Текст книги "Несусветный эскадрон"

Глава десятая, о побеге

Неизвестно, долго ли сидела бы Адель Паризьена у костра и что в конце концов она бы придумала, но взруг услышала маркитантка легкий звон мониста из медных кружочков, подняла угрюмые глаза и увидела босоногую девочку-цыганочку, за пеструю юбку которой держался братишка.

– Дай-ка я тебе, красавица, погадаю, – по-взрослому сказала цыганочка, завладев рукой Адели. – Я ведь все знаю – что было, чего не было! А деньги за гаданье как-нибудь потом отдашь. Жалко мне стало – как ты тут печальная сидишь…

Адель молчала, глядя, как у соседнего костра полковник, доев мясо и запив его из фляги, вытирает рот куском хлеба.

Цыганочка, опустившись на колени, вгляделась в маленькую и крепкую ладонь Паризьены и сказала ей вот что:

– Путаный у тебя путь, красавица, сегодня здесь, завтра там, все равно как мы, цыгане. Но ничего, скоро в странствиях твоих будет большая остановка… Вот только покоя ты и раньше не знала, и впредь не узнаешь.

При этом девочка бросала быстрые взгляды вокруг, на костры и черных улан, да и чумазый глазастый малыш тоже, видно, к чему-то прислушивался.

– А бояться тебе нужно не огня, не воды, не сабли, не пороха, – быстро перечислила цыганочка. – Бояться тебе нужно того, кто сильнее, чем ты сама. Тебе либо командовать, либо покориться целиком, безоглядно, так что и силы вырваться не станет… Беги от такого человека, коли встретишь!.. Ну, что тебе еще сказать? Будут тебе великая радость и великая печаль от синих глаз.

– Главным образом от них будут великие неприятности, – провидя будущее не хуже цыганочки, буркнула Адель. И тут встретился наконец ее взгляд с острым, испытующим взглядом девочки.

Несколько мгновений цыганочка и маркитантка смотрели друг на друга, все больше уверяясь, что одни и те же синие глаза у обеих на уме.

– Не встречался ли тебе здесь русский гусар в голубом доломане? – первая спросила шепотом цыганочка.

– Я как раз голову ломаю, как бы его выручить, – мгновенно доверившись ей, тоже шепотом отвечала Паризьена. – А ты откуда? Кто тебя прислал?

– Зовут меня Рингла, а прислал цыган Ешка. И еще Мачатынь.

Ни одно из этих имен ничего не говорило Адели. Но в долгих и опасных странствиях усвоила она и такую истину, что порой мудрее довериться незнакомому человеку безоговорочно, чем отказаться от его помощи и пропасть ни за грош. А также жило в маркитантке редкое для женщины в любую эпоху умение доверять хорошему человеку, не задавая лишних вопросов.

– Серж сидит в моей повозке, видишь, вон там…

– Вижу…

– Его стерегут те двое. В повозке есть оружие, только Серж не знает, где оно спрятано. Если он откажется отвечать на допросе, его расстреляют… Смотри!..

Полковник встал от костра. Судя по жестам офицеров, вот сейчас, сию минуту, кого-то должны были послать за синеглазым гусаром.

– Вот этот у них главный? Он прикажет расстрелять? – быстро уточнила цыганочка.

– Он, колбасник проклятый…

Сходство с императором не внушало Адели ни малейшего почтения. И даже менее того…

– Пич, веди ее к тятьке! – мотнув головой в сторону Адели, велела Рингла.

– А ты? – не отпуская юбки, спросил Пичук.

– Отвлеку их.

– Глупышка, чем ты можешь их отвлечь? – ласково и безнадежно спросила Паризьена.

– А вот увидишь! – задиристо отвечала Рингла.

Шлепнув брата по руке, цыганочка побежала к костру – и изумила черных улан, вынырнув из вечернего полумрака и кинувшись прямо к полковнику, бесстрашно встав перед ним, посмотрев прямо в глаза.

– Господин хороший, пожалуй белую ручку, все тебе расскажу! – потребовала Рингла и ухватилась за перчатку полковника, после всех дневных странствий уже не белую, а бледно-черную. – И совсем немного с тебя возьму. Мне уже и то счастье, что такого знатного господина за руку брала!

Лесть, даже в устах неумытой девчонки, была приятна полковничьему сердцу. А то, что он услышал от Ринглы, оказалось и того приятнее.

– Ждут тебя, милостивый военный господин, великие походы и сражения! – глядя на перчатку, лихой скороговоркой пророчествовала Рингла. – Будут и победы, и деньги! А главное – недолго тебе оставаться в твоем нынешнем чине. Все тебя слушаться будут, ты станешь великим, знаменитым, как тот…

Тут Рингла наконец стянула перчатку с полковничьей руки и всерьез вгляделась в линии.

– Как тот, на кого ты похож… – неуверенно произнесла она и подняла глаза. Но физиономия полковника ничего ей не напомнила.

Что-то важное, однако, было вписано в линии и касалось именно сходства.

Слова Ринглы заставили улан – переглянуться, а полковника – приосаниться.

– Ты во всем на него похож, и судьба у тебя будет, как у него… – прошептала цыганочка. – И пришли вы вместе, и уйдете вместе, и жена у вас…

– Одна жена, что ли? – изумленно спросил полковник. Рингла отчаянно замотала кудрявой головой.

– Целую руку милостивому господину, дай ему Боже здоровья и денег побольше! – вдруг воскликнула она. – А еще хочется мне милостивого господина порадовать, сплясать для него, коли он позволит!

Общение полковника с наивной девочкой немало развлекало и офицеров полка, и его самого.

– Пляши! – под общий смех позволил полковник.

Возле костра освободили место. Рингла вышла в круг и приготовилась танцевать.

Сперва, опустившись на колени, она разложила солнцем широченную материнскую юбку неслыханной пестроты поверх старых юбок, что служили ей нижними. Потом склонила голову и тихо-тихо затянула заунывную странную мелодию, слегка раскачиваясь и закрыв глаза. Затем цыганочка запрокинула голову, приоткрыла губы, набирая дыхания, – и словно молния ударила ей в сердце!

Рингла вскочила и бешено закружилась, закинув руки за голову, выкрикивая слова древней и бешеной цыганской песни. Потом побежала по кругу, всплескивая складками юбки. Потом вернулась в середину, выкинула руки вперед – и дрожь пробежала по ней с головы до ног, такая дрожь, что зазвенело монисто, и затрепетало худенькое тело. Она, вытянувшись, опять замерла, опять выкрикнула дикие слова – и опять помчалась по кругу в буйной упоительной радости.

Таким получался этот танец, что суровые уланы, как завороженные, следили за легким бегом девочки, за ее одухотворенным лицом. Брал он за душу, этот танец, уже взял, уже вцепился намертво, и все тут! Он запустил в душу острые коготки – и хотелось душе, метнувшись вслед, изойти протяжным стоном, умереть на самом высоком всплеске!

А тайна власти этого танца над душой объяснялась просто – он ведь был о любви…

Рингла танцевала свою встречу с синеглазым гусаром.

Сперва – то, как она, получив от Ешки заслуженный нагоняй, сидела в кибитке и дулась на весь белый свет. Потом – как выглянула на голос. Потом – то смятение, что овладело ею. И все это она рассказывала танцем, хотя никто из притихших улан все равно бы ее вовеки не понял. Но переполненному сердцу девочки так хотелось излиться, что Рингла и в полном одиночестве так же страстно проплясала бы свою внезапную любовь, свою завороженность синим взглядом, свою дрожь от первого прикосновения любимой руки…

Пока девочка плясала, Паризьена и будущий главный конокрад Курляндии бежали по лесной тропинке туда, где ждали сведений от Ринглы Ешка и Мач.

Бежать пришлось недолго – и скоро, обменявшись условным свистом, они встретились.

Ночь выдалась светлая, и Паризьена, разглядев, какие странные люди собрались спасать гусара, остановилась в некоторой растерянности. Они тоже не ожидали, что Пичук приведет женщину.

– Ты кто такая? – спросил недоверчивый Ешка.

– А ты кто такой? – недовольно ответила вопросом же Адель.

– Выйди-ка на свет Божий, что ты там застряла в кустах? А мы на тебя поглядим! – велел Ешка.

Паризьене было нечего бояться таких испытаний. Она смело вышла.

И Ешка увидел Паризьену…

Хотя ночь и можно было назвать светлой, все же это была ночь. И тем удивительнее оказалась Ешкина реакция на появление маркитантки.

Цыган распахнул глазищи, рот его невольно приоткрылся, какие-то ехидные словечки умерли, не родившись, на губах. Такой женщины он еще не встречал…

Высокая, почти одного с ним роста, статная и сильная Адель показалась ему, легкому и тонкому, прекрасной, как мраморная обнаженная богиня, подсмотренная в одном господском парке. Непостижимым образом Ешка разглядел сквозь мрак и высокую, благородной лепки грудь, и красиво развернутые плечи, и стройные крепкие бедра, и множество иных прочих достоинств, дорогих его пылкому сердцу.

Черные глаза цыгана вспыхнули, он сделал шаг навстречу. Адель, привычная к таким сценкам, сразу же прочла в кипящем взгляде все, что в него было вложено, – обещание неуемной настойчивости, блистательной неутомимости и неукротимой нежности. И все это – невзирая на мрак…

Обожги ее такой замечательный взгляд сутки назад – она могла бы весело покориться на пару деньков его власти. Но теперь это было невозможно. Потому Адель сделала вид, будто никаких вспыхнувших страстей не замечает.

– Мы зря теряем время, дьявол меня задери! – сердито напомнила она.

– Ты знаешь, где Сергей Петрович? – вмешался Мачатынь.

– Серж? Знаю, конечно. В моей повозке.

И Адель быстро описала обстановку на биваке.

Мач, выслушав, совершенно растерялся. И с надеждой уставился на Ешку.

– Перестань сопеть! – одернул его тот. – Цыган что-нибудь придумает!..

– Думать можно и по дороге, – напомнила Адель. – Идем же, каждая минута дорога!

И они поспешили обратно к биваку.

А Рингла все плясала, и дыхание не изменяло ей. Но никто не замечал, что она свой танец начала с самого начала. Она опять сидела в кибитке, но уже не просто сидела – ждала какого-то решительного события, волновалась, считала мгновения. Она опять выглядывала на незнакомый голос – но голос-то был родным и долгожданным! И девочка плясала, счастливая от того, что может еще раз пережить эти минуты, что они становятся острее, полнее и прекраснее, более того – именно такими они навеки врезаются в память.

Краем глаза она заметила меж пары широко расставленных уланских ног в грубых сапогах физиономию Пичука. Братец подобрался совсем близко и скроил веселую гримаску.

Цыганочка поняла, что дело спасения гусара сдвинулось с мертвой точки. И мгновенно перестала видеть лицо сводного братца. И блеск позументов на черных мундирах, и лица, и глаза – все на свете для нее пропало. Танец владел ею, танец, вдруг озарившийся не ожиданием счастья, а самим счастьем.

Постепенно Рингла расширяла круги, по которым носилась, всплескивая рваными юбками, и круги эти перемещались все дальше и дальше от повозки Паризьены. Завороженные уланы не замечали, что следуют за очарованной цыганочкой, потому что даже на их жесткие, как подошвы кавалерийских сапог, души подействовала в этот вечер ее самозабвенная пляска. Древняя пылкая кровь заговорила – женским лукавством, женской страстью дышали движения и улыбки, женская сила была в быстрых выкриках девочки.

И намного ли старше была ее мать, когда впервые кинулась в такую же пляску?

Возле повозки тем временем разворачивались такие беззвучные события.

Первым пошел на дело великий конокрад Пичук. Он ловко отвязал от борта повозки и отвел к отцу серого Аржана и гнедую Фортуну. Потом он прокрался под повозку и поскребся в дно. Гусар не отвечал. Пичук попробовал позвать его – и с тем же успехом.

– Стой! – крикнул вдруг Карл.

Никто, естественно, не встал, а Пичук затаился.

– Тебе послышалось, – проворчал Ханс. – Никого тут нет.

– Может, и нет, а вот ветки только что шелестели.

– Шелестели, – согласился Карл. – Птица на ночь устраивалась.

Пока они переговаривались, Пичук змейкой выскользнул и нырнул в кусты.

Услышав странную новость, Адель потеряла всякое самообладание от великого беспокойства.

– Он без сознания, он умирает! – убежденно шептала маркитантка. – Клянусь пузом святого Гри, он умирает!..

Мач не находил, чего бы возразить. Все-таки Адель была взрослой, немало повидавшей, умной женщиной, с которой не шли ни в какое сравнение его деревенские тетушки. И парень был склонен верить безоговорочно каждому ее слову. Смерть синеглазого гусара, с одной стороны, сильно огорчила бы его. А с другой – вся компания, убедившись в этом несчастье, могла бы спокойно убираться в безопасное место, и риск бы окончился…

А вот Ешка сразу догадался о причине такого буйного волнения. Покачал он головой и недовольно посопел, пока Адель причитала, а Мач поддакивал. Но время не стояло на месте…

– Ну, так что же будем делать? – грубовато спросил цыган. – Тело, что ли, вызволять?

– А сумеем ли? – усомнился Мач. – Они ведь даже за шалью Адель в повозку не пустили. Как же мы заберем… тело?..

– Вместе с повозкой, дурень, – лаконично объяснил Ешка.

Адель оживилась.

– Может, еще не поздно. Там всего двое часовых, – куда спокойнее сказала она. – Одного я беру на себя.

– Ты? – ушам своим не поверил цыган.

– Я десять лет с полком разъезжаю, получше любого лазутчика знаю, как часового снимать. Думаешь, я в разведку не ходила? – усмехнулась Адель.

Цыган вместо ответа горестно вздохнул, начиная понимать, на какие трудности может напороться его внезапная страсть.

– Пойдем, – позвала его Адель. – Знаешь, как это делается?

Опозориться перед ней Ешка никак не мог.

– Просто это делается, – буркнул цыган, доставая из-за голенища нож.

Мач шагнул было следом за ними. Они одновременно обернулись.

Мач там и окаменел от спокойного взгляда Адели и строгого лица Ешки.

– Держи здесь лошадей, – велела маркитантка. – Фортуна моя, Фортуна, сестричка!..

Она шагнула к гнедой кобылке, та потянулась к хозяйке, и Адель поцеловала ее прямо в бархатный храп. А потом вместе с цыганом исчезла во мраке.

– Ничего, – сказал Пичук. – Тятька справится. Он сильный. Он бы в таборе бароном был, если бы его не прокляли.

– А если они не справятся? – безнадежно спросил Мач.

– Тогда у нас Рингла за старшую будет, и мы опять к табору пристанем, – отвечал Пичук. – Может, даже мамку найдем.

От спокойствия, с каким цыганенок сказал это, Мачу нехорошо сделалось. Он хотел было отчитать мальчишку за жестокосердие и равнодушие к судьбе родного отца, но вдруг сообразил – Ешка и так ведь каждый день рисковал не только спиной, но и жизнью, овечьего вора крестьяне могли, поймав, попросту забить. И он, зная такую особенность своего ремесла, заранее научил детей, что им делать, если он однажды не вернется.

Вскоре кусты затрещали и Ешка торопливо вывел под уздцы запряженную в повозку кобылу. Адель с пистолетом шла сзади, все время оборачиваясь.

– Держи! – велел Ешка Пичуку, и тот вцепился в оголовье кобылы. Сам же Ешка подошел к Адели, молча забрал у нее пистолет, взял двумя руками и уставил во мрак тропы, по которой они пригнали повозку маркитантки. Адель молниеносно и без единого слова кинулась в повозку.

– А часовые? – спросил Мач.

– Может быть, и очухаются, – не оборачиваясь, сказал Ешка.

Тут из повозки с мертвым телом донеслась довольно громкая, но совершенно неисполнимая команда:

– По трое в ря-ад!.. На-ли-ва…

Судя по тому, как оборвалась эта лихая команда, рот поручика Орловского был запечатан ладонью Паризьены.

– Ах, дьявол тебя истреби, тысяча чертей тебе в глотку и столько же в задницу! – негромко, но с большим чувством произнесла она. – Нашел место и время, разрази тебя гром небесный вместе с потрохами!

– Жив? – радостно спросили хором Мач и цыган.

– Жив и пьян! – возмущенно ответствовала Адель. – Он до бутылок с анжуйским вином и с коньяком докопался!

Между белевшими во мраке полотнищами появилась голова в красном тюрбане, а вслед за ней и другая – заспанная, взъерошенная, усатая. Адель за шиворот выволокла красавца-гусара из повозки.

Он бурчал и пытался отмахнуться.

Мач подставил плечо – и Сергей Петрович так и остался висеть на этом крепком плече, перебирая ногами и делая левой рукой какое-то сложные жесты. Его правую руку Мач перекинул через свою шею.

– А что ему еще оставалось делать? – резонно спросил Ешка. – Не помирать же трезвым.

– И знал же, где копать! – изумилась Адель. – Там рядышком пистолеты лежали и карабинчик. Так нет же! Коньяк нашарить – это вы все мастера, а на карабине с пистолетами выспитесь и не заметите!

Адель сунулась обратно в повозку и приподняла край старой попоны, сложенной вдвое и служившей тюфячком. Под ней, даже не на самом дне, и хранился арсенал маркитантки.

– Держи! – сказала она, кидая карабин Ешке. – И кобылу выпрягайте.

– В цыганском хозяйстве всему место найдется, – передавая оружие Пичуку, заметил Ешка. Надо сказать, что при всей небрежности в голосе и улыбке, взял он первый подарок своей любимой женщины с похвальной осторожностью.

Адель тем временем споро собирала седельные сумки. Достав из повозки большую саблю, она подбросила ее, поймала за эфес, взвесила на руке – и решив, что именно такая нужна гусару, пристегнула ее пытавшемуся заснуть стоя Сергею Петровичу.

– Пичук, беги за Ринглой! – велел Ешка, когда кобыла была выпряжена, и забрал карабин. – Девчонка там уже до пестроты в глазах доплясалась.

– Пусть с ним парень пойдет, – распорядилась Адель, имея в виду Мача. – Кто его знает, что там теперь творится у колбасников на биваке… Давай сюда это сокровище!

Мач с немалым облегчением как для тела, так и для души передал плохо соображавшего гусара Адели, а у той, видно, был опыт обращения с господами офицерами, перебравшими коньяку. Она прислонила гусара к дереву и стала растирать ему уши. Когда же он от неожиданности и боли попытался воскликнуть что-то непотребное, то рот его был снова запечатан ладошкой.

– Отходить надо, – сказал Ешка. – Пичук, ты знаешь, где мы будем. Он подвел Аржана к Сергею Петровичу – и Мачу стало ясно, что красавец-гусар и на сей раз поедет поперек седла, вроде мешка с репой.

– Бежим! – потянул Мача за рукав цыганенок.

И парень сам не понял, как это ноги столь быстро понесли его по лесной тропинке.

Он и всегда-то бегал быстро, он любил бегать, но теперь стоило бы внимательнее смотреть под ноги, а он не смотрел вовсе, несся вольно и раскованно, и ни один кривой корень не вывернулся из мрака, ни одна ветка не выскочила, не хлестнула по лицу, не зацепила корявой лапой.

А стоило бы удивиться этому. Он бы и удивился – если бы хоть раз обернулся. Он бы увидел высокую женщину с темными распущенными волосами, в длинной рубахе из тонко выделанной кожи, которая протянула руки – и образовала раскрывающийся перед Мачем и Пичуком коридор. А за их спинами и ветки смыкались, и корни, насильно загнанные в землю, с кряхтением вылезали обратно.

Вдруг бег оборвался. Парень и мальчик встали, как вкопанные.

Они увидели Ринглу.

Настолько широкими кругами носила ее пляска, что черные уланы расступились, давая девочке побольше простора. И более того – они стояли полумесяцем на тот случай, если круги станут еще шире. Мач и Пичук увидели этот дугообразный строй черных фигур изнутри и поймали пролетавший взгляд девочки.

Конечно же, цыганочка не увидела их во мраке, потому что они предусмотрительно не покинули малинника на опушке, она помчалась дальше. Но Мач почуял неладное.

Странным было лицо Ринглы. Уланы не замечали этого. Да и где им было заметить! Казалось, будто девочка не дышала… да, не дышала. Какая-то внутренняя сила, не нуждающаяся в воздухе, распоряжалась ее телом.

И Рингла, еще не поняв этого, была счастлива. Она не задыхалась больше, руки и ноги стали удивительно легки и послушны, а спина прогибалась назад, как лозинка. Девочка могла бы, прогнувшись, и платок зубами с земли поднять, если б кто догадался этот платок бросить. И так ей стало радостно, что она опять, в третий раз, начала все тот же танец.

Она снова опустилась наземь, раскинула юбки – и увидела стены кибитки, ворох детского тряпья. Ее опять пронизало предчувствие – и она позволила волне этого предчувствия трепетом пройти по всему телу и угаснуть в кончиках пальцев, разрешила рукам вознестись над головой. А откуда-то издалека уже летел голос – и цыганочка, уловив его кончиками пальцев, опять вся напряглась, обращая постепенно и тело, и сердце в слух.

И голос примчался! Он сорвал Ринглу с места. Она устремилась навстречу и радостно подумала – как хорошо, что дыхание больше не сковывает, можно мчаться на свет синих глаз хоть до самого неба, хоть до самой далекой звезды! И помчалась…

– А я увела вас от него! А его спасли! А он будет жить!.. – хотела она крикнуть в затуманенные лица, вроде бы оставшиеся внизу, но внезапно взлетевшие ввысь. Только голоса у нее больше не было.

Это даже не испугало цыганочку. Ведь полет продолжался, чего же больше? Он продолжался, продолжался!

Огромные синие глаза летели навстречу…

Рингла лежала на траве, неловко заломив руку, и все летела, летела, летела… А уланы, стряхивая с себя дурман ее дикого, буйного танца, ошалело трясли все еще туманными физиономиями, не в силах вымолвить ни слова.

И тут раздался выстрел.

Это кто-то, более стойкий, раньше прочих пришел в себя и обнаружил пропажу повозки.

Толпа черных улан мгновенно опомнилась. Прогрохотали мимо неподвижного лица девочки кавалерийские сапоги. Но их шум не догнал Ринглы в ее полете.

Мачатынь и Пичук, пригибаясь, прокрались к ней.

– Я боюсь, – протянув руку, но не прикасаясь, сказал Пичук.

– Не бойся, она устала и отдыхает, – сам себе не веря, растерянно успокоил Мач.

– Она не спит, она умерла. Я знаю, что это такое.

– Молчи! – шикнул парень. – Не могла она от пляски умереть. Отнесу ее подальше, дам воды, придет в себя.

– Могла… – обреченно прошептал Пичук. И хотя мальчишка не стал ничего объяснять, Мач понял – от пляски и впрямь умирают.

Ему было страшно прикоснуться к неживому телу. Но и оставить тут Ринглу Мач тоже не мог.

Вздохнув, отважился он, поднял на руки невесомую – ведь полет все не кончался – Ринглу и сперва медленно, потом все быстрее пошел сквозь малинник и по тропинке. Пичук побежал за ним.

Но чтобы попасть туда, где назначена была встреча, им нужно было по кругу обойти уланский бивак. Хоть и лесом, а впритирку к придорожной поляне.

Уланы, потрясенные пропажей повозки, все же сообразили, что далеко она не укатила, и кинулись прочесывать лесную опушку. Причем время от времени, услышав из глубины леса подозрительный шум, стреляли на звук.

Чуть было не подвернулся под такой выстрел и Мач.

Но как раз в тот миг, когда палец черного улана стал сильнее жать на спусковой крючок, Мач ощутил сквозь рубаху теплое, тяжелое и, кажется, даже мохнатое. Оно легло на плечо и пригнуло к земле, да так, что парень чуть было не выпустил из рук невесомое тело Ринглы. Пуля просвистела в ветках примерно там, где полагалось быть его голове.

– Не время и не место… – проворчал суровый голос, вроде бы пожилой женщины, тяжесть с плеча исчезла. Мач выпрямился, чтобы бежать дальше, но успел кинуть взгляд на плечо.

Там пробыл еще мгновение и утянулся в темноту черный ком, похожий на медвежью лапу.