Текст книги "Поправка Джексона"

6. Кричевские

Екатерина Владимировна Кричевская еще в ранней молодости любила одеваться. Любила настолько, что окончила курсы кройки и шитья, так как в ее бедной семье о том, чтобы модно одеваться, не могло быть и речи. Окончив курсы, она устроилась в ателье закройщицей, но проработала в нем меньше года. Причиной этому была любовь, но не столько даже с ее стороны, сколько со стороны средних лет выхоленного мужчины, зашедшего в ателье с очень интересной и прекрасно одетой женщиной. Когда Катю вызвали в зал к новой заказчице, она обратила внимание, как мужчина посмотрел на нее и как не отрывал от нее взгляда все время, пока она разговаривала с его спутницей. Через полчаса Катю опять вызвали в зал. Она увидела того же мужчину, но уже одного, без спутницы. Он спросил у Кати, когда она заканчивает работу. Ровно в восемь у дверей ателье стояла серебристая «Волга», и, прислонившись к капоту, с букетом роз, ее встречал все тот же мужчина.

Они поехали в ресторан «Европейский», в котором Катя никогда не была. Вообще-то, она не была еще ни в одном ресторане. Разве что пару раз заходила в кафе-мороженое на Невском, которое в городе называли лягушатником. В ресторане Лев – так представился мужчина – сразу сказал Кате, что женат, что жена его актриса, что ее приглашают в Москву, во МХАТ, но он из Ленинграда уезжать не собирается. Это его город, он его строит, потому что он архитектор, самый известный в Ленинграде. Кроме того, у жены явно есть любовник, и Лев даже знает кто – актер, работающий во МХАТе. Так что с женой он собирается разводиться. А теперь, после того, как он встретил ее, Катю, это уже решенный вопрос. Катя от его слов вспыхнула, и у нее так заколотилось сердце, что она была уверена: звук его был слышен за соседним столиком.

С этого вечера они стали ежедневно встречаться. А через полгода, после развода, Лев Борисович Кричевский сделал ей предложение. После свадьбы Катя въехала в шикарную четырехкомнатную квартиру на канале Грибоедова. Катя, естественно, ушла с работы, занялась домашним хозяйством, завела кучу подруг, стала устраивать приемы, на которые, как она говорила подругам, приглашались сливки общества. Лев Борисович на все это смотрел сквозь пальцы. Любовь с первого взгляда была намного сильнее всей этой совершенно чужой ему суеты. Светские приемы, походы в театры, ответные визиты требовали соответствующих нарядов. Поэтому естественно, Катя стала заполнять свой огромный платяной шкаф новинками моды. И вот теперь, собираясь в эмиграцию, она содержимое своего шкафа переместила в два огромных чемодана.

– Тебе это все необходимо? – наблюдая за матерью, спросил Илья.

Мать не ответила и только посмотрела на сына как на полного идиота.

До отъезда им нужно было продать всю мебель, ковры, картины. Вырученная сумма оказалась довольно приличной.

– На первое время хватит, – удовлетворенно сказала Екатерина Владимировна.

– С твоими аппетитами? Сомневаюсь, – скептически ответил Илья.

– Не сказать матери гадость ты не можешь.

– Это я еще сдерживаюсь.

Екатерина Владимировна махнула рукой. На их языке жестов это означало «Иди к черту».

Портрет отца работы его друга известного художника Ильи Глазунова Илья продавать отказался, как и макет построенного по проекту отца ТЮЗа.

– И как ты собираешься это перевозить? – спросила его мама.

– Как все: дальним багажом, вместе с фотоувеличителем.

– Ну, коли так, положим и ковер, который у меня в спальне.

За день до отъезда Илья вместе с матерью сходил на еврейское кладбище попрощаться с отцом. Вернувшись с кладбища домой, Илья сложил свой маленький чемоданчик, три четверти места в котором заняло собрание сочинений Джека Лондона и его любимого О. Генри. Фотоаппараты он решил не упаковывать и взять с собой. Девятого сентября 1978 года Кричевские покинули Ленинград. Илье было очень грустно прощаться с городом, который он так любил и который для него был самым прекрасным городом в мире. Но впереди его ждала встреча с Ниной. И по сравнению с этим все остальное не имело никакого значения.

* * *

В Риме они сняли квартиру в самом центре, недалеко от древнего Форума и Колизея. Квартира была крошечная и стоила бешеных денег, но Илья твердо заявил, что экономить в Риме он не собирается. И вообще, если мама хочет, они могут разделить и деньги, и место проживания. Он возражать не будет. Мама испугалась серьезного тона и решительности сына и сразу пошла на попятный. Она понимает, что ему как фотографу здесь должно быть очень интересно, и она будет следовать за ним куда угодно. Единственная просьба – зайти с ней в пару магазинчиков: должна же она подкупить немного вещей – на память о Риме. Илья на это милостиво согласился. Ему самому нужно было в магазин, где он собирался купить несколько фотоальбомов своих кумиров.

Илья впервые в своей жизни попал за границу. И первое, что его поразило в Риме, – уличная толпа. Он и представить себе не мог, что у обычных прохожих могут быть такие свободные, раскрепощенные лица. Многие, улыбаясь, вели непринужденный разговор. Очень часто попадались парочки, застывшие посреди улицы в продолжительном поцелуе, и, что совершенно необыкновенно, на них никто не обращал внимания. Илья не знал, во всех ли западных городах так, но чутье подсказывало, что именно так. И чем больше он узнавал Рим, тем больше влюблялся в него. В нем не было, как Илья представлял себе, напыщенности Лондона и изящества Парижа. Эти города он знал лишь по отцовским фотографиям, альбомам и фильмам и несомненно находил их самыми восхитительными городами в мире. За исключением, конечно, его Ленинграда. Илья долго подбирал правильную характеристику, которую он бы дал Риму, и не придумал ничего лучшего, чем «беззаботный и совершенно очаровательный город».

Свои прогулки и съемку Рима он начинал с раннего утра, когда город только просыпался и на улицах, кроме поливочных машин и свободно разгуливающих по тротуарам голубей, никого не было. При необходимости он использовал вспышку, но предпочитал делать съемку в свете уличного фонаря. Он всегда брал с собой подробный путеводитель по Риму на русском языке и, делая снимки, записывал в блокнот, какое здание он сейчас снимает: название, кто и когда построил. Многие известные места он фотографировал пустынными, как, например, площадь Испании с ее знаменитой лестницей, на вершине которой находилась церковь Тринита-деи-Монти, а внизу – фонтан Баркачча. Илья прекрасно помнил эту лестницу по своему любимому фильму «Римские каникулы». Снимая фонтан Треви, он вспомнил те же «Римские каникулы» и потрясающий фильм Федерико Феллини «Сладкая жизнь», который видел в Доме архитектора.

В одну из своих прогулок Илья вышел на вытянутую площадь Навона с большими живописными фонтанами. Он тоже сразу узнал ее: Нина вложила в письмо к матери несколько фотографий из Рима, и на одной из них был бегущий Игорек на площади Навона.

Но больше всего времени он провел на развалинах древнего Рима – Форуме. Он пришел туда, когда Форум только открылся для посетителей, и бродил по нему в совершенном одиночестве, делая снимки, в основном черно-белые. Так же он поступил и когда снимал Колизей. Свой первый снимок он сделал сразу при входе, когда трибуны были еще пусты.

За день до отъезда Илья наконец уступил матери и повел ее делать покупки на Виа Кондотти, известной дорогими магазинами. Оставив мать в магазине «Армани», он пошел искать книжный. Поиски вышли долгими, но зато он наткнулся на огромный книжный магазин «Букабар», в котором нашлась секция книг о фотографии и фотоальбомов известных фотографов. У Ильи перехватило дыхание, когда он стал перебирать альбомы: Энни Лейбовиц, Себастио Сальгадо, Джеймс Нахтвей. Имена, которые приводили его в трепет с самого юношества. Сейчас он проклинал себя, что не пришел в этот магазин раньше, но тут же и сам себя успокоил: он будет жить в Нью-Йорке. Конечно, там масса таких альбомов. Но все равно эти три он купит сейчас и будет рассматривать их в самолете.

Двадцатого октября самолет Кричевских приземлился в Нью-Йорке. Когда они прошли все досмотры и вышли в зал, где собрались встречающие, глаза Ильи сразу отыскали в толпе Нину. Она держала в руке большой белый цветок – каллу (его любимый), и ее глаза смотрели в его. И ему показалось, нет, он был уверен, что они сверкают от счастья. Рядом с ней от нетерпения подпрыгивала Броня. С другой стороны Сашка, широко улыбаясь, грозил ему кулаком, и Чапай тоже широко улыбался, сцепив над головой маленькие ручки. Глядя на друзей, Илья вдруг почувствовал, что прилетел домой.

* * *

Квартиру Кричевсим сняли с двумя спальнями. Точно такую, как у Саши с Ниной, только двумя этажами ниже. Броня купила необходимую мебель: два матраса и стол со стульями. Илья тут же полез за деньгами, но Броня с Васей одновременно показали ему кулаки. Вечером у Резиных им устроили новоселье. Когда разлили по стаканам, Вася сразу встал, чтобы его не опередили, и сказал тост:

– Мы с вами, мужики, уже почти двадцать лет вместе. Могли мы когда-нибудь подумать, что окажемся в Америке и, мало того, будем жить в одном доме? В Питере, чтобы посидеть, надо было через весь город мотаться, а здесь сел в лифт – и через минуту за столом.

– Да вы за этим в Америку и ехали, – сказала Броня.

– Не за этим, – возразил Вася. – Но честно признаюсь, если бы ребята не решили эмигрировать, я, Броша, на твои уговоры не поддался бы…

– Ты ж понимаешь, – хмыкнула Броня.

– Ребята, я хочу выпить за то, чтобы мы никогда не расставались, – не обращая на жену внимания, продолжил Вася. – Потому что пока мы вместе, все будет окей. С нами ничего не случится. Выпьем за дружбу!

– Ура! Ура! Ура! – прокричала троица друзей.

– Илюша, – когда все выпили, обратился к нему Вася, – чем заниматься собираешься?

– Что значит чем? Я величайшей фотограф Советского Союза. Ты забыл? Меня сам Брежнев умолял стать его личным фотографом. Меня несравнимая Фаина Раневская на коленях просила на ней жениться, лишь бы я два раза в день ее фотографировал. Со мной на брудершафт маршал Буденный перед смертью…

– Хорош, закрывай заслонку, – перебил его Саша. – Понесло. Тебя серьезно спрашивают, как на хлеб насущный собираешься зарабатывать? Нинок тебя пару раз покормит, и этого больше чем достаточно! У меня у самого аппетит хороший.

– Илюша, ты же понимаешь, что тебе надо скоро начинать работать? – спросила Броня.

– Броша у нас трудоголиком стала, – с гордостью сказал Вася.

– В тебя пошла – кроме своего такси ничего не знаешь, – сурово посмотрев на мужа, ответила Броня.

– Ты ведь машину водишь? – спросил Вася.

– Чапай, у тебя крыша в Америке поехала? – возмутился Илья. – А кто вас к нам на дачу возил на отцовской «Волге». Ты забыл, что я был сливками общества.

– Послушай, сливки общества. Такси, как Васька водит, для тебя самый лучший вариант, – сказал Саша. – Другой вариант – говно, которым занимаюсь я, переставляя товары на полках.

– Почему тогда сам в такси не сел? – поинтересовался Илья.

– Потому что не вожу машину. Я из такси, если помнишь, не вылезал, но как пассажир. Даже не в этом дело. Не хотел раньше вам говорить, но Илюшка приехал, теперь можно. Я курсы программистов почти закончил. Уже полгода как хожу.

– Целых полгода?! И ты молчал?! – У Чапая от удивления или возмущения глаза полезли на лоб, и он оглянулся вокруг стола в поисках поддержки. – Не хотел говорить?! Сашка, ты чего? Мы когда друг от друга что-нибудь скрывали? – уже с обидой закончил Вася

– Нет, Чапай. Никогда. Но это особый случай. Можно сказать, на кон все поставлено. Знаете, сколько мне это удовольствие стоило?

– Ребята, вы на него не обижайтесь, – сказала Нина. – Просто наш герой Александр Резин, гроза морей и океанов, оказался обыкновенным трусом или мещанином, а скорее всего, и тем и другим. Он у нас черного глаза боится. Вот никому и не говорил.

– Я где-то читала, что после выстрела в спину черный глаз – самое коварное и опасное, – сказала Броня.

– А я считаю, что Сашка прав, – принял сторону друга Илья. – Вы тут без меня совсем распустились. Ну ничего, я вас скоро поставлю на место. Ишь, в Робин Гуды заделались.

– При чем здесь Робин Гуд? – удивилась Броня.

– А черт его знает. К слову пришлось.

– Леди и джентльмены, – Сашка взял рюмку и слегка пошатываясь поднялся со стула, – прекращайте базар и послушайте оду величайшему мужеству и целеустремленности.

– Вот сейчас у меня по телу от волнения пробежит конвульсия, и я могу треснуться головой об стол. А это больно, – отреагировал Илья.

– То, что я вам сейчас расскажу, – игнорируя Илью, продолжал Саша, – очень скоро как пример героизма и воли будут описывать в мировой литературе.

– А в мировой опере об этом петь будут? – поинтересовался Илья.

– Представьте себе, господа, что все шесть месяцев занятий по программированию прошли в подвале маленького дома в Бруклине. На улице было под сто градусов по их гребаному американскому Фаренгейту, а жмот хозяин, он же преподаватель, не включал кондиционер.

– Он был еврей? – спросил Илья.

– Да. Ну и что? – не понял Саша.

– А то, что, согласно теории моей мамы, есть евреи, а есть жиды. Вот твой преподаватель был жид. И этим все объясняется.

– Поблагодари маму – теперь мне намного легче. Короче, в раскаленном подвале, как в комнате пыток, на черной доске нас обучали программированию. Компьютера мы в глаза не видели. Все объяснялось на доске. И вот, закончив эту шарашку, я сейчас начну ходить на интервью и говорить, что у меня два года опыта работы программистом в американской компании. Вот так. Это ли не подвиг?!

– А если они захотят позвонить в компанию, где ты якобы работаешь? Они ведь уже знают, что все мы, русские, – потенциальные жулики – полюбопытствовала Броня.

– У этого еврея все схвачено. Он оформил свой дом как компанию, там сидит его жена и отвечает на вопросы интересующихся. Так что я на интервью иду от липовой компании, но должен со знанием дела отвечать, чем я там занимался, какие программы писал.

– Ну, Сашка, обалдеть! Ты у нас оказывается герой! Какие там челюскинцы! Какой к черту Печорин! Ты – герой нашего времени! Жалко Лермонтов не дожил, – Илья вскочил и бросился обнимать Сашу.

– А между прочим, таки да! – сказала Броня. – Я бы на такое не решилась. А я женщина твердая.

Разошлись они далеко за полночь. Илья еще долго не мог заснуть. Его охватило нервное возбуждение, еще когда они сели на самолет в Риме. Весь перелет он не спал, предвкушая встречу с ребятами и, конечно же, с Ниной. И вот теперь этот суматошный день, выпивка, разговоры – ощущение, что они никогда и не расставались. Но потом мысли неожиданно стали тягостными. Сначала он начал думать, что ребята правы и ему очень скоро придется зарабатывать деньги. Мать будет получать пособие для малоимущих пожилых эмигрантов, которым не положена американская пенсия. Но это, вероятно, будет немного, да и не может же он вечно сидеть у нее на шее. Когда он решился на эмиграцию, вопрос о том, чем он будет заниматься в Америке, его не беспокоил – естественно, фотографией. Но после сегодняшнего разговора он спустился на землю и, наверное, впервые в жизни почувствовал страх перед тем, что его ожидает. И ему стало по-настоящему паршиво. Но если чувство страха ему было внове, то чувствовать себя паршиво он привык уже давно. С того самого момента, как влюбился в Нину, девушку, а затем жену одного из самых близких людей. Даже родители не были ему так близки, как Сашка и Чапай.

Как только он подумал о Нине, все остальные переживания моментально растворились. Он сразу вспомнил, с какой нескрываемой радостью она его встретила. Как, передавая ему цветок, задержала свою руку в его ладони. Как блестели ее глаза. Вася все так рассадил в своей машине, что Илья с Ниной оказались на переднем сиденье рядом с ним. Илья будто бы случайно прижался к ее ноге, но Нина свою не убрала. Неужели она к нему что-то чувствует? Ну а как иначе можно все это объяснить? Но за этими волшебными воспоминаниями он сразу подумал о Сашке. И как всегда, он эти мысли сразу и отогнал. Жизнь – штука переменчивая, никогда не угадаешь, как она повернется. Тем более с Сашкой. Хотя Сашка о своих любовных приключениях в Америке еще не рассказал. Но это не значит, что их не было. Он без этого не может. Где-то внутри Ильи постоянно тлела мечта: у Сашки кто-то появится, и Нинка об этом узнает, как тогда, в Коктебеле. Но Коктебель она мужу тогда простила, потому что еще продолжала без памяти его любить. Судя по ней сейчас, это безумство прошло. С этой приятной мыслью Илья заснул.

Первой на работу устроилась все же Екатерина Владимировна. Еще в день приезда, когда они сидели у Резиных, ближе к вечеру к ним присоединилась подруга Брони Ида. Очень некрасивая, но очень приятная женщина, которая сразу к себе всех расположила. На следующий день она после работы зашла к Кричевским и предложила Екатерине Владимировне прогуляться по городу. Та с удовольствием согласилась. Их дом, как объяснила Ида, был в самом центре. На улицах было чисто. В двух кварталах находилась такая же современная красивая плаза, в которой был вход в метро. Все остальные дома на проспекте были, на вкус Кричевской, просто уродливы и уж конечно, ни в какое сравнение не шли с ленинградскими.

– И это центр города? – спросила она.

– Увы, да, – ответила Ида. – Но на метро через двадцать минут вы оказываетесь в Нью-Йорке. А это великий город. Во всех отношениях. Считается, и не зря, столицей мира.

– Посмотрим, – скептически ответила Кричевская.

Проходя мимо витрины мехового магазина, Екатерина Владимировна остановилась и начала рассматривать выставленные за стеклом меховые изделия.

– Я до замужества работала модельером в ателье. У нас был скорняк, и я подрабатывала, пришивая к шубам подкладки.

– Давайте зайдем в магазин. Я хорошо знаю хозяина. Эйб еврей, и мы часто видимся в еврейском центре.

Эйб оказался высоким пожилым мужчиной с буйной седой шевелюрой и очень добрым лицом. Он долго обнимал Иду, говоря ей что-то по-английски, радостно при этом улыбаясь. Ида представила ему Кричевскую и сказала, что та в России работала в меховом ателье, где пришивала к шубам подкладки. Эйб показал им несколько шуб и спросил, смогла бы мадам Кричевская сделать такую работу. Ида перевела, и Кричевская, широко улыбаясь, утвердительно закивала. Эйб тоже заулыбался и сказал, что сможет давать ей подхалтурить и платить будет наличными, так что государство знать об этом не будет.

– Он хочет, чтобы бы вы завтра же пришли. Сейчас начало сезона, и у него очень много работы.

Они договорились, что Екатерина Владимировна придет в мастерскую к девяти часам утра.

Выйдя из магазина, Кричевская отказалась продолжить прогулку и заспешила домой – похвастаться сыну, что уже нашла работу.

* * *

Пересмотрев свое портфолио, Илья решил не торопиться с посещением нью-йоркских журналов и газет: ему нужно сделать американские фотографии и начать портфолио с них. Но этим он займется позже. А сейчас он должен устроиться на какую-нибудь работу. Водить, как Вася, такси ему не хотелось. Он видел, каким усталым возвращался тот после работы. Тут уже будет не до съемок. И он решил устроиться в магазин к Саше. Деньги, конечно, гроши, но работа не пыльная и вместе с другом. А после работы можно будет фотографировать Нью-Йорк – город, в который он сразу влюбился. Это, конечно, не Ленинград и не Рим, но его современная архитектура, его сумасшедшие небоскребы, заставляющие задирать голову так, что она начинает кружится, его непрекращающиеся потоки людей и машин, его ночные огни, его музеи и театры… Он имел много названий, этот город: Нью-Йорк-Сити; Большое Яблоко; город, который никогда не спит; столица мира. А попросту это был великий город.

Работа с Сашей в магазине была Илье не в тягость, и единственная неприятность – на нее уходил целый день, что лишало его возможности фотографировать. Ну и платили гроши. Ну и работа для тупых. Они же с Сашкой считали себя ленинградскими интеллигентами. Да они ими и были. Теперь же они приехали в Америку без затребованных специальностей и начали жизнь с чистого листа. С нуля. Они приехали в страну, где был другой язык, другая культура, другой житейский уклад, другое политическое устройство. По сути, они оказались на другой планете. И теперь все зависело от их способностей и настойчивости. Им предстояло влиться в эту жизнь, стать такими же, как все, то есть стать американцами. И теперь им надо было доказать, и себе в первую очередь, что они чего-то стоят, что они все это смогут преодолеть и добиться достойной, как они это понимали, для себя жизни. И пусть даже на это уйдут годы. У многих они и ушли. У автора этой книги, например.

Прошло уже около двух месяцев, и почти перед самым Новым годом Илюше вдруг повезло. В их магазин зашел продавец из страховой компании, в которой была застрахована жена хозяина (кстати, она-та и оказалась любовницей Сашки). Продавец предложил и Илье застраховаться, а когда он отказался, тот, оценивая, осмотрел Илью с ног до головы и предложил ему работу. Страховка, которую компания предлагала, была от несчастных случаев и на первый визит к врачу. Стоила она всего двадцать долларов за полгода. Страховку охотно покупали, поэтому зарплату компания не платила – только комиссионные, которые составляли сорок процентов, или восемь долларов с каждой продажи. Причем платили наличными. Продашь пять страховок в день, и сорок долларов наличными – твои. К тому же тебя никто не контролирует. Можешь работать когда хочешь: днем, вечером, ночью. Можешь вообще не выходить. Не работаешь – не получаешь. Все очень просто. Единственное: каждую пятницу все собираются на завтрак в ресторане, где отдают менеджеру вырученные деньги и узнают, на каких участках будут работать следующую неделю. Ходят только по предприятиям: магазины, столовые, парикмахерские и так далее. И конечно же, желательно иметь авто. Илье все это так понравилось, что в тот же вечер он спросил Васю, где можно купить подержанную машину подешевле. Оказалось, что ходить далеко не надо. В их доме один русский продает старый кадиллак за триста баксов. Вид у машины, конечно, еще тот, но за такую цену…

– Сделаю себе новогодний подарок, – заявил Илья на очередной посиделке. – Я думаю, кадиллак я заслужил.

– Еще как! – поддержал его Саша. – Ты, главное, руль покрепче держи, чтобы он не отвалился. Ну и подушку под задницу подкладывай, чтобы не так больно было, когда сиденье провалится.

– Вот только не надо так открыто завидовать. Бери пример с Чапая. Смотри, как держится, хотя позеленел от зависти.

– Я?! – возмутился Вася.

– Нет, Броня, – сказал Илья.

У Ильи были советские водительские права, поэтому ему надо было только сдать экзамен по дорожным правилам, и в начале декабря он уже раскатывал на своем кадиллаке по Джерси-Сити и окрестностям, продавая страховку. Вот здесь дела шли неважно. Продавец из Ильи был никакой, и при первом же «Спасибо, нам страховка не нужна» он говорил: «Ноу проблем» и уходил. Но деньги его мало интересовали. Главное – он постоянно снимал. Он даже умудрялся делать портреты людей, которых пытался застраховать.

Однажды в поисках натуры его занесло в Бронкс, один из пяти районов большого Нью-Йорка. Район разделился на две части: Южный Бронкс и Северный Бронкс. Если Северный Бронкс заселяли в основном итальянцы и евреи, то в Южном Бронксе жили в основном черные и пуэрториканцы. Большая часть района уже давно превратилась в руины. Петляя по Южному Бронксу, Илья неожиданно выехал на Лексингтон-авеню. Проспект с таким названием был и на Манхэттене. Илья часто гулял там, заходя в бесконечные антикварные лавки, где фотографировал старинную мебель, вазы, посуду. Лексингтон-авеню еще была известна своими рекламными агентствами. И вот, когда Илья проезжал по Лексингтон-авеню в разрушенном Южном Бронксе, ему пришла, как он потом всем объяснял, гениальная идея.

Однажды он зашел с Ниной за матерью в меховое ателье. Их встретил Эйб, который стал рассыпаться в любезностях перед Ниной и вдруг предложил ей примерить шубу из чернобурой лисы, полученную только что. Нина стала отнекиваться. Илья объяснил Эйбу, что у нее просто нет достаточно денег.

– Да вы не волнуйтесь, – успокоил их Эйб. – Я только хочет посмотреть, как шуба выглядит на такой красивой женщине, а не на манекене.

Когда Илья перевел Нине, она заулыбалась и примерила шубу

– Ну как? – спросила она у Ильи.

– Нинка, как она тебе идет! – воскликнул Илья, любуясь.

Тут из мастерской вышла Екатерина Владимировна.

– А это что значит? – сузив глаза, спросила она.

– Да вот, Нинке шубку покупаю. Одолжишь тысчонку?

– Екатерина Владимировна, ну что вы! Он же шутит, – покраснела Нина, снимая шубу и протягивая ее Эйбу.

Уже перед самым уходом Эйб вдруг спросил, не захочет ли Нина стать сиделкой у его сестры Нэнси. Она, в принципе, не больная, просто старенькая, и ей нужен человек, который помогал бы по дому. Она очень разговорчивая, и это поможет Нине подтянуть английский. Платить она будет наличными, как он сам платит Кэтрин (так он называл Екатерину Владимировну). Нина с радостью согласилась. Она по-прежнему убирала двухэтажный офис и чувствовала, что это никогда не кончится, а главное, что она никогда не заговорит по-английски. Нина все время находилась или среди русскоязычных, или одна в этом чертовом офисе. В последнее время она стала думать о карьере медсестры. Но для этого нужен английский. И работа, которую ей предложил Эйб, была как нельзя кстати.

– А ты не хочешь сначала поговорить с Сашкой? – спросил Илья.

– С какой стати? Это моя жизнь, и я могу сама принимать решения.

Екатерина Владимировна удивленно посмотрела на Нину и укоризненно покачала головой.

Когда Илья очутился в Южном Бронксе на Лексингтон-авеню, он вспомнил, как потрясающе Нина выглядела в лисьей шубе. И вот тут-то ему пришла эта идея.

Ее воплощению способствовал рано выпавший снег. Илья надеялся, что в развалинах Южного Бронкса за отсутствием машин снег должен быть кристально белым и сохранится таким до Нового года, до которого оставалось всего два дня.