Электронная библиотека » Даниэль Кельман » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Время Малера"


  • Текст добавлен: 28 октября 2013, 02:29


Автор книги: Даниэль Кельман


Жанр: Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Даниэль Кельман
Время Малера

Who talks of Plato's spindle;

What set it whirling round?

Eternity may dwindle,

Time is unwound.[1]1
Не о веретене Платона речь;Кто на себя взвалил крученья бремя?А то ведь вечность может вдруг истечь,Размотанным оставив время.У.Б. Йейтс. Его сделка.   (Перевод Елизаветы Соколовой.)


[Закрыть]

W. B. Yeats.
His Bargain


Мы не должны падать духом, обнаруживая за новыми открытиями неизведанные бездны. Быть может, найдутся даже охотники, утверждающие, что природа пользовалась недозволенными приемами.

Артур Эддингтон.
Физическая картина мира

I

Этой ночью Давид Малер сделал важнейшее в своей жизни открытие.

Ему навстречу двигался мужчина. В шляпе и сером пальто, в руке – портфель, что-то в его облике вызывало доверие, но вместе с тем настораживало. Человек стремительно приближался. Пальто развевалось, шляпа сползла набок, портфель равномерно покачивался. Вдруг оказалось, что это вовсе не мужчина, а женщина с большой, даже чересчур большой дамской сумочкой, потом она обернулась маленькой девочкой с тощими ручонками и дрожащими за спиной стрекозиными крылышками… Давид попытался бежать. Но его словно парализовало, ноги не слушались, будто их не было вовсе, да и самого тела тоже; хотелось глотнуть воздуха и закричать изо всех сил, но голос пропал, а вместе с ним и воздух словно испарился; тем временем фигура приближалась. И вдруг начала распадаться, ее очертания изменились, слились с зеленоватым горизонтом и исчезли. Вот уже расплылась и линия горизонта, остался только страх – абстрактное, беспричинное чувство страха. Оно целиком завладело Давидом, но надолго или нет, сказать было невозможно, ибо время превратилось в необычайно растянутое настоящее. Давид встретился с ним один на один.

И все-таки попробовал запомнить сон. Правда, ничего не вышло: мгновение он еще цеплялся, не понимая толком, за что именно, но стоило ему пошевелиться, как все покачнулось, закружилось и растаяло. Стало прошлым. Давид открыл глаза.

Одну за другой свет рисовал на потолке белесые кривые полоски. Через некоторое время они как будто пришли в движение и заколыхались. А когда на улице проехал автомобиль, вспыхнули на секунду желтым светом. Совсем рядом послышался шорох. Но Давид не повернул головы и продолжал смотреть в потолок, по которому тихо разливался поток света. Он чувствовал: что-то постепенно начинало проясняться.

Вырисовывалась система чисел. Система совершенной красоты, разрастаясь, образовывала все новые кристаллики, Давид всматривался и соображал. Он боялся даже пошевелиться. Все вокруг кружилось – мир за окном и комната, даже кровать будто бы медленно заскользила в пространстве. Только он не смел двигаться.

Сердце учащенно забилось. Кровать сделала неожиданный поворот, и высокий, необычайно чистый звук пронзил воздух. Давид задержал дыхание. Поток света на потолке бежал все быстрей. Голова кружилась. Ему едва хватило сил подняться, откинуть одеяло и выползти из кровати.

Давид устремился к окну. Оно удалялось. Давид ускорил шаг и добрался-таки. Прямо под окном, на улице, стоял фонарь. Но что-то здесь не сходилось, фонарь не горел, чего-то недоставало: разбитый матовый плафон валялся на асфальте. Мимо прошел мужчина, и осколки захрустели под его ногами. Давид облокотился о подоконник и почувствовал холодок. Обернулся. В постели с закрытыми глазами лежал человек и ровно дышал, человек показался ему знакомым. Знакомым даже слишком хорошо. Тут Давида осенило: да это же он сам.

Давид вздрогнул. И открыл глаза.

Он лежал в кровати. В темной комнате никого. Осторожно откинув одеяло, он встал и подошел к окну.

Стекло запотело от его дыхания. Давид протер его ладонью и тут увидел внизу разбитый фонарь. С грохотом проехал автомобиль. Давид повернулся. Глазам открылась мирная комната. Вот только фонарь на улице разбит. А ведь еще вчера вечером стоял целехонек.

Давид побрел обратно к кровати, пощупывая босыми ногами мягкий ковер, забрался под одеяло. Закрыл глаза и притаился. Рядом на ночном столике тикали часы.

Снова явилась знакомая картина. Только теперь более ясная. Впервые в жизни после стольких трудов ему довелось иметь дело с продуктом чистой математики. И не требовалось никаких усилий, ибо все возникало само собой. Числа, еще не ставшие окончательно числами, понятия, еще не получившие определений, формы, еще не вошедшие в употребление. Тиканье часов задавало ритм, возводя каркас, на который нанизывались и выстраивались по порядку плывущие мимо формулы. Давид слышал каждый свой вдох, переходивший в хрип, но все равно не открывал глаза и не шевелился. Часы тикали. И это тиканье, состоявшее из чередования тишины и однообразных стуков, уже не просто сопровождало его, но внедрялось в самый водоворот мыслей, неожиданно наполняясь смыслом. На улице завыл автомобиль, заведенный каким-то недотепой. И в эту самую секунду в доселе скрытую, неизвестную область сознания Давида вселилась уверенность. Теплыми искрящимися волнами она стала разливаться все шире и шире – вперед, сквозь него и дальше, во внешнее пространство.

Некоторое время Давид лежал словно покойник. Только ход часов нарушал тишину. Потом он открыл глаза.

Сверху нависал потолок, этакая разглаженная поверхность темноты. Виднелись серые силуэты мебели. Четырехугольник шкафа, очертания письменного стола, углы стоящего впереди кресла. Захотелось повернуться на бок, но силы отказали. «Наконец-то, – тихо сказал Давид, отметив, что голос его звучал необычно. – Наконец-то!»

Потом что-то произошло. Давид попробовал сделать вдох, только ничего не получалось; что-то сковало легкие и перекрыло дыхание; сердце бешено колотилось. Он протянул руку и в поисках ингалятора принялся шарить на ночном столике, отодвигая в стороны различные предметы, что-то упало, он не знал что, лекарства не было, не было… Наконец пузырек нашелся. Давид поднес его ко рту, вытянул губы трубочкой, сделал вдох и почувствовал горьковатый привкус.

Подождал. Часы отсчитывали: десять, пятнадцать… двадцать секунд. И наступило облегчение. Давид осторожно вдохнул, выдохнул, снова вдохнул. Пузырек выскользнул из пальцев и исчез где-то в постели. Пульс забился ровнее, дрожь прекратилась. Давид повернулся на бок.

Ему так хотелось еще раз вызвать в воображении знакомую картину, но он подавил желание. Лучше сделать это завтра или послезавтра, да когда угодно, ведь теперь она всецело принадлежала ему. Он почувствовал, как подступал сон: глубокий, приятный, ничем не угрожавший сон. Тихое журчание тишины постепенно заглушало ход часов и доносившийся с улицы шум машин.

Давид улыбнулся.

II

Пронзительный свист разрезал темноту. Рука привычно вытянулась и выключила будильник. Половина восьмого! Давид открыл глаза, сбросил гнет сновидений, сел.

Шел дождь. Капли ударяли по стеклу и стекали прозрачными кругами, разрывавшимися книзу. Голова раскалывалась. Во рту и где-то глубоко внутри все пересохло. Давид прокашлялся, откинул одеяло и выполз из кровати.

Голова закружилась, но лишь на несколько секунд. Он сразу же вспомнил про формулы: да, все были здесь, пока все здесь. Подошел к окну и распахнул створки. В лицо повеяло влагой, Давид зажмурил глаза. По улице сновали раскрытые зонтики, какой-то мужчина укрылся газетой, ребенок в дождевике прыгал по луже, потом задрал голову, и на мгновение их взгляды встретились, ребенок засмеялся. Дворник подметал осколки стекла, с его плаща ручьем стекала вода. Рядом возвышался обезглавленный фонарь.

Давид отступил назад, закрыл окно и тяжело опустился в кресло. Долго не сводил глаз с письменного стола. Потом бросился к телефону.

– Да? – Фрау Виммер по-прежнему приходила в институт раньше восьми.

– Это я, – сказал Давид, – сегодня я не смогу. Плохо себя чувствую.

– Грипп?

– По всей вероятности. Вы должны подыскать мне замену.

– Доктор Малер, но сейчас действительно никого не найти.

– Придется. Я не могу!

Давид услышал тяжелый вздох фрау Виммер и, опередив ее, положил трубку.

На секунду он задумался. Потом взял карандаш, потыкал грифелем бумагу и приступил к работе. Следовало все записать. Какое-то мгновение он медлил: клетки на бумаге расплывались, искривлялись, наезжали друг на друга. Потер глаза. Линии опять собрались в крошечные и одинаково пустые ячейки. Квадратики, ожидавшие только того, чтобы их заполнили. Готовые вместить в себя все его знания.

Давид писал.

Время от времени поднимал голову: ветер крепчал. Лил дождь, барабаня по стенам и в окна домов; на улице скрюченные человечки, опустив головы, боком продвигались вперед, некоторые забегали под козырьки подъездов и ждали. Дворники на стеклах автомобилей без остановки шмыгали туда-сюда. Мимо пробежали три девочки, открыв рты и подставив небу мокрые лица. За ними проследовал прилизанный пес. Неожиданно дождь кончился. Но только несколько минут спустя сложился первый зонтик, за ним еще один, а потом все остальные. Белесая слизь затянула небо, она росла, раздаваясь вширь, словно под воздействием химической реакции серый цвет превратился в расплывчатую светящуюся дымку. Удушливый белый пар поднимался от асфальта. В луже резвилась собака, постепенно ее осушая. Тучи разорвались, и в просвете голубого неба наконец-то выглянуло солнце, бледным кружком отразившись во всех лужах и стеклах. Собака выползла из мутной воды, застыла на секунду, полакала из лужи и убежала. На краю тротуара, будто кривое зеркало, блеснуло стеклышко, это оказался осколок разбитого плафона.

Давид испугался. Мороз пробежал у него по коже. Несколько долгих секунд он вообще не понимал, где находится. Что-то произошло. Как если бы тело дало трещину и он лишился какой-то части себя. И вдруг почувствовал движение, что-то надвигалось. Перед ним на столе лежала стопка бумаги – тридцать листов, исписанных крупным нервным почерком: чуть покосившиеся столбцы цифр, чертежи, графики, извивающиеся на бумаге большими кривыми, бессмысленные на первый взгляд диаграммы, помеченные значками, названия которым пришлось выдумать; но стоило только вникнуть в эту систему, и она поражала своей удивительной ясностью. Сколько же прошло времени? Солнце слепило глаза и здорово припекало, на лбу у Давида выступила испарина.

Он поднялся. Все тело ныло, ноги как ватные, пальцы с трудом разгибались. Часы по-прежнему лежали на ночном столике. Показывали почти три.

Он включил кофеварку. Отправился в ванную, несколько минут рассматривал в зеркале свое лицо. Толстое и красное, с широким носом и сильно оттопыренными ушами – еще ни разу при виде этой физиономии он не испытал чувство удовлетворения. Он побрился, умылся и побрел на кухню, где выпил три чашки кофе, с беспокойством прислушиваясь, как учащенно бьется сердце.

Вернулся к письменному столу. На книжной полке стояли, выстроившись в рядок, труды Ньютона, Больцмана, Маха, Эйнштейна, Пригожина, Валентинова. Среди них все «Грани физики» за последние десять лет, подшитые в пять толстенных папок и изученные от корки до корки. В буквальном смысле от корки до корки: Давид знал каждое слово. Он взял трубку и набрал номер.

– Да? – послышался голос Марселя. – Что? – Дело сделано. Я нашел разгадку.

– Ты не совсем кстати, Давид. Я как раз собирался уходить.

– У меня есть решение.

Марсель помолчал. Потом откашлялся:

– Правда?

– Да.

– Поздравляю, – сказал Марсель. – Может, встретимся завтра, в десять?

Давид не ответил.

– Прекрасно, тогда до завтра! Это нужно отметить. Вот мы к сделаем это завтра. Мои поздравления!

Послышались гудки: Марсель положил трубку.

Давид подумал секунду и набрал новый номер.

На другом конце не подходили, сработал автоответчик. Раздался гудок, потом шипение, аппарат внимательно его слушал.

– Скорее всего ты не поверишь, – протянул Давид. – Но вчера… то есть сегодня я совершенно случайно нашел решение. Мне удалось… Это изменит все. Я подумал, тебе это будет интересно. Может, встретимся.

Он помедлил.

– Пойду прогуляюсь. Извини, я немного… Давид положил трубку.

Второпях натянул носки, брюки, свитер. С ботинками неожиданно пришлось повозиться: никак не удавалось справиться со шнурками и завязать бантики. На лестнице с ним поздоровались, Давид не ответил. Засунул руки в карманы и вышел на улицу.

Остановился, запрокинул голову и почувствовал теплое прикосновение круглого горячего и расплывающегося солнца; за закрытыми глазами наступили оранжевые сумерки. В желудке урчало, хотелось есть. Кто-то грубо задел его плечом, чья-то собака тыкалась мордой в его башмаки. Разбитый фонарь остался за спиной, Давид ощущал его присутствие так же ясно, как больное место на теле. Он мог точно сказать, когда солнце выглядывало, когда пряталось и появлялось снова, словно подавало кому-то знак.

Он медленно тронулся с места. Земля под ногами казалась твердой и не совсем гладкой, люди с плакатов, расклеенных вдоль дороги, пристально смотрели на него сверху вниз; честное слово – они смотрели только на него; Давид смутился, почувствовав себя в центре всеобщего внимания. «Ну уж нет, – сказал он сам себе, – это ошибка, этого не может быть!» Свернул за угол и очутился посреди широкой грохочущей улицы.

Он догадался обо всем за несколько секунд до того, как можно было что-нибудь увидеть или услышать. Нагнул голову и съежился. Раздался металлический скрежет. Обойдя вокруг, Давид увидел, что зеленый грузовик выехал на тротуар и врезался в жилой дом. Какая-то женщина закричала, вторя ей, заревел мужчина, люди разбегались, удирали во все лопатки, пес волочил за собой никому не нужный поводок, автомобильный вой нарастал, пока не повис в воздухе, слабо вибрируя… мгновение остановилось.

Накренившийся грузовик спокойно балансировал на двух колесах, легко сохраняя равновесие. Казалось, он так простоит еще долго. Даже люди застыли на месте. Посреди улицы, на ходу, под сопровождение автомобильных аккордов. Только голубь, плавно взмахивая крыльями, чинно парил в небе.

Потом оцепенение прошло. Машина со скрежетом повалилась на бок. Люди опять обратились в бегство, заглушая криками гул машин, голубь скрылся из виду. Давид встал на цыпочки, чтобы лучше наблюдать картину всеобщего бегства, но вдруг толпа отступила, подалась назад… что же могло ее напугать? Вскоре все прояснилось.

Люди бежали подальше от прозрачной жидкости, распространявшей сладкий запах. Она растекалась и образовывала разрастающийся полукруг; в некоторых местах уже вспыхивали живые языки пламени. Их становилось все больше. Они загорались повсюду – вокруг перевернувшегося грузовика и внутри его. Вдруг дверь кабины водителя приоткрылась. В нее протиснулся человек в синем комбинезоне, спрыгнул вниз, с трудом встал на ноги и побежал. Усы и длинные волосы, по лбу бежала тонкая струйка крови. Растерянный взгляд, перекошенное лицо… водителю почти удалось…

Но пламя успело его настигнуть. Комбинезон насквозь пропитался жидкостью, и вскоре огонь полыхал уже везде. Давид попятился назад, он отступал шаг за шагом и ни на секунду не выпускал из поля зрения мужчину, который исполнял немой танец, скача вверх – вниз, вверх – вниз (только почему-то не кричал), кружился волчком и снова подпрыгивал; желтый шарик, вылетевший из рук ребенка, медленно и беззаботно поднимался в небесную синеву.

Кто-то прибежал с огнетушителем: струей била белая пена, пламя меняло цвет, какое-то мгновение еще сопротивлялось, а потом стало медленно гаснуть, вспыхивая все реже и реже, и в конце концов превратилось в тлеющие красные огоньки. Несколько мыльных пузырей отделились, незамеченными проплыли в воздухе и лопнули. Ветер разносил чудовищно едкий запах, Давид прикрыл нос рукой, на секунду зажмурил глаза и оказался один на один со зловонием, беспомощно колотившимся сердцем, замершим от ужаса дыханием, и в голову к нему закралось странное подозрение. Он открыл глаза.

Мужчина лежал лицом вниз и не шевелился. От комбинезона ничего не осталось, он превратился в свет и тепло, да еще черный дым, который, поднимаясь вверх, постепенно рассеивался, пока не исчез совсем. Шарик улетел так далеко, что виднелось лишь цветное пятнышко. В нескольких местах жидкость еще горела, но вот уже и ее потушили, и дышать стало легче. Давид повернулся и скрылся за углом.

Солнце клонилось к западу. Все приняло свой прежний вид, совсем будничный, словно ничего не произошло. С плакатов смотрели одинаковые люди с одинаковыми лицами, расплывшимися в дежурных улыбках и возомнившими, будто он, Давид, не замечает их слежки. «Это еще ничего не значит, – тихо сказал он самому себе, – ничегошеньки, совсем ничего!» Еще раз свернул и подошел к своему дому. Около двери кто-то стоял.

– Где тебя носило?

– Ты… давно ждешь? – спросил Давид в ответ, стараясь скрыть раздражение. В эту страшную секунду он ее не узнал. Катя тяжело дышала, ее волосы растрепались, лицо было красное, даже краснее обычного; похоже, она бежала. Девушка бросила сигарету.

– Да уж порядочно. Ну и видок. Что-то случилось?

Он пожал плечами:

– Нет! Нет, а что? Пройдемся?

Рядом с ними тянулась бесконечная стена домов, которую сменили их собственные отражения в витринах. Отражения узколицей брюнетки, прогуливающейся с упитанным господином на фоне радиоприемников, журналов, обуви и снова на фоне радиоприемников. Издалека долетали завывания пожарных сирен.

– Ты мне не веришь?

– Верю, что ты думаешь, будто сделал открытие, – ответила она.

Он усмехнулся:

– Э-э, как загнула.

– А не может ли быть, что это только тебе все кажется правильным, а на самом деле какая-нибудь ошибка…

– Нет, – отрезал Давид.

Они замолчали. Крыши отсвечивали красным, солнце уже готовилось закатиться.

– Речь идет о времени?

– Не совсем. О его направлении. Понимаешь, прежде всегда что-то упускали. Упускали самое главное.

На волне вечерней зари показалась одинокая ворона: отлетела в сторонку, каркнула и устроилась на перекладине телеантенны.

– Хочешь, пойдем туда?

Катя проследила за его взглядом и увидела, что они стояли перед кинотеатром. На афишах позировали всякие знаменитости. Предложение ошарашило девушку, и она согласилась.

Фильм был о бандитах, перебивших друг друга; в полупустом зале пахло маслом и попкорном. Главный герой бежал по улице, а потом скрылся в подъезде какого-то дома; один тип гнался за ним, так как он обладал тем, чем не следовало обладать, или знал то, чего не следовало знать. В момент их стычки улица почти опустела. Лица, показанные крупным планом, разрослись до нескольких метров. Давид зажмурился. Снова почувствовал запах гари, а может, это просто разыгралось воображение.

Охваченные вспышками света краски смешивались, расплывались, рассеивались по залу, прямиком устремляясь к нему, к Давиду. И вдруг, когда герой уже навел на врага свой серебристый пистолет, прищурил глаз и прицелился, вот-вот собираясь выстрелить, – и выстрел действительно раздался-таки, хлопок ураганом пронесся по рядам, – в эту секунду Давид почувствовал движение. Что-то подступало. Неуклонно приближалось к цели; и это было… Давид чуть не вскрикнул.

Когда они выходили из кино, уже смеркалось. Фонари и витрины, фары и освещенные окна отбрасывали на улицу желтоватый глянцевый свет. Между крышами выглядывало темное небо.

– Что случилось? – спросила Катя. – Что-нибудь болит?

Давид покосился на девушку, в какой-то момент он был почти готов раскрыть ей свои объятия и притянуть к себе; но потом стало ясно, что он не сделает этого: ни сейчас, ни позже, вообще никогда. Он отступил назад и бросил беспомощный взгляд на спутницу. За спиной послышалось бормотание; Давид с облегчением вздохнул: предлог показался вполне благовидным, и он позволил себе отвернуться.

На тротуаре, прислонившись к стене, сидел старик с длиннющей засаленной бородой и с бутылкой в руке. Опустившийся и грязный, он быстро шевелил губами, словно обращался к самому себе или к невидимому собеседнику. Потом поднес ко рту бутылку. Отпил, поставил в сторону, простонал и снова что-то забормотал. Давид отвел взгляд.

В луже поблескивало отражение самолета: его выдавало треугольное расположение огней. Давид вытянул ногу и носком ботинка слегка коснулся воды. Самолет увеличился, расплылся, а потом исчез. Давид запрокинул голову, думая найти его в небе. Но там его не оказалось. Как внимательно он ни всматривался, самолет оставался невидимым.

III

Гравий скрипел под ногами. Легкий туман повис в воздухе, окрашивая его в серый цвет. На небе одна за другой зажигались звезды. Давид опустился на скамейку в парке. Через некоторое время заметил, что рядом на покрытой лаком деревяшке спит стрекоза. Фонарь в мельчайших подробностях освещал изящную сеточку на ее неподвижных крыльях.

«Старая истина, – подумал Давид. – В природе нет пустоты. Старейшая истина. Ни одного шва, ни единой трещинки. На этом все зиждется. И это каждому известно.

Ну а если все же… Если они есть? Эти швы и трещинки, зияющие отверстия в ткани природы, если все же ткань дырявая? Мир выстроен по законам, без них мы затерялись бы в хаосе и во мраке…»

Теперь звезд прибавилось. Незаметно наступила ночь. Огни с земли и далекие-предалекие светила в небе сливались, умножаясь числом своим вдвое, на черном фасаде единственного в городе высотного здания.

«А если я нашел ошибку? Не случится ли, что меня… Не должен ли кто-нибудь меня…»

И с какой стати он тут рассиживал, почему не дома? Попрощавшись с Катей час назад или больше, он побрел куда глаза глядят, мимо освещенных витрин по центральной улице, где уже почти, а может, и совсем не пахло горючим, пока не оказался здесь, в парке. Давид часто захаживал сюда, разрабатывая свою теорию. Теперь она сложилась окончательно, он нашел решение, и, таким образом, теория перестала быть чем-то отвлеченным. Давида пробрал озноб. Он огляделся по сторонам. Маленький и неуютный парк не отличался особой чистотой, обычно здесь гуляли пенсионеры и горластые дети. Но в этот час здесь было пусто и почти красиво.

Да, они существуют – очевидные прорехи. Доказательства несовершенного творения, просчетов рассеянного проектировщика, не до конца продуманного замысла, плохое исполнение которого к тому же так неумело скрывается. Давид закинул голову – сила тяжести у звезд растет, накапливается внутри до тех пор, пока они не начинают сжиматься все сильнее и сильнее, а когда их вещество пытается найти выход, происходит прорыв. Звезды кружатся в пространстве, изменяют его, искажают вокруг себя время, вбирают свет и всю материю в свое математическое ничто. Правила не всегда верны. Ими можно поступиться.

Вдруг стрекоза вспорхнула и улетела. Да так быстро, что, находясь еще в поле зрения Давида, стала частью воспоминаний: едва уловимый шум как будто бы неподвижных крыльев. Ночь поглотила насекомое. Давид прислушался. Стояла мертвая тишина. «Ко мне, – подумал он, – непременно кто-то подсядет…»

Но ничего такого не произошло. Кругом было тихо, издалека доносились приглушенные звуки города, Давид слышал свое дыхание, через некоторое время заглушившее все остальное, тишина крепко окутала его, и он соскользнул в сон. В кромешную и мягкую темноту.

Послышались шаги. Потом они прекратились, скамейка скрипнула, и кто-то уселся рядом. Давид медленно повернул голову.

Это был старик, встретившийся им на выходе из кинотеатра. Он все еще держал в руке бутылку и распространял вокруг себя кислый запах – вполне вероятно, он жил в этом парке. Тяжело дышал, шевелил губами, не глядя на Давида.

– Простите, что вы сказали? – Ах нет, послышалось.

Старик поднес бутылку ко рту, запрокинул голову и стал пить. С каждым глотком шея его раздувалась, кадык поднимался и опускался. Потом голова поникла. Бутылка выскользнула из рук, упала на землю и разбилась на множество острых осколков. Старик тихо застонал. Задышал глубоко и часто. Его борода и волосы склеились в сосульки. Казалось, он страдал от боли.

– Могу ли я… – хотел спросить Давид, закашлялся и начал заново, – не могу ли я чем-нибудь помочь?

Но ответа не последовало. Давид, поморщившись, робко протянул руку и дотронулся до плеча соседа; куртка была черная и жесткая от грязи.

– Не могу ли я чем-нибудь помочь?

Старик уставился на него, но по-прежнему молчал. Дышал уже ровнее. Сам не зная почему, Давид наклонился и дотронулся до его лица. Оно было мокрое. Борода ворсистая и влажная. Взгляд остекленевший.

Давид провел рукой по его голове, по волосам. Дыхание успокаивалось. Он коснулся плеча и отдернул руку. Старик испустил дух.

Давид поднялся. Он не испытывал ни страха, ни ужаса, словно ожидал такого поворота событий. На горизонте засветилась бледная линия; ночь была на исходе; время пролетело быстро-быстро, как никогда. Старик неподвижно сидел с открытыми глазами и каким-то странным выражением лица, да и само лицо казалось не настоящим, оно напоминало скорее неодушевленный предмет, вроде скамейки, фонаря или разбитой бутылки. Ветер теребил бороду покойника. По руке ползла маленькая муха. Зрелище было на редкость прекрасное. Давид отвернулся и пошел восвояси.

Наступило утро. Сколько времени провел он на скамейке? Кто может дать гарантию, что солнце всякий раз будет показываться снова, что день будет сменять ночь, а планеты – мчаться в ночи по своим неизменным орбитам?… На секунду Давиду почудилось, что он увидел знакомую стрекозу, но то оказался кусок желтой резинки от лопнувшего шарика. Дворник сметал в кучку бутылочные осколки, в стеклышках занимался новый день.

На багряно-красном фоне чернели антенны. Восход отражался в окнах высотки. Тени стали короче и приняли цвет каменной улицы. Заря слабела, солнце казалось бесцветным и бесформенным; и вот уже потянулись облака. Давид посмотрел на часы. Перед работой нужно обязательно зайти домой и отправить записи Валентинову! Около трамвайной остановки он замедлил шаг.

Что-то коснулось его ноги. Что-то живое: это был нос.

Нос принадлежал овчарке. Большой ухоженной зверюге с карими и умными глазами. Давид посмотрел вниз. Пес поднял голову. На несколько секунд застыл как вкопанный. Шерсть на его затылке встала дыбом, и обнажились два ряда острых зубов. Пес отступил, из его пасти раздалось урчание, постепенно перешедшее в недобрый рев. Давид заметил, что ему ни чуточки не страшно. И шагнул навстречу.

Пес подался назад, а когда его противник сделал еще шаг, обратился в бегство. Промчался мимо толстой хозяйки с поводком в руках. Та обернулась, беспомощно посмотрела вслед, окликнула его по имени, которое Давид уже не расслышал. Женщина выронила поводок и кинулась за питомцем.

Подошел трамвай. Давид сел. Поймал на себе взгляд молодой девушки и улыбнулся, девушка тут же отвернулась. Трамвай тронулся, мягко вдавив пассажиров в кресла; сила инерции, стремление к устойчивости и постоянству – непременное свойство материи.

В вагоне пахло пылью и затхлостью. Солнце уже спряталось. Все указывало на приближение дождя.


Страницы книги >> 1 2 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации