Текст книги "Мозг серийного убийцы. Реальные истории судебного психиатра"

2. Жером, или соблазнительность вампира

Несколько лет спустя после встречи с Жюльеном меня пригласили провести психиатрическую экспертизу Жерома. Насколько Жюльен воплощал в себе не вполне состоявшееся расщепление личности, вылившееся в неспособность остановить поток бреда, настолько «удавшимся» оно было у Жерома. Расщепление обычно приравнивается к раздвоению личности, но чуть позже мы увидим, насколько сложен этот защитный механизм. Этому вопросу я собираюсь посвятить отдельную главу. Здесь же лишь упомянем, что одна часть «Я» учитывает реальность, а другая отрицает ее.

Жером отбывает тюремное заключение за убийство пожилых женщин. Это довольно симпатичный парень с темно-голубыми глазами. При встрече с ним у меня создалось странное чувство, что я его уже где-то видел. Спустя какое-то время моя уверенность в том, что я его знаю, окрепла. А затем, углубившись в детали биографии этого человека, я обнаружил, что он работал в отеле, где я иногда останавливался с женой и детьми. Внезапно посреди разговора я оказался совершенно сбит с толку. Чудилось, передо мной снова тот милый, отзывчивый юноша, с которым было так приятно иметь дело. Тогда мы все именно так и решили: «Какой же он симпатяга!» Это пересечение наших жизненных путей выбило меня из колеи. Находясь рядом с Жеромом, мне не приходится окунаться в ту вселенную, где есть отрезанные головы, не нужно бороться с приступами тошноты. Он буквально излучает обаяние, мгновенно действующее на вас. Очутившись с ним лицом к лицу, я с самого начала был зачарован крайней жадностью его взгляда, захвачен стремительной воронкой его нарциссической привлекательности. Если здесь и присутствует какой-то недуг, то явно злокачественный. Он не сводит с меня глаз, он жаждет, чтобы я его понял. К тому же у Жерома есть одно существенное отличие от других серийных убийц: он много говорит. Вот почему следует с осторожностью относиться к обобщениям. Не существует типичного серийного убийцы. Жером рассказывает о том, что испытал, и охотно участвует в опросе. Он проходит его до конца и прикладывает усилия, чтобы быть точным. В некотором роде он делает из себя семиолога[20]20
  Семиотика, или семиология, – общая теория, исследующая свойства знаков и знаковых систем. – Прим. пер.


[Закрыть] своих преступлений. Он вещает, словно врач-клиницист. И я бы сказал, что в его речи присутствует искренность. Создается впечатление, что перед вами ангел, безобидный парнишка, с которым так хочется поболтать. Я чувствую столь непривычные для меня смятение и нерешительность перед этим существом. В нем сочетаются ангельская внешность, бесхитростность и неприкрытая жестокость, с которой он признается в самых отвратительных поступках.

Жером ведет себя обезоруживающе. Он характеризует себя как невиновного в собственных глазах и чудовище – с точки зрения окружающих; заявляет, что сожалеет о содеянном, но его совесть спокойна. Мой собеседник произносит необычную фразу, которую впоследствии я попытаюсь проанализировать:

– Я здесь перед вами, в здравом уме. Мне не в чем себя винить, пусть даже все это совершил я и никто другой.

Просто потрясающе! Позже в тюрьме он скажет своему терапевту:

– Это сделал я, но это был не я!

Нужно максимально пристально следить за процессами, происходящими в его психике. Жером рассказывает о том мгновении, когда душил жертв. Кажется, при этом он осознает собственную жестокость. И тут же отрицает свои действия: «Я их не убивал!» Хотя только что признался: «Я это сделал». Затем он возвращается к воспоминаниям, которые смахивают на кадры немого фильма. Он так описывает это в процессе нашей беседы:

– Перед глазами возникают картинки. Конечно, все это хранится в моей памяти, я же их и правда убил! – И тут же добавляет, – но я невиновен!

Постоянная смена утверждения и отрицания, и так до бесконечности.

Читатель удивится, узнав, что мы с ним вдруг принялись обсуждать футбол. Так сложилось, что я опрашиваю подэкспертных, давая оценку их увлечениям. Как и я, Жером большой любитель спорта. И вот, объединенные общей страстью, мы сидим в тюремной камере и оцениваем заслуги Рея, бразильского игрока, который недавно присоединился к «Пари-Сен-Жермен». Я интересуюсь мнением Жерома на этот счет, и он отвечает:

– Его первые шаги так себе, но вот увидите, в следующем году он просто расцветет!

Точнее не скажешь! Жером читал L’Équipe[21]21
  Французская ежедневная национальная спортивная газета. – Прим. пер.


[Закрыть], ходил на футбол, смотрел матчи по телевизору. Он грамотно и здраво оценил результаты чемпионата Франции, – явное свидетельство того, что в этой области, как и во многих других, этот человек вовсе не отгораживался от мира в тот период, когда совершал преступления. Жером здесь, среди нас.

Внезапно я осознаю, что мы болтаем, как два старых приятеля! Или словно служащий отеля с постояльцем. Эта ситуация, принявшая совершенно нереальный оборот, вызывала у меня отчетливое ощущение неловкости. На несколько минут забываешь, что перед тобой серийный убийца.

Помню, в свое время меня поразила короткая и сильная фраза Жана Гийомена, психоаналитика из Лиона: «Мы расщепляемся вместе с расщепителем». Расщепители, которые заставляют вас расщепляться. Отсюда и недоумение соседей, когда их опрашивают после ареста убийцы:

– Он был таким вежливым, таким обходительным, – часто удивляются они.

Жером способен заставить вас полностью упустить из виду, кто он такой на самом деле, – в некотором смысле это происходит потому, что этот человек сам не знает себя до конца.

Стоит пояснить читателю, что моя работа эксперта заключается не в том, чтобы проводить собеседование из-под палки, каждое мгновение видя в подэкспертном убийцу. Моя задача – попытаться определить психические процессы, происходящие в этом человеке. Если я буду слишком отстраненным или закрытым, то не так много и пойму.

Рассказ Жерома особенно ценен с точки зрения криминологии, ведь серийным убийцам редко удается точно выразить то, что они пережили на разных стадиях эмоционального напряжения в процессе совершения преступных действий.

Я расспрашиваю Жерома о его биографии. Отца он не знал. Мать вышла замуж за мужчину намного моложе себя, когда сын был подростком. Для моего собеседника это замужество означало конец рая на земле. Он признается:

– Прежняя жизнь была прекрасна!

Жером вспоминает те благословенные времена, когда он помогал своей мамочке: занимался уборкой, гладил, возился с младшими братьями и сестрами, «словно это были его собственные дети». Не впадая в дешевый психоанализ, Жером говорит об этом так, будто они родились у них с матерью, упоминает о потере рая в условиях кровосмесительного климата. Определенно, он воссоздает то замечательное прошлое постфактум.

Жером прекрасно иллюстрирует это сообщничество, которое подпитывается извращенной фантазией о будущем с матерью: они оба считали, что им хватает друг друга и их пара самодостаточна. Зачем ей нужен какой-то другой мужчина, когда ее мальчик одним своим существованием наполняет жизнь радостью? Какая ему нужда расти и развиваться ради того, чтобы удовлетворить другую женщину? Примерно так можно описать этот извращенный процесс. В результате рядом с этими двумя не было места для кого-то третьего. Не говоря уже о мужчине, которого любила бы мать! Подобное отсекает любые идеалы и мечты о будущем, любые стремления, нацеленные на созревание. Разумеется, я говорю о мире фантазий Жерома, а не о реальности отношений матери и сына.

Жером отвергает педагогические потуги молодого отчима, к которому испытывает лютую ненависть. Впрочем, как он заявил в ход беседы, ему «вообще не нужен был отец». Перед нами отказ от каких бы то ни было представлений о фигуре отца. Мать, провинившись в любви к другому мужчине, своему мужу, якобы предает сына. Таким образом, налицо все важные признаки кровосмесительных фантазийных отношений, стремление к слиянию, исключающему третью сторону, а также отрицание разницы между поколениями.

В подростковом возрасте Жером пытается покинуть родительский дом, получив поддержку от родственников по материнской линии. Он начинает свой путь психопата исподволь, если можно так выразиться. Так некоторые юноши, когда приходит время расправить крылья, обнаруживают, что эта необходимость застала их более чем врасплох. Жером уходит из дома, чтобы сбежать от ненавистного отчима. Он спасается от невыносимого зрелища влюбленной пары, ему хочется оставить позади препятствие, способное разрушить его фантазию. Ему это не удается. У молодого человека нет ни зрелости, ни сил, чтобы, оценивая себя согласно своим идеалам, строить внутреннюю автономию, проходить этапы взросления и преодолевать неудачи, как это происходит у обычных людей. Его робкие попытки обрести независимость быстро терпят поражение в эпизодах нарциссических неудач. Жером переживает периоды депрессии, флиртует со смертью, кочует из дома в дом. От попыток самоубийства он переходит к совершению преступлений и постепенно начинает пользоваться своим нестабильным состоянием: благодаря таланту быть соблазнительным, живет жульничеством и мелкой торговлей. Первое время Жером чувствует себя неловко в шкуре маргинала, но постепенно ему становится легче, и он настолько органичен в новом образе, что делает такое существование своим жизненным кредо. Симпатичный юноша работает в кафе, приторговывает всякой всячиной, включая гашиш, – короче говоря, выкручивается благодаря своему таланту завязывать отношения. Это происходит до того самого дня, пока он не делается жиголо.

Жером охотно повествует мне о своем дебюте. Поучающим тоном мой собеседник сообщает, что дама никогда не спрашивает о цене, а вместо этого тактично сует купюру в карман молодому человеку. Находясь между потребительством и влечением, эти связи со зрелыми женщинами определенным образом служат эскизом будущих преступлений. Не стоит забывать, что перед нами двадцатилетний парень, который спит с шестидесятилетними партнершами. У большинства молодых людей, желающих заняться этим ради заработка, ничего бы не получилось. А Жером в этих связях с кровосмесительным оттенком не проявляет никакой сдержанности – ни физической, ни моральной.

Жером существует в контексте психопатической маргинальности[22]22
  То есть являясь человеком без морали, совести, жалости и каких-либо социальных ограничений. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. В тот период, когда молодой человек совершает первое убийство, его дела идут в гору. Все начинается со стремления к наживе. Таким образом, и я обязательно должен это подчеркнуть, серийный убийца, совершая первое преступление, не знает, что скоро станет серийным убийцей. Именно первоначальный опыт побуждает его сделать это снова.

С целью грабежа Жером нападает на пожилую женщину, находясь у нее дома. Жертва сопротивляется, и он душит ее. О своем первом преступлении он помнит во всех подробностях. Первоначальный опыт, который я называю «подчиняющим», оказывается матрицей последующих. Без сомнения, с каждым новым убийством он будет оттачивать «технику» и, конечно, приобретет больше мастерства. Но, в отличие от первого, остальные убийства тонут в мутных водах его памяти. Жером путается, не знает, скольких человек он лишил жизни. Далее последуют вторая, третья, четвертая и в итоге целых семь пожилых женщин, каждая из которых по возрасту годится ему в бабушки.

Просматривая его медицинскую карту, я подумал, что вот я, психиатр, столкнувшись с этим молодым человеком, который пережил периоды депрессии и совершил несколько попыток самоубийства, смог бы насторожиться настолько, чтобы сказать себе: «Мальчик рискует стать безжалостным убийцей?» Нет и еще раз нет! Его история болезни до смешного банальна! Каждый год через любое психиатрическое учреждение проходят сотни таких, как он. В его биографии доминируют вовсе не жестокое обращение и насилие – там царит кровосмесительная атмосфера.

Утром накануне преступления Жером «чувствовал, что вскоре быть мертвецу». Он выслеживал пожилых дам и убивал их одним и тем же способом, но каждое нападение сопровождалось кражей. Поэтому напрашивается вопрос, подпадает ли он под определение настоящего серийного убийцы, который совершает злодеяния без видимых мотивов? Жером уходит с телевизором, кредитной картой или чем-то другим. Что, если эти трофеи – часто ничтожные – всего лишь уловка, ширма для его истинных мотивов, своего рода материализованное обоснование убийства? Это вопрос большой важности, и на суде его затронул генеральный адвокат. При этом защитник опирался на отчет коллеги, пытаясь опровергнуть мое мнение о том, что Жером не «классический американский серийный убийца». Иными словами, получалось, что подсудимого вообще нельзя назвать серийным убийцей, учитывая характер совершенных им злодеяний. Мне кажется, мой криминологический анализ был воспринят как стремление оправдать ужасающие преступления подсудимого. С Жеромом все просто и понятно: он воровал, и все тут. А психиатр зачем-то мудрит. Во Франции прогремели дела нескольких преступников, убивавших пожилых людей, – беззащитных или ослабленных в силу ситуации. Я имею в виду Ландрю, Петье и Тьерри Полин. Если соблазн наживы здесь и очевиден, подобные преступления все равно к нему не сводятся. У этих убийц к воровству постепенно добавляется нечто еще, и в конце концов они объединяют наслаждение от собственного всемогущества и корысть.

Опять же, во время нашего разговора Жером в своем теоретизировании действует словно пуантилист[23]23
  Пуантилизм (от фр. pointiller – писать точками) – направление в живописи неоимпрессионизма, в основе которого лежит манера письма раздельными мазками, при этом художник не смешивает краски, тем самым добиваясь оптического эффекта. – Прим. пер.


[Закрыть]: он разделяет ситуации, когда убивал ради денег и когда хотел снова испытать схожие эмоции. По крайней мере, он старается это сделать, потому что не так-то просто охарактеризовать подобные «чувства». По мере совершения преступлений «прагматическая составляющая» будет постепенно исчезать. Ради чего все происходило? Это формулирует сам Жером:

– Первая женщина была ради денег, и я ее задушил. А потом, после этого, все было ради чего-то другого…

Я переспрашиваю:

– Чего именно? Для удовольствия?

Он отвечает:

– Ради удовольствия – нет. Не совсем так.

Вопреки распространенному мнению, серийные убийцы почти никогда не говорят, что испытывают сексуальное удовольствие, лишая кого-то жизни. Жером признается скорее в спаде напряженности, в каком-то облегчении, чисто нарциссическом блаженстве. Его преступления совершены не на сексуальной почве. Благодаря Фрейду и его теории мы знаем, как все, способное нарушить психологический баланс, в том числе состояние горя и тревоги, может вылиться в сексуальное возбуждение. Жером упоминает о каком-то потрясении, которое «было не оргазмом, а спазмом, отчасти сравнимом с физическим наслаждением». После убийства он чувствовал себя «расслабленным». А затем подэкспертный непостижимым образом описывает то, о чем говорится у Белы Грюнбергера, – психоаналитика венгерского происхождения, умершего в 2005 году в возрасте ста двух лет, – нарциссический восторг, то есть ощущение выхода из собственного тела, избавления от телесных ограничений и тягот. Все происходило будто во снах, где Жером, по его словам, превращался в птицу и летал. В этот миг он ощущал невообразимую легкость, словно плавал в эфире, растворяясь в нем. Я отношу это к категории «подчиняющего опыта»: за актом убийства внезапно следует полная свобода, нематериальность. Тело утрачивает вес и плотность. Ты летишь над миром, сбрасываешь с себя тяжесть человеческого бытия и паришь в неосязаемом пространстве, в царстве всемогущества. Ты бог! Ты бессмертен! Ты властен над жизнью и смертью других людей. Ничто не может тебя затронуть, ничто не может остановить. Этот «подчиняющий опыт», находящийся далеко за пределами утилитарности, Жером и стремился обрести, совершая преступления.

Жером поведал мне обо всех побуждениях и последствиях своих действий. Безусловно, несмотря на всю обстоятельность, его рассказ служил лишь реконструкцией психической реальности, и его нельзя воспринимать буквально. Повествование выглядело скорее иллюстрацией фантазий, чем реальной биографией. Именно так он определял ход своего существования; здесь мы обнаруживаем ряд элементов, характерных для извращенной психической деятельности, включая иллюзию материнского присутствия.

Это описание идиллического детства до того, как появился испортивший все отчим, безотчетно устраняло из сознания Жерома серьезное травматическое событие: сразу после рождения и вплоть до двухлетнего возраста он впервые остался без матери. Именно поэтому мой подэкспертный умалчивал о том, что, на его взгляд, могло пролить свет на совершенные им поступки. За одной заявленной травмой скрывается другая. Я присоединяюсь к мнению Алена Костеса[24]24
  La manipulation perverse, Information psychiatrique no 9, 70, 1994, p. 762–769.


[Закрыть], который пишет: «У истоков извращенной позиции, в ответ на дезорганизующую ситуацию заброшенности, стоит принятие определенного решения. Оно базируется на воображаемой реальности, которая раз и навсегда интерпретируется как невыносимая и впредь освобождает пострадавшего от предрассудков и мук совести: отныне ему позволено все». С тех пор как меня бросили, я разрешаю себе больше не испытывать вины. Я умываю руки. Учитывая произошедшее со мной, я могу творить все, что угодно. У меня есть все права, включая право не испытывать вины. Разве чувствуешь себя виноватым за то, как обошлись с тобой? Большинство серийных убийц, которых я обследовал, формулируют подобные логические доводы, опираясь на свой жизненный опыт. Субъект ссылается на то, что ему пришлось пережить. Сам факт самооправдания стирает то крошечное чувство вины и возможность сочувствия, которые он мог бы испытывать к жертвам. В результате рушатся последние моральные установки – все, что служит маяком и защитой.

Впрочем, неизменно искренний Жером не утруждал себя снисходительной жалостью к жертвам. В его душе преобладало безразличие. Он ничего не имел против этих женщин. Он убил их «без ненависти», «не испытывая ощущения, что причиняет зло».

Как это происходит почти у всех серийных убийц, Жером с облегчением упоминал о факте своего ареста: «Какое счастье, что меня остановили!» Но в этом «какое счастье» не следует усматривать проявление чувства вины или сострадания к потенциальным жертвам. Это не значит, что он считает себя мразью. Вовсе нет! В этих словах заложен следующий смысл: «Я это знаю наверняка и заявляю открыто: если бы меня не остановили, я бы продолжил». Ощущение собственного всемогущества в условиях безнаказанности могло привести только к одному результату – новым преступлениям и нарастанию процесса.

Однако Жером отличается от большинства себе подобных тем, что согласился начать в тюрьме настоящую терапевтическую работу. Очевидно, что он обладает способностью к рефлексии, которой нет у других. Будет ли этого достаточно для того, чтобы выудить на поверхность ненависть к материнскому образу, упрятанную в его подсознании? Я не могу этого утверждать, но в таком осознании наряду с другими процессами для него возможна «точка исцеления». До тех пор, пока ненависть к материнскому образу будет оставаться расщепленной, замаскированной, – а значит, возможно, и действующей, – идеализацией, за это могут поплатиться другие женщины.

В тюрьме Жерому часто снится один и тот же кошмар: он видит себя вампиром. По его признанию, совершив убийство, он окунал мизинец правой руки в струйку крови жертвы и подносил его ко рту. Подобно остальным убийцам, Жером сам отвечает на свои же вопросы и в попытке навести некоторый порядок во внутреннем хаосе придумывает демонопатическое объяснение собственных действий: он был вампиром, который возрождался с помощью жертвенной крови. Почему ущербная психика пробует питаться за счет психики другого человека? Напрашивается ассоциация с племенами, в которых воины поедали мозги противников, чтобы присвоить себе их качества и жизненную силу. Жером находит в жизненной силе другого – силе, которая ускользает, поскольку этот другой находится на грани смерти, – способ оживить себя. На самом деле он использует уже существующие мифы, чтобы попытаться объяснить происходящее внутри него. Разве не в этом предназначение мифов? Задним числом он стремится восстановить обрывки фантастических представлений, которыми руководствовался, совершая эти действия. Все происходит так, будто он задается вопросом: я вампир? Словно собирается как-то это проверить в естественных условиях. Он питается другим человеком и продолжает свои изыскания, цель которых – владеть кем-то до последнего его вздоха и до последней капли крови. Это безраздельная власть. Я не только убиваю тебя, не только распоряжаюсь твоей жизнью и смертью, не только присваиваю твой предсмертный глоток воздуха, – я отыщу, чем мне подпитаться из самых глубин твоей психики, твоей крови и того, что осталось от твоего жизненного тепла.

В деяниях Жерома можно усмотреть прочное воссоединение с материнским телом посредством вампирического обладании. Смерть другого человека представляется необходимым условием для возрождения убийцы. Но можно также попытаться выяснить и описать то, что для него олицетворяет миф. Поэтому очень важно раз и навсегда уяснить: Жюльен – не дьявол, а Жером – не вампир. Если не провести этого четкого разделения, легко впасть в подобное заблуждение и увидеть вместо закомплексованного человеческого существа мифический персонаж, с которым он сам себя отождествляет. Вот что чуть не случилось со мной во время встречи с Жюльеном. Конечно, в основе бытующего мифа стояли люди, по всей вероятности, похожие на Жерома и Жюльена. Они обитали в мире, наполненном сказками и легендами. Это тайна не только для нас, но и для них самих – для тех, кто будет черпать вдохновение в фондах народной культуры. Исключение – Жюльен, который настолько безумен, что у него есть ответы на все вопросы. Но для Жерома и других серийных убийц, с которыми я встречался, это священная тайна. Отказаться рассматривать ее как таковую означает поддаться гипнозу.

Вот почему, встретив Жюльена, а затем и Жерома, я начал искать концепции, которые помогли бы нам продвинуться в познании этих внутренних побудительных причин.