Текст книги "Джонни-Ангел"

Об аварии и гибели Джонни сообщили в дневном выпуске новостей, и ближе к вечеру в дом Петерсонов стали приходить соседи и друзья, которые приносили еду и выражали свои соболезнования. Элис встречала их одна – Джим, как она и предвидела, был уже сильно пьян, Бобби заперся в своей комнате, а Шарли ушла на задний двор и сидела там под баскетбольным кольцом, обхватив голову руками и молча глядя в пространство.

Одной из первых к Элис пришла Бекки. Выглядела она ужасно. Ее лицо осунулось и побледнело, глаза опухли, и под ними залегли темные круги. Повязка на лбу казалась огромной, как снежный ком. Бекки плакала, говорила, что не может жить без Джонни, и в конце концов Памеле пришлось увезти ее домой.

Впрочем, ее слова выражали то, что чувствовали все.

Следующий день оказался во многих отношениях еще хуже предыдущего, поскольку первоначальный шок отступил и постигшее семью Элис несчастье с каждым часом приобретало все более реальные и страшные черты. В этот день они с Памелой снова съездили в похоронное бюро, чтобы уточнить кое-какие детали, а потом отправились на кладбище. Домой Элис вернулась совершенно измученная, но даже физическая усталость не в силах была заглушить боль, которая терзала ее сердце.

Прощание с Джонни состоялось на третий день. Траурный зал заполнился друзьями, соседями, учителями и родственниками. Произносились проникновенные речи, многие плакали. Эти сутки прошли для Элис словно в тумане – она вряд ли в полной мере осознавала происходящее и чувствовала лишь одно – неослабевающую душевную боль, которую под конец она начала ощущать как боль физическую. Порой ей даже казалось, что, если бы не поддержка друзей, она могла бы просто упасть и умереть, чтобы быть с Джонни, и только Памела, деликатно напоминавшая ей об оставшихся детях, возвращала ее к жизни.

Хоронили Джонни во вторник. И Элис чувствовала себя еще хуже – хотя хуже, казалось, и быть не может. Впоследствии она даже не могла вспомнить никаких подробностей этого дня. В памяти остались только венки и букеты цветов, церковное пение да мыски ее собственных туфель, от которых она никак не могла оторвать взгляд. Все время, пока шла панихида, Элис держала за руку Бобби, а Шарлотта рыдала на плече у матери. Джим тоже плакал; он, впрочем, успел выпить, поэтому его взгляд время от времени непонимающе останавливался на ком-нибудь из присутствующих. Священник произнес трогательную речь, в которой упомянул о всех достоинствах Джонни – о том, каким умным, добрым, отзывчивым молодым человеком он был, как любили его друзья и родители и как он отвечал им взаимностью. Но даже эти прекрасные слова были не в силах умерить страдания, которые испытывали Элис и ее дети. Ничто не могло утешить их и изменить тот факт, что их сына и старшего брата больше нет с ними.

Когда похороны закончились и Петерсоны вернулись домой, все они чувствовали себя так, словно их вселенной пришел конец. Казалось, окружающий мир перестал для них существовать; во всяком случае, в нем не осталось ничего радостного и светлого – ничего, чем стоило бы дорожить. Джонни, милый Джонни оставил их так внезапно! Он ушел слишком рано и слишком неожиданно, и это еще больше усиливало их растерянность и боль, бремя которой было для них невыносимо. И все же они продолжали жить, и во имя детей надо было как-то пережить свалившуюся на них беду, знать бы только, как это сделать. Как, скажите на милость, они смогут жить, зная, что Джонни никогда больше не войдет в двери их дома, не обнимет мать, не пошутит с сестрой и братом? Однако выбора у них не было, и это, наверное, было самым тяжелым и страшным.

В этот день Шарлотта плакала в своей комнате, пока не забылась сном, вконец обессиленная. Бобби не плакал – он только молча лежал в своей комнате, сжимая в кулачке черновик речи, которую Джонни подарил ему в последний день. Впрочем, он тоже был утомлен и заснул довольно скоро, так и не выпустив из рук исписанные братом листки. И только Элис и Джим долго сидели в гостиной и молчали, глядя на сгущающуюся темноту за окном. Оба думали о своем погибшем сыне, пытаясь примириться с абсурдной, чудовищной мыслью о том, что он больше никогда к ним не вернется. Это было невероятно, немыслимо, и тем не менее это было так, и ни Элис, ни Джим не спешили ложиться, боясь остаться наедине со своими мыслями и снами. Вот уже рассвет забрезжил за окнами, а они все сидели в гостиной, не в силах сдвинуться с места. Только в начале четвертого Элис поднялась в спальню и легла. Ее муж остался внизу. Он пил до утра, и, проснувшись, Элис увидела, что Джим так и заснул в гостиной на диване. Рядом на полу валялась пустая бутылка. Глядя на него, Элис горестно вздохнула. Для нее было очевидно, что для них всех наступают трудные времена. Но настанут ли другие времена – этого она даже не могла себе представить. Неужели их жизнь может снова войти в нормальную колею?! Нормально – это когда Джонни каждый день уходит утром в школу и возвращается вечером с работы или с тренировки; нормально – это когда он звонит Бекки, когда сидит за столом, уплетая завтрак, когда целует ее перед уходом и обнимает, вернувшись. Нормально – это когда Джонни улыбается или держит ее за руку, а она целует его или, привстав на цыпочки (таким он был высоким), ерошит его непокорные волосы. Теперь его не стало, и в этом не было ровным счетом ничего нормального, и в глубине души Элис знала, что с этого дня их жизнь изменилась окончательно и бесповоротно.

Глава 3

Четвертого июля, в День независимости, исполнился ровно месяц со дня смерти Джонни. Накануне этого дня Элис получила из фотолаборатории отпечатанные снимки, сделанные на выпускной церемонии. На них был запечатлен Джонни – живой, улыбающийся, невероятно красивый в смокинге и с цветком в петлице. От одного взгляда на эти фото у Элис заболело сердце, но она все же пересилила себя и, вставив три самых удачных снимка в заранее купленные рамочки, поставила одну фотографию в комнате Бобби, другую – в спальне Шарлотты, а третью – у себя. Элис, впрочем, не была уверена, что поступает правильно. Самой ей становилось только хуже, когда она глядела на фотографию, с которой на нее смотрел сын – улыбающийся и счастливый.

Нечего и говорить, что в этом году Петерсоны никак не отмечали праздник, который когда-то был в их семье одним из самых любимых. В предыдущие годы они устраивали для друзей барбекю на открытом воздухе, но теперь это осталось в прошлом. Элис не хотелось никого видеть, потому что, глядя на знакомые лица, она сразу вспоминала похороны Джонни. Какое уж тут веселье! Ни веселиться, ни праздновать, ни улыбаться все они уже давно были не способны. Не только Элис и Джим, но и Шарли с Бобби выглядели так, словно страдали тяжелой болезнью. И в каком-то смысле они действительно были больны; горе лишило их сил, и теперь они не жили, а существовали. Каждый день давался им не легче, чем подъем на Эверест, и по вечерам, за ужином, каждый из них только с грустью отмечал про себя, как скверно выглядят остальные.

Элис потеряла четырнадцать фунтов, глаза у нее ввалились, и под ними залегли черные круги. Однажды в разговоре с Памелой, которая звонила ей чуть ли не каждый день, она призналась, что в последнее время почти не спит. Пролежав без сна почти всю ночь, Элис задремывала только около шести, а в семь или в восемь снова просыпалась. Джим проводил все ночи в гостиной; лежа на диване, он потягивал пиво, пока не отключался, а Шарлотта постоянно плакала. Из дома она почти не выходила и даже не посещала тренировки и матчи, хотя юношеский бейсбольный чемпионат был в самом разгаре. Что касалось Бобби, то он еще больше замкнулся в себе. Таким он никогда не был – разве только в первые несколько месяцев после аварии. Теперь на него обрушился еще один шок, и мальчик страдал, похоже, даже сильнее, чем остальные.

Бекки чувствовала себя немногим лучше. Как сказала Памела, всю первую неделю после смерти Джонни она пролежала в постели и очень ослабла. Когда же она наконец вышла на работу в аптеку, хозяин отослал ее обратно, так как девушка едва держалась на ногах. Только в последнюю неделю Бекки начала работать неполный день, однако от нее по-прежнему было мало прока: она постоянно плакала, почти ничего не ела, а от слабости у нее начались головокружения. Бекки часто повторяла, что ей хотелось бы умереть вместе с Джонни, и Памеле иногда даже казалось, что ее дочь задумывается о самоубийстве. Младшие члены семьи Адамс жалели сестру и как могли заботились о ней, но их усилия не приносили результата. Да и им самим тоже не хватало Джонни, который всегда был к ним добр и внимателен.

– Тебе обязательно нужно хоть немного поспать, – сказала Памела, в очередной раз навестив Элис. – Со мной тоже так было, когда погиб Майк: сначала я не могла ни спать, ни есть, но в конце концов сон вернулся. Так и у тебя... Главное, чтобы ты сама не свалилась. В таком состоянии, как у тебя, очень легко заболеть, а что тогда будет с Шарли и Бобби? Ты не думала о том, чтобы принимать снотворное?

Элис уже пыталась глотать таблетки, однако на следующий день после этого чувствовала себя совершенно разбитой. Ей это очень не нравилось, и она отказалась от снотворного, решив больше не прибегать к медикаментам.

– Неужели эта боль никогда не утихнет? – спросила она, чувствуя, как сердце снова сжимается в груди. – Мне кажется, я не смогу переносить эту боль долго, с ней просто невозможно жить.

– Не знаю, что и сказать тебе, Элис, – честно ответила Памела. – Потерять мужа и потерять ребенка – это разные вещи. Ты, конечно, никогда не сможешь забыть о том, что случилось, но мне кажется – со временем что-то должно измениться. Ты научишься с этим жить... как люди учатся жить с одним глазом или с одной рукой.

Но сама Памела до сих пор не смирилась со своей потерей, а ведь со дня гибели Майка прошло больше двух лет. Тем не менее она каждый день находила в себе силы вставать по утрам и заниматься обычными делами. Иногда она даже смеялась и шутила с детьми. Памела не сказала Элис только о том, что в ее жизни больше не было настоящей радости, хотя все ее друзья в один голос твердили, что когда-нибудь счастье снова ей улыбнется.

– Эта боль понемногу будет утихать, Элис, это я знаю, – сказала Памела, но ее слова прозвучали неубедительно, поскольку она и сама не особенно верила тому, чтó говорила. Почувствовав это, Памела поспешила перевести разговор на другое.

– Как Бобби и Шарлотта? – спросила она.

– Шарли вчера наконец-то отправилась на тренировку. Это в первый раз с тех пор, как... словом, за все это время. Правда, бедняжка не смогла остаться до конца, но тренер сказал, что не станет возражать, если ей вдруг захочется посидеть или даже уйти пораньше. Когда он был в ее возрасте, у него умерла сестра, так что он все хорошо понимает.

– А как Бобби?

– Бобби беспокоит меня, пожалуй, больше всего. Он почти не плачет – только целыми днями лежит на кровати в своей комнате и смотрит в потолок. И молчит, как всегда, молчит. Мне кажется, он еще больше замкнулся в себе, и я боюсь, как бы это не причинило ему вреда, ведь даже взрослым становится легче, если они могут поделиться своим горем с другими или просто выплакаться. Что уж говорить о ребенке!.. Кроме того, он почти не ест. Каждый раз, когда мы садимся за стол, мне приходится долго уговаривать его, а порой просто относить в кухню на руках. Джим считает, что я не должна его баловать, но я просто не могу по-другому. Ведь... – Тут Элис снова разрыдалась и не смогла продолжать. Она хотела рассказать Памеле, с которой после смерти Джонни они стали особенно близки, как тяжело им всем живется и как общая беда, вместо того чтобы сплотить семью, разъединяет их все больше, но ей не хватало слов. Хорошо еще, что у нее была Памела, с которой в последнее время Элис разговаривала чуть не каждый день. Это была ее единственная отдушина.

– Ведь Бобби и Шарли – это все, что у меня есть, – добавила она, с трудом взяв себя в руки. – Джим почти не бывает дома, а когда приходит, он... ну, ты знаешь. В последнее время он стал пить еще больше. Я думаю, для него это своего рода наркоз – он пьет, чтобы ничего не чувствовать. Несколько раз я пыталась с ним поговорить, сказать, что это не выход, но он не хочет ничего слушать. И о Джонни он тоже не хочет разговаривать. Только однажды он сказал, что я должна освободить его комнату, а вещи – раздать. И знаешь, в чем-то Джим, наверное, прав, но я пока не могу себя заставить... А может, и никогда не смогу. Иногда я захожу туда и просто сижу, вдыхаю запах его вещей. Порой мне даже начинает казаться, что, если буду сидеть и ждать достаточно долго, он вернется. Я даже не стала менять простыни на его кровати!.. – Элис неловко усмехнулась. – Я знаю, это звучит странно, но...

– Ничего странного тут нет, и я тебя отлично понимаю, – ответила Памела. И она действительно понимала Элис очень хорошо, сравнительно недавно пройдя через что-то подобное. – Я хранила одежду Майка больше года, а с некоторыми его любимыми рубашками я до сих пор не в силах расстаться, – добавила она.

– Наверное, я была просто не готова, – сказала Элис несчастным голосом. – Мне и в голову не приходило, что Джонни... что его вдруг не станет. Я знала, что подобные вещи случаются, но не верила, что это может произойти с ним... с нами.

Памела понимающе кивнула. Когда умер Майк, она чувствовала себя точно так же. Смерть мужа застигла ее врасплох – ничего подобного она не ожидала. А Элис было еще труднее. В конце концов, Майк все же был зрелым мужчиной, а Джонни не исполнилось и восемнадцати. Кроме того, он был совершенно здоровым, жизнерадостным, всеми любимым молодым человеком, и ожидать, что такой человек может вдруг умереть, не мог никто. Это была настоящая трагедия, чтобы убедиться в этом, Памеле было достаточно взглянуть на свою дочь. Гибель Джонни нанесла Бекки глубокую душевную травму, и ее матери оставалось только надеяться, что со временем она сможет более или менее прийти в себя.

Да, смерть Джонни оставила глубокий след в сердцах многих людей. И удивляться этому не приходилось: чем лучше и достойнее человек, тем больше людей вспоминают его и скорбят, некоторые люди даже говорили Элис, что со временем она может возненавидеть своего старшего сына за то, что он своей смертью причинил родным и близким столько боли. Элис знала, что так порой действительно случается, но не могла поверить, что и с ней произойдет что-то подобное. Конечно, им всем было очень, очень тяжело, но ей и в голову не приходило хоть когда-нибудь обвинить в своих страданиях сына. «Покойся с миром!» – эта ритуальная формула, которую она никогда толком не понимала, теперь обрела для Элис глубокий смысл.

Петерсоны давно собирались провести конец июля на Озере, но теперь об этом не могло быть и речи, и они остались дома. Наступил август, но Элис по-прежнему не могла прийти в себя, спала она очень плохо. К счастью, Джим стал меньше пить: он больше не притрагивался к джину, но вернулся к своей старой привычке усаживаться по вечерам перед телевизором с «шестизарядной» упаковкой пива. Шарлотта снова начала регулярно тренироваться и даже участвовала в нескольких бейсбольных матчах. Элис несколько раз просила Джима сходить и посмотреть на игру дочери, чтобы как-то поддержать ее после всего, что случилось, но Джим отвечал, что у него нет на это времени. Бобби по-прежнему почти все время проводил у себя в комнате, лежа на кровати или сидя у окна и глядя на улицу. Элис пускалась на всевозможные уловки, стараясь выманить его из дома и как-то развлечь, но стоило ей отвернуться или ответить на телефонный звонок, как мальчик снова прокрадывался в свою комнату наверху. По ночам дом Петерсонов и вовсе напоминал гробницу, в которой нет ни одного живого человека, да и днем члены семьи держались сами по себе, обособленно. Элис билась как рыба об лед, стараясь что-то изменить, но все ее усилия не приносили пользы, и она готова была опустить руки. Все чаще и чаще Элис уходила в комнату старшего сына и подолгу сидела там, ни о чем не думая и чувствуя, как сердце ее обливается кровью.

В начале сентября Памела и Элис снова встретились после довольно продолжительного перерыва, в течение которого они общались только по телефону. Пэм сразу бросилось в глаза, что ее подруга выглядит гораздо хуже, чем после похорон Джонни. С тех пор прошло больше трех месяцев, но для Элис, похоже, ничего не изменилось. Черты ее лица обострились страданием и мукой, щеки ввалились, запавшие глаза лихорадочно блестели, тусклые волосы были в беспорядке, да и одета она была кое-как: на джемпере красовалось несколько пятен, а джинсы были порваны и перепачканы землей. Было совершенно очевидно, что Элис по-прежнему пребывает в глубокой депрессии. Когда Памела предложила Элис привести в порядок ее голову, та только покачала головой и ответила, что ей совершенно безразлично, как она выглядит.

Осенью, когда Бобби и Шарли снова пошли в школу, Элис начали мучить острые боли в животе. Приступы были сильными и продолжительными, они повторялись все чаще, и в конце концов Элис рассказала об этом мужу.

Услышав об этом, Джим встревожился.

– Я думаю, тебе нужно как можно скорее обратиться к врачу, – озабоченно сказал он. – Это может быть серьезно!

В последнее время все они стали относиться друг к другу внимательнее. Гибель Джонни напомнила им о бренности их собственного существования, но это беспокойство носило скорее иррациональный, истерический характер. Теперь Элис все время тревожилась за Шарлотту, боясь, что она может покалечиться на тренировке, попасть под машину по дороге из школы или упасть с велосипеда. Повсюду Элис мерещились страшные опасности, угрожающие ее близким, и под гнетом тревог и дурных предчувствий она стремительно теряла последние остатки душевного равновесия. Мир, в котором они еще недавно чувствовали себя так хорошо и уютно, начинал напоминать роковую ловушку.

– Надеюсь, со мной все в порядке, – неуверенно ответила Элис. – А боли... Может быть, это просто нервное?

Она действительно больше беспокоилась о детях, чем о себе. Шарли стали часто донимать головные боли, и подчас такие сильные, что ей уже дважды приходилось отпрашиваться с уроков домой. Бобби был на занятиях только в первый день, а потом вовсе отказался ходить в школу. По утрам он запирался в своей комнате на замок и не выходил оттуда до обеда. К счастью, директор его школы хорошо понимал проблемы детей-инвалидов. Он-то и посоветовал Элис пока оставить сына в покое. Пусть посидит пару недель дома, сказал директор, а дальше будет видно.

Но дальше происходило все то же самое. Что касалось самой Элис, то в последующие несколько недель боли в животе стали беспокоить ее чаще, но она терпела. Ни мужу, ни детям она больше ничего не говорила, полагая, что должна быть сильной, чтобы остальные могли на нее опереться. Так, во всяком случае, она сказала Памеле, которая даже не догадывалась, какую боль терпела Элис. У Памелы, впрочем, и у самой хватало причин для беспокойства. Бекки по-прежнему больше напоминала призрак, чем живого человека, хотя вот уже месяц работала в аптеке на полную ставку. По вечерам, возвращаясь домой, она сидела в своей комнате и плакала. Бекки никуда не ходила, ни с кем не встречалась и даже с братьями и сестрами общалась редко и неохотно. Смерть Джонни оставила в ее душе слишком глубокий след, чтобы она могла хотя бы задуматься о веселье.

С начала учебного года прошло больше месяца, когда однажды ночью с Элис случился еще один приступ. Ей пришлось приложить невероятные усилия, чтобы не закричать от боли и не разбудить Джима, который спал рядом. Ее рубашка мгновенно намокла от пота, голова кружилась. В конце концов Элис не выдержала и, с трудом поднявшись, неверными шагами вышла в коридор. До ванной комнаты она дойти не успела – ее вырвало прямо в коридоре, и она с ужасом увидела на светлом линолеуме яркие пятна крови. Это действительно было серьезно – Элис поняла это по своему опыту работы сиделкой. Нужно было срочно что-то предпринять, но никаких сил у нее не оставалось. С невероятным трудом она все же добралась до ванной комнаты и просидела там несколько часов. Время от времени рвота возобновлялась, и каждый раз Элис выплевывала несколько кровавых сгустков. Когда же уже под утро она попыталась выйти из ванной, чтобы прибраться в коридоре, то едва не упала – ноги не держали ее, и лишь опираясь на стенку, Элис кое-как вернулась в спальню, чтобы разбудить Джима.

Накануне вечером Джим опять выпил, поэтому проснулся не сразу. Стоило ему, однако, увидеть лицо жены, как последний хмель слетел с него в мгновение ока. Элис была не просто бледной – она была зеленой, к тому же на ее ночной рубашке алели следы крови.

– Элис?! Что с тобой? – воскликнул он, садясь на кровати и глядя на нее расширившимися от ужаса глазами.

– Мне плохо, Джим, – ответила она срывающимся шепотом и тут же согнулась от боли. – Очень плохо... – Комната вокруг нее начала стремительно вращаться, и Элис медленно осела на пол. – Очень...

– Элис! Элис!.. – Бросившись к жене, Джим понял, что она потеряла сознание, и тут же набрал номер службы спасения – 911. Казалось, что жизнь оставила Элис, и Джиму пришлось приложить немалые усилия, чтобы взять себя в руки и объяснить медикам, что случилось. Глядя на распростертое на полу тело, Джим впервые заметил, как сильно осунулась и похудела его жена. Мысль о том, что она тоже может умереть, пронзила его как электрическим током, и он с мольбой сказал в трубку: – Приезжайте скорее, пожалуйста... Ей очень плохо.

О том, что он может потерять и жену, Джим старался не думать. Пока он разговаривал с оператором станции «Скорой помощи», Элис зашевелилась, а потом ее снова начало рвать. В сознание она так и не пришла, а на ковре Джим увидел кровь.

– Машина скоро будет, – заверил его оператор и порекомендовал уложить больную на бок. И не успел Джим опуститься рядом с женой на колени, как в конце улицы уже послышался вой сирен «Скорой». Вот он раздался совсем рядом с домом, и Джим бросился вниз, чтобы открыть дверь. Прыгая через две ступеньки, он спустился в прихожую, впустил медиков и повел их наверх. Они уже входили в комнату, где лежала Элис, когда в коридор выглянула Шарлотта. Она была в таком ужасе, что не могла говорить и только безмолвно смотрела на отца. К счастью, Бобби спал и ничего не слышал.

– Что случилось? Что с мамой? – наконец проговорила Шарли, увидев, что медики склонились над телом Элис. Девочка по-прежнему стояла в коридоре, не решаясь войти в комнату, но даже оттуда ей было видно, какое серое и безжизненное лицо у ее матери. – Что случилось, папа? – повторила она и заплакала. – Что с мамой? Она больна? У нее рак?

Рак был ее постоянным кошмаром с тех пор, как от этой болезни скончалась мать одной из ее подружек-одноклассниц.

– Я не знаю, – сдавленным голосом отозвался Джим. – Ее вырвало кровью, а потом она упала и потеряла сознание.

Ему даже не пришло в голову как-то успокоить дочь, которая дрожала от страха. Он слишком беспокоился о жене, чтобы думать о ком-нибудь другом. Все его мысли сосредоточились в эти минуты на Элис – на том, чтó могло с ней случиться и как они будут жить, если ее не станет.

– Что, что с ней? – спросил он у старшего медика.

– Трудно сейчас сказать, – пожал плечами тот. – Скорее всего, у нее открылась язва, но наверняка можно будет утверждать только после комплексного обследования. Нам придется забрать ее в больницу. Вы поедете с нами? – спросил старший медик, пока двое его коллег укладывали Элис на носилки. Она по-прежнему была без сознания; руки ее дрожали, а по лицу расползалась пугающая бледность, вызванная обильной потерей крови.

– Я... я сейчас... – забормотал Джим и стал оглядываться, разыскивая брюки и ботинки. Натянув свитер, он схватил телефон и набрал номер Памелы Адамс. Когда она ответила, он объяснил ей, что случилось, и попросил прийти, чтобы побыть с детьми, пока он не вернется. Джиму очень не хотелось ее затруднять, но выхода у него не было.

– Конечно, Джим, поезжай с Элис и ни о чем не беспокойся. Я сейчас же приеду, – пообещала Памела. – Я обо всем позабочусь, главное, чтобы Элис поскорее поправилась. Мне уже давно казалось, что она нездорова, но я так и не смогла убедить ее обратиться к врачу.

Джим только вздохнул в ответ. Все, кто знал Элис, видели, как сильно исхудала она за последнее время, но относили это на счет ее переживаний. Все понимали, каково это – потерять сына. Именно поэтому никто, за исключением Памелы, ни о чем ее не спрашивал, полагая, что и без того возвращение к жизни было для Элис делом нелегким и долгим. Четыре месяца, прошедшие после смерти Джонни, были для нее очень тяжелыми.

Элис отнесли на носилках в «Скорую». Джим сел рядом, и машина отъехала. Он был так потрясен случившимся, что не сказал ни слова ободрения дочери, которая осталась сидеть на родительской кровати. Там ее и нашла Памела, которая, как и обещала, приехала довольно быстро. При виде Шарли сердце ее сжалось, и она крепко прижала девочку к себе, шепча слова утешения. Когда Шарлотта пришла в себя настолько, что ее уже можно было оставить одну, Памела пошла к Бобби, но мальчик по-прежнему крепко спал. Ее задача, таким образом, сильно упрощалась. Спустившись в кухню, Памела приготовила завтрак, потом убралась в коридоре и в спальне. Довольно долго они с Шарли сидели за столом, разговаривая о том, какой печальной и пустой стала жизнь без Джонни и как сильно смерть старшего сына изменила жизнь Элис и Джима. Памеле очень хотелось как-то подбодрить девочку, но она не стала лгать. Тщательно подбирая слова, она постаралась объяснить Шарли, что, хотя их жизнь уже никогда не будет такой, как прежде, это вовсе не означает, что отныне все и всегда будет плохо, и что настанет день, когда все они сумеют в той или иной степени преодолеть свое горе. И тогда, сказала Памела, они снова станут единым целым, семьей, все члены которой будут заботиться и любить друг друга еще крепче, чем раньше. Сейчас, добавила она, все они – и в первую очередь Элис – слишком измучены, их чувства парализованы болью, но так будет не всегда. Наступит время, когда все придет в норму.

Потом Шарли ушла в школу, а Памела позвонила в больницу и попросила дежурную сестру разыскать Джима. Он сообщил, что предварительный диагноз – обострение язвенной болезни – подтвердился. Элис дали успокоительное, сделали переливание крови и ввели через капельницы сильнодействующие лекарства, однако о возвращении домой не могло быть и речи. Элис, правда, пришла в себя, но сейчас она снова была словно в забытьи, и при ней постоянно дежурила сестра из отделения интенсивной терапии. Врачи проверяли ее состояние каждые полчаса, а ему велели ждать в коридоре. Только недавно Джиму разрешили ненадолго зайти в палату, где лежала Элис, и то, как она выглядела, ему очень не понравилось.

– Значит, все-таки язва? – уточнила Памела. Она очень беспокоилась об Элис и о Джиме. Судя по голосу, он был трезв, но очень испуган.

– Да, врачи уверены в этом на сто процентов. К счастью, им удалось остановить кровотечение, но... Я слышал, как один врач сказал другому, что мы едва не опоздали. Если бы Элис доставили в больницу хотя бы на пятнадцать минут позже, она могла бы умереть.

– Слава богу, ты не стал медлить! – негромко сказала Памела. – Теперь, я уверена, все обойдется.

– Спасибо, что приехала, – устало сказал Джим. – Побудь у нас еще немного, ладно? Я позвоню, как только будут какие-нибудь новости.

– Звони! Я буду у телефона, так что Бобби ты не разбудишь. Шарли уже ушла в школу, хотя одному Богу известно, чего ей это стоило! – добавила Памела специально для него, но Джим на упоминание о детях никак не отреагировал.

– Спасибо, Пэм, – еще раз поблагодарил он и, дав отбой, направился в палату к жене. Дежурная сестра сказала, что Элис дали сильное снотворное, от которого она может проспать несколько часов, и предложила Джиму немного вздремнуть в специальной комнате для родственников. Джим с радостью принял это предложение – он не выспался и очень устал, но оставлять здесь Элис одну ему не хотелось. Улегшись на раскладушку, которую поставили для него в комнате, он тотчас заснул.

К этому времени сон Элис стал более спокойным. Боль и рези в желудке почти прекратились, а кровяное давление пришло в норму. Каждые двадцать минут дежурная сиделка проверяла по приборам ее пульс, дыхание и температуру. Похоже было, что опасность миновала.

Понемногу глубокий сон Элис наполнялся сложными видениями и образами. Она куда-то шла по тропинке, которая, петляя, уходила в глубь запущенного сада, то прекрасного, то таинственного и пугающего. В какой-то момент у нее появилось ощущение, будто рядом с ней по тропинке идет кто-то еще. Элис казалось, что это Джонни, но она не была в этом уверена, а взглянуть боялась. В конце концов она все же осмелилась бросить взгляд в эту сторону и увидела, что это действительно ее погибший сын. В ее сне он выглядел абсолютно спокойным и даже радостным. Увидев, что она смотрит на него, Джонни улыбнулся и кивнул:

– Привет, мам.

Именно эти слова и именно этим тоном он произносил каждый вечер, когда возвращался домой, да и его улыбку Элис хорошо помнила. Это был он – ее Джонни, она в этом не сомневалась.

– Здравствуй, Джонни, – ответила она. – Как ты поживаешь?

Конечно, спрашивать у мертвеца, как он «поживает», было по меньшей мере глупо, но ведь это же был сон, а во сне люди ведут себя порой совершенно непоследовательно. Кроме того, Джонни не казался ни усталым, ни печальным, и Элис от души за него порадовалась. Единственное, что пугало ее, так это то, что ее чудесный сон может прерваться.

– У меня все хорошо, мама, – серьезно ответил Джонни. – А вот ты, я вижу, совсем себя запустила. Что ты с собой сделала?

В его больших карих глазах появилось выражение беспокойства, и Элис неожиданно подумала о том, что ее сон очень похож на реальность. Впрочем, она отогнала от себя эту мысль. Джонни умер, она знала это твердо, следовательно, это мог быть только сон или бред.

Прежде чем ответить, Элис внимательно оглядела сына с головы до ног и увидела, что он одет в чистенькую голубую ковбойку, джинсы и свои любимые коричневые туфли из мягкой замши. На мгновение она удивилась, как он ухитрился забрать все это с собой, ведь похоронили его совсем в другом костюме – в его единственной черной паре и специальных ботинках, купленных в похоронном бюро, однако сейчас ей не хотелось ломать голову над этой загадкой.