Текст книги "Бурый иноходец"

Глава 6

Директор совхоза «Путь коммунизма» Арип Каирович Дарибаев, сидя в кресле своего рабочего кабинета, с грустью смотрел в окно, наблюдая за закатом солнца. Он только что вернулся из районного центра Алтынтобе, где принял участие в работе совещания по реформированию аграрного сектора.

Сквозь дверь в кабинет просачивались голоса из приемной. Это собирались ответственные работники совхоза, которых он пригласил на совещание. Пока не выветрились впечатления, он решил поделиться ими и обозначить направления дальнейшей работы.

Перед началом совещания по аграрным вопросам у него состоялся разговор с главой районной администрации. Ему было предложено место заместителя главы администрации района по вопросам агропромышленного комплекса. Но прежде он должен провести реформы в своем совхозе. На вопрос, какие от него ждут реформы, ему был дан универсальный ответ – глубокие.

И вот теперь, сидя в своем кабинете, Арип Каирович размышлял, какие проводить и с чего начинать глубокие реформы агропромышленного комплекса в отдельно взятом сельскохозяйственном предприятии:

«Хозяйство на грани разорения, а им нужны очередные реформы. И не какие-нибудь свои, а только те реформы, которые одобрены и спущены сверху. И результат сразу надо дать. А где его взять? Не в магазине же. Хотя как знать? Не удивлюсь, если отдельные деятели родного правительства молоко и мясо только в магазине и видели. Им не объяснишь, что село – не завод железобетонных изделий, а живой организм. Здесь иной подход нужен. Циркулярами и распоряжениями хлеба не вырастишь. Это уголь и нефть можно сразу взять и дать. И то придется для этого очень сильно постараться. А в сельском хозяйстве, чтобы что-то взять, надо сначала дать. А давать они не хотят. По мнению отдельных руководителей, стране и так тяжело. Поэтому надо село разделить, поделить и раздать. Пусть сами хозяйничают и не отвлекают других от важных дел. Вроде как баба с возу, кобыле легче. Только кто эту кобылу завтра кормить будет? Она некормленая не только бабу, телегу возить перестанет. А следом и сама подохнет. Не сразу, конечно, со временем. А новую кобылу вырастить намного дороже будет. Но это ведь потом. Видимо, на это потом и рассчитывают. А сейчас есть другие вещи, интереснее села. Ну раз так, значит, будем преобразовывать его сами. Ведь сказано – реформировать, так чего бояться? Тем более дело нетрудное. Поделить имущество совхоза и раздать то, что останется».

Придя к итоговому своему решению, директор вышел из кабинета в приемную, окинул взглядом присутствующих и широким жестом руки пригласил войти.

Стулья в кабинете были в ограниченном количестве и расставлены вдоль дальней стены. Вошедшие поспешили сесть. Кто не успел, оставался стоять.

Это была любимая игра директора совхоза. Количество стульев должно было быть меньше числа людей, приглашенных на совещание. Их одновременно впускали в кабинет, и Арип Каирович наблюдал со стороны, как специалисты, толкая друг друга, пытались завладеть стулом. Конечно, смешного в этом было мало, но директора совхоза это забавляло.

Другая мебель в кабинете, кроме директорского рабочего стола и кресла, отсутствовала. Не было и общепринятого стола для текущих рабочих совещаний. Директор совхоза не любил совещаться. Считал, что он достоин большего, чем руководить отдаленным целинным совхозом в казахской степи. Поэтому Дарибаев только заслушивал доклады и давал поручения.

Будучи невысокого роста, с большой головой и маленьким тельцем с брюшком, он уподоблял себя Наполеону. Только единственным, что хоть как-то его сближало с Наполеоном, кроме маленького роста, была мания величия. Хотя нет, в мании величия он его превосходил. Вот и сейчас, усевшись в кресло, как на коня, он оглядел присутствующих и начал свою речь без предисловий:

– Не буду долго объяснять вам нашу диспозицию. Поступил приказ провести в кратчайшие сроки структурные преобразования с изменениями формы хозяйствования советской собственности, направленные на углубление реформ в агропромышленном комплексе и внедрение передового мирового опыта, для преодоления негативных последствий непродуманных действий и волюнтаристских решений отдельных руководящих товарищей, которые, как теперь выясняется, нам совсем не товарищи.

– Арип Каирович, шеф, нельзя проще сказать? Здесь же все свои.

Это с места подал свой голос главный зоотехник совхоза.

– Правильно, Мейрам Каланович, – встав со своего кресла и театрально взмахнув рукой, поддержал его слова директор совхоза. – Кругом все свои. И это погубит наше сельское хозяйство. Поэтому мы должны изжить кумовство и трайбализм в своих рядах. Должны забыть о своих родственных связях. Я первый изживу из себя этот анахронизм, этот пережиток прошлого, с корнем из своего сердца вырву атавизм трайбализма. Больше у меня нет родственников и друзей. С сегодняшнего дня я сирота.

И для пущего эффекта Арип Каирович поник головой и со стоном опустился в кресло.

Присутствующие не оценили эффектной речи директора совхоза. Недоуменно глядя на него, потом вокруг себя, они стали на всякий случай рефлекторно отодвигаться друг от друга, чтобы случайно не заподозрили в порочащих родственных связях. Все еще не понимая, к чему клонит Дарибаев и вообще зачем их собрали здесь, они стали тревожно поглядывать на дверь. Выработанный долгими годами непосильного умственного труда инстинкт самосохранения никогда их еще не подводил. И сейчас он им подсказывал, что скоро их будут чебурачить. Еще немного, и они все будут готовы кинуться к выходу из кабинета.

Но тут симптомы наполеонизма оставили директора совхоза. Придя в себя, вернее, вернувшись в свое первоначальное состояние, он призвал главных специалистов совхоза к порядку и тишине.

– А теперь о главном. Как вам известно, у меня состоялся важный разговор с главой администрации района. Не буду пересказывать его, так как это не ваш уровень понимания текущего момента.

– В общем, умом не вышли, если говорить прямо, – добавил Раскатов.

– Верно подмечено, – похвалил его Дарибаев. – Но выбирать не приходится. Не потому, что я так хочу, а потому, что не из чего. Так как вы у меня лучшие из худших. А может быть, худшие из лучших, – вдруг задумался директор над своими словами. – Неважно, – продолжил он. – Других у меня все равно нет. Так вот, главой администрации района была поставлена задача в кратчайшие сроки реформировать наше хозяйство.

– Как реформировать? – недоуменно спросил главный инженер совхоза Герман Исаков.

– Реформировать – это значит поделить, – объяснил ему главный экономист совхоза Мынгали Сенгалин.

– Все равно не понял, объясни обстоятельней, – попросил Исаков.

– Ну что непонятного? – стал объяснять ему на пальцах Сенгалин. – Реформировать – это значит поделить, разделить, распилить, обобрать, забрать, – сгибая на его руке пальцы, стал перечислять он известные ему способы реформирования сельского хозяйства.

– Как забрать? – не давая согнуть большой палец, переспросил Исаков.

– В твоем случае свою служебную машину, – силой загнул большой палец Сенгалин. – А в нашем случае хозяйство.

– А кто реформировать наш совхоз будет? – задал со своего места вопрос главный бухгалтер совхоза Ибрай Каяков.

– Правильный и очень своевременный вопрос, – поддержал его директор совхоза. – Сразу видно человека, который не бьется мыслями в потолок, а черпает из него информацию. Вот некоторые из вас задают вопрос, как будем проводить реформы, другие задают вопрос, когда будем проводить, а встречаются заблудшие люди, которые задают вопрос, зачем проводить реформы. Надеюсь, эти заблудшие персоны либо определятся, с кем они, либо не найдутся вовсе, – глядя на Германа Исакова, добавил он. – Другого вам в этой жизни не дано.

Под этим взглядом главному инженеру захотелось встать и уйти домой. Но он не посмел этого сделать.

– Вот сразу всем этим людям отвечаю – неважно. Неважно – как, зачем и когда. Важно – кто будет проводить реформы. И потом не всякую реформу можно назвать реформой. У нас ведь реформа может быть и для проформы, по принципу «не догоню, так согреюсь». И только яркая творческая личность может не только провести преобразования, но и объяснить их необходимость. А это уже не каждому дано.

– Вот поэтому реформировать наш совхоз доверили именно вам, – поддержал Дарибаева прораб совхоза Кожахмет Маликов.

– Вот именно, – не замечая прорабской поддержки, продолжил директор совхоза. – Только я могу объяснить, зачем нужны реформы, даже если они не нужны. Поэтому сегодня мы должны решить, как будем реформировать наш совхоз, а заодно наметить пути реализации.

– А давайте проведем мозговой штурм и вместе решим, как будем проводить реформы, – не унимался прораб.

– Мозговой штурм, проводимый дураками, все равно что с голым задом идти на Южный полюс. Дойти не дойдешь, а вот попу отморозишь, – сразу отмел его предложение директор совхоза.

– Согласен, усилий много затратим, а в результате только обмороженная задница, – тяжело вздохнув, поддержал Раскатов.

– Поэтому, в то время пока вы только собирались думать, я успел это сделать за вас и решить, как реформировать наше хозяйство. Ввиду этого нам осталось только наметить пути наших с вами преобразований. Но прежде хочу ознакомить вас с моими путями, если, конечно, не возражаете.

Директор обвел своим взглядом присутствующих. Возражающих из числа присутствующих не было. Как и активно поддерживающих. Только прораб Маликов, встав со своего стула, воскликнул:

– Мы не только не возражаем, но и настаиваем, чтобы Арип Каирович указал нам путь, куда бы он нас ни завел. Ведь только ему, несмотря на его маленький рост, видны наши дальние горизонты. И хоть у нас здесь не горная местность и каждый из нас сам может видеть свои горизонты, мы можем их попутать, не разобравшись, где и чьи горизонты. А Арип Каирович поможет нам не путать свои горизонты с чужими, – и захлопал.

Директор, словно не заметив поддержки прораба, продолжил:

– Совхоз должен быть распущен и преобразован в коллективное хозяйство.

– Это снова колхоз получается, – то ли спросил, то ли констатировал главный агроном Раскатов.

– Не получается, – отрезал директор. Колхоз – это от частного к общему, когда люди объединяли свое имущество в одно целое. А в нашем случае коллективное хозяйство – это когда затираем все советское, распускаем людей, списываем убытки, прощаем свои долги, а имущество оставляем в своем коллективе. Понятно?

Главный агроном почесал свой затылок и промолвил:

– Ну если так, тогда да.

– Но имейте в виду, – директор грозно постучал костяшками пальцев по столу. – В это коллективное хозяйство я возьму не всех. Кое-кому придется самостоятельно пойти своим бесконечно извилистым путем.

В кабинете зависла тишина. Казалось, воздух вдруг стал вязким и холодным, и ничто, включая звуки, не могло пробиться сквозь него.

Первым в себя пришел прораб. Он встал со своего стула и подбежал к директору совхоза, на ходу вынимая авторучку из внутреннего кармана пиджака.

– Арип Каирович, возьмите мою авторучку, она у меня с золотым пером, как раз для такого случая.

– Для какого такого случая? – спросил он Маликова.

– Для составления списка участников, – ответил прораб.

– Каких участников? – все еще не понимая, куда клонит прораб, переспросил Дарибаев.

– Участников нашего коллективного хозяйства, которых мы с вами сейчас будет отбирать.

– Отбирать кирпичи на стройке будешь, – поняв, куда клонит прораб, резко ответил директор совхоза. – А сейчас сядь и потеряйся, как твоя пилорама, которую я почему-то уже полгода на строительном участке найти не могу. Куда пилораму дел, туземец?

Маликов, словно не слыша вопроса, быстро прошел на свое место и, изобразив задумчивого, сильно занятого человека, уткнулся в свой ежедневник.

– А вот авторучку с золотым пером мог бы оставить, пригодилась бы, – добавил Дарибаев.

Маликов, словно не слыша, все так же продолжал изображать задумчивого человека в позе мыслителя.

– По кандидатам в коллективное хозяйство определимся позже, – продолжил свою речь директор совхоза. – Сейчас необходимо провести оценку имеющихся активов и уточнить, сколько стоит наше хозяйство. В общем, необходимо узнать, чем располагаем на сегодняшний день.

– А пассивы определять будем? – с места задал вопрос главный бухгалтер.

– Зачем? – вопросом на вопрос ответил директор. – Кому мы должны, я и так знаю. И эти долги останутся в совхозе вместе с тобой, если будешь еще мне такие вопросы задавать. И это касается всех присутствующих, а не только главного бухгалтера. Мне важно знать, чем располагаем, поэтому такое серьезное дело, как проведение инвентаризации, я поручаю главному экономисту пока еще совхоза Мынгали Сенгалину. У кого какие будут возражения или предложения?

Возражений не было. И не потому, что были согласны с выбранной директором совхоза кандидатурой, просто все понимали: больше некому. Только главный экономист совхоза «Путь коммунизма» представлял всю полноту картины происходящих процессов в хозяйстве.

За долгие годы совместной работы с директором совхоза Сенгалину удалось выстроить свою умную экономику. Она была умна не потому, что были внедрены современные информационные технологии или выстроены автоматизированные системы управления и экономического моделирования на основе новых инновационных разработок. Экономика совхоза была умна, потому что вся умещалась в его уме. Все необходимые экономические расчеты, индикативные и перспективные планы, нормативы и ожидаемые доходы по полочкам были разложены в его светлых полушариях серого вещества.

Никто не мог сказать, как удавалось Сенгалину проводить необходимые расчеты в уме, но результаты его голова выдавала стабильно. И надо сказать, что эта работа не занимала много времени, так как директор совхоза не любил долго ждать. А особенно Дарибаев не любил разочаровываться. Поэтому главный экономист совхоза никогда его и не разочаровывал. Выдавал только те цифры, которые странным образом совпадали с ожиданиями директора совхоза. И ни одна ревизия в своей проверке не могла уличить его во лжи по той простой причине, что не могла найти подтверждающей или опровергающей его расчеты документации.

Эта документация имела свойство постоянно теряться. Казалось, вот только что она была здесь, но кто-то, видимо, взял попользоваться и обещал скоро вернуть. «Поэтому приезжайте к нам через неделю, а лучше две, и я обязательно ее представлю», – обычно обещал ревизорам главный экономист. Но через неделю, как и через месяц, ревизоры ничего не получали. Те, кто понастойчивее, ждали документы по три месяца и даже по полгода, пока не понимали, что их просто обманывают. Тогда они принимались писать грозное предписание, которое для принятия мер оставляли на столе директора совхоза.

Арип Каирович откладывал предписание об устранении выявленных нарушений и принятии мер в отношении главного экономиста в дальний ящик своего письменного стола, приглашал к себе Сенгалина и заявлял ему, что он уволен. Затем, спустя пять минут, с чувством выполненного долга по принятию своевременных мер объявлял, что принимает Сенгалина на работу в качестве главного экономиста, так что теперь он может идти и приступать к своим новым обязанностям.

Вот поэтому Мынгали Сенгалина так и прозвали – новый-старый Мынгали.

– Кого возьмешь к себе в помощники? – спросил директор совхоза Сенгалина.

– Моего заместителя Дархана Буратайев. Экономист он толковый, работящий, думаю, вдвоем справимся, – ответил он директору совхоза.

– Кого-кого? – переспросил директор совхоза и, не дожидаясь ответа, обрушился со всей тяжестью своего маленького упитанного тела на главного экономиста. – Твой экономист ни черта экономить не умеет. Скоро он мне с главным агрономом совхоз по миру пустит. Был совхоз «Путь коммунизма», будет совхоз «Приехали». Урожая в этом году нет, хотя Раскатов мне его обещал, а зарплату каждому механизатору начислили, как два моих оклада. Из каких таких денег будем им заработную плату выплачивать, может, нам сразу здесь пояснишь? – обратился Дарибаев к главному агроному.

– Пусть лучше Мынгали пояснит, это его специалист начисление заработной платы производил. А я не экономист, я считать не умею, – ответил главный агроном.

– Так ты не только считать не умеешь, ты и выращивать, как я вижу, оказывается, не умеешь, – произнес Дарибаев.

– Я не виноват, что природные катаклизмы наложились на экономические неурядицы, – привычно стал оправдываться Раскатов.

– Какие такие экономические неурядицы? – спросил директор совхоза.

– Это он так о наших экономических реформах отзывается, шеф, – пояснил главный зоотехник.

– У тебя всегда кто-то на что-то кем-то накладывается. Подумаешь, дождей вовремя не выпало, так у него сразу природный катаклизм. Ты, кроме как поливать, других агротехнических мероприятий не знаешь, а туда же – природный катаклизм. Своевременно посевную надо было проводить, тогда не только дожди, тогда и всходы вовремя взошли бы.

– А как вовремя посевную проводить? – не выдержав, взорвался Раскатов. – Дизельного топлива нет, запасных частей к технике нет, удобрений нет. Ничего нет, даже семенного материала еле по складам наскребли и вместе, я извиняюсь, с дерьмом посадили.

– Ну вот, а говоришь – удобрений нет, – пошутил главный зоотехник.

– Так это дерьмо мышиное, а не навоз перепрелый, – серьезно ответил агроном. – Вот поэтому у нас и нет урожая.

– У тебя его и раньше не было, – прервал его директор совхоза. – И дизельное топливо было, и запасные части вместе с новой техникой, а нормальный урожай раз в пять лет получали. Что же ты тогда молчал? А сейчас все враз поумнели, да только не с того конца, – продолжил бушевать Дарибаев. – Никто работать не хочет, у всех кризис. А как начнешь работу спрашивать, так сразу реформы виноваты. Для вас же эти реформы делаются, чтобы лучше жить стали. А трудности – это временное. Сейчас проведем необходимые преобразования, и сразу полегчает.

– Кому полегчает? – не выдержав, спросил главный бухгалтер.

– Нам, всем нам полегчает, – ответил директор совхоза. – Поэтому Мынгали надо срочно провести инвентаризацию. Но без твоего помощника. Ты его лучше отправь по отдаленным отгонным участкам, пусть перепись совхозного скота проведет.

– Его нельзя отправлять, – вмешался в разговор главный зоотехник.

– Это почему? – спросил директор совхоза.

– Потому что там нет совхозного скота, – ответил главный зоотехник.

– Куда же он делся? – снова спросил его директор совхоза.

– Преобразовался, – лаконично ответил главный зоотехник.

– Каким образом? – все не понимая, куда клонит его специалист, так же лаконично спросил Дарибаев.

– Из общественной формы в частную собственность, все как вы и говорили, Арип Каирович, – пояснил главный бухгалтер.

Главный зоотехник подошел к столу директора совхоза и стал объяснять:

– На отгонных пастбищных участках почти не осталось совхозного скота. Большая часть была реализована по бартерным сделкам в счет будущих поставок товарно-материальных ценностей. Часть скота пала весной от бескормицы, оттого что зима неожиданно затянулась, а кормов не хватило. Ну а часть скота была передана скотникам и чабанам в счет заработной платы.

– Дожили, теперь у нас и зима стала неожиданно приходить, – не сдерживая своих эмоций, произнес директор совхоза. – Мынгали, отправляй скорее Дархана. Пусть весь скот пересчитает, неважно – совхозный он или личный. А заодно пусть сами отгонные пастбищные точки на карандаш возьмет. А то, может, и они перешли в личную собственность, минуя коллективную. На этом все, можете быть свободны.

Глава 7

В Советском Союзе вопросам здравоохранения на селе уделялось важное внимание. В пошаговой близости строились больницы, в которых сельчанам могли оказать первичную медицинскую помощь, а также можно было получить лечение не только амбулаторно, но и стационарно.

Кто-то действительно проходил лечение, но были и те, кто симулировал свою болезнь и время от времени занимал больничную койку только для того, чтобы отдохнуть от сельской рутины за казенный счет.

Окружающие люди, конечно, догадывались об этом, но делали вид, что верят этим приступам внезапной хвори, так странно имеющей систематический, можно даже сказать, плановый характер.

Надо отметить, что сельчане, в отличие от городских жителей, были более толерантны по своей натуре и терпимее относились к чужим недостаткам. Тесная жизнь внутри маленькой общности, каким является село, выработала у них привычку мириться с чужими недостатками, а не пытаться их переделать.

Здесь некуда было скрыться, весь сам на виду, и всех тебе видно. Меньше фальши и лицемерия было в отношениях. В селе приходилось быть, а не казаться.

Тебя оценивали по твоим поступкам, уму, характеру. Притворяться все время, выдавая себя тем, кем ты на самом деле не являешься, не получится. Каждый получал свою оценку и степень уважения по заслуге. Конечно, если только ты не начальник. В этом случае всю правду о себе узнаешь, только когда разжалуют в рядовые.

В селе могли побить, но только не унизить. Здесь не было боязни выглядеть смешным в своих естественных поступках, считали, что присуще человеку, того уже не исправишь. Может, поэтому в деревне встретишь больше разнообразных и по-своему интересных характеров, чем в городской среде.

А местом притяжения наиболее интересных личностей в селе, по странному стечению обстоятельств, был не дом культуры, не контора управления совхозом, прозванная в народе цирком, а сельская больница.

Сельчане редко болели. Работа на свежем воздухе, простая, но сытная пища, уверенность в своем будущем являлись отличной профилактикой от всех болезней.

Основным контингентом больницы являлись дети, подхватившие ветрянку или другие острые респираторные вирусные болезни, которыми, как правило, заражались от часто ездивших в город взрослых. Детский организм был восприимчив не только к новым знаниям и манной каше, но и к болезням. Поэтому сельчане часто в своих разговорах винили город во всех своих бедах. Им казалось, не будь городов, воздух был бы чище и дышать стало бы легче. Живи да радуйся.

Вот и главный врач больницы Бериков Сырым Маратович был сторонником теории заговора городов и придерживался политики изоляционизма. Он разработал свою концепцию, которую называл теорией карантинизма и успешно применял в своей практике. Всех поступающих больных в первые три дня он сажал на карантин. Неважно, чем болел пациент, он должен быть изолирован и находиться под личным его наблюдением.

Сельчане мирились с таким подходом в лечении, так как Сырым Маратович был толковым, знающим свое дело врачом. А многие сельчане даже поддерживали его в этом, особенно женская часть совхоза.

После торжественных событий и праздничных застолий они отправляли своих мужей в больницу для снятия похмельного синдрома, уверенные, что три дня Бериков продержит их на карантине и приведет в порядок.

Несмотря на свою обманчивую внешнюю слабость и интеллигентность, в вопросах лечения главный врач был строг и неуступчив. А потому можно быть уверенным, что в эти три дня мужчинам не удастся выпить и выйдут они из больницы здоровыми, посвежевшими и готовыми к дальнейшей работе.

Но только три дня, так как, согласно теории карантинизма, которую сельчане между собой называли теорией критинизма, через три дня пациент неопасен и переводится в общую палату. И по такому случаю главный врач может и сам выпить с пациентами за их здоровье. Поэтому женам было критически важно перехватить своих мужей в момент перевода в общую палату, если, конечно, они хотели их видеть в ближайшее время.

Однако в последние месяцы Берикову пришлось пересмотреть свою теорию карантинизма ввиду увеличившегося количества поступающих пациентов с похмельным синдромом.

Люди стали больше пить.

А ведь и раньше на селе пили немало. Но по-другому. Сейчас люди пьют, если есть повод. Если нет повода, то придумывают и снова пьют. А если не пьют, то не потому, что повода нет, а просто водка закончилась.

И стал замечать Бериков одну закономерность. Чем хуже, тяжелее становилась жизнь на селе, тем больше пили водку люди.

Вот и сейчас, проводя обход своей больницы, он думал, как ему быть.

Медикаменты на исходе. А поступление новых лекарств пока не предвидится. Заработная плата медицинскому персоналу задерживается. Да и продукты тоже на исходе. Пришлось больным урезать продуктовый набор. Хорошо, что совхоз помогает. Но и там его недавно предупредили, что со следующего месяца прекращают всякую помощь. Своих рабочих кормить нечем.

Теперь пациенты в больнице не задерживались. Бериков, как и раньше, каждый день принимал сельчан, выписывал рецепты и отправлял домой. В случае если требовалось лечение, выписывал направление и отправлял в районную больницу. Большинство сельчан отказывались ехать, так как не могли оставить свои семьи. Таким больным выписывал рецепты для приобретения необходимых лекарств. Но пользы от этого было мало. Ведь лекарства можно было купить только в городе. А до него еще надо было доехать. Да и денег стоят лекарства. А где их взять, если заработную плату в совхозе уже давно не платят? Все натурой предлагают рассчитываться.

Мечтали коммунизм построить, а пришли к натуральному хозяйствованию. Кругом уже не совхозы стоят, а натурхозы. Все предлагают натурой рассчитываться. Хорошо хоть не своей. Но долго ли? Вон в городе рестораны, гостиницы, сауны открываются. Тоже натуру предлагают. Но за деньги.

Да, за деньги сейчас можно все получить – и натуру, и услугу. И здоровье можно купить. Вот не стало денег у народа, они и в больницу перестали ходить. Дома лечатся. Или у доморощенных лекарей, внезапно появившихся из сиреневого тумана. Все с богатой родословной, как будто не было семидесяти лет исторического материализма.

Свято место пусто не бывает. Откуда уходят врачи, туда приходят бесы. И трудно будет их изгнать обратно. Ведь невежество не лечится.

Понадобится новое поколение людей, которое восстановит то, что сейчас рушится. Но это будет потом и, скорее всего, без нас.

Мы как дети, учимся вначале разрушать, не задумываясь, как восстанавливать будем. Придет время, и созидать научимся. В который раз. Это время обязательно придет. Оно не может не прийти.

Но все же жаль иногда, что люди не могут родиться сразу взрослыми. Не могут сразу осознавать свои поступки и желания. Не разрушая старое, сразу строить новое. Обдуманно идти вперед, а не размахивать только руками.

Завершая обход, Бериков прошел в приемное отделение. Людей, дожидавшихся приема, сегодня было немного. Выслушав их жалобы на здоровье и бегло проведя осмотр, главный врач перепоручил их заботам старшей медсестры. Ничего серьезного.

Постучав по столу, чтобы не сглазить, Бериков, сняв свой халат, направился к выходу. Ему немного нездоровилось, поэтому сегодня решил уйти с работы пораньше. Но перед уходом решил заглянуть в палату номер шесть. Эта палата была под постоянным пристальным наблюдением главного врача. Здесь лежал контингент больных, состоящий из своеобразных, даже по меркам села, людей.

Первым, кого Бериков увидел, войдя в палату, был местный разнорабочий по имени Рымбай. Это был крупный, толстый, в два обхвата человек.

Рымбай имел приобретенную еще в годы своей юности привычку не задерживаться долго на одной работе, так как испытывал стойкую неприязнь к созидательному труду. Сказать по правде, он и слова такого не знал. Созидать или нет – выбор для него был очевиден. Поэтому правильно было называть его не разнорабочий, а разнобездельник.

Так разнообразно бездельничать больше в совхозе не получалось ни у кого. К вопросу своего досуга Рымбай подходил с вдохновением и артистизмом, при этом умудряясь не повторяться в причинах своей временной, а по сути, постоянной нетрудоспособности. Его так и прозвали Артистом. И как у всякой творческой личности, у него были свои слабости.

К счастью, по причине отсутствия в характере Рымбая как таковых сильных сторон слабостей у него было немного. Но одна слабость выделялась даже на фоне прочих его болезненностей. Очень уж он любил лежать в совхозной больнице.

Не успев в очередной раз выписаться из медицинского учреждения, Артист искал новые подходы для обратного проникновения. И не успокаивался, пока не достигал желаемого. В итоге Рымбай проводил в больнице больше времени, чем у себя дома. Он так привык к ней, что в его понимании больница и была его домом.

Вот и сейчас, привычно расположившись на кровати, словно в уютной домашней обстановке, Рымбай пил чай, напоминая в своей полосатой больничной пижаме и со стриженной наголо головой пахана на зоне. Спартанская обстановка палаты только усиливала эффект тюремного заключения.

– Проходите, Сырым Маратович, выпейте с нами чаю, – по-хозяйски пригласил Рымбай главного врача. – Только заварили. Айрат, принеси чистую пиалу доктору, – приказал он сидящему на стуле у окна молодому человеку.

– У меня нет чистой пиалы, – жутко заикаясь, ответил Айрат.

Обычно он несильно заикался, только когда волновался или был растерян. Сейчас от неожиданного приказа Артиста Айрат растерялся. Рымбай обращался с ним как со слугой. Это возмущало и злило его. Но с другой стороны, он просто боялся Артиста, хотя и не хотел себе в этом признаваться. Поэтому его храбрости только и хватило на то, чтобы, сильно волнуясь, выдавить в ответ слова об отсутствии чистой посуды.

– Так помой и принеси, – не принял Артист возражений Айрата.

– Не мужское это дело посуду мыть, – заикаясь от волнения, снова возразил он.

– Юноша, надо будет, не только посуду, полы мыть будешь. А очень сильно надо будет, то и рожать станешь. Мужик выискался, – с угрозой произнес Рымбай.

На большее у Айрата смелости не хватило. Он молча вышел из палаты. Через пять минут вернулся и также молча поставил перед Артистом чистую пиалу.

– Молодец, птенчик. Папу надо всегда слушать. Он ведь плохого не пожелает. Наоборот, только здоровее будешь.

– А если нет? – спросил Айрат.

– Тогда потеряешь. У тебя и так, гляжу, здоровья немного осталось.

Рымбай взял в руки пиалу, поднял и подозрительно стал рассматривать ее на свету.

– Ты, случайно, не в унитазе ее мыл? – спросил он.

– В унитазе, – заикаясь, подтвердил Айрат.

Сидевший рядом с Рымбаем больной по прозвищу Минтай неожиданно поперхнулся чаем и закашлял.

– А может, в раковине помыл? – надеясь, что ослышался, снова спросил Артист.

– Может, и в раковине, – пожав плечами, ответил Айрат. – А вам не все равно?

– Ты что, не отличаешь раковину от унитаза? – спросил Минтай.

– Откуда ему различать? Он ведь в деревне, а не в городе рос. У нас пока сортиры унитазами не оборудованы, – заступился за Айрата главный врач.