Текст книги "Несусветный эскадрон"

Глава девятая, о лихой амазонке

Сергей Петрович бился с уланами молча, лишь сабля его резала воздух, звенела и скрежетала о вражеские клинки.

Он один отбивался от пятерых.

А для прочих улан это было неожиданное и весьма приятное развлечение. Вот они и галдели, окружив бойцов неровным кругом, без хвостатых шапок, без оружия, а кто и вовсе босиком. Неравная эта схватка очень их веселила, они смеялись, поддразнивали своих бойцов и даже громко хвалили гусара за каждый удачный, пусть и не достигший цели удар. Разумеется, они громко дивились безумству этого непонятного русского, продолжавшего бой. И немало сомнительных комплиментов своим умственным способностям услышал тогда гусар…

Игра длилась недолго – рассвирепевший Сергей Петрович нанес несколько серьезных ударов. Уж как ему это удалось – непонятно, да только чуть ли не в одно мгновение двое улан взвыли от боли, а третий полетел с коня.

Немедленно замолчали шутники. Взамен вышедших из игры немедленно объявились еще трое охотников – сбегали за лошадьми, выхватили сабли, налетели на синеглазого гусара. Теперь уж не легкомысленный, а злой и опасный шум пролетел над биваком.

Оставив разведенные костры, перестав доставать с повозок и ставить палатки, уланы сбегались к побоищу. И многие были с пистолетами…

Как раз напротив схватки, на другом конце немалой поляны, стояла повозка маркитантки. В аккуратную эту тележку, снабженную навесом из белой холстины, была впряжена крупная сытая лошадь. Она и сейчас мирно жевала, по уши уткнув морду в холщевую торбу с овсом. Другая, тонконогая гнедая кобылка о трех белых чулках и со звездочкой во лбу, миниатюрная, легонькая и нервная, была привязана рядом, к борту повозки, и оседлана.

Никто не спешил к маркитантке со стаканом, никто не вызывал ее нетерпеливым голосом, из чего следовало, что хозяйка этого бродячего кабачка или отлучилась, или спит.

Она таки спала, устав во время длительного марша.

Но внезапный шум разбудил ее, и она, вовсю зевая, высунулась из-под холстины взглянуть, что за ерунда творится на поляне. А заметив схватку, встала, чтобы сверху разглядеть ее получше.

Одета маркитантка была не Бог весть как нарядно – в просторную синюю юбку из грубой шерсти, в мужскую рубаху без ворота, с закатанными выше локтя рукавами… Вместо корсажа грудь ее крест-накрест охватывал клетчатый красно-синий платок, завязанный сзади хвостатым узлом. Свои пышные черные косы она заправила под окрученный вокруг головы ярко-алый шарф, сильно смахивавший на фригийский колпак, модный во времена Робеспьера и карманьолы.

Но загорелые сильные руки, и смуглое лицо, и румянец, и гордая осанка молодой женщины словно выступали из более чем скромной одежды, так что если бы спросить любого из черных улан, в каких туалетах щеголяет маркитантка, он бы и ответить не сумел, пожалуй.

Маркитантка сообразила, что всадники играют, как кошка с мышкой, с заблудившимся русским гусаром, а прочие уланы радуются потехе. Она, привыкшая видеть и в бою, и в учебной схватке хороших фехтовальщиков, отметила про себя мастерство вражеского гусара. И совсем было вернулась маркитантка под свой полог досматривать прерванный сон, как положение на поле боя изменилось, и она, опытная в военных делах, это сразу почуяла.

Маркитантка, привстав на цыпочки, постаралась разглядеть побоище, потому что ей уже стало чуть-чуть жалко отчаянного гусара.

И тут непостижимым образом ее глаза встретились с синими глазами Сергея Петровича.

Скучающее, даже основательно заспанное лицо маркитантки мигом преобразилось. На щеки хлынул горячий румянец, ресницы распахнулись!

Она секунду стояла в полном умопомрачении, потом зажмурилась, открыла глаза – и увидела не вечереющее небо, не опушку, не бивак, не костры, не коней и мундиры, а только синее-синее, отчаянное, пронзительное, ослепительно-прекрасное!..

Три движения совершила тут маркитантка.

И первое было – не отрывая взгляда от схватки, нырнуть правой рукой наугад в глубину повозки. Оттуда она вытянула обнаженную саблю с голубым клинком и позолоченным эфесом, и судя по дуге, которую описал кончик сабли, орудие это было маркитантке привычно. Второе – левой рукой дернуть завязанный скользящим узлом повод тонконогой гнедой кобылки. Третье – с борта повозки ловко прыгнуть в седло.

Тут обнаружилось, что под юбкой на маркитантке надеты кавалерийские чикчиры, заправленные в короткие легкие сапожки с отворотами.

Некогда было ей ловить стремена, она сразу подняла кобылку в галоп и помчалась на выручку гусару.

– Подлецы, негодяи, мерзавцы, колбасники проклятые, трусы, бездельники, дьявол вас всех задери! – завопила она и с таким боевым кличем врезалась в самую гущу схватки.

Маркитантка лупила саблей плашмя по конским крупам, эфесом колотила всадников, растолкала нападавших и оказалась рядом с гусаром. Тот, не сообразив, что примчалась подмога, и на нее замахнулся клинком, но маркитантка ловко увернулась.

Черные уланы, признав в драчливой всаднице свою поилицу-кормилицу, которая прошла с ними столько миль, а также ошалев от ее криков и ударов, несколько отступили, но ненадолго.

Кто-то опомнился и не слишком вежливо посоветовал маркитантке убираться подальше, если ей жизнь дорога.

Но советчик стоял слишком близко к всаднице и ее лихой кобылке. Он услышал пространную характеристику своих боевых и мужских достоинств, а также едва не был смят в лепешку – маркитантка, не задумываясь, подняла в свечку вышколенную лошадку, и копыта нависли над самой головой советчика.

Сергей Петрович продышался и с большим интересом смотрел на следующий маневр черных улан – они попытались вклиниться между гусаром и его спасительницей, чтобы вывести женщину из боя, но им помешала их же собственная осторожность, поскольку калечить взбесившуюся маркитантку они все же не хотели.

– Да пусть забирает себе свой трофей! – проснулся вдруг в ком-то здравый смысл. – Пусть тащит к себе в повозку! Там он целее будет! А вот приедет полковник – разберемся!

Сергей Петрович, держа саблю наготове, озирался – он не расслышал возгласа, но дружный хохот улан очень ему не понравился. Дело пахло какой-то неприятностью. Так и получилось.

Пока уланы не передумали, неукротимая маркитантка ухватила под уздцы гусарского серого коня и, взмахнув саблей, показала, где уланы должны перед ней расступиться. Тут кто-то, особенно злой на упрямого гусара, вдруг сбоку запустил в него камнем.

Удар пришелся хоть и в кивер, но все равно довольно близко к виску. Сергей Петрович покачнулся и, возможно, рухнул бы с Аржана, если бы маркитантка, вовремя подхватив, не уложила его поперек своего седла.

– Забирай добычу, Паризьена! – закричали уланы.

Им было весело.

И действительно – кто бы не рассмеялся, глядя, как неприятель, только что опозоривший лучших полковых фехтовальщиков, висит кверху задом на маленькой кобылке, вроде длинного мешка с овсом, и такой же беспомощный, как мешок.

Маркитантка обвела взглядом хохочущие лица. Хотела она было что-то сказать, да закусила губу. И такая злая тоска сверкнула в ее темном взгляде, что несколько человек невольно подалось назад, расступилось, и коридор, высвобожденный для всадницы, оказался куда шире, чем требовалось…

Ни слова не сказала маркитантка черным уланам, а рысью направилась к своей повозке. Аржан побежал следом.

Сергей Петрович не совсем потерял сознание – он чувствовал, к примеру, что налившаяся свинцовой тяжестью голова летела куда-то в пропасть, но все не могла долететь до дна, что тело равномерно сотрясалось – как оно и положено на рыси. Потом его дергали за руки и возносили к небесам его ноги, но совершенно не было сил открыть глаза и понять, что сие означает.

А когда это гусару наконец удалось, то оказалось, что он лежит в повозке маркитантки, под холщовым пологом, отгороженный этой грязной шершавой холстиной от уланского бивака, и хозяйка, щеку которой подкрасил жаром пробившийся в повозку закатный лучик, склонилась над ним и осторожно ощупывает его висок и ухо.

Рука маркитантки внезапно отскочила – их глаза встретились. Неизвестно, сколько длился этот взгляд. Сергей Петрович, справляясь кое-как с головной болью, узнавал и эти блестящие глаза, и это молодое лицо. Выплыли и встали перед глазами подробности недавней схватки. А маркитантка просто на него смотрела…

– Вы здорово дрались! – вдруг сказала она. – Клянусь пузом святого Гри!

– Вы француженка? – удивился гусар, услышав из нежных вишневых губок любимое присловьице славного короля Анри Четвертого.

– Француженка, и более того – парижанка! – гордо ответила маркитантка. – Меня так и звали в полку – Адель Паризьена.

– Как же вы оказались с пруссаками?

– Отбилась я от своего полка, еще в Тильзите. Сама до сих пор не пойму, как умудрилась… Но там такой Вавилон собрался, такое столпотворение было! Вот, с этими колбасниками сейчас иду… тысяча чертей и мешок песка в их глотки…

– Не больно они вам по душе пришлись?

– Не все ли равно, с кем наступать? А отступает каждый в одиночку… – пасмурно сказала Адель. И лицо ее изобразило гримаску какого-то привычного недовольства.

Но тут маркитантка опять встретила внимательный и ясный взгляд гусара.

– Вы здорово дрались… – мечтательно улыбнувшись, повторила она. И в словах этих была неожиданная нежность.

– Я вам жизнью обязан!.. – вдруг все вспомнив, с пылкостью начал было Сергей Петрович, но она прижала палец к губам.

– Тише, дьявол вас задери! Услышат! Вы ведь, сударь, в плену все-таки! Но не бойтесь – французы уважают храброго врага. Я вас колбасникам так просто не выдам.

– Почему? – быстро спросил гусар, заглянув ей в глаза.

Опять маркитантку ослепила ясная синева, опять сердце взметнулось под небеса!

На быстрый и неожиданный вопрос ответ мог быть только искренним. И она ответила с неменьшей стремительностью:

– А вы мне понравились!

И улыбнулась лукаво и дерзко – как улыбается женщина, осознающая свою женскую силу. Улыбнулась, радуясь, что немного смутила своими задорными словами синеглазого гусара.

Удивительная улыбка показалась тут на его губах. Не обычная его белозубая и быстрая усмешка это была, совсем нет! А опустились на мгновение ресницы, дрогнули губы – и преобразилось энергичное лицо с тонкими и резкими чертами, и лаской от него повеяло.

Но длилось это чудо ровно мгновение. А потом сверкнули под темными лихими усами зубы, заблестели глаза, и лицо стало прежним, узнаваемым, дерзким.

– Вы мне тоже понравились, – в тон маркитантке сказал Сергей Петрович, и добился-таки ее румянца!

Молчание не затянулось.

– Как же вас звать? – спросила бойкая Адель.

– Позвольте представиться, хотя лежа вроде и не полагается, – отвечал гусар. – Энского его величества гусарского полка поручик Орловский.

– Поляк? – удивилась маркитантка.

– Русак! – гордо объявил гусар.

Адель призадумалась на миг и решительно пошла на сближение.

– В своем полку я всех офицеров звала по именам, – намекнула она.

– Мое имя Сергей… – тут гусар хотел по привычке добавить и отчество, но сообразил, что француженке это ни к чему. – Так и зовите.

– Серж? Хорошо. Постараюсь запомнить, – обещала Паризьена. – Да не пробуйте вставать! Вам крепко досталось. Голова не болит? Не мутит?

– Малость… – признался гусар.

– Вам просто надо отлежаться. Главное – чтобы полковник не вернулся до темноты. Полковничек у нас… Впрочем, сами увидите. Но пока он не приедет, никто вас здесь не тронет. Пруссаки – господа довольно безвредные. А ночью вы отсюда выберетесь.

– Моя сабля! – всполошился вдруг Сергей Петрович. – Пистолеты!..

– Сабля пропала, – сообщила Адель, – а пистолеты целы. Впрочем, этим добром я вас могу снабдить. У меня тут целая оружейная лавка. Конь ваш привязан по ту сторону повозки, подальше от моей Фортуны. Сеном я с ним поделюсь, а вот овса не просите. Вернутся фуражиры – будет и овес. Вот только чем бы вас покормить?

Маркитантка призадумалась, вздохнула и наконец, фыркнув, пожала плечами. Из чего можно было сделать вывод – кулинарными затеями она себя обычно не обременяет.

– Я не голоден, – торопливо сообщил гусар. – Без ужина я бы обошелся…

– Вина не предлагаю! – сообразив, что означают эти слова, сказала Адель. – Не думайте, что жалею. Вино это такого качества, что, будь мы в Париже, мне бы весь вот этот бочонок на голову вылили и правильно сделали, клянусь пузом святого Гри…

Маркитантка усмехнулась, но получился скорее злой оскал, да и горечь в глазах, во внезапных двух морщинках между бровей, говорила о том, что лихой маркитантке не больно-то весело.

– Может, чего другого, покрепче?.. – осторожно осведомился гусар.

Она покосилась на поручика и промолчала. Очевидно, у нее было свое мнение о пользе крепких напитков для военнопленного, схлопотавшего по самой уязвимой для военного части тела – голове.

– Впрочем, для колбасников и это пойло сгодится… – буркнула маркитантка, возвращаясь к прежней теме.

– Что же вы с ними-то?..

– Надо же с кем-то идти! Что мне еще оставалось? Раз уж ввязалась в эту затею, будь она проклята, то надо идти. Война ведь – как приливная волна, подхватила и тащит! Сама знаю, что лезу куда не надо, а как тут остановишься? Одно остается – прибиться хоть к какому полку, пусть ненадолго, но – защита. Если я и от колбасников отстану, то в чужой стране вовсе пропаду.

И она тихонько запела.

– Солдат, постой, солдат, взгляни, в повозке у меня найдешь ружейные кремни и трензель дня коня. Который год ведет война по выжженным полям… Давай налью тебе вина с тоскою пополам!..

Голос у нее был приятный, но уж больно печальный.

– А дальше? – спросил гусар.

– Мы все сквозь ненависть идем под знаменем полка, нас ненавидит каждый дом и каждая река… Но в чем беда, но в чем вина – никто не скажет нам! Давай налью тебе вина с тоскою пополам…

– Неужели и нас ненавидят?!. – эта мысль настолько изумила гусара, привыкшего видеть в высоких окнах лишь улыбки дам и девиц, что он даже на локте стремительно приподнялся – и рухнул, пришибленный сильнейшей вспышкой головной боли.

– Пути побед, пути побед – и ордена на грудь! Проклятья вслед, проклятья вслед – коня не повернуть… Ну что ж, солдат, на то – война, и побеждать – орлам! Давай налью тебе вина с тоскою пополам…

– Напрасно ваш император Неман перешел, – ощупывая лоб, словно надеясь поймать пальцами и раздавить напрочь комочек боли, сказал гусар. – Ничего у него хорошего не получится, только армию зря погубит.

– Похоже на то… – задумчиво ответила она. – Сердце чует, что быть в России второй Испании. Знаете, Серж, что такое герилья? О-о, это когда целый народ теряет разум и голой грудью идет на штыки! Это когда из каждого окна – жди выстрела! Когда девочка, теряющая сознание при виде крови, заряжает пушки и подносит запал – вот что такое герилья! А пушка-то нацелена в меня… Когда испанская мать и жена горда тем, что спокойно убивает чужих сыновей и чужих мужей только потому, что они – французы, когда совесть действительно не мучит ее и вовеки не упрекнет, – вот что такое герилья! Вот как боролись испанцы за свою свободу, клянусь пузом святого Гри!

Сергей Петрович опять приподнялся на локте, но уже куда осторожнее. При слове «свобода» его глаза вспыхнули.

– Вы были там? – взволнованно спросил он.

– Я была с полком под Сарагосой, – отвечала Паризьена. – Но я была слишком молода, чтобы что-то понять. Если в России повторится герилья – о-о, тогда император может не беспокоиться! Наступление не затянется! И ни до какой Индии он во главе соединенных армий не дойдет! Это же надо было додуматься – потребовать у царя Александра русскую армию для похода в Индию…

Тут Паризьена замолкла, прислушиваясь, и внезапно выскочила из повозки.

Она сделала это вовремя – к ее обиталищу подходили несколько черных улан во главе с капитаном.

– А ну-ка, моя красавица, пусти нас побеседовать с твоим дружком! – приказал он.

– Это моя военная добыча, капитан! – дерзко ответила Паризьена. – Если бы не я, ваши сумасшедшие уланы порубили бы его в колбасный фарш. И никакого прока от него вообще бы не было.

– Ну, за пленного пусть с тобой расплачивается господин полковник, так и быть, замолвлю слово, – примирительно сказал капитан. – А теперь ступай-ка, красавица, погрейся у костра, поужинай с ребятами. А твою военную добычу постерегут вот эти молодцы. Чтобы господин полковник, когда приедет, ни к чему придраться не мог! Выйти-то из повозки этот бешеный в состоянии?

– Выползти, – поправила Адель. – Досталось бы так по голове вашему коню, он бы откинул копыта! А гусар дня через два, может, и придет в себя. Ему сейчас главное – не вставать.

– Ну, допросить его можно и лежачего, – рассудил капитан. – Языком-то он владеет?

Адель пожала плечами.

– А если будет дурить и не объяснит, кого мои бездельники так блистательно упустили, то уж придется ему встать и дотащиться до ближайшего дерева, – строго сказал капитан.

– А дерево тут при чем? – удивилась Адель.

– Не расстреливать же его прямо в твоей повозке! Ты же потом на нас самому императору нажалуешься… Ханс, Карл, займите пост.

– А я?! – возмутилась Паризьена. – Это моя повозка! Там мои вещи! Там вино!

– Не кричи! – рявкнул на нее капитан. – Потерпи полчаса – и вернешься к своим тряпкам.

Он повернулся и ушел к костру.

Адель пробовала заговорить с уланами. Но Ханс участвовал в неравной стычке и был порядком сердит на пленного. Никакие медицинские аргументы на него не действовали. Часовые так и не пустили Адель в ее собственную повозку.

Она в полной растерянности принялась кружить по поляне, к костру и к ужину не приближаясь. Никакая мудрая мысль не осеняла ее. Все ее оружие осталось в повозке. Если бы она хоть успела показать Сергею Петровичу тайник!.. Но и это ненадолго облегчило бы его положение.

А относительно его сговорчивости на допросе у Паризьены уже сложилось свое мнение. Дело и впрямь пахло расстрелом. Ибо гордый гусар скорее бы признался в том, что он разведчик, чем в том, что глупейшим образом из-за какого-то цыгана упустил свой полк.

Раздался стук копыт, уланы повскакивали от костров. Это прибыл полковник со своей свитой.

Паризьена закусила губу.

Невысокий, коренастый, чтобы не сказать – толстенький, полковник лицом здорово походил на французского императора. Еще три года назад это сходство служило поводом для неприятных шуточек – Наполеон Бонапарт был врагом прусского короля. Но когда французы вошли в Пруссию, когда Бонапарт и король Вильгельм принялись ссориться и мириться из-за мелочей, когда в восточной Пруссии началось то, что генералы называют «концентрацией войска» для войны с Россией, – тогда полковник вдруг уразумел, что этим нечаянным сходством он должен гордиться.

Он усвоил царственный взгляд сверху вниз и манеру скрещивать руки на груди. Он бы и французский язык усвоил, да не давалась ему ни одна наука, за исключением военной, и ни одно изящное искусство, кроме искусства определять по вкусу возраст и происхождение многих сортов спиртного.

Прежде всего полковнику доложили о порядке на биваке и о наличии пленного.

Но допрос был несколько отложен – полковник проголодался.

Подражая Бонапарту, он нередко пренебрегал субординацией. И хотя сердце его выло в те минуты от тоски по истинно прусской дисциплине и строжайшему порядку, он мужественно садился к костру на услужливо подставленный под зад полковой барабан и питался вместе с простыми уланами. Так он поступил и на этот раз.

Теперь минуты жизни отважного гусара можно было сосчитать по пальцам.

Вот полковнику передают кусок жареного мяса на куске хорошего, не деревенской выпечки хлеба. Вот полковник выслушивает что-то длительное – судя по серьезной роже, военное донесение, а может, и анекдот, ведь колбасники не знают толку в истинном, тонком, изящном анекдоте…

Адель сходила к одному из костров, чтобы принести часовым еду и опять попроситься хотя бы на минутку в повозку. Еду они с благодарностью взяли, а вот в повозку не пустили.

И Паризьена поняла, что теперь вся надежда – на ее храбрость и сообразительность.

Она воспарила душой и стала перебирать совсем уж фантастические возможности. В тот момент, когда Сергея выведут, если не вытащат, из повозки, у нее уже будет наготове оружие. И два коня. И то, и другое можно преспокойно позаимствовать у черных улан – они разнежились у костров и ни на что не обратят внимания. Затем – налететь чуть ли не в самый миг расстрела, когда никто не ждет нападения! Двумя выстрелами в упор сбить двух старших по чину офицеров!..

Тут замысел Адели прискорбно оборвался. Она осознала, что третий выстрел, коему суждено будет прозвучать, придется прямо ей в грудь…

Получалось так, что возможности спасти гусара вообще не было.

А полковник тем временем доедал свой ужин.

Адель подошла к одному из костров. Она понимала, что нападение обречено, и все же, глядя на задремавших черных улан, прикидывала, чьей именно саблей и чьими пистолетами сможет воспользоваться через несколько минут.

Потом она и вовсе подсела к огню, не упуская из виду полковника. Она слушала негромкую и вовсе неподходящую к обстановке немецкую любовную песенку, куплеты которой перемежались грубоватыми комментариями улан. Но от их победного настроения Паризьене делалось все сквернее и сквернее.

И все яснее осознавала она, что навеки расходятся сегодня ее пути с путями уланского полка. Куда отправится полк, она приблизительно знала. Прусский корпус получил задание взять Ригу и через Лифляндию с Эстляндией двигаться на Санкт-Петербург. А что касается самой себя – она знала только то, что дорожка может в этот вечер запросто привести и на тот свет.

Адель считала, что сейчас, сидя на траве и глядя в огонь, принимает жизненно важное решение.

Но она ошибалась.

Решение было принято в тот миг, когда она с обнаженной саблей в руке прыгнула, не глядя, в седло, готовая драться насмерть за ослепительно синие глаза. А сейчас она, еще находя силы иронически усмехаться, только подыскивала доводы рассудка для оправдания этого решения.

И совершенно напрасно.

Ибо любовь в оправданиях не нуждается.