Дауда и кинуть в самый глубокий из колодцев.

В ту ночь сбылась ее мечта о прекрасном царевиче, в ту ночь осуществилась ее любовь – но Шакунта, подобно стреле, выпущенной сильным, но не сделавшим поправки на ветер лучником, пролетела над целью и пронзила нечто, расположенное гораздо дальше.

Она, притворившись захмелевшей, полагала почему-то, что человек, которого она в течение долгих месяцев добровольно называла господином, человек заведомо нетрезвый, заведомо бородатый, обладатель сходящихся бровей, но и сварливого нрава тоже, в тот миг, когда погаснет светильник и страсть достигнет своего предела, обратится в четырнадцатилетнего юношу с первым пушком на щеках, подобному луне среди звезд, мягкому в словах, совершенному по стройности, соразмерности, блеску и красоте!

Но этого, разумеется, не случилось.

И желанные ей объятия были объятиями мужа, обладателя зрелой страсти.

Шакунта полагала, что желание близости с юным Салах-эд-Дином сожгло ей душу много лет назад, да так, что пришлось поставить между ним и собой преграду в виде договора о Шеджерет-ад-Дурр. Но наутро после той ночи она, потрясенная, осознала, что оба они для нее навеки желанны и недоступны, и юный Салах-эд-Дин, и зрелый Салах-эд-Дин, одинаково недоступны, зато желанны по-разному…

Размышляя обо всем этом, Шакунта покачивалась, как бы в полудреме, сидя на большом верблюжьем седле.

Вдруг верблюдица остановилась.

Шакунта приподнялась – и поняла, в чем дело.

Караван подошел к колодцу – но колодец был окружен людьми, поившими свой скот, так что для вновь прибывших там бы не было места. Приходилось ждать в отдалении, но некоторые купцы, оставив груз под присмотром невольников, направились к колодцу в надежде увидеть знакомцев или даже родственников.

Присоединилась к ним и Шакунта.

Не желая слушать упреки и поношения, она ехала позади всех и приблизилась к колодцу лишь убедившись, что ее попутчики заняты беседой.

Ее внимание привлекли купцы, чей скот был уже напоен, так что они скучали в ожидании. Их было трое – один почтенный и достойный, высокого роста и плотного сложения, с холеной бородой, в которой уже виднелась седина, другой – одного с ним роста, но с лицом не столь полным, с бородой не столь длинной, безупречно черной, а третий – совсем еще мальчик, чьи густые брови сходились на переносице так же, как у тех двоих. И, поскольку они держались вместе, Шакунта поняла, что они – родственники, возможно, даже братья.

Все трое носили одинаковые белые тюрбаны и джуббы, так что по их одежде нельзя было судить о их богатстве, и все же по осанке и достоинству Шакунта отнесла их к владельцам многих лавок и складов с товарами.

Подъехав поближе, сойдя с коня и передав поводья невольнику, Шакунта разглядела лицо самого юного из купцов и поразилась его удивительной красоте. Воистину, все ее свойства проявились тут – гладкость кожи, красивая форма носа, нежность глаз, прелесть уст, стройность стана и привлекательность черт. Единственно завершение красоты, волосы, отсутствовали, ибо купцам и детям купцов не полагались длинные локоны воинов.

А если бы еще и волосы украшали мальчика – то он был бы очень похож на юного Салах-эд-Дина в ту ночь, когда к царевичу привели прекрасную Захр-аль-Бустан… впрочем, и того царевича, и той Захр-аль-Бустан больше не было среди живущих, их сменили совсем иные люди, отрекшиеся даже от прежних имен…

А что касается мальчика – то более всех имен подошло бы ему имя Аджиб, свидетельствуя об удивлении правоверных перед столь красивым лицом.

Шакунта, вздохнув о былом и прикрыв лицо, подошла к купцам и поклонилась. Два невольника, ведя в поводу коня, следовали за ней, как бы давая понять, что эта женщина – не простого рода и обладательница богатства.

– Мир вам, о друзья Аллаха! – сказала она. – Превратности времен заставили меня надеть этот наряд и первой обращаться на дорогах к мужчинам. Но если мое избавление от бед придет через вас – милость Аллаха будет с вами вечно!

– Простор, привет и уют тебе, о госпожа! – отвечал старший. – Спрашивай – мы готовы ответить.

– Я ищу похищенного ребенка, годовалого мальчика, подобного луне в ночь полнолуния, последний вздох моего сердца и отдых моей души, и его увезла женщина моих лет, которая путешествует с многими другими женщинами, и при ней должен быть ее сын, безбородый юноша, но, возможно, он поехал другой дорогой. Ради Аллаха, не встречали ли вы по дороге каравана, похожего на тот, который мне нужен? – спросила Шакунта как можно более почтительно.

– Нет, такого каравана мы не встречали, – подумав, сказал купец.

И все же Шакунта была уверена, что Хайят-ан-Нуфус скрылась бегством именно по этому пути.

Будь она на месте пятнистой змеи, то постаралась бы избавиться от большинства сопровождавших ее женщин, от которых одно беспокойство…

– О друзья Аллаха, а не предлагали ли вам на этом пути купить невольницу? – продолжала свои расспросы Шакунта. – Вместе с ребенком исчезла его кормилица, и та женщина, скорее всего, захочет сбыть с рук свидетельницу своего преступления. Может быть, вы видели обессилевших лошадей или верблюдов, брошенных их владельцами? Расскажите мне, что вы встретили на пути, да будет моя душа за вас выкупом! Может быть, я нападу на след ребенка!

Самый юный купец дернул за короткий рукав джуббы самого старшего.

– Давай расскажем ей про одержимого! – попросил он. – И красиво, как на пиру для сотрапезников!

Даже голос мальчика напомнил отчаянной воительнице Салах-эд-Дина и те слезы, которые пролила она, страстно желая и не имея права войти в его харим.

– Воистину, эта история – из тех, что годятся для сотрапезников, – усмехнулся средний из купцов. – Но ведь ты ищешь ребенка, о женщина, а нам Аллах послал на пути нечто совсем иное.

– Во имя Аллаха милостивого, милосердного! – воскликнула Шакунта. – Что бы это ни было – расскажите мне, о дети арабов! Уже многие дни я собираю колючки вместо фиников! И след, оставленный той пятнистой змеей на песке пустыни, может оказаться невнятным для всех, кроме меня! О молодец, если ты известишь меня об этом деле – милость Аллаха не оставит тебя!

Последние слова были обращены к мальчику, от чего тот приосанился.

– Говори, о Аджиб! – позволил старший из купцов. – Где вы там, о Али-ибн-Зейд, о Абд-аль-Ахад? Спустите с верблюдицы старца! Ему не вредно будет размять ноги! И присмотрите, чтобы он сходил по малой и большой нужде! Когда караван тронется в путь, мы не станем останавливаться ради него, клянусь Аллахом!

Но мальчик подождал, пока невольники прикажут верблюдице лечь и распутают покрывала на неподвижном всаднике.

– Разве он связан, о друзья Аллаха? – удивилась Шакунта.

– Нам пришлось привязать его к седлу, – объяснил мальчик Аджиб, сперва взглянув на старших и убедившись, что они позволяют ему отвечать. – Он так далеко зашел в годах, что не отличает кислое от горького.

– А ведь этот человек – из благородных… – задумчиво произнесла Шакунта, глядя, как уверенно старец выпрямился и встал впереди невольников, направляясь к месту, избранному для отправления естественных нужд. – Он из тех, кто повелевал мужами…

– Рубаха, в которой он был, расшита золотом, и мы взяли ее себе в уплату за благодеяние, а ему дали одежду попроще, и тюрбан, и джуббу, и башмаки, ибо на нем не было ничего, кроме той рубахи, – сообщил старший из купцов. – Продолжай, о дитя, отвечай на вопросы!

– Мы нашли этого человека в стороне от тропы, – сказал Аджиб. – И сперва испугались, потому что его явление было похоже на козни ифритов, джиннов или гулей.

Мальчик и лицом, и голосом постарался передать этот испуг, вызвав в закаленном сердце женщины нечто вроде умиления.

– Как же такой старец мог уподобиться ифриту, о почтенные? – с сомнением глядя вслед высокопарно шествующему старцу, спросила Шакунта.

– Очевидно, его спутники приняли его за умершего и похоронили, о госпожа, – отвечал Аджиб. – И они, как это водится у многих народов, обложили его тело камнями, чтобы дикие звери не добрались до него. Мы проезжали мимо, устроили стоянку и услышали раздирающие душу стоны. Сперва мы решили, что это крики раненого, взяли факелы и поехали на розыски. И вдруг мы видим – стоны доносятся из-под кучи камней! Мы отступили, посовещались, и, благодарение Аллаху, среди нас нашелся милосердный человек. Он сказал, что голоса гулей ему известны, а это – голос человека. Мы не пускали его, но он, чтобы успокоить нас, призвал имя Аллаха, подошел к этой могиле и отвалил два или три камня. Мы издали светили ему факелами. Потом он подозвал нас и показал лежащего там человека. Мы помогли старцу выбраться, но он не понимал, что с ним происходит. И мы, ради милосердия, решили довезти его до ближайшего города, где при больнице имеется отделение для бесноватых или даже целое заведение, где их содержат, как в Багдаде. Говорят, среди харранских сабиев на службе повелителя правоверных есть врачи, которые возвращают больным рассудок. Я правильно рассказал?

– Да хранит тебя Аллах и да приветствует, ты все рассказал правильно! – едва ли не хором подтвердили старшие, слушавшие мальчика с понятной гордостью, ибо такой сын или племянник – истинное благословение Аллаха.

Тем временем невольники, оправив на старце одежду, подвели его к своим господам.

Безумец устремлял свой взор выше глаз купцов и Шакунты и шагал он как человек, не привычный спотыкаться на каменистых тропах, чьи ноги знали лишь гладкие мозаичные полы или толстые ковры.

– Привет, простор и уют тебе, о дядюшка, – сказал ему старший из купцов без особого почтения.

Старец, ничего не ответив, быстро опустился наземь, и это было движение человека, привыкшего садиться на возвышение из кожаных подушек. Но подушек не оказалось – и безумец молча завалился назад, так что невольникам пришлось подхватывать его и сажать прямо.

Он, словно в спине у него что-то надломилось, опустил свою голову до самых колен, так что узкая и длинная седая борода коснулась серого шелковистого песка.

– Аллах вознаградит вас, – вздохнув, сказала Шакунта. – А не рассказал ли он хоть что-то о себе? Может быть, он укажет, где его родственники?

– Мы расспрашивали, о госпожа, – отвечал Аджиб. – Но он отзывается лишь на слово «сын».

– Сын? – поднимая голову, спросил безумец. – Ради Аллаха, отведите нас к нашему благородному сыну! Он стоит на границе и защищает нас от франков и от тюрок-сельджуков! Пусть он пришлет за нами людей и верблюдов!

– Как нам найти твоего сына, о дядюшка? – склонившись к старцу, спросила Шакунта. – Мы все желаем тебе добра. Успокойся, прохлади свои глаза и расскажи нам, как найти твоего сына.

– Он среди арабов идет за пятьсот всадников! – приосанившись, сообщил безумец и вдруг заплакал, причитая: – Они везут нас прочь от нашего сына, а нам нет дела до Пестрого замка! Горе нам, мы не хотим в Пестрый замок, мы хотим к нашему сыну!..

Шакунта подняла голову и посмотрела на купцов, но те переглянулись с великим недоумением.

– Это речь человека из благородных, – сказал старший из купцов. – Хотелось бы знать, каким царем или эмиром вообразил себя этот несчастный. Это помогло бы нам разгадать загадку.

– А если он вообразил себя царем Китая? – спросил Аджиб в надежде именно на это. – Где Китай и где мы?

– Китайский царь называется «фагфур», о сынок, – поправил его средний из купцов. – Следи за своей речью, а то, чего доброго, опозоришься в благородном собрании, и нам придется за тебя краснеть.

Возможно, он и впрямь отец мальчика, подумала Шакунта, поглядев на юного Аджиба с печальным любопытством. Ведь и ее сыновья наверняка давно стали купцами, и отрастили бороды, и сами посылают караваны за товаром. Она же все еще мечтает о четырнадцатилетнем мальчике, подобном ветке ивы, который злокозненно ускользнул от нее, подсунув вместо себя сварливого долговязого пьяницу, сделавшего из судьбы, дарованной ему Аллахом, посмешище для правоверных!

– Кто-нибудь из вас или ваших людей знает, где расположен Пестрый замок, о почтенные купцы? – решив подойти к делу с другой стороны, спросила она.

– Может быть, это знают твои люди, о госпожа? Мы покупаем и продаем, мы знаем города, а в замках нам нет нужды, – разумно ответил старший из купцов. – Да и название у него какое-то странное. Ради Аллаха, за какие свойства можно замок назвать Пестрым?

Тут в голове у Шакунты забрезжил луч понимания.

– О дядюшка, ведь все это – козни Хайят-ан-Нуфус? – тихо спросила она.

Старец разогнул спину и уставил в грудь Шакунте острый грязный перст.

– Это ты, мы узнали тебя, о проклятая! – закричал он. – Это ты обманом увезла нас из Хиры, о Умм-Мерван! Где наш сын, где наше сокровище, о пятнистая змея? Аллах проклял твою красоту и твой лживый нрав! Где наш благородный сын? Где наша любимица Кут-аль-Кулуб? О люди, свяжите эту женщину! Почему ты отменила казнь подлых айаров? О дети арабов, не дайте уйти матери нашего сына! Ее имя – Умм-Мерван!

Он, одной рукой пытаясь ухватить Шакунту за вырез джуббы, другой опирался о землю, чтобы подняться, но бессилие не пускало его.

– Разве у тебя есть от него сын по имени Мерван, который воюет с франками? – удивился юный купец, ибо в его возрасте мужчина еще не умеет определять годы красивой женщины.

– Клянусь Аллахом, нет, – отстраняя слабую руку старца, сказала Шакунта и, запустив руку под джуббу, достала висевший на шее мешочек с жемчугом. – Женщина, что похитила моего мальчика, зовется Хайят-ан-Нуфус, и она стала причиной бедствий для своего мужа – а это ее муж, о друзья Аллаха! К счастью, я знаю, куда его нужно отвести, чтобы о нем заботились до самой его кончины. Смотрите за ним хорошенько, ради Аллаха, и вот вам в возмещение расходов две жемчужины. Они – большие и парные, так что из них получатся хорошие серьги для невесты Аджиба, ведь вы скоро посватаете ему благородную девушку.

Мальчик, уже достигший положенных для этого дела четырнадцати лет, покраснел от радости и волнения, а старшие купцы заулыбались.

– И когда ее откроют перед тобой, о дитя, на ней будут эти серьги, – добавила, чтобы еще больше порадовать его, Шакунта.

Два ее сына уже наверняка взяли себе жен, и она, занятая то поединками, то поисками мага, то уж вовсе ненужным делом – охраной Салах-эд-Дина, не приготовила свадебных подарков, и не встречала невест у входа в дом, распоряжаясь певицами и лютнистками, и не убирала свадебного ложа…

Однако она прогнала эти мысли – как и всякие мысли, мешавшие ей исправлять свое ремесло, и отбросила их, как отбрасывают носком ноги придорожный камушек.

– Когда ваш караван будет в Хире, – продолжала она, – найдите на рынке оружейников индийского купца по имени Кабур, а по прозвищу аль-Сувайд. Он уже давно торгует там, так что все укажут его лавку. Отдайте ему этого старца и скажите так – Шакунта возвращает часть долга, и он получит эту часть от аль-Асвада, когда отведет старца во дворец.

– Шакунта возвращает часть долга, но для этого нужно отвести старца во дворец к аль-Асваду, – повторил, запоминая, купец. – А какую часть, о госпожа?

Шакунта усмехнулась – воистину, трудно было определить в динарах цену престарелого царя Хиры. На рынке невольников за него не дали бы и пяти дирхемов…

– Скажи – я прошу засчитать старца в счет половины долга, а решение принадлежит ему, – не уточняя цифр, добавила она. Вряд ли аль-Асвад подарил бы тому, кто вернет отца, меньше тысячи динаров, меньше было бы просто неприлично, к тому же, аль-Сувайд может пожелать от Ади не денег, а указа о беспошлинной торговле или чего-то подобного. В том, что индийский купец не останется внакладе, она не сомневалась.

Старец в попытках оторваться от земли забыл о своих обвинениях и, очевидно, вообразил, что его уже привезли в Пестрый замок.

– Мы не хотим, мы не желаем, мы прикажем вас казнить! – забормотал он. – Скажите нам, о дети арабов, ради Аллаха, за какие качества люди могли назвать этот гнусный замок Пестрым? Клянусь Аллахом, нас погрузили в глубокую темницу! И лишили наших сотрапезников и любимиц… О Умм-Мерван, верни нам нашего сына! И избавь нас от пребывания в этом скверном месте!

– Нам пора в дорогу, о госпожа, – сказал старший из купцов, и в тот же миг ему подвели верблюда, и заставили животное лечь, и подали ему поводья. – Во имя Аллаха милостивого, милосердного!

– Да облегчит Аллах вашу заботу, как вы облегчили мою, о дети арабов! – отвечала Шакунта.

Один караван неторопливо уходил от источника, увозя в Хиру ее престарелого и безумного царя. Другой приближался.

Шакунта села на коня и неторопливо подъехала к своим знакомцам – индийским купцам.

– Не доводилось ли вам слышать о Пестром замке? – спросила она.

– Безумен был тот, что дал замку такое странное и смешное название, – отвечали купцы.

* * *

– Она проснулась! – услышала Джейран. – Клянусь собаками, звезда проснулась! Слава псам!

И прямо над ухом раздалось звонкое чмоканье. Одновременно теплое дыхание обдало ей лицо и приподняло несколько лежащих на лбу коротких волосков. Но оно было не человеческим!

Тогда Джейран открыла глаза и стремительно приподнялась на локте. При этом она чуть не боднула склонившуюся над ней конскую морду.

Еще не совсем понимая, почему над ней эта бархатистая морда с длинными волосками у губ, наподобие усов, и где она сейчас находится, Джейран обвела глазами окрестности.

Оказалось, что над ней склонились, кроме вороного коня, Хашим, Бакур, Вави и Хаусадж, причем именно Хаусадж только что с таким восторгом поцеловал себе левую ладонь.

– Да, я проснулась… – известила всех Джейран, еще на грани сна и яви. – Что в этом странного? Нужно ли из-за этого так галдеть?

– О звезда, а то, что ты проспала четыре дня и четыре ночи, – разве это не странно? – осторожно осведомился Хашим. – Я допускаю, что для звезд это в порядке вещей, но было бы лучше, если бы ты предупредила нас, что собираешься заснуть надолго. Мы бы везли тебя без тревог и сомнений в указанном тобой направлении, клянусь собаками! И нам не пришлось бы сражаться с этим четвероногим чудовищем, которое вообразило себя евнухом, защищающим харим своего повелителя! Мир не видывал более упрямого и изобретательного коня!

Джейран помолчала. Случилось нечто, превосходящее понимание девушки.

– А в каком же направлении везли вы меня сейчас, о Хашим? – спросила она.

– Разумеется, в том, какое ты указала, а разве могло быть иначе, о звезда? – зашумели мальчики.

– Когда ты, блистая нечеловеческой силой, вывела нас из подземелья, и нам подвели коней и верблюдов, и мы взяли у ворот и в хане нашу добычу, ты привстала в седле и закричала: «Вперед, о любимые, за мной!» И ты указала при этом рукой направление! – наконец-то стал излагать события по порядку Хашим. – И мы скакали следом, пока ты не обернулась и не сказала, что пора делать привал. Сколько фарсангов мы проехали, о Бакур?

– Не меньше четырех, о шейх, – подумав, сказал юноша.

– Мы развели костер, и разогрели немного еды, и ты поела с нами, а потом легла и заснула, о звезда, так что мы изумились и растерялись, – жалобно произнес Хашим. – Но ты же сама указала рукой направление! Мы взяли тебя, погрузили на верблюда и повезли туда, куда ты велела. Разве мы что-то совершили не так?

– Нет, вы все сделали правильно, – отвечала девушка, и тут только она осознала, что вороной конь, ласкавший ее дыханием, – собственность аль-Асвада, прибившийся к ее войску после того, как его хозяин был взят в плен, а затем честно отданный аль-Асваду. – О Катуль!.. Нет, его звали иначе… Аль-Яхмум – вот как звал этот проклятый аль-Асвад своего коня! Но как он сюда попал?

– Когда мы обнаружили, что ты спишь и не просыпаешься, мы решили сделать привал, ведь никто не гнался за нами, так что мы решили не будить тебя и дать тебе отдых. Тут нас и нагнало это бедствие из бедствий! Он подкрался, как выкормыш айаров, и прямо из-под руки утащил у Даубы ячменную лепешку! И он не стал ее есть рядом с Даубой, а отбежал, неся ее в зубах, и сжевал в сторонке! Потом он повел себя так, как если бы ему заплатили сто динаров за твою охрану и защиту, о звезда!

– Он позволил усадить тебя на верблюда, но когда Вави поправлял на тебе аба, он чуть не откусил Вави нос! Нет, он только щелкнул зубами возле самого носа! Он отпихнул Вави боком! Он хотел наступить ему на ногу! Он был как хозяин верблюда! – зашумели мальчики, смеясь и показывая пальцами на едва не пострадавшего от аль-Яхмума Вави.

– Но вы покормили его? – спросила Джейран, садясь и убеждаясь, что после длительного сна руки и ноги слушаются ее, как обычно.

На ее груди шевельнулось и звякнуло ожерелье.

Джейран приподняла его, разглядывая и пытаясь вспомнить, как к ней попала эта причудливая и дорогая вещь. Мальчики между тем наперебой докладывали о проделках аль-Яхмума и о его стычках с несговорчивыми черными псами. Вдруг она все вспомнила – и торопливо стащила с шеи переплетенные цепочки.

– Возьми, о дядюшка, спрячь это! – велела она. – Как ты полагаешь, много ли нам даст за него ювелир?

– О доченька, я не разбираюсь в камнях! – удивленный и испуганный внезапной яростью в глазах своей звезды, отвечал Хашим. – А разве непременно нужно его продавать? Клянусь собаками, мы везем прекрасную добычу! В ближайшем городе мы купим мальчикам фарджии, как у купеческих сыновей, и шелк на тюрбаны, и верхние шаровары, и нижние…

– И непременно по две нижних рубахи! – добавила Джейран, вообразив, каково будет стирать столько заношенного белья. Вдруг она вспомнила, что стирать ей уже, по всей видимости, не придется никогда, во всяком случае – такого неимоверного количества грязных рубах.

– По две нижних рубахи, о звезда, и пояса, и я бы хотел, чтобы у них были вышитые платки! – тут Хашим подмигнул Джейран самым ехидным и плутовским образом. – Среди наших мальчиков нет ни одного, кого нельзя было бы сравнить с веткой ивы или с гибким и смуглым самхарским копьем! И женщины будут поглядывать на них! А как подать знак женщине, если не платком? Так пусть же платки у них будут наилучшего качества! Но на это у нас хватит денег и без продажи ожерелья.

– А кто тебе сказал, о дядюшка, что на это пойдут деньги от продажи ожерелья? – Джейран, не желая прикасаться к внушающей отвращение драгоценности, лежащей на темной ладошке старика, лишь пальцем указала на подарок Абризы. Ей настолько сейчас хотелось избавиться от него, что она не позаботилась, как объяснить свое желание Хашиму и мальчикам, а правду сказать она не могла.

– Так зачем же его продавать, о звезда? – резонно спросил Бакур. Как самый старший, он уже позволял себе участвовать в беседе, и Хашим обращался с ним при этом, как с равным.

– Это неизбежно, – вспомнив, что звание звезды позволяет ей необъяснимые сумасбродства, сказала Джейран. Вдруг мудрая мысль осенила ее – и она воскликнула с восторгом, которого никто не понял: – Его нужно продать, а деньги раздать нищим!

– У ворот мечети? – возмутился Хашим.

– Мы найдем каких-нибудь других нищих, не у ворот мечети, – успокоила его Джейран. – Вы уже успели поесть, о любимые?

Мальчики заулыбались.

Джейран встала и внимательно оглядела свое воинство. На вид все были сыты и довольны.

– Раз так – то в дорогу, – сказала она.

– Если ты так уж хочешь раздать милостыню, то это можно сделать у дверей христианского храма или синагоги, – вдруг заявил Хашим. – Я помню, где они расположены, вернее, где они были расположены двадцать пять лет назад.

Джейран удивленно покосилась на него.

Очевидно, старик знал, куда они направляются, Джейран же до сих пор этого не знала.

– Хорошо, мы сделаем это, если только христианский храм или синагога не слишком далеко от рынка ювелиров, – сказала она.

– Совсем рядом, о звезда! – обнадежил старик. – Ар-Руха настолько невелика, что там все – рядом.

– Ар-Руха… – повторила Джейран и вдруг вспомнила. Там был первый хаммам ее хозяина!

– Ну разумеется, о шейх! – воскликнула она. – Христиане живут поблизости от большого хаммама, сразу за северными воротами! Там у них даже есть маленький монастырь! Вот где мы найдем нищих в избытке!