Текст книги "Злая Русь. Царство"

Сделав еще один шаг вперед, я уже по рукоять вогнал меч в живот охнувшего, окатившего меня кровью из открытого рта ворога, после чего вместе с ним развернулся к стрелкам, чуть присев. Спустя всего удар сердца один болт ударил немца в спину, заставив тело его дернуться, а другой впился в доску палубы в вершке от моей стопы.

Все!

Рывком отталкиваю убитого от себя, бросив настороженный взгляд назад, но на носу противников не осталось. Однако и оставшиеся на палубе моряки, испуганно жмущиеся к кормовой пристройке, агрессии не выказывают и ввязываться в драку не пытаются.

Уже хорошо!

А между тем в трюме ведь раздается уже отчетливый звон цепей.

– Ну, поехали…

Стряхнув мертвеца с меча, за несколько ударов сердца я добегаю до лестницы, ведущей к арбалетчикам, и едва успеваю отпрянуть в сторону, увидев прямо перед собой мужской силуэт. Очередной болт вновь ударил в доски палубы, а я стремглав ринулся наверх.

Чтобы поймать второй арбалетный болт. Хорошо хоть успел пригнуться, заметив нового стрелка.

Ощущение, будто в плечо кто-то очень сильно ударил, и одновременно с тем словно его что-то обожгло изнутри. Сильно обожгло! И ведь жжение усиливается, а вместе с ним приходит и тупая, острая боль. Но она же дает силы пролететь последние шаги по лестнице и от души рубануть по шее арбалетчику, подавшемуся назад и попытавшемуся перекрыться самострелом.

Его соратник оказывается чуть удачливее: он успевает натянуть тетиву руками, вставив правую ногу в стремя, и вложить очередной болт в желоб. И даже вскинуть оружие по направлению ко мне. Но, шагнув к новому противнику, я со всей возможной силой и скоростью ударил по арбалету, попав в ложе, и сорвавшийся с тетивы болт ушел в сторону. Еще шаг – и последний противник оказывается нанизан на меч.

Все!

– Эй, вы! Кто там в трюме?! Ну-ка, откройте его! Да быстрее!!!

Мой рев вряд ли понятен двум уцелевшим морякам. Но, как кажется, они все равно очень хорошо понимают главный посыл, как и окровавленное острие меча, указывающего на люк в палубе, из-под которой по-прежнему разносится лязг цепей.

Вдвоем они бросаются к люку, быстро спускаются вниз. Я жду их, неприязненно косясь на торчащее из плеча древко болта и стараясь при этом не обращать внимания на боль, трансформирующуюся в тупую и изводящую. Болт сейчас доставать никак нельзя – обильно хлынет кровь, и кровопотеря может меня добить. Пока он закупорил рану собой, словно пробка. Но и оставить насовсем тоже ведь не выйдет!

Между тем все то время, пока я предавался размышлениям о том, как бы мне извлечь «инородное тело» и при этом не сдохнуть (хорошо, что вспомнил про прижигание!), под ногами по-прежнему звенели цепи. Но в какой-то момент звон оборвался, зато послышались какие-то глухие удары и приглушенные вскрики. После чего по сходням, ведущим в трюм, раздались скрипучие (из-за ступенек) шаги, и, наконец, в открытом люке показалась голова крайне виновато посмотревшего на меня Микулы.

– Зараза… Как же я рад тебя видеть!

Глава 7

При виде живого и вроде бы целого здоровяка (если не считать заметной даже под волосами огромной шишки на затылке) у меня отлегло от сердца. И тут же резко повело в сторону так, что я едва удержался на ногах, – дикое напряжение и страх за друга, державшие меня до этого самого мгновения, спали. Начался адреналиновый откат, плюс еще ранение… Голова реально здорово закружилась, и, чтобы устоять на ногах, я был вынужден вонзить острие меча в палубу, оперевшись на клинок, словно на трость.

Микула, покинув трюм, первым делом рванул к поверженному мной германцу с секирой – и только вооружившись, напряженно осмотрелся по сторонам. Впрочем, на когге больше не было никого из экипажа – эти парусные торговые суда, как правило, не требуют большой команды, состоящей из десяти-пятнадцати человек. Не считая капитана и минимальной охраны.

Так вот, когда взгляд северянина остановился на причале, а бледное лицо его побледнело еще сильнее (притом что брови угрожающе нахмурились), мое сердце вновь учащенно забилось. Проследив за взглядом порубежника и посмотрев на причал, я заметил приблизившегося к судну дородного купца (судя по довольно дорогим одеждам, отороченным мехом – каким, правда, я вот так с ходу не скажу) и четверых крепких парней в айзенхутах, стеганых гамбезонах с нашитыми на них стальными бляхами и с боевыми секирами за поясами.

– Приплыли, твою же ж…

Следующие по причалу немцы (не иначе как хозяин корабля и его личная охрана) между тем начали подниматься по сходням на борт. Они уже заметили нас и слегка напряглись, но постарались не подать вида. Ведь заранее разглядеть трупы членов экипажа за бортом новоприбывшие никак не могли. Но вот первая пара телохранителей купца и сам торговец начали подъем на когг, и секунду спустя замерли на месте, ошарашенно разглядывая залитую кровью палубу и трупы убитых мной матросов и стрелков.

– Was ist passiert?!

– Sie haben uns angegriffen, angegriffen!

Купец ошарашенно закричал одновременно с матросами, коим хватило ума не ввязываться в драку, что и сохранило им жизнь. Они опасливо молчали до самого конца – видимо, боялись упустить свой шанс на спасение, в случае если бы предупрежденный начальник и его воины решились бы просто удрать. А теперь вот визжат со страхом и одновременно надеждой в голосе, наверняка обвиняя нас с Микулой во всех грехах, тут и язык понимать не нужно. Но гораздо хуже то, что воины, замершие было на несколько мгновений, тут же буквально взлетели по трапу и полуокружили меня и северянина, цепко держа в руках секиры и меряя нас напряженными, злыми взглядами.

Одна команда торгового гостя – и кинутся вперед… Четверо свежих бойцов, явно не новичков в схватках – против раненого меня и едва вооруженного северянина. Справимся ли? Может быть, и сдюжим, но потеряем еще сколько-то драгоценного времени. А ведь мою схватку с членами экипажа видели на соседних судах, не могли не видеть! И сейчас сюда наверняка уже направляется портовая стража.

– Мы не желали причинить тебе обиды, купец. Вот плата за неудобство, и знай: твои люди первыми напали на моего друга.

Понимая, что терять нечего, я решил рискнуть, уповая на то, что торговец, ведущий дела вблизи новгородских владений, наверняка бывает и в купеческой столице древней Руси. А значит, может владеть и языком, если конечно, функцию единственного переводчика не выполнял убитый мной толмач. Кивком головы указав на его тело и рассыпанные под ним, а также на палубе денарии, я с напряжением посмотрел прямо в глаза купца, и к вящей радости тот ответил мне, причем на очень чистом русском, без акцента (хоть и очень гневно):

– Что здесь случилось?!

Я было открыл рот, чтобы начать говорить, но тут за моей спиной раздался зычный голос Микулы.

– Вчера вечером я искал корабль, отплывающий в земли свеев. На большинстве судов никто не понял моей просьбы, но на твоей ладье мне ответили на моем языке и предложили довезти нас с побратимом до Уппсалы. Пригласили подняться, заключить соглашение и внести залог за двух человек. Но когда я вступил на корабль и показал кошель с деньгами, меня ударили чем-то очень тяжелым по голове. Ударили сзади… Твои люди были татями, купец. Они напали на меня исподтишка, со спины, хотя я был готов честно заплатить. Они обворовали меня, забрав серебро, меч и кинжал. Они заковали меня в цепи, и если бы не побратим, я и не знаю, что меня ожидало бы в дальнейшем. Забрав их жизни, мы были в своем праве.

Я с интересом, сочувствием и одновременно сожалением выслушал рассказ друга. Да, его доброта и честность в этот раз сослужили дурную службу северянину – способный одолеть в настоящей схватке хоть десяток ворогов, он стал жертвой вероломства. Причем вероломства именного разбойного, подлого – и слава Богу, что хоть в живых оставили! Не иначе, решили позже продать как раба.

Как говорится в поговорке, жадность фраера сгубила…

Купец же, дослушав короткий и содержательный рассказ Микулы, резко обратился к матросам, рыкнув на них так, что даже мне стало не по себе. Последние после короткой паузы наперебой затараторили что-то извиняющееся. Выслушав их с лицом, более подобающим разъяренному морскому разбойнику, нежели честному дельцу, торговый гость отдал короткое распоряжение, и члены экипажа буквально бегом рванули к телу убитого мной толмача. Нехило он их выдрессировал!

Легкое, неосторожное движение тут же отозвалось резкой болью в плече, заставившей меня прищурить глаза и тихо застонать. Н-да… Я хоть и стараюсь не обращать внимания на ранение, но если волнение при появлении владельца когга чуть притупило боль и жжение, но теперь они словно мстят мне за короткую передышку. Пока еще держусь на ногах, сохраняя ясный рассудок, но надолго ли меня хватит?!

Между тем матросы уже подняли тело переводчика, и лицо торгового гостя, как именуют также купцов на Руси, чуть просветлело. Разглядев россыпь серебра на окровавленных досках и все еще тугой мешочек-кошель на палубе, он важно кивнул, после чего ответил:

– Этот поганый кусок дерьма Гуго вместе со своими племянниками был той еще головной болью. Но нанять кого-то более добропорядочного мне не хватило монет – вложил все в товар. Что же, я должен извиниться перед вами за разбойное нападение этого выродка, и вдвойне за то, что ему удалось разложить команду за моей спиной! Вашего серебра с лихвой хватит на наем новых людей и даже стрелков; кроме того, мы действительно направляемся в земли свеев. Если вы готовы отправиться в плавание на моем когге – что же, я буду рад гостям на своем корабле. И да, меч, серебро и прочие вещи, отобранные Гуго, мы обязательно вернем. Меня зовут Бруно, Бруно из Любека, и я честный купец.

– Микула.

– Георгий. Мы принимаем ваше приглашение, уважаемый. И небольшая просьба лично от меня – отправьте, пожалуйста, за лекарем.

Напряжение вновь отпустило меня, а вместе с ним пропал и стержень, державший до того на ногах. И, озвучив свою просьбу, старательно держа голос так, чтобы не дрогнул, я начал медленно клониться вперед, к доскам палубы. В какой-то момент это движение стало вдруг очень стремительным, но прежде, чем я бы врезался лицом в обструганное дерево, чья-то крепкая рука ухватила меня за плащ, удержав от падения.

– Спасибо, Микула…

В следующий миг мир вокруг окончательно погас.

…Гаюк остановил взмыленного, белоснежного арабского скакуна на самой вершине высокого, не иначе как насыпного холма, бывшего чьим-то погребальным курганом. Он единственный возвышается над плоскостью отцветшей степи на многие версты вокруг, позволяя обозреть долину широкой полноводной реки, разделившей бывшие кипчакские кочевья и земли зихов. Последние называют реку Кобан, что означает «поток».

Вдали же, в сиренево-серой дымке у самого горизонта, темнику виднеется ровная цепочка кажущихся отсюда не столь и высоких гор. И на равнине, и в горах разбросано множество селений зихов, но горцы не имеют мощных крепостей (за исключением построенной еще греками Матархи). А потому они станут легкой добычей храбрых нукеров старшего сына Угэдэя, великого кагана монголов.

Гаюк самодовольно улыбнулся: что же, этот полноводный «поток» не остановит его воинов. Особенно если переправу наводят орусуты-бродники – не зря он настоял, чтобы полторы тысячи мужей их присоединились к его тумену, ой не зря.

Четыре чингизида покинули землю булгар десять седмиц назад, как только стаял снег и почва немного просохла, чтобы удержать копыта легких степняцких лошадок. Каждый из царевичей повел на юг собственную тьму. Монголы, тюрки, хорезмийцы, сами булары и кипчаки, прежде всего из враждующих с восточными ордами токсобичей, широко растеклись по донской степи, изгоном обрушившись на рискнувшие остаться в здешних местах половецкие кочевья.

Еще прошлым летом и осенью Гаюк и Мунке, а также покойный ныне Кадан и Бучек обрушились на половцев, разбив их в серии многочисленных стычек. Котян же, последний влиятельный хан западных кипчаков, старательно избегал большого сражения и сумел увести часть своего народа за горы, в земли бачжигит, к кагану Бела. Но не все половцы покинули степь вместе с ханом, а кто-то и вовсе успел вернуться, и этой весной они вновь испытали на себе свирепую монгольскую ярость.

Нукеры братьев-темников гнали кипчаков перед собой, словно диких зверей во время загонной охоты – гнали их к разлившемуся по весне Дону. В то время как упрежденные монголами бродники намертво заперли броды через полноводную реку. Оказавшись в смертельной западне, половцы приготовились подороже продать свои жизни, но Гаюк, старший из чингизидов в Южном походе, проявил мудрость, предложив обреченным вступить в тумены монголов. Всем мужчинам, от мала до велика, оставив в степи лишь женщин и детей, – и те вынужденно уступили, не имея никакого выбора. Поверившие в посулы о щедрой добыче и понимающие, что их семьи теперь на положении заложников, кипчаки будут храбро биться под знаменами чингизидов, а те бросят их вперед, на самое острие атаки, против зихов, асутов и тех же кипчаков…

Правда, такому неожиданному повороту возмутились бродники, потерявшие многих воев, защищая переправы от прорывающихся половцев. Но разве их возмущение могло на что-то повлиять? Самые неуступчивые и говорливые стали короче на голову, и сразу присмиревшие «союзники» уже без сопротивления дали нукеров в тумены чингизидов.

И вот сейчас три тысячи кипчаков из весеннего пополнения первыми заканчивают переправу на противоположный берег Кобана. Правда, орусуты не смогли найти удобного брода через незнакомую им полноводную реку, берущую свое начало в горах и подпитываемую ледниками. А при переходе через тот брод, коий им все же удалось обнаружить, лошади едва поднимают головы над водой. Да и течение здесь слишком сильное. Но зато бродники быстро нарубили деревьев в лесистой пойме Кобана и принялись сноровисто сбивать плоты, после чего умело повели их к противоположному берегу. Жаль, что полный трудов день короток и солнце уже клонится к закату… Но до наступления ночной тьмы еще хватит времени, чтобы половецкие тысячи закончили переправу. Оставшаяся же часть заметно выросшего тумена закончит переправу завтра.

Между тем даже с высоты кургана в близлежайшей степи не видно зихов. Ни войска, ни крошечного конного разъезда. А значит, испугались трусы, испугались монгольской мощи!

А ведь тумен Шибана еще только идет к переправе. Очевидно, это будет легкий поход!

…Теплая ночь над лагерем Гаюка прошла спокойно – лишь смех довольных, накормленных от пуза жирной шурпой из баранины нукеров раздавался внизу, у подножия холма, на котором чингизид велел ставить свой шатер. Однако к утру сладкие грезы старшего сына Угэдэя, в коих он сам видел себя на троне великого кагана, сменились вдруг волком, подкрадывающимся к чингизиду с юга. Волка со вздыбленной шерстью, свирепо оскалившегося и угрожающе рычащего, от одного вида которого у будущего властителя монголов побежал холодок по коже… А потом волк завыл.

И Гаюк проснулся, с суеверным ужасом вслушиваясь в многоголосый вой, как кажется, тысячи свирепых хищников. Боясь увидеть, что злая воля местных божеств привела все волчьи стаи окрестных степей к его лагерю, чингизид выбежал из шатра, безостановочно повторяя: «О великий Тенгри, спаси нас, спаси!».

Но то, что воочию узрел темник, было пострашнее, чем даже сотня волчьих стай. В еще очень густых, практически непроглядных сумерках, начавших лишь понемногу сереть на востоке, пред его взором предстали сотни – нет, даже тысячи движущихся огней. В течение всего нескольких ударов сердца, загораясь один за другим, они полуокружили с берега лагерь успевших переправиться половцев. И все это под бесконечный волчий вой с противоположной стороны Кобана – с юга, со стороны владений зихов.

А еще пару мгновений спустя сотни подожженных стрел горцев одновременно взвились в воздух, описав широкую дугу, и обрушились на стойбище кипчаков, чьи дозоры, как видно, вырезали перед самым рассветом. Шатры и кибитки половцев загорелись буквально на глазах, подсвечивая мечущихся при всполохах пламени нукеров, и на следующем залпе все еще по-волчьи воющие зихи уже не зажигали стрел.

Теперь они хорошо видели кипчаков, а вот последние горских стрелков уже никак не могли разглядеть. Но уже окончательно пришедший в себя Гаюк, избавившийся от суеверного страха и дико рассвирепевший именно из-за допущенной им душевной слабости, яростно зарычал:

– Начать переправу! Перебить зихов, в плен никого не брать!

Устремились вниз по холму туаджи, неся кюганам гневный приказ темника, а те торопливо погнали нукеров к переправе, где бродники принялись сноровисто спускать плоты на воду.

Между тем стало заметно светлее, уже можно было разглядеть зихов, атаковавших лагерь кипчаков, их было не столь и много, не более двух тысяч. Но горские лучники умело ополовинили кипчаков, внеся сумятицу в их ряды, а не успели еще степняки оправиться от обстрела, как зихи уже оседлали подведенных им жеребцов и ударили по половецкому стойбищу. Закричали атакованные нукеры и яростно рычащие касоги, и одновременно с тем от северного берега уже отошли первые плоты с монгольским подкреплением.

Но не успели они добраться и до середины реки, как доселе стелящийся по воде невесомой дымкой туман вдруг поднялся высоко над Кобаном, густой молочной пеленой закрыв от глаз Гаюка сражающихся на противоположном берегу. Облачившийся в худесуту хуяг, скрепленный из стальных пластин позолоченный панцирь, темник стоял на кургане и напряженно ожидал, как с противоположного берега раздастся яростный клич его нукеров…

Но вместо этого прямо из тумана, окутавшего Кобан, вдруг вновь раздался леденящий душу многоголосый волчий вой. А следом и отчаянные, полные ужаса вопли тех, кто начал переправу. И сердце темника вновь сжалось от суеверного страха…

Кипела яростная схватка на южном берегу реки – звенела сталь, трещали копейные древка и человеческие кости, вопили раненые, изувеченные мужи. Кипела яростная схватка и на воде… Зихи, отличные моряки и свирепые разбойники, на своих малых гребных судах не раз нападали на фряжские галеры. И успешно нападали. А теперь они провели их и по полноводному Кобану. И когда из тумана вдруг вынырнули украшенные рогатыми козлиными черепами носы их кораблей, когда врезались они в плоты, переворачивая их и топя, многие нукеры погибли. А многие поверили, что их атаковали неизвестные морские чудовища, утратив при этом всякое мужество.

Но наваждение было недолгим: вскоре сквозь туман стали различимы фигуры зихов. А когда из молочной пелены по северному берегу хлестнул град стрел, раня и убивая столпившихся у переправы нукеров, Гаюк осознал, что бой идет не с потусторонним врагом. По приказу темника его батыры отступили от воды, а вперед выдвинулись лучшие монгольские лучники. Растопив серу во множестве спешно разведенных костров и окунув в нее свои срезни, хабуту обрушили на мелькающие в разрывах тумана борта горских судов сотни зажженных стрел. И вскоре запылали небольшие деревянные корабли зихов, разгоняя огненными языками молочную пелену.

К полудню все было кончено. Догорая, шли на дно последние узконосые ладьи горцев; плотов же на реке и вовсе не было видно. А от южного берега Кобана отступали к горам уцелевшие после яростной сечи зихи. Они понесли большие потери в схватке с кипчаками, но перебили всех половцев до единого, по воле Гаюка переправившихся на южный берег. И сын Угэдэя ясно понял, что горцы отнюдь не трусы. И что его ждет упорная, кровопролитная борьба в стране зихов…

Касожский волк нанес первый удар, заставив себя уважать. И потому весь оставшийся день стучали в лесной пойме Кобана топоры бродников-орусутов, сколачивающих вдвое большее число новых плотов. А мастера осадного дела из далекого Китая разворачивали на северном берегу реки мощные камнеметы.

Во второй раз Гаюк не позволит врагу так просто истребить своих нукеров на переправе!

Глава 8

– Пеших лучников вывести вперед, в первую линию, да прикрыть их рогатками, чтобы конному копьем в лоб с разгона не протаранить. И железных рогулек перед ними рассыпать на том расстоянии, откуда поганые с коней начинают бить из луков своих тугих, составных, закрутив «хороводы». И тогда, как только приблизятся татары к нашим лучникам, так с лошадей на землю и шипы полетят они мигом… Да каждому лучнику пару – воя с ростовым червленым щитом, от вражеских срезней укрыть. Оставшимся же пешцам щиты плотно сцепить да в «ежа» сбиться позади стрелков, выставив перед собой колья да копья. А ратников с рогатинами и вовсе впереди прочих ставить. У оружия их толстые древки да широкие наконечники, в землю их упереть да к лошадям вражеским склонить, на грудь животин нацелив – ни один ворог в первой волне не прорвется. И вот, считай, уже весь большой полк посередке стеной встал, не дастся ворогу! А на крыльях и полк правой, и левой руки из дружинников княжьих собрать, кто из них верхом. Да прикрыть гридей конными лучниками из порубежников да черниговских ковуев, коли пойдут они за князем Мстиславом Глебовичем…

Одобрительно улыбнувшись, я согласно кивнул Микуле, вслух рассуждающему о будущей сече с Батыем. Особенно мне понравилось предложение северянина о том, чтобы выставить впереди прочих пешцев воинов с тяжелыми рогатинами. Сам того не зная, порубежник копировал тактику ромейских стратигов времен расцвета Македонской династии, когда в первую линию ополченцев-скутатов выводили менавлитов. Последние, хорошо защищенные вои с тяжелыми и массивными, пусть и короткими копьями-менавлами с широкими наконечниками, склоняли их навстречу всадникам врага, эффективно гася первый, самый тяжелый натиск арабской или норманнской конницы…

А в следующий миг когг Бруно из Любека в очередной раз ощутимо качнуло на волнах – качка к вечеру заметно усилилась, – и я едва удержал стон боли. Левое плечо прострелило практически столь же чувствительно, как и во время ранения. А тут еще узкий неудобный топчан со старым тюфяком, из которого во все стороны лезет сено… Располагается мое «ложе» в крошечной каюте в кормовой надстройке корабля, отдаленно напомнившей мне старый плацкарт из девяностых годов двадцатого столетия. Удобств минимум, только две условные (сильно условные!) кровати у стенок и крошечный стол между ними. Окон нет, свет – едва мерцающая лампада, освещающая, впрочем, чуть ли не все помещение. До того оно крошечное!

Но нам, как говорится, не привыкать и не выбирать. По крайней мере, заново собрав команду, Бруно действительно вернул оружие и деньги северянина, обеспечивает нас едой с собственного стола: уже зачерствевшим, зато не плесневелым и не червивым хлебом, кисловатым вином, пересушенным вяленым мясом, сыром – сильно на любителя, но, задержав дыхание, есть можно, а также… А собственно, и все. Но хотя бы не голодаем!

Ну и не стоит забывать, что тогда, в Ревеле, торговый гость действительно оперативно нашел лекаря. Толкового, кстати, малого, сумевшего аккуратно (конечно, все относительно!) вытащить болт из плеча, обработать края раны каким-то крепким спиртным и затворить ее прижиганием. Ожог он также обработал какими-то мазями (и они ведь даже неплохо пахнут!), передав требуемый запас Микуле. Так что за несколько дней пути по все еще волнующемуся Балтийскому (виноват, Варяжскому!) морю я действительно сумел оправиться. Причем в этот раз без горячки и последующего за ней тяжелого восстановления.

– Все ты говоришь верно, друг мой. Вот только на месте Батыя я не стал бы трогать большой полк в начале боя. Вместо этого всех своих стрелков я бы бросил на крылья русской рати. Наших конных лучников поганые просто задавят числом, а вот дальше возьмутся и за жеребцов гридей… Отогнать лучников вражьих, конечно, можно, даже догнать их на коротком рывке и задние ряды порубать. Да только татары ведь того и ждут… Пока дружинники вперед вырвутся, пока кони их устанут и замедлятся, тут как тут монгольские тяжелые всадники и ударят! Как на Калке, как в Котманской долине в Грузии… А после, так или иначе разобравшись со всадниками на крыльях, поганые обойдут пешцев, зайдут к ним со спины, окружат да перестреляют… Ведь у Батыя в Булгарии, коли дать ему объединиться с Шибаном, выйдет под три, а то и четыре тумена, если татары успеют согнать булгар под свои знамена. И это практически все всадники. А у нас же…

Сделав крошечную паузу, я продолжил:

– Давай считать. У Юрия Ингваревича, дай бог, тысяч восемь воев наберется после зимы. Да и то всех брать с собой нельзя – как можно княжество без защиты оставить? По крайней мере, со стороны Пронска. К тому же добрая половина рати – ополченцы. И чтобы зимой голода не было, мужиков на земле придется оставить, и так число пахарей вдвое уменьшилось. Мстислав же Глебович коли и откликнется на призыв и приведет свою дружину, то ведь только Новгорода-Северского. Может, к нему и присоединятся иные князья, и ковуи дадут всадников, но, опять же, далеко не всех. Тысячи три от силы у Мстислава наберется, если пять – великая удача! Да три тысячи владимирских ратников, что наш базилевс отправил на юг, так и их половину, считай, потребно оставить в Муроме да Рязани. Вот и получается, что Юрий Ингваревич может со стороны Мурома по Булгару ударить ратью в восемь, самое большое десять тысяч воев.

Вновь ненадолго прервавшись, раздраженно поелозив по сползающему с лавки тюфяку, пытаясь при этом устроиться поудобнее, я продолжил:

– Владимирская, суздальская, ростовская, московская, переяславская, ярославская да белоозерская рати, объединившись, могут выставить и до пятнадцати тысяч воев. Но собирать ополчение окрестных весей долго, и в бою простые лесорубы и землепашцы будут куда слабее наших порубежников, на границе со степью выросших да едва ли не поголовно конными на брань идущих, с луками, щитами и саблями. Стоит ли их гнать в Булгар? Не думаю, что это хорошая идея, учитывая опять-таки грядущую посевную… А значит, что? Значит, десять тысяч, с учетом того, что в поход отправятся самые боевые да горячие… К ним присоединится личная дружина базилевса, сейчас под Торжком брата меньшого ожидающего, – две тысячи отборных конных воев. Да еще тысяч пять сможет дать в общий поход Новгород. Это с учетом того, что Ярослав Всеволодович соберет и собственных гридей, и дружины бояр новгородских, и стрелков с самострелами, и лучших ратников тысячного полка – воев в бронях, с мечами да секирами… Но ведь на круг все одно выйдет не более семнадцати тысяч относительно подвижного войска. Впрочем, по первости эта рать схватится с туменом Шибана, воюющего с инязором Пургасом, и сил базилевсу должно хватить с лихвой, да… А вот в Нижнем Новгороде, как и в Муроме, от которых мы и начнем вторжение в Булгар, потребно оставить сильные гарнизоны из более-менее боеспособных ополченцев. При необходимости восполним ими потери… Или, в случае неудачи обоих Юриев, они собой закроют ворогу путь вглубь Руси.

После последних моих слов в каюте повисла нехорошая, тягостная тишина, прерванная Микулой. Последний, прежде чем заговорить, с сомнением покачал головой, а после довольно-таки скептически спросил:

– А разве не лучше будет объединить обе рати и нанести один удар, но в полную силу? Сам ведь говоришь, что ратников не так и много, но предлагаешь при этом бить не кулаком, а растопыренными пальцами.

Едва дотерпев, пока друг мой закончит мысль, я горячо воскликнул:

– Нет! Нет же, Микула, нет! Враг допустил большую ошибку, разделив свои силы. Говорю тебе, в яви я ясно увидел, что четыре тумена воюют на юге, и задержатся они там надолго. Но и оставшиеся рати Батый также разделил с подачи Субэдэя, и теперь тумен Шибана наверняка завязнет в лесах эрзи. Там у чингизида не будет простора для его конницы для быстрого движения тьмы или стремительных обходов. Там крайне мало мест, где его всадникам удалось бы развернуться и дать базилевсу бой на равных. Более того, Шибан будет в меньшинстве, Шибан тянет за собой часть осадного обоза и китайских мастеров, и брат не дал ему гвардии, тяжелых всадников. Он наверняка постарается отступить, бежать в Булгар, попытается соединиться с Субэдэем и его урянхаями. Но мы заранее отправим послов к инязору Пургасу, предложим ему союз и помощь в борьбе с захватчиками. Пусть его вои устраивают засеки на пути тумена Шибана, пусть устраивают лесные засады – они замедлят продвижение татар, сильно замедлят… И если все пойдет так, как надо, эта тьма целиком сгинет в землях эрзи. А если совсем хорошо, то свой конец найдет и старик Субэдэй вместе с соплеменниками.

Чуть переведя дух, я продолжил:

– Наша единственная реальная возможность победить – это громить татар по частям. Если позволим Шибану отступить к брату, если позволим Батыю собрать свои рати в кулак, то возможно все: от нашего поражения на поле боя до отступления ворога в степи или же укрытия его в одной из крепостей. И тогда число штурмующих будет меньше защитников. Впрочем, последнее вряд ли возможно – ни одна булгарская крепость не вместит тридцатитысячного войска, и никак съестных припасов на такую прорву народа не хватит… Но коли Бату-хан посмелее, он примет бой на своих условиях, на обширном поле, где его конным лучникам самое раздолье. Если же он умнее, то хан уведет тумены в степь, поможет прочим братьям как можно скорее покорить касогов и ясов, а также добить кипчаков. И уже объединившись с ними, пополнив рать новыми нукерами, вернется на Русь, усилившись двое. Остановим ли мы все их? Едва ли Микула, едва ли… Наконец, не забывай – Муром и Нижний Новгород друг от друга не так и далеко. Выступив одновременно, базилевс и князь имеют шанс запереть Шибана в ловушке и без помощи эрзи. И сил отразить удар урянхаев Субэдэя у Юрия Ингваревича вполне достаточно. Зато когда наши вои вступят на землю Булгара – вот тогда, я уверен, весь народ ее встанет против поганых! Да и к инязору мокшан Пурешу также стоит отправить посланника с предложением развернуть свое оружие против поганых.

Микула как-то неопределенно пожал плечами, выражая этим безмолвное сомнение; что же, право сомневаться у него действительно есть. Ну а у меня есть основания полагать, что вынужденная служба того же Пуреша поганым инязору на деле поперек горла. Не просто же так он решил предать татар перед битвой с поляками при Легнице! Но очевидно и то, что тогда царь мокшан был уверен, что у ляхов есть как минимум шанс победить. Следовательно, и нам требуется донести до инязора ту мысль, что шанс у нас есть наверняка! Правда, наводить дипломатические мосты стоит уже после того, как начнется вторжение в Булгар, когда слова наших послов будут наглядно подкреплены действиями. Ну а булгары свое восстание в той истории подняли и вовсе без чьей-либо помощи – правда, дождавшись, когда большая часть орды покинет их землю. Но я уверен в том, что вторжение русичей станет тем самым катализатором, что подтолкнет их к активным действиям.