Текст книги "Лесные призраки"

19 ноября 1941 года

– Командир!!!

Один вид белого как полотно Мишки зарождает в душе самые худшие подозрения. Напряжённый, на грани крика, голос парня не добавляет уверенности.

– Что?

– Ромку… Ромку мёртвым нашли.

– Как?!

Роман был (теперь уже был) одним из бойцов «младшей» группы. Последних я обычно задействую в качестве связистов или на дежурствах в секретах.

– Он… Я его нашёл на пути к «бабскому» лагерю.

Так мы в просторечье называем лагерь гражданских, там действительно практически одни женщины. И, кажется, до меня начало доходить.

– А где же был его напарник?

Всех бойцов в отряде я разделил на двойки. Такая связка повышает уровень взаимодействия подразделения на поле боя – удачный опыт, наследованный у «Бранденбурга». У «младших» тоже есть свои пары.

– Командир… Рома был один.

– Понятно. К девкам, значит, гонял?

– К сестре

– Да мне плевать, хоть к маме! Вы на войне или где?! Я тебя за каким хреном командиром отделения поставил, чтобы ты бойцов распускал?! Что с ним случилось?

– У него ножевое ранение в печень.

– ЧТО?! Твою!!!.. Отряд, к БОЮ!!

Недобрые предчувствия оправдались через десять минут: с севера послышался едва различимый гул самолётных моторов.

– БЕГОМ!!! Бегом, быстрее! По ельнику к «бабскому» лагерю!

Только густой кусок елового бора мог как-то спрятать нас от воздушных охотников. Бежали мы вовремя: через две минуты лагерь обработали из пулемётов и закидали бомбами с двух «Хеншелей». Ещё минут пять промедления, и отряд бы уполовинили ударом с воздуха.

Вот только разрывы бомб-полусоток отчётливо слышатся и в стороне бабского лагеря…

Слёзы отчаяния, бессилия и ярости размазываются по лицу и мгновенно кристаллизуются на морозе. Их никто не видит: я вырвался вперёд, яростно работая палками, – люди не должны сомневаться в командире, знать о его слабости.

Но сам с собой я могу быть честен: это моя вина. Моя вина, что немецкий шпион прошёл сквозь посты и убил мальчишку. Моя вина, что расположение обоих лагерей стало известны врагу.

Моя вина, что я не смог организовать людей, не смог проследить за молодёжью. Мишка такой же пацан, тоскующий по родным, – как ему было не отпустить товарища к сестре? Да и не сумел вчерашний комсомолец дистанцироваться от ровесников, поставить себя над ними. Он предпочитает не командовать, а подавать товарищам пример.

…Не знаю, сколько живых осталось в гражданском лагере, но немцы наверняка послали туда карательный отряд. Мы должны спасти уцелевших, мы должны их спасти…

Когда-то давно мой боевой товарищ рассказывал мне, что нет горше чувства, чем осознание того, что ты опоздал. Опоздал совсем на чуть-чуть. Но это чуть-чуть провело необратимую грань между жизнью и смертью.

И самое страшное – это когда понимаешь, что мог спасти людей, до последнего веривших, что ты успеешь, что ты защитишь. Как с этим жить?

Картины другой войны, картины нечеловеческой жестокости, которые я никогда не видел, встают перед глазами. Как же страшно опоздать!

Господи, помоги нам успеть, Господи, помоги!

Я не сразу разглядел среди деревьев большую группу лыжников, облачённых в маскхалаты. Они двигаются не слишком быстро, видимо, из-за отсутствия должной сноровки.

Мы практически выскочили на них, двигающихся колонной по двое. Но зашли с фланга, и фрицы нас пока не заметили.

Успели! Благодарю тебя, Господи!!!

Кровь огромным молотом стучит в висках от быстрого бега, ярости и восторга. Страх опоздать, сжимающий сердце ледяной рукой, наконец-то отступает, его место заполняет пьянящий азарт боя.

Падаю на колени, поднятой вверх рукой приказываю отделению остановиться. Команды, подаваемые знаками руки, – ещё одно наследие «Бранденбурга». Очень полезно, когда не хочешь обнаружить себя раньше времени.

Так же, знаками, приказываю бойцам рассредоточиться и взять цель.

– Achtung!! Alarm!!!

– Огонь!

Противник нас всё-таки заметил. Но мы успели дать первый точный залп прежде, чем немцы залегли. Человек семь фрицев упало, остальные ответили плотным огнём.

В прорезь прицела СВТ-38 ловлю пульсирующие вспышки автоматных очередей. Пистолетами-пулемётами вооружены командиры, они, как правило, грамотно ведут бой. Отличная цель для меткого стрелка.

Полуавтоматическая винтовка позволяет взять точный прицел и отправить в цель несколько пуль подряд, не сбиваясь на перезарядку. Сейчас первый выстрел ушёл с превышением: сказалась суматошная гонка на лыжах. Чуть опустив ствол винтовки, выпускаю ещё две пули; автоматная очередь обрывается. Веер снега, поднятый ударившей справа пулемётной очередью, бьёт в лицо; расчёт мгновенно нащупал меня. Перекатом ухожу от второго трасса, воткнувшегося в первую лёжку.

…Вспышка дикой боли, пронзившей левую руку, на мгновение гасит сознание…

Открываю глаза. От боли жутко мутит.

Пытаюсь сосредоточиться и разглядеть онемевшую руку. В глазах на секунду проясняется. Рана хреновая: оторван кусок бицепса, кровь течёт густым потоком.

Надо перевязать… Нет, сначала откатиться. Пулемётчик достанет.

Заметно ослабевшее тело слушается с трудом. Но два переката я всё-таки сумел сделать.

Чьи-то руки хватают меня за полушубок и тянут назад; сил сопротивляться нет. Вновь сфокусировав зрение, вижу лицо Сашки, одного из бойцов первого отделения.

Губ касается металлическое горло фляжки. Рефлекторно делаю первый глоток, горло обжигает неразведённый медицинский спирт. Дыхание перехватывает, кажется, что глотку обдало ледяным пламенем.

Но сознание проясняется, я вновь ясно вижу и оцениваю происходящее, пока Саша бинтует руку.

От немецких пулемётчиков меня спас наш расчёт. Когда люди разбирали матчасть оружия (а изучали они каждый имеющийся в нашем распоряжении образец), с МГ лучше всех себя показал Владимир Филин, один из отбитых заложников. Он впитывал знания, как губка, и на редких стрельбищах уверенно поражал цель, так что я счёл справедливым поставить его первым номером.

Но сейчас ему просто не хватило опыта. Стрелять он начал не сразу, проинструктированный о необходимости правильного выбора цели. Владимир спас меня, ведь именно его очереди заткнули первый пулемёт. Но настоящий бой – это не стрельбище, противник открывает огонь в ответ. И сегодня он оказался опытнее и точнее.

Филин не сумел даже подавить первый расчёт, заставил только переместиться. Сыграли нервы и тот факт, что в уже достаточно глубоком и мягком снегу не удалось устойчиво опереть МГ на сошки.

Немцы сосредоточили на проявившем себя пулемётчике плотный ружейный огонь, стремясь подавить Филина, также заговорили оба МГ.

Владимир сражался как мог, но не сумел справиться со страхом смерти. Пулемёт в его руках вёл длинные, рассеивающиеся очереди, не способные ударить точно. Он сумел ранить одного из номеров расчёта, но это был единственный успех. От точного попадания пули в голову погиб товарищ Филина и его второй номер, Василий Зайцев. Лишившись помощника, Владимир был вынужден прекратить стрельбу для замены ленты. Именно тогда прицельная трасса МГ ударила его в лицо.

Отделение неумолимо гибнет. Несколько недель подготовки и пара успешных диверсий не изменили того факта, что мои партизаны не имеют боевого опыта и должной стрелковой практики. Одного за одним людей выбивают меткие винтовочные выстрелы или прицельные очереди. Отделенный, Миша Шадов, фактически не способен вести бой как командир, зато его частые автоматные очереди не дают фрицам продвинуться по фронту. Только долго он не продержится.

– Миха!!! Гранаты! Давай гранатами!!!

– Infanterie, Granaten!

Немцы опережают нас, умело и ловко метая свои «колотушки», удобные для броска длинной деревянной ручкой. Они практически долетают до цели, но 50 разделяющих нас метров – слишком большая дистанция. Снег гасит фугасное действие и разлёт осколков не очень-то и сильной «колотушки».

В ответ с трёхсекундной задержкой (хоть чему-то научил) летят пять трофейных М-39, «яйца». Тоже не долетают, но, взрываясь в воздухе, достают вылезших вперёд фрицев градом осколков; кого-то наверняка ранило. И прицел мы им сбили, выиграв десяток секунд.

– Саш, к пулемёту! МИША!! Продолжай гасить их гранатами!!!

Пока мы ползём по-пластунски, забирая хорошую дугу, ещё два «яйца» летят к фрицам. Третьего гранатомётчика достаёт прицельная очередь из МГ, срезавшая парня во время броска. Взрыв подкидывает уже мёртвое тело…

Метрах в пятидесяти правее раздаётся учащённая стрельба. Ай, Виталя, молодец!

Я понимал, что возможен встречный бой, а потому разбил отряд по отделениям, двигающимся параллельно и на некоторой дистанции друг от друга. Это дало возможность хоть как-то оперировать имеющимися силами.

Нам же противостоят не менее пяти десятков немцев; связав боем первую группу, они смогли обойти нас с правого фланга. Но именно там их дожидался Виталий, разглядевший манёвр врага. Его отделение сумело подпустить фрицев максимально близко и открыть кинжальный огонь в упор.

Я наконец-то дополз до погибшего расчёта. Каждое движение отдаёт в раненой руке разрядами тока, пронзающими тело целиком. Но всё-таки я здесь.

– Саша, сшей ленту патронов на 300 и уползай, я прикрою.

– Командир, ты что?!

– Саш. Или я, или все. С пулемётом только у меня получится их задержать. Давай, пока они вперёд не рванули. Это приказ!.. МИША!! Уходите!

Шадов отвечает парой очередей в сторону немцев, ему вторит одинокий винтовочный выстрел.

Пока товарищ возится с лентой, устраиваю позицию. У расчёта не было ни защиты, ни упора для пулемёта. Но у меня теперь есть бруствер из их мёртвых тел, а сошки «машингевера» я воткнул в раны на груди Филина. Может быть, кощунство. Но вряд ли Владимир теперь обидится.

– Готово.

– Уходи.

Несмотря на боль, я чувствую руку, а значит, могу вести огонь. Приклад пулемёта наконец-то упирается в плечо, разнося по телу чувство какого-то надёжного спокойствия. Выдох…

Пулемёт в моих руках оживает в тот момент, когда человек семь немцев бросаются вперёд. Противник тут же залегает; но боль от отдачи «машингевера» такая дикая, что в глазах снова чернеет. Кажется, мои очереди ушли в молоко.

А вот оба вражеских расчёта мгновенно концентрируются на мне. Фонтаны крови и клочки вырванной плоти товарищей усыпают моё тело с ног до головы, бьют в лицо, мешая целиться.

Немцы начинают чередовать очереди на момент замены перегревшихся стволов. Одновременно стреляет только один пулемёт, зато огонь ведётся непрерывно.

Ну; давай же, давай!

Сильно рискуя, приподнимаюсь над «бруствером». Ловлю в прицел ближний расчёт. Тяну за спуск.

Нечеловеческая боль в левой руке вновь пронзает тело. Но я снова тяну за спуск. И ещё. Очереди автоматически получаются короткими, затем длиннее; но боль притупляется. Трассы моего пулемёта наконец-то находят противника.

…Чудовищный взрыв бьёт в левое ухо. На этот раз острая боль пронзает голову. В ушах стоит лишь противный писк.

Щупаю место удара. На пальцах ощущается что-то липкое и горячее; на месте уха угадывается какой-то острый обрубок, прикосновение к которому лишь усиливает боль.

Ну, вот и всё.

Правой рукой нашариваю в кармане последнее «яйцо». Раскручиваю колпачок и дёргаю за нитку.

Двадцать два, двадцать два.

Бросаю гранату куда-то вперёд.

Нашариваю правой рукой рукоять трофейного «люгера»…

14 сентября 1944 года

Воспоминания того дня не раз возвращались ко мне в кошмарах. Возвращались чувством полной беспомощности, наступившей к котлу боя. Обычно я старался не бередить в памяти этот день, но сейчас, рассказывая его подробности контрразведчику… Он предстал перед глазами, словно наяву.

– Мещеряков! Что вы замолчали?

Сам не знаю, когда перестал говорить. Даже не заметил этой остановки в рассказе.

Левая рука рефлекторно коснулась застарелого шрама на левой щеке. Обрывка уха я стараюсь не трогать даже в забытьи.

Поднимаю глаза на капитана. Несколько мгновений мы молча смотрим друг на друга.

Он не выдерживает первым, отводя взгляд. Видимо, прочитал в моих глазах что-то важное для себя.

– Воды?

– Да, пожалуйста.

Подождав, пока я осушу стакан (всего-то в пару глотков), особист продолжил:

– Накрыло? Так бывает. Предложил бы покурить, так не курите же. Что было потом? Как вы уцелели?

– Нас спасли мальчишки, а также отсутствие у немцев единого командования.

– Поясните.

– Дело в том, что в вермахте есть специальные лыжные части, но их не было под рукой у местной администрации. Потому к действиям против нас привлекли всех, кто более-менее сносно ходил на лыжах. Получилось два подразделения. Большее, которое насчитывало примерно человек сто немецкой пехоты, плюс не менее 70 полицаев, должно было штурмовать «боевой» лагерь. А для зачистки «бабского» выделили отделение СС и четыре десятка пехоты под общим командованием лейтенанта-эсэсовца. Они шли расстреливать не способных к сопротивлению женщин и стариков, а вместо этого получили наш удар.

– Но ведь, с ваших слов, в бою они показали себя серьёзным соперником?

– Безусловно. Я уже говорил про высокие боевые качества солдат СС, да и пехотинцы 41-го года были сильным противником.

– Ну хорошо. Так что, лейтенант не сумел провести бой при трёхкратном превосходстве?

– Двукратном. Лейтенант шёл со своими бойцами в конце колонны. Когда они попытались обойти нас, напоролись на кинжальный огонь второго отделения. Офицер погиб в числе первых.

– А что с мальчишками?

– Я приказал Козакову вести своих к «бабскому» лагерю. Но пацаны, заслышав стрельбу, развернули лыжи и обошли Гансов с тыла. Практически сразу после того, как меня контузило, открыли огонь им в спину. Фрицы же, не имея единого командования и неся немалые потери, предпочли отступить. Тем более у них имелась радийная связь, они связались со вторым отрядом и запросили помощи.

Со второй немецкой группой получилась вообще комедия: они намертво блокировали наш лагерь, засыпали минами. А там никого не было!

Впрочем, если бы мои хоть немного промедлили, они наверняка бы нас добили.

– И что, немцы не продолжили преследования?

– Начался сильный снег, лыжню замело. А в «бабском» лагере к моменту подхода фрицев живых уже не осталось.

– Много гражданских погибло при налёте?

– Не менее 30 человек, это считая и умерших от ран. Могло быть и больше, но «Хеншели» работали по квадрату, а сквозь деревья видимость не самая лучшая.

– И вы все укрылись в резервном лагере.

– Так точно.

– А как вообще немцы нашли вас? И что за история с убитым парнем?

– Я потом узнал подробности от Виктора. Тогда к делу наших поисков подключились гестаповцы. Они выбрали одного мужика, неплохо знавшего лес. Его жену до того жестоко изнасиловали немецкие солдаты, после она умерла. Люди об этом знали, знали, что мужик ненавидит фрицев и хочет отомстить. Вот только годовалого сына ему было некуда пристроить.

Через ребёнка его за горло и взяли. Гестаповцы схватили обоих и пригрозили, что скормят мальчика лагерным овчаркам на глазах отца, если тот откажется сотрудничать. И это была не пустая угроза.

Так что свою задачу он не мог не выполнить. Предатель долго и безрезультатно плутал по лесу, пытаясь найти отряд. Выбился из сил и практически замёрз, но его подобрали мужики из «бабского» лагеря, проверявшие силки. Иуда наш оклемался, определился, где находится, и попросился в боевой отряд. На свою беду Ромка как раз проведывал сестру и вызвался довести. Ведь мужика-то этого все знали, поверили сразу…

Ничего не подозревающего Ромку он зарезал, когда они были уже рядом с нашим лагерем. Просто ударил ножом в спину.

Как он обошёл секреты? Так не было у меня их с тыла, а где находятся основные, он также мог узнать у мальчишки. Свой же, чего бы ему не довериться. Как-то так…

– Что случилось с этим мужчиной?

– Он был в составе группы, с которой мы столкнулись. Погиб. Думаю, что сам бросился под пули.

– Оправдываете его?

– Нет. Но понимаю.

– А сын?

– Остался жив. Он-то при чём? Хотя вряд ли его теперь ждёт долгая и счастливая жизнь среди родственников погибших.

Тяжело вздохнув, капитан откинулся на спинку стула.

– Значит, отряд получил серьёзный удар. Что было дальше?

– Дальше мы зализывали раны…

31 декабря 1941 года

Над столом витает умопомрачительный аромат печёного на углях мяса и свежего хлеба. По одному голодному взгляду мужиков сразу становится понятно, что сил сдерживать себя у них практически не осталось.

…Я крепко рискнул, решив проведать Виктора – лес после разгрома обоих лагерей стал чужим. Но пронесло. Верный друг был очень рад меня видеть и ко второму визиту без особых проблем организовал свежий хлеб, сало, пироги, душицу, соль и яблочное вино для маринада.

На углях я лично испёк куски медвежьих окороков, мясо которых мариновал в вине с солью и душицей на протяжении пяти часов. Почему именно медведь? Да потому, что наш последний бой с немцами и воздушный налёт разбудил сразу нескольких зверей. Как минимум двух. И в отличие от разумного и очень осторожного «хозяина леса», летом не спешащего встречаться с человеком, зимние шатуны рассматривают нас в качестве доступного рациона. Один из людоедов сумел даже ранить дозорного. Молодой парень, стоящий в секрете, не ожидал нападения огромного хищника, подкравшегося практически бесшумно. Слава Богу, его товарищ оказался более решительным и вовремя успел дать очередь из ДП в упор.

Второго зверя поймали на «месте преступления». Понимая, что в лесу могут находиться как полицаи, так и немецкие посты, я категорически запретил охотиться. Единственным исключением стали силки. Так вот, когда Шадов Миша, действительно сравнимый с медведем силой и ростом, пошёл проверять немногочисленную добычу, он застал шатуна, дожирающего тушку несчастного зайца. Косого озверевшему от голода хищнику явно не хватило, так что он решил пообедать моим командиром разведчиком.

Позже Шадов рассказывал:

– Он как заорёт! А я, хоть и поджилки трясутся, ору в ответ! Ну, Михал Потапыч ко мне, на дыбы встаёт, а я ему раз! – и штыком в горло! Он лапами ствол винтовки как схватил, так чуть ли не вырвал её, но я на спуск нажать успел. Выстрела даже слышно не было!

– А не боялся, что сразу бросится?

– Так мне деды рассказывали, что медведь перед атакой на дыбы встаёт, вот в этот момент его на рогатину и брать надо. Я как увидел зверя, так дедову науку сразу и вспомнил, благо штык с собой был.

– Миша, Миша, что ж тебе, родственника жалко не было?

– Ахахаха!

– Какой он к хренам родственник?! Если б я его тогда не застрелил, сейчас бы шатун уже кости мои обгладывал!

…Помимо нарезки сала с хлебом и медвежьего деликатеса, на столе стоят плошки с холодцом, сваренным из попавших в силки зайца и тетерева, жареные на углях окуни и стопки с первачом, настоянном на рябине. Ведь догадался же кто-то в своё время прихватить самогонный аппарат! А кто-то взял всё необходимое, чтобы бурить лунки и ловить зимнюю рыбу. Запасливый у нас народ!

Но не роскошный (по нашим партизанским меркам) стол станет сегодня гвоздём программы…

– Дорогие товарищи!

За столом собрались двенадцать из восемнадцати оставшихся в живых бойцов отряда, включая и меня. Мальчишки на равных с мужиками: война уравняла возраст.

Шесть человек регулярно несут службу в секретах; провожая вечером дозор, я каждого поздравил с наступающим праздником, искренне улыбаясь и крепко сжимая протянутые руки. Ребята и мужчины заметно светлели лицом и поздравляли в ответ.

На этот раз в секреты пошли добровольцы. На каждую пару я выделил по банке трофейных консервированных сосисок (самое вкусное из немецкого сухпая), паре пирогов и копчёное мясо. Добровольцев заранее предупредили, что после смены их дождётся медведь, первач и командир.

Людям, после всех невзгод и ударов судьбы, после всех потерь нужен был праздник. Хотя бы на один день забыть, что идёт война, и вздохнуть полной грудью, они это заслужили. Естественно, в разумных пределах и с соблюдением необходимой осторожности.

За моим столом собрались только воины. Здесь нет мужчин из гражданского лагеря и женщин, исключение составили Леонид и Роман. Первый не раз бывал в бою, хотя и не состоит в боевой группе по понятным причинам. А второй – именно благодаря грамотным действиям коменданта люди эвакуировались, спасли раненых и сохранили большую часть уцелевших запасов. Так что Роман заслужил своё присутствие здесь, ведь он фактически спас всех нас от голода, а своих подопечных от полного уничтожения.

И, между прочим, он два часа ждал фрицев в засаде, давая возможность уцелевшим женщинам с детьми и стариками безопасно уйти. А ведь если бы немцы появились раньше, для Романа с его ногой шансов спастись… Потому, оценив мужество и толковые действия коменданта, я определил его место за праздничным столом среди своей «дружины».

– Сегодня 31 декабря, канун Нового года. Это хороший, светлый праздник. Вот только все мы помним, что принёс этот год, каким он был страшным. Все мы не раз ходили под смертью и каждый отдал этой войне свою жертву.

Чуть посветлевшие лица моих бородачей (не слежу я за внешним видом подчинённых!) сосредоточились. Тяжело думать о празднике, когда даже в поздравительную, праздничную речь командира вплетены слова скорби.

– Но сегодня мы не должны думать о бедах! Ведь сегодня Новый год, ребята…

Улыбка получается вымученной и неестественной. В потухших глазах боевых товарищей я читаю лишь одно желание: выпить и забыться.

– И по старой традиции в Новый год люди делают друг другу подарки. Я чту традиции, а потому подготовился. У меня сегодня есть для вас подарок, который вы вряд ли когда-то получали. И это не печёный медведь!

Наконец-то моя ирония достигает цели, зажигая первые улыбки. Люди, подняв стопки, смотрят уже с интересом. Откашлявшись, громко и чётко начинаю вещать:

– Итак, товарищи, мой подарок. 5 декабря 1941 года немецкие войска были остановлены под Москвой.

Эффектная пауза. Мужчины начинают переглядываться и ещё неуверенно улыбаться.

– Поправка: немецкие войска были остановлены раньше. А 5 декабря советские войска начали наступление.

В повисшей, звенящей тишине продолжаю, вначале тихо:

– И это наступление всё ещё продолжается. Сегодня. Сейчас. В эту минуту. Наша армия НАСТУПАЕТ! МЫ!! ГОНИМ!!! НЕМЦА!!!!

Мои слова имеют эффект разорвавшейся бомбы. Мужики ошеломлённо застыли с выпученными глазами.

– Фрицев отбросили от Москвы на 100–250 км!!! Фрицы потеряли более ПЯТИСОТ ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК!! Более ТЫСЯЧИ ТАНКОВ!!! Примерно ТЫСЯЧУ САМОЛЁТОВ!!! Ребята! БРАТЬЯ!! Немца под Москвой РАЗБИЛИ!!! ПОБЕДА! БУДЕТ!! ЗА НАМИ!!! УРА!!! ЗА ПОБЕДУ!!!

– УРР-РРРАА-А-А!

Отчаянный рёв мужиков сотрясает землянку. Подавая пример, опрокидываю первую стопку, но продолжаю стоять.

Эх, мужики… Не удержался никто. Потому что удержаться сейчас невозможно: я сам, вцепившись зубами в рукавицу, пытался сдержать слёзы, когда Виктор мне всё рассказал. Ещё два дня назад мы не имели общения с внешним миром, а я, узнав о начавшемся наступлении, решил не спешить с новостью.

Мои воины обнимаются, пряча глаза. Но содрогающиеся плечи большинства из них выдают мужиков с потрохами. Другие открыто смотрят вперёд, пытаясь улыбаться. Но и по их щекам бегут ручейки слёз.

Сколько же было выстрадано, сколько мы заплатили, чтобы сегодня узнать, что борьба наша не безнадёжна, что она имеет конечную, достижимую цель. Именно сегодня, сейчас, все мы (ну я-то позавчера) поверили в ПОБЕДУ. И пускай цена её безмерно высока. Пускай вряд ли все мы (а может быть, и никто) её увидим. Но теперь мы в неё верим. Верим, что наши дети будут жить на СВОБОДНОЙ земле СВОБОДНЫМИ людьми. И заплатим за это любую цену.

– Товарищи, – негромко позвал я. – У меня второй тост. И он за вас. За вас, моих братьев по оружию! Ведь в нашей общей победе под Москвой есть и ваша заслуга. Наша заслуга.

До фронта не доехал батальон пехоты и полнокровная рота тяжёлых и средних танков, самых сильных машин рейха! Чтобы остановить их, потребовался бы полнокровный полк с артиллерией, а не три десятка заросших партизан!

Вновь на лицах моих воинов загораются улыбки. Ироничные улыбки, скрывающие великое облегчение: после новости о разгроме немцев каждый из нас ощутил, как с плеч свалилась огромная глыба.

– Так что я пью за вас, братья. За ваши твёрдые руки и острые глаза!

– УРА командиру, УРА!!!

Выпили, обнялись. Продолжаю стоять.

– Ребята, третий тост. Сами знаете, за кого пьём… Помянем.

Третья стопка самогона (кстати, мягкий) опрокидывается в горло. Молча постояв с минуту, я наконец-то сажусь. Моему примеру следуют все собравшиеся.

– Представляете, как завтра мужики будут радоваться новости?

Подумав о реакции ещё ничего не знающих товарищей, мои бойцы вновь счастливо заулыбались. Думаю, тон непринуждённой обстановки я всё-таки сумел задать. Так, а теперь можно уже и самому попробовать, что из себя представляет медвежатинка… Хм, ничего так, чуть сладковатая…

 
Касів Ясь канюшину,
Паглядав на дявчину.
А дявчина жита жала,
Ди на Яся паглядала:
 
 
«Чі ти Ясь, чі ти нє,
Спадабався ти мнє!»
Кінув Яська касіть,
Пачав мамку прасіть:
 
 
«Люба мамка мая,
Ажані ж ти мянє!»
«Дик бяри ж Станіславу,
Ка сядєла на всю лаву».
 
 
«Станіславу нє хачу,
Бо на лаву нє всажу!»
«Дик бяри ж ти Яніну,
Працявітую дявчину».
 

Красиво поют, душевно. И, как принято в мужских компаниях, о бабах! Эх, женщины, женщины…

Предавшись фривольным мыслям, одновременно фиксирую каким-то пятым чувством, что чересчур расслабился и пытаюсь мычать что-то своё в такт поющим белорусам. А ну как мужики заметят да решат командиру потрафить? Исполнят что-нибудь популярное из русского народного, а я что? За столом строевые песни, разученные ещё в «Бранденбурге», не поются, репертуар дроздовцев здесь вообще стоит забыть.

Так. Надо как-то перевести тему.

Словно услышав мои мысли, Прохор, дюжий мужик из второго отделения, залихватски опрокинул в себя стопку и, занюхав рукавом, вперился в меня тяжёлым взглядом.

У Прохора ещё при летних бомбёжках погибли мать и жена, а ребёнок получил серьёзное ранение, еле выходили. После чего и так непростой характером мужик окончательно замкнулся в себе. Воюет отчаянно, товарищи его уважают, но близкого общения с ним стараются избежать: слишком много в человеке ненависти и горя. Да и сам Прохор не сильно спешит раскрывать перед кем-то душу.

Но сейчас, видимо, перебрав (пора бы уже и заканчивать праздник), наш нелюдим решился высказать наболевшее:

– Командир, скажи мне, как свой, родной. Ну почему? ПОЧЕМУ немцы дошли до Москвы? Почему летом им хватило недели, чтобы занять Минск? Почему армия посыпалась с одного удара? А где же «малой кровью, могучим ударом»? Почему не подготовились, не встретили? Ведь даже у нас знали, что немец армию на границу собирает! Неужели генералы ни хрена ничего не понимают?! А?! Почему товарищ Ст….

Даже пьяный, он оборвал свою речь, так и не выговорив имя вождя. Но напряжённая, звенящая тишина и без этого повисла в землянке.

Медленно и негромко, припечатывая каждое слово, отвечаю:

– Ты никогда больше не задавай этот вопрос представителям органов государственной безопасности, тебя неправильно поймут. Понял?

Быстро трезвеющий Прохор энергично замахал головой.

– Но я тебе отвечу. Тем более ты по пьяни озвучил мысли каждого из здесь присутствующих.

Во-первых, все всё видели и знали, «проглядеть» разворачивание на границе огромной немецкой армии было в принципе невозможно. Вы в своей деревне и то знали.

Во-вторых, и генералы, и в высшем руководстве страны понимали, чем это грозит. Но сосредоточение армии союзника на границе может иметь ещё одну причину, помимо планируемого нападения. Союзник ожидает агрессии с твоей стороны.

В распоряжении нашего руководства имеются и разведывательная авиация, и агентурная разведка. После вылетов на территорию союзника последовали доклады о строительстве на границе долговременных оборонительных сооружений и наращивании немцами противовоздушной обороны.

Затем пришли доклады разведчиков. Они сообщили следующее: в Германии нет никакой информации о готовящемся нападении. Люди не знают о готовящейся войне с СССР. Солдаты, переброшенные к границе, не знают, что готовится вторжение. Основных версий их переброски две: ожидается нападение со стороны СССР или же большевики откроют границы для переброски немецких войск в Индию. Большинство склонялось к первому варианту.

А теперь поставьте себя на место высшего руководства, после получения всей уточняющей информации. И учтите, что в раскладе есть ещё и третий игрок – британцы. Те самые британцы, кто на протяжении всей истории сталкивали своих противников лбами, а после пожинали плоды чужих побед. Самый яркий пример: войны с Наполеоном, когда победила Россия, а фактически усилилась Англия.

Так вот, до 22 июня англичане находились в состоянии войны с Германией, но и СССР не были дружественны. Более того, во время нашей войны с финнами англичане и французы готовили экспедиционный корпус на помощь Маннергейму. Вот только долго готовились, не успели.

Гитлер планировал морское вторжение на Британские острова, а потом вдруг неожиданно большая часть его армии оказалась на границе с СССР.

И что вы подумаете? Что на страну собираются сознательно напасть или что враг твоего союзника сумел убедить его в планируемой агрессии с твоей стороны? Тем самым отведя угрозу от себя – всё в духе британской дипломатии.

Есть ещё одна важная деталь: если на тебя готовится нападение, то порой гораздо эффективнее будет нанести упреждающий удар, пока противник не закончил сосредоточение войск. Вы решитесь напасть? И тем самым предадите союзника, первым начав агрессию. А как на это среагируют англичане? Ведь, возможно, они убедили Гитлера в угрозе с вашей стороны. Вы нападёте, а они заключат с ним перемирие, а возможно, окажут и военную помощь.

С другой стороны, чтобы напасть, нужно подготовиться. Развернуть дивизии, выведя их из мест дислокации, довести численность войск до штатов военного времени, подтянуть к границе дополнительные силы. Но пока вы будете разворачиваться, немцы могут успеть нанести упреждающий удар.

Вы можете просто привести армию в состояние боевой готовности. Но ведь все мероприятия в этом случае будут примерно те же самые: увеличение численности, масштабные перемещения сил, занятие предполья. И всё это опять-таки может спровоцировать союзника, ожидающего удар!

Так что делать, какой выход? Начать войну, будучи к ней не готовыми, понимая, что потенциальный враг очень силён? Или же попытаться убедить союзника в чистоте своих намерений, пока ещё не поздно?

Наши руководители выбрали второй вариант, в то время как Гитлер и его разведка сознательно предпринимали все усилия, чтобы поддержать их в этом выборе. Гитлер знал, что будет атаковать, но, естественно, ему было выгодней, чтобы советская армия встретила войну неготовой.