Текст книги "Три грани мизерикорда"

Расчёт оказался верным: уже десять минут спустя тяжёлые складки на лбу Десницы начали разглаживаться. Он улыбнулся со скупым одобрением, подлил себе кофе – Агата знаком велела официантке принести ещё один кофейник – и неожиданно накрыл ладонь девушки своей.

– Так, говоришь, напугал я тебя? – это были первые слова, произнесённые майором в её адрес после сугубо формального приветствия в гостинице и принятия приглашения на завтрак.

– Ещё и как, – честно ответила Агата. – Мне чуть плохо не стало. Эмофон – один в один лестианский.

– Ага! Значит, работает, – удовлетворённо кивнул Десница.

– Работает – что? – доктор Ставрина чувствовала острую необходимость брать быка за рога, пока командир не передумал общаться и не замкнулся снова. Мог, вполне мог, это она чувствовала безо всякой эмпатии.

– Да мне тут кое-какое оборудование подогнали на предмет полевых испытаний. Смотри, – он, как накануне, сунул руку под рубашку и вытащил из-под нее тонкий цилиндрик на короткой, под горло, цепочке. Похоже, цералановой. Точно, очень характерный цвет металла. – Это так называемый «кокон». Пассивный вариант. Когда включен – имитирует лестианскую «серую кашу». Так ты, кажется, это назвала?

Агата, ещё в гостинице сбросившая первый контур щитов ровно настолько, чтобы убедиться, кто перед ней, завороженно рассматривала прибор.

– А ну-ка, включи ещё раз, – скомандовала она, раскрываясь полностью, и тут же отпрянула. – Выключи. Вот ведь зараза… Погоди, ты сказал – «пассивный вариант». А что, есть и активный?

– Есть, как не быть, – ледяная улыбка Десницы Агате не понравилась категорически. Должно быть, он понял это, потому что тут же вернул на лицо нейтральное выражение и продолжил:

– Сработан в форме зарядов к пистолету. Немного нестандартных, конечно, как и сам пистолет. Если попасть капсулой в незащищенный участок тела – имеется в виду, без брони – то эмпату глушится восприятие эмо-фона. Совсем.

Девушка зябко передернула плечами: представлять себя на месте бедняги, в которого угодила такая капсула, не хотелось. Щиты-то – штука привычная… Но одно дело зонтик, который в любое время можно сложить, и совсем другое – бетонный мешок. Или гроб, засыпанный толстым слоем земли.

– Да уж… слушай, давай договоримся: на мне ты полевые испытания проводить не будешь.

Майор соорудил максимально коварную гримасу, но не выдержал и рассмеялся. Вслед за ним засмеялась и Агата.

– Кстати, а что эта штука – которая активная – делает с не-эмпатом?

– Просаживает наиболее развитый орган чувств.

– Ого! То есть аудиал глохнет, визуал слепнет, а кинестетик теряет осязание?

– Примерно так. Не теряет, конечно, но ослабление заметное. Ещё – суггестивный эффект. В лабораторных условиях добровольцы демонстрировали практически полное подавление воли.

– Лихо! – девушка допила кофе и поставила чашку на блюдце. – Ладно, я поняла. Бог с ним, с этим твоим оборудованием. Скажи-ка мне, командир, вот что: на Закат-то тебя каким ветром занесло? Да ещё и при собственной яхте?

Десница, оживившийся было, опять помрачнел.

– Варфоломей проболтался? Н-да… яхта… видишь ли, тут такое дело… отец у меня умер. Так что, можно сказать, прокучиваю наследство.

– Соболезную, командир, – склонила голову Агата. – Замечательный был человек. Давно?

– Третья неделя.

Ответом ему было напряжённое молчание и тяжёлый, испытующий взгляд иссиня-серых, почти черных глаз.

– Дима, – впервые после Волги Агата назвала его так, – а почему ты думаешь, что Валерия Мефодьевича убили?

– А с чего ты взяла, что я так думаю? – майор вслед за своей визави понизил голос почти до шёпота.

– Можешь подержать меня за сиську, разрешаю. Но за дурочку всё-таки не стоит. Будь Дмитрий Десница плейбоем, только и ждущим случая наложить лапу на папашины денежки – я бы не удивилась, что он не стал дожидаться сороковин. Вот только ты не плейбой. Совсем.

– Интересно… дальше?

– Купил ты не что-нибудь, а яхту, причём поставил второй шифт – Платина вчера мне все уши прожужжал. Второй шифт нужен для активных действий. Очень активных. И, как правило, не очень законных – если речь идет о гражданском корабле. Уж настолько-то я в предмете разбираюсь. А по прилёте поинтересовался не кем попало, а оружейниками. Что, патроны к пистолету закончились? Не смешно. Раз ты решил разобраться – а ты решил – стало быть, есть с чем.

– Гм… а ты не думаешь, что я уже большой мальчик? И придерживаюсь доброй старой точки зрения на температуру подачи такого блюда, как месть?

Девушка приподняла одну бровь, придав лицу предельно скептическое выражение.

– Месть? Возможно. Но задуманная тобой стряпня, сдаётся мне, называется «возмездие»… ну, или, чтобы не быть слишком пафосными – «наказание». А это разные рецепты. Очень разные.

Десница побарабанил пальцами по столу и заключил:

– Плохо.

– Что именно?

– То, что мои действия просчитываются вот так, на «раз-два-три». Это значит, что у меня очень мало времени.

Агата откинулась на спинку стула и прищурилась. Выражение её лица майору было знакомо ещё с Волги («А ты мне пока не заплатил за выполнять приказы!»), и он совсем не удивился, когда услышал вкрадчивое:

– Командир… ты ведь не собираешься стряпать это своё блюдо в одиночку? Повар ты хоть куда, кто бы спорил, но без поварят как-то несподручно, нет? Кто-то ведь должен чистить овощи, подавать ножи, мыть посуду… или бить ее. О головы конкурентов. Чтобы под ногами не путались.

– Агата!

– Одиннадцать лет уже Агата. А Даша и вовсе двадцать девять. Так что?

– Слушай, я не могу…

– Я сейчас тебе скажу, чего ты точно не можешь, – голос доктора Ставриной зазвенел сталью. Какой-то явно не выспавшийся парень по соседству удивленно поднял голову от тарелки, и она, сладко улыбаясь, слегка сбавила обороты. – Ты не можешь сбросить с хвоста меня. И Платину – как только он окончательно проспится и сложит два и два. Уразумел?

Десница сжал губы так, что отчетливо проступили жилы на шее. Впрочем, когда он заговорил, в голосе звучала только ласка. И – где-то на самом дне – бешенство.

– Знаешь, лапочка, я тебя, кажется, ненавижу.

– Это пройдёт, командир, – ощерилась Агата. – Не сразу, но пройдёт.

Становящийся не в меру темпераментным разговор был прерван грохотом каблуков: видя цель, веря в себя и чихая на все препятствия, к ним приближался Варфоломей. Остановился, окинул сотрапезников грозным взглядом. Ногой подтащил стул от соседнего столика, уселся на него верхом, водрузив скрещенные руки на спинку, а подбородок на руки. Сузил глаза.

– Интересный разговор я только что имел с дядей Кондратом. Вересовым, – процедил пилот вместо приветствия. – За подключение наших систем бортового вооружения к маломощному реактору. Хор-рошему реактору. Но маломощному. На яхте, наверное, стоит. Да, командир? Это куда ж ты лететь-то собрался? Без меня?

– Спокойно, Платина, – лениво отозвалась Агата, – спокойно. Уже никто никуда не летит. Во всяком случае, никто никуда не летит без нас. Верно, командир?

– Мерзавцы, – бесцветным голосом выговорил Десница. – Негодяи. Сволочи.

И вдруг взорвался:

– Чёрт с вами!

– Давно бы так, – деловито подытожила Агата. – Платина, мой допуск на «Бистяру» в силе? Пойду, проверю медблок. А ты займись диагностикой и дозаправкой.

Два человека неторопливо мерили шагами старый парк, уходя всё дальше от многолюдья одного из последних погожих деньков. Скупое осеннее солнце совсем не грело, пахло прелью и близкими уже холодами.

Ухоженные центральные аллеи остались в стороне, под ногами шуршали опавшие листья, которые здесь, в заброшенном уголке, никто и не думал убирать с дорожек. Клёны стояли бесстыдно-голые, и рядом с ними высоченные, растерявшие в борьбе за место под солнцем нижние лапы, ели казались классными дамами, удручёнными поведением воспитанников. Временами порывы холодного ветра доносили не музыку даже – мечту о ней: где-то в отдалении играл духовой оркестр.

– Красиво, – вздохнул полковник Дергачёв. – На Марсе такого не увидишь.

– Это точно, – кивнул генерал Горин и вдруг тихонько рассмеялся, слегка подталкивая спутника локтем и показывая глазами вверх. Там, над верхушками деревьев, ни с того ни с сего задрались, что-то не поделив, две сороки. Третья, изображая из себя рефери, носилась вокруг них и стрекотала что есть мочи. Чёрное, отливающее на солнце зеленью перо спланировало прямо к ногам генерала, и он поднял его, задумчиво пропуская сквозь пальцы шелковистую гладкость.

– Удачно, что ты сам прилетел, Лексейлексеич, иначе мне пришлось бы тебя настойчиво приглашать, – неожиданно сказал Горин. – А это, сам понимаешь, морока ещё та: ведомства-то разные.

Дергачёв, не торопясь отвечать, сделал вид, что любуется совсем крохотной синичкой, беззаботно скачущей по нижней ветке клёна. Странное дело: синицы – птицы в Москве всесезонные, но летом их почти не заметно в листве. Зато сейчас радующая глаз желтопузая малявка была видна совершенно отчетливо.

– И зачем же я тебе понадобился? – полковник постарался сделать голос максимально нейтральным. С Папой Геной держать ухо востро приходилось не только противникам.

– Мне нужен Игорь Соловьёв.

– Самому нужен, – хмыкнул полковник, не считая нужным демонстрировать удивление, которого не испытывал.

Так и знал ведь, что рано или поздно художества пропавшего Птица попадут в поле зрения разведки. А Горин – это даже и хорошо, с кем-то молодым да ретивым беседовать было бы не в пример хуже.

– Единственная проблема – понятия не имею, ни где он сейчас, ни что с ним. Хотя и интересуюсь, да. Ну, мой-то интерес понятен, свой как-никак. А тебе-то он на кой леший сдался?

– Да, видишь ли, какая картинка интересная вырисовывается… – медленно выговорил генерал. – Некоторое время назад у вас случился провал, причем крупный: целое подразделение отправилось к праотцам. За некоторыми исключениями. Предавшего своих Ильи Штрауба мы сейчас касаться не будем, потому что он не попадался более на глаза ни разведке, ни контрразведке. Но пропал не только он, а ещё и Игорь Соловьёв. Потом месяца так три назад вдруг зарисовался на НовоРа и оказался в тёплых объятиях внутряков. Из этих объятий ты его извлёк, после чего сей талантливый молодой человек был замечен в непосредственной близости от Валерия Десницы. Визит в летний дом, то-сё… ты в курсе, кстати, что Правша умер?

– В курсе, – помрачнел Дергачев. – На похороны вырваться не смог, ч-чёрт… но навещу обязательно.

– Угу, – кивнул разведчик. – Навести. Дело неплохое, правильное дело, вот только…

– Что – только? – жандарм мгновенно насторожился.

Теперь с ответом медлил уже Горин, и от его молчания, тяжёлого и злого, Алексею Алексеевичу Дергачёву становилось не по себе.

– Не сам он умер, Лёша. Не сам. Убили Правшу.

С полминуты полковник пристально рассматривал своего собеседника. Потом, окончательно убедившись, что тот и не думал шутить, огляделся, куда бы присесть. Не нашел и прислонился к еловому стволу, нимало не заботясь о том, что выступившая смола может испортить куртку.

Молчание затягивалось, но Горин не спешил его нарушить. Лёшка Дергачёв – мужик умный, а что обстоятельный и не шибко торопливый, так это достоинство, а не недостаток. Думает-то он быстро, все бы так быстро думали, но выпаливать первое, что в голову взбредёт, не приучен. Оно и к лучшему, кстати. Пусть обмозгует, тем точнее выводы будут.

– Убили, говоришь… а Соловьёв-то тут с какого боку?

– А Соловьёв тут с такого боку, что практически сразу после упомянутой встречи Десница начал активно копать под корпорацию «Vitae Serve». Откуда-то у него появилась просто-таки гора информации, причём самой разнообразной. И в самой разнообразной форме, включая психоматрицы работы всё той же «Vitae Serve». У него – информация, а Игорь Соловьёв опять куда-то делся, что характерно – с концами. А сейчас здесь стоишь ты, Лёша, и говоришь мне, что даже у тебя на Соловьёва концов нет.

– И ты полагаешь, что источником информации послужил Птиц. И именно из-за неё убили Десницу, – флегматично отозвался Дергачев. Флегма была напускной, но сути дела это не меняло.

– Есть такое мнение, – не стал ломаться Горин; и то сказать – не девочка. Потом максимально язвительным тоном продолжил: – Я, может, и пехтура, но пару двоек перемножить в состоянии. Правша это дерьмо основательно разгребать начал, а поскольку остальные его дела рутина и текучка… ну, ты понял. Сын его Важину на выбор два рапорта принес – об отпуске за свой счёт и об отставке. Смекаешь, к чему я?

– Понял, не дурак, – полковник Дергачёв с еле заметным сарказмом в голосе растянул правый уголок рта в невеселой усмешке. – Дурак бы не понял.

Он оттолкнулся лопатками от слегка спружинившей ели и, засунув руки в карманы, двинулся к берегу крохотного пруда, почти лужи, так густо заросшего пожелтевшей осокой, что воды практически не было видно. Постоял, вдыхая сырой знобкий воздух, удивительно живой по сравнению с сухим и колким, несмотря на терраформирование, воздухом Циолковского, столицы Марса. Развернулся на каблуках. Приподнял вопросительно бровь.

В этот момент он был удивительно похож на своего служащего в СБ кузена. С той лишь разницей, что Алексей Дергачёв никогда не пытался казаться более важной персоной, чем есть на самом деле, а для Дергачёва Сергея подобное поведение было нормой. Чего стоила только попытка раскрутить на сотрудничество Дарью Филатову, чудом выбравшуюся с Волги. Провозился со Спутницей, а итог? Фигурантка получила закатское гражданство, да к тому же вошла в одну из самых влиятельных Семей. А не важничал бы, глядишь, и… да что теперь говорить!

Конечно, вся эта возня пришлась Горину исключительно на руку, как приходилось почти всё, с чем сталкивали его жизнь и служба. Не само приходилось, конечно. Папа Гена годами, десятилетиями учился – и учил подчиненных – разворачивать любую встреченную избушку в потребный для блага службы ракурс. К примеру, не встрянь конкурирующая контора в дело госпожи Филатовой, пришлось бы поискать подходы к строптивому «Чёрному Единорогу». Ещё не факт, что нашлись бы быстро и приемлемые по цене. А так Дима Десница заплатил согласием разгребать бардак на планете Статус за помощь в вызволении случайно подобранной им на Волге девки. Заплатил, не торгуясь. Даже давить не пришлось. И тратиться тоже. Но фанфаронства Сергея Дергачёва, фанфаронства, выливающегося в некомпетентность, это не отменяло.

– Материалы, Лёша, – теперь генерал заговорил жёстко, роняя слова, как окалину с пышущей жаром подковы. – Материалы. Зацепки. Намётки. Всё, что есть. Дмитрий что с ними в пекло полезет, что без, но я хочу, чтобы у него был шанс. Хоть какой-то. Может, по ходу пьесы и Соловьёв твой отыщется, Дима – парень дотошный.

Дергачёв молчал. Долго молчал.

– Я дам материалы, Гена, – медленно, словно нехотя, ответил он наконец. – Дам. Но не тебе. Они ведь Диме Деснице нужны? Вот он их и получит.

– А что ж так-то? – зло прищурился Горин.

– Не хочу потом своих людей с твоего крючка снимать. Ты вон с год назад единственного сына своего друга не постеснялся в самое пекло пинком спровадить, что уж о чужих говорить…

– Хорошего ты обо мне мнения, Алексей.

– Хорошего. Был бы плохого – и разговаривать бы не стал. Не первый раз замужем.

Алекс фон Строффе был доволен жизнью. Доволен настолько, насколько это вообще возможно для человека, вынужденного находиться на планете, чья сила тяжести более чем в полтора раза превышает привычную для него. Но даже необходимость таскать экзоскелет была лучше того непотребства, которое ему пришлось на протяжении почти года терпеть на Земле.

Первую фазу своего пребывания на родной планете он запомнил весьма слабо. Там и запоминать было нечего – ну госпиталь и госпиталь, подумаешь… Интерес представляли разве что пространные рассуждения лечащего врача о том, что господину фон Строффе очень повезло с теми, кто оказывал ему первую помощь.

Сомневаться в способностях Отто Лемке у Алекса оснований не было, но, к его удивлению, пришедший навестить раненого тевтон решительно отмёл благодарность. Заявив, что «спасибо» следует говорить не ему, а пилоту с Заката, вовремя поймавшему капсулу, и милой девушке, исключительно правильно укомплектовавшей медблок подотчётного корабля.

Познакомиться с упомянутыми персонажами возможным не представлялось: на тот момент, когда Алексу позволили прийти в себя, оба уже отбыли на пресловутый Закат. Вот разве что снимки…

На первом крепкий, чтобы не сказать массивный, светловолосый парень небрежно развалился в пилотском ложементе. Рубка выглядела несколько странно, и фон Строффе в который раз уныло подумал, что привыкать придётся ко многому. Двести лет есть двести лет, и то, что ты провел их в криобоксе и пронеслись они почти как единый миг, ничего не отменяют. Наоборот, контраст настолько резок, что, как говорят русские, «хоть святых выноси!».

На втором рядом с Лемке красовалась темноволосая и темноглазая девушка. Пара опиралась на продолговатый объёмистый предмет, в который Отто небрежно ткнул пальцем, невозмутимо заявив: «Там – ты!»

Однако снимки – снимками, а общаться Алексу приходилось с живыми людьми. И общение это с каждым днем доставляло ему всё меньше удовольствия.

Из маленького городка в предгорьях Альп, куда их с Райтом пригласил Лемке на предмет погостить у его родных, пришлось уносить ноги, причем максимально быстро. Стоило вездесущим журналистам пронюхать, куда именно отправились отдыхать члены команды «Дианы», как на ни в чем не повинных родственников и соседей Отто обрушился шквал назойливого любопытства. В сущности, единственное, что успел без спешки и нервотрепки сделать Алекс, это (по рекомендации Лемке) поставить свечи святому Варфоломею и святой Агате.

Дальше стало только хуже. Надежда на то, что нужно потерпеть совсем немного, и у репортёров найдётся другая цель для преследования, таяла на глазах. То ли год выдался неурожайным на сенсации, то ли возвращение «Дианы» стало сенсацией наиболее полновесной… чёрт их разберёт. Но куда бы ни приехали Алекс фон Строффе и Ричард Райт, единственные доступные для общения члены экипажа «Дианы», вокруг них немедленно начиналась свистопляска.

Журналистов вполне можно было понять: не каждый день на Землю возвращаются – живыми! – астронавты, более двухсот лет проведшие в гравитационной ловушке двойной звезды.

Правильнее всего было бы убраться с Земли и вообще с планет, но строительство нового корабля, заказанного Максом Заславским на Закате, затягивалось. И членам экипажа временно не существующего «Ревеля» ничего другого не оставалось, как только ждать.

В один из дней, когда Алекса уже совершенно перестали радовать белоснежный песок, бирюзовый океан и развесистые пальмы Гаити, он на полном серьёзе заявил Дику, что, если ещё хоть кто-то назовет его «ожившей историей, легендарным пилотом и любовником Ричарда Райта», этому кому-то крупно не поздоровится.

– Алекс! – укоризненно заметил Дик. – Ты бы перестал дёргаться, а? Может, тебе успокоительных каких-нибудь попить… для профилактики?

Ответить Алексу помешал стук в весьма символическую дверь занимаемого ими бунгало. Мстительно напомнив Райту, что теперь его очередь открывать, фон Строффе проследовал в спальню, улегся на живот и уткнулся лицом в скрещенные руки. К сожалению, долго пролежать спокойно ему не удалось. Негромкий, доброжелательно-непреклонный голос Дика сменился картинным женским визгом и истерическим воплем на испанском: «На помощь! Насилуют!»

Пилот скатился с легкой ротанговой кровати и кинулся к двери. Однако немедленно выяснилось, что его вмешательство не требуется. Когда подтягивающий на ходу трусы Алекс влетел в гостиную, дамочку в живописно разодранном саронге уже оттаскивал от дверей облаченный в шорты и рубашку с коротким рукавом мулат-полицейский.

Неизвестно, впрочем, что было хуже: затеянный дамочкой спектакль или многословные извинения копа, делавшего упор на то, что «putas[2]2
  Шлюхи (исп.).


[Закрыть] окончательно с нарезки послетали… простите, сеньор Райт… мы тут стараемся оберегать покой наших гостей, но иногда такие вот прорываются… простите, сеньор фон Строффе… поверьте, мы уважаем ваше желание уединиться, и сделаем всё возможное, чтобы впредь вам и вашему партнеру никто не мешал!»

Фон Строффе закрыл дверь за говорливым стражем порядка и несколько секунд полюбовался на побагровевшее, перекошенное лицо Ричарда и его скрюченные пальцы, судорожно пытающиеся нащупать на поясе отсутствующий пистолет. Потом участливо улыбнулся и самым медовым тоном, на какой был способен, произнес:

– Неважно выглядишь, братан. Успокоительных бы тебе попить, а?

Так что вызов Заславского, сообщившего, что команда собирается и отбывает на Закат забирать готовый корабль, пришёлся весьма и весьма кстати. На тяжёлой планете с богомерзким климатом журналисты то ли отсутствовали как класс, то ли склонны были уважать нигде не прописанное, но свято соблюдаемое «право на одиночество».

Да и жители вели себя более чем корректно. Во всяком случае, Кондрат Вересов, с которым довелось познакомиться увязавшемуся за Аскеровым Алексу, в ответ на представление ограничился костедробильным рукопожатием и уважительным гудением: «Наслышан, наслышан. Вы, ребята, молодцы». Вслед за чем снова погрузился в малопонятные непосвященному расчёты и выкладки.

Алекс даже немного заскучал, поскольку его скудные пока познания в русском языке позволяли понимать дай бог одно слово из трех в перенасыщенной специальными терминами скороговорке пожилого оружейника. Но тут с воплем «Дядя Кондрат, на минуточку!» к беседующим Вересову и Аскерову подлетел крепкий (чтобы не сказать массивный) светловолосый парень. В нём фон Строффе немедленно узнал того самого пилота, чей снимок показывал ему Лемке.

Предположение, что девушка по имени Агата тоже должна находиться где-то поблизости, немедленно подтвердилось. И Алекс, которого блондинки раздражали уже лет двести, со времен предательства Энджи Валлис, выскочившей замуж чуть ли не на следующий день после старта его корабля, решительно напросился в гости. Надо же и представиться по всей форме, в конце-то концов!