Текст книги "Свой круг"
Автор книги: Данил Корецкий
Жанр: Криминальные боевики, Боевики
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Почему финская? – не выдержал я.
– А какая же? – Глазки удивленно раскрылись. Ей бы очки – в модной оправе с дымчатыми стеклами… Со временем додумается, не сама – так подскажут…
– Финская баня, хоть у Валерия спросите…
– Ну хорошо, продолжайте.
– Всегда все нормально, ни драк, ни скандалов. Валерка в этом отношении культурный… Да и остальное. Свой круг все же… Если бы Машка этого морячка не притащила, ничего бы и не было!
– Давайте по порядку.
Свидетельница поерзала на жестком протертом стуле, но вряд ли ей стало удобней.
– Одна пара поехать не смогла – у него какие-то дела, я с Валерой, да Машка Вершикова привела этого… морячка. И зачем он ей сдался! Только что плавает… Подумаешь, радость! Шмотки и так можно достать… Поужинали, музыку послушали, потанцевали. Все нормально. Я пошла наверх спать, а разбудила меня уже милиция. Оказывается – такое дело…
– Скажите, Марочникова, вы были сильно пьяны в тот вечер?
– Кто, я?! – Она посмотрела такими изумленными чистыми глазами, что мне должно было стать стыдно за допущенную бестактность. И, может, стало бы, если бы я не читал справку дежурного следователя, в которой черным по белому написано: „Опросить Марочникову не представилось возможным ввиду того, что она находится в сильной степени опьянения“.
– Кто, я?! – повторила она. – Да я вообще больше трех рюмок никогда не пью!
– Значит, это были вместительные рюмки. – Я показал свидетельнице справку, и она мгновенно перестроилась:
– В этот вечер и правда немного перебрала. Знаете, коньяк на шампанское…
– А остальные?
– Да как вам сказать… Валерка выпил прилично, Машка тоже свою норму выбрала. А морячок – тот сачковал, пропускал часто и коньяка почти не пил. Говорил, ему с утра идти куда-то надо…
– О чем вы разговаривали?
– Сейчас разве вспомнишь? Обычный треп. Анекдоты, побасенки всякие…
– Не ссорились?
– Нет, что вы! Какие там ссоры! Все чинно-благородно.
– Чинно-благородно! Прямо тишь да гладь! Как же в столь благочинной компании могло произойти убийство?
– Ну уж убийство! Несчастный случай вышел… Может, баловались по пьянке, он и напоролся случайно?
– Вы Вершикову хорошо знаете?
– Да вроде… Подружками были! Развлекались вместе, то да се… Она баба компанейская, веселая. Но с вывертами. Никогда не знаешь, что выкинет. Бывает, сядет ни с того ни с сего в угол – все танцуют, а у нее глаза на мокром месте. Что у человека внутри – разве ж узнаешь? Чужая душа – потемки…
– А Золотова?
– Валерку знаю неплохо.
– Какие у вас с ним отношения?
– Ну ясно какие! Неужели не понятно?
Мне было понятно, но допрос тем и отличается от обычного разговора, что в протокол вносятся не догадки, умозаключения и намеки, а слова, прямо и недвусмысленно высказанные собеседником. Хотя бывает, что добиваться этих прямых слов несколько неудобно. Но ничего не поделаешь.
– Признаться, не понятно, – я выжидающе смотрел на Марочникову.
Она досадливо поморщилась и передернула плечами.
– Ну, живу я с ним. Что такого – мне не шестнадцать лет. Надеюсь, в протокол вы этого записывать не будете?
– Придется записать. Как и все, о чем мы говорим. Так что собой представляет Золотов?
– Нормальный парень. Пофорсить, правда, любит, как же – адмиральский внук! А так – ничего…
– Ничего? И это все, что вы можете сказать о близком человеке?
– Я же не тост за него поднимаю! Хватит и этого. Чем меньше говоришь следователю – тем лучше.
– Вот как? Интересная мысль. Кто вам ее подсказал?
– Сама не маленькая.
Марочникова неторопливо прочитала протокол.
– Правильно записано?
– Правильно. Только вот стиль, – она неодобрительно покачала головой.
– Сделайте скидку на то, что это все-таки не роман, – я не нашелся, чтобы ответить более хлестко и сразу поставить ее на место, да и немудрено: впервые свидетель обращает внимание на стиль протокола.
– Да, это явно не роман, – Марочникова расписалась, стрельнула глазками, странновато улыбнулась. – А жаль.
Она вышла так стремительно, что я не успел спросить, чего ей, собственно, жаль, и это неуместное сейчас слово осталось висеть в воздухе.
Дверь снова раскрылась. Оказывается, практиканты терпеливо ждали в коридоре.
– Почему не зашли?
– Чего соваться, – пробурчал Валек. – Мало ли о чем у вас разговор. Сунешься – настрой собьешь!
Молодец, понимает! Валек нравился мне все больше. Учились они одинаково хорошо, но, в отличие от Петра, он много читал, участвовал в рейдах комсомольского оперотряда, схватывался с хулиганами. И ум у него более живой и гибкий.
Петр выложил на стол несколько бумаг.
– В общей сложности эти гаврики украли на три с половиной тысячи, обчистили восемь квартир. А вот характеристики: Акимов – сущий ангел, Гоценко тоже, но с приводами за хулиганство! Как же так?
Я улыбнулся.
– Обычное дело. Жадность, жестокость, подлость проявляются в преступлениях, в повседневной жизни их скрывают или по крайней мере не афишируют. Вот и читаешь о злостном хулигане: нарушений трудовой дисциплины не допускал, сменные задания выполнял, активно участвовал в общественной жизни. А начинаешь проверять – вранье! Опаздывал, пьяным заявлялся, какая там общественная жизнь – разве что взносы платил с боем! Почему врут? Иначе вопрос: а где вы раньше были, почему не перевоспитывали?
– Ну хулиган весь на виду, – вмешался Валек. – Он и дома такой, и на работе не особенно маскируется. Птицу видно по полету. А вот вы про директора молкомбината рассказывали. Он-то не пьянствует, не дебоширит, на работу вовремя приходит, в инстанции ездит, прием по личным вопросам ведет. И ворует потихоньку! Что про него в характеристике напишут?
– Могу показать.
Я отпер сейф, достал дело Васильцова, нашел характеристику.
– Ознакомься.
Валек прочел, скривил губы.
– Как представление к награде. Псевдос первой ступени…
– Кто-кто?
– Еще не прочли мою книжку?
Я покачал головой.
– Ну ладно. Но здесь-то характеристика правильная? Без вранья?
– Пока не знаю, следствие не закончено. Случается, расхититель и взяточник маскируются – комар носа не подточит! Но чаще по-другому бывает: проявляет человечек свою червоточинку. Ведь если он дурак, то как сможет под умного сработать? Если демагог, приспособленец, трус – этого тоже не скроешь, видят и подчиненные, и те, кто вокруг, и кто повыше… Но как-то не принято в характеристиках писать – дурак, бесчестный, лгун. Нет явного криминала или аморалки, значит, хороший!
Ребята слушали внимательно, я поймал себя на том, что „завелся“.
– Вот и получается, по характеристикам обвиняемый – один человек, по содеянному – совсем другой. Как судить – по словам или делам? То-то!
Я просмотрел принесенные практикантами документы.
Справки о размере ущерба, характеристики, все с подписями, печатями, полный ажур. Можно заканчивать дело.
– Знаете, ребята, у нас много лет выдвигают предложение – ввести технических помощников следователя. Когда приходят практиканты, я чувствую, что это необходимо сделать чем скорее, тем лучше. Вы экономите уйму времени!
Валек улыбнулся, Петр настороженно ждал продолжения.
– Сейчас прочтете один документ и переключитесь на новое дело.
Я дал им план расследования дела Вершиковой и, когда прочитали, спросил:
– Ясны ваши задачи?
– Яснее некуда. Отнести запросы, принести характеристики, получить справки, сходить, спросить… Работенка для курьера. – Петр не скрывал разочарования. Вот так всегда.
– А ты как представлял? – Впрочем, я знаю, как он представлял работу следователя. Обыски, засады, задержания… Романтика!
– Да уж по-другому. Разве это следствие? Что тут расследовать? Все и так ясно! Допросил свидетелей, предъявил обвинение – и в суд. ЭВМ с такой работой легко справится. Разве не так?
Это он загнул. ЭВМ, наверное, можно было бы применять по очевидным делам, где нужно только придать уже имеющимся материалам процессуальную форму, оценить и проанализировать доказательства, подобрать соответствующую статью кодекса. Все это машина может. Но как быть с житейским опытом, интуитивными предположениями, внутренним убеждением и другими, не поддающимися программированию категориями?
Иногда непроизвольная улыбка, нервный прищур, подрагивание пальцев, настороженный взгляд и еще десятки незначительных примет, которые не зафиксируешь в протоколе и уж тем более не перенесешь на перфоленту, меняли направление расследования. А неожиданные догадки, необъяснимое озарение, выводящее на верный путь…
Заканчивая университет, я писал диплом о построении следственных версий, в одном из параграфов как раз и приводились доводы против теории, что следствие может вести соответствующе запрограммированная машина. Но только поработав, пропуская через свой мозг массу информации, из которой едва ли десятая часть попадет на листы дела, а остальная лишь помогает выбрать правильную тактику и определить нужную позицию, выработать то самое внутреннее убеждение, без которого просто не сможешь продраться сквозь чащу препятствий на пути к истине, я понял это до конца. Петр тоже поймет, но поймет, как говорится, „испытав на своей шкуре“, словами тут ничего не объяснишь.
– Не совсем так, Петруша. К тому же ЭВМ пока еще очень дорогие. Так что придется тебе за них отдуваться!
И я вручил ребятам пачку запросов.
Золотов Валерий Федорович, 29 лет, образование высшее педагогическое, работает в горкоммунхозе, инженер по озеленению, холост, не судим… Среднего роста, полный, лицо обрюзгшее, морщинистый лоб – выглядит он гораздо старше своих лет. В облике что-то бульдожье: нижняя челюсть выдается вперед, оттопыривая толстую губу; большие уши, мягкие, будто отвисшие; круглые коричневые глаза.
Модная белая сорочка, из-под пристегнутых перламутровыми пуговицами уголков воротничка сбегает бордовый галстук с золотой монограммой – безупречный наряд респектабельного джентльмена, если не знать, что на скрытой столом части тела – джинсы, клетчатые красно-синие носки и ужасно шикарные красные босоножки. Будто верхняя и нижняя части костюма принадлежат разным людям.
– Вы же сами прекрасно понимаете, что для меня это полная неожиданность!
Он старается держаться солидно, но не совсем удается – нервничает, а оттого делает много ненужных движений: поминутно вытирает лоб большим клетчатым платком, обмахивается им, смотрит на часы, достает и прячет обратно в пачку сигарету.
Мы беседуем уже почти час. Он очень внимательно выслушивает вопросы, понимающе кивает головой, с готовностью отвечает, но чрезмерно многословен, часто сбивается с мысли, отвлекается на мелочи, второстепенные детали и выжидающе смотрит на меня, ожидая знака или жеста, поощряющего его к дальнейшему повествованию.
Несколько раз он, как бы к слову, вспомнил своего дедушку-адмирала, между делом небрежно назвал по имени нескольких известных в городе людей, давая понять, что он с ними на короткой ноге. Через каждые три-четыре фразы совершенно не к месту упоминал горисполком и другие городские организации, подчеркивая, что вхож туда запросто.
И то, что Золотов таким примитивным способом пытается произвести впечатление на столь искушенного собеседника, как следователь прокуратуры, выдавало в нем человека недалекого. По существу дела он фактически ничего не сообщил.
– Все шло нормально, послушали музыку – я записал последние диски, еще ни у кого нет… Выпили, у меня хороший бар – „Камю“, „Бордо“… Гале стало нехорошо, не надо было коньяк с шампанским мешать, я отвел ее наверх, слышу – Маринка кричит. Сбегаю в „кают-компанию“, – Золотов испуганно выпучил глаза, – она в истерике, а Федор – на полу! Вначале думал, это он спьяну, гляжу – в сердце кортик…
Золотов перевел дух и снова вытер вспотевший лоб.
– Это же надо… В моем доме… Ну скажите, мне это надо? – Он заискивающе посмотрел на меня, ожидая сочувствия и ободрения, мол, конечно, вам это не надо, но не волнуйтесь, вы же не виноваты…
Сочувствия не последовало, и он, сокрушенно вздохнув, продолжил:
– Тогда я позвонил в „Скорую помощь“, они вызвали милицию – завертелось. Конечно, неприятно: допросы, осмотры, понятые, одним словом, скандал…
– Почему вы заявили, что произошел несчастный случай и Петренко сам напоролся на кортик?
– Так я ж, когда звонил, так и думал. А потом Маринка рассказала, что это она его…
– За что же?
– Да разве ее поймешь? Ревела все время, толком ничего не добился. Полез он к ней, что ли… А вам она разве не объяснила?
В этот момент мне не понравился его взгляд, настороженный и цепкий, не соответствующий растерянной позе и недоумевающему лицу.
– Что вы можете сказать о своих гостях? – Я сделал вид, что не обратил внимания на вопрос, и Золотов не переспросил.
– Люди как люди, – он сделал неопределенный жест.
– Подробней, пожалуйста.
– Да я их мало знаю. Разве что Галку… – Я понял, что Марочникова проинформировала своего друга, о чем мы с ней говорили. – Маринка – ее подружка, но встречался я с ней раз пять, и все больше в компаниях. Знаете, толчешься в своем кругу… Перебросимся словами, потанцуем – и все… С Петренко – можно считать, шапочное знакомство. Но, по-моему, по женской части он любитель: смотрел на Маринку, как коршун на цыпленка… А там кто его знает!
– Как же вы собрались под одной крышей – четыре малознакомых человека?
– Да так… От скуки. И потом, знаете, как бывает: я – с Галкой, она позвала подругу, а та привела своего парня… Так сказать, четверо в одной лодке… Мне не жалко, дача большая, места всем хватит, думал, компанией будет веселей. – Золотов опять печально улыбнулся, приглашая к ответной понимающей улыбке. – А вышло вон как…
– А что вы называете „своим кругом“? – Я не удержался от вопроса, который хотел задать еще Марочниковой.
– Ну, – Золотов задумчиво склонил голову, пощелкал пальцами, подбирая нужные слова. – Это люди с одними интересами, сходными наклонностями, похожими привычками. Которым есть о чем говорить, приятно общаться, проводить время…
– Друзья, что ли? Но почему тогда вы так мало знаете о своих друзьях?
Золотов демонстративно поморщился.
– Ну почему обязательно друзья? Экипаж баркентины „Кейф“. Встретились, отошли от надоевшего берега, с его обязанностями, заботами, хлопотами, работами… Видите, даже в рифму – я балуюсь стишатами на досуге… И поплыли по морю развлечений, отдыха и удовольствий. Вот и все!
Он обрадованно щелкнул пальцами, будто ухватил удачную мысль.
– Вот у вас уйма знакомых милиционеров, следователей, судей. Но не все же они ваши друзья? И не о всех вы много знаете!
– Это профессиональная сфера. А что общего между озеленителем Золотовым, продавщицей парфюмерного магазина Марочниковой, маникюршей Вершиковой и моряком торгового флота Петренко?
– Федун у нас человек случайный.
Золотов запнулся, мне показалось, что фраза вырвалась непроизвольно и сейчас он об этом жалеет.
– Хорошо, остаетесь вы, Марочникова, Вершикова. Что вас объединяет? Какие интересы, наклонности, привычки?
Золотов улыбнулся, на этот раз не печально, а весело и добродушно.
– Так сразу разве ответишь? Отношения между людьми – материя сложная… Но для меня интересная. Я люблю пофилософствовать, заглянуть в суть вещей. Как-нибудь можем побеседовать, но не в такой строгой обстановке…
Он улыбнулся еще шире, обнажив сильно выступающие клыки.
– Когда все эти формальности закончатся, с удовольствием вернусь к нашему разговору. Помню, в институте…
– Кстати, а почему вы по специальности не работаете? – перебил я его излияния.
– Вечный вопрос! – Золотов стер с губ улыбку. – А зачем? Деньги те же, сам за себя ответчик, за тридцать оболтусов голова не болит. Показателей глупых с тебя не спрашивают – успеваемость, посещаемость, дисциплина, план по макулатуре. И сам себе хозяин – не привязан к классу целыми днями напролет.
Подписав протокол, он направился к двери, но внезапно вернулся, будто забыл что-то на моем столе.
Оказалось – наоборот, хотел оставить.
– Вы не могли бы передать это Вершиковой?
На стекло легла яркая пачка сигарет „Мальборо“. Такие окурки я изъял с места происшествия.
– Фирменные, – пояснил Золотов. – Марина их очень любит, а достать почти невозможно.
– Как же вам удается?
В тоне вопроса отчетливо проявилась неприязнь к свидетелю. Плохо. Непрофессионально.
Но добродушный рубаха-парень Валерий Золотов ничего не заметил. Или сделал вид, что не заметил.
– Только не подозревайте меня в связях с заграницей, – он шутливо поднял растопыренные ладони. На безымянном пальце левой руки туго сидел массивный перстень. – Просто я знаю людей, через которых можно раздобыть хорошие сигареты… Да и другую мелочь: очки, авторучки, зажигалки…
– Спекулянтов?
– Ну что вы! – обиделся оскорбленный в лучших чувствах порядочный человек Валерий Федорович Золотов. – Нельзя же всех под одну гребенку! Есть моряки, летчики, журналисты, выезжающие за рубеж… Да и дипломаты! Мои друзья часто возглавляют делегации, туристские группы. Естественно, привозят сувениры, естественно, их дарят! Разве это противозаконно? Или аморально?
– Успокойтесь, я не хотел вас обидеть.
Пришлось сделать усилие над собой, чтобы произнести эту фразу, но она подействовала: не помнящий обид Валерка Золотов мгновенно успокоился и вновь разулыбался.
– Да ничего, всяко бывает. Отдайте, пожалуйста, Маринке, покурит, расслабится. Ей сейчас тяжело… И передайте, если можно, привет. Дескать, спрашивал о здоровье, беспокоился. Девчонке будет приятно. А поддержка ей сейчас нужна, ой как нужна…
Скорбно склонив голову, Золотов вышел из кабинета. Я потянулся, встал, размялся, похрустел пальцами, затекшими от авторучки. Несколько минут поболтал по телефону с женой. Походил из угла в угол, от сейфа к окну и обратно – шесть шагов в каждую сторону.
Было тихо, только с улицы доносился детский гомон и стишки, которые я уже давно выучил наизусть: „Гуси, гуси, га-га-га! Есть хотите? Да-да-да! Ну летите. Серый волк под горой не пускает нас домой!“
Под окном был детский сад, и если чуть подвинуть стул влево, то прямо из-за стола можно увидеть песочницу, грибочки и маленьких, беспокойных и шумливых обитателей этого малышиного царства.
Работать не хотелось. Я вернулся к столу, выдвинул средний ящик, спрятал в него раскрытую книжку. Белов потерял бы дар речи от столь вопиющего нарушения трудовой дисциплины!
«…Но восемь блокирующих спутников на стационарных орбитах – беспрецедентная мера, принятая на закрытом заседании Чрезвычайного Совета, – красноречиво сообщали осведомленному человеку, что дело не в радиации, а в более серьезной опасности, представляющей угрозу разумной жизни во всей Галактике, ни больше ни меньше! Горик, подобно многим, в эту опасность не верил и чуть не поплатился – я вытащил его, можно сказать, из-за черты…»
Я захлопнул ящик. Интересно, но удовольствия от такого чтения – никакого.
Давая отдых зрению, я закрыл глаза и увидел кукольно-красивую Марочникову, опухшую от слез растрепанную Вершикову, пытающегося произвести впечатление респектабельного человека Валерия Золотова.
Он мало похож на заботливого друга, еще меньше – на бескорыстного утешителя. А если отбросить чушь про дарящих сувениры дипломатов, то фирменная пачка «Мальборо» стоит у спекулянтов от пяти до семи рублей – в зависимости от насыщенности рынка. Таковы факты.
Я открыл правый ящик, среди сломанных авторучек, линеек, карандашей, ластиков и целой кучи всякой ерунды, разобраться с которой смогу только в очередной субботник, нашел черную каплю складывающейся семикратной лупы и только после этого взял оставленную Золотовым пачку.
Резко прозвенел телефонный звонок. Сдержав нехорошие слова, я поднял трубку.
– Зайцев!
– Приветствую, Юрий Владимирович! Как жив-здоров?
На проводе был майор Фролов – замнач райотдела, курирующий уголовный розыск.
– Твоими молитвами, Степан Сергеевич, – рассеянно ответил я, не отрываясь от линзы.
– Опять без ножа режешь? Месяц ведь заканчивается!
Жалобный тон у Фролова не получался, но старался он от души.
– Вершиковой обвинение не предъявлено, потому карточку на лицо, совершившее преступление, выставить не могу, – монотонно пробубнил я, ведя увеличительное стекло вдоль склейки целлофана.
– Ну а в какое положение ты нас ставишь? Статкарточки нет, значит, на районе висит нераскрытое убийство! Да с меня голову снимут! А за что? Подозреваемая-то у тебя в камере! К чему же бюрократизм разводить?
Дальнейший разговор известен наперед: «Не бюрократизм, а соблюдение соцзаконности… – Формализм – не законность… – Процентомания – тем более… – У нас общие цели… – Прокуратура не отстаивает ведомственные интересы…» И т. д. и т. п.
– Извини, Степан Сергеевич, потом поговорим: у меня люди.
Линия склейки была ровная, без задиров… Ни заусениц, ни царапин, целлофан прилегает ровно, ни складочки, ни морщинки.
Похоже, пачку не вскрывали. Я сложил лупу, бросил на место. Повертел сигареты, щелкнул ногтем, чуть было не понюхал. Прошел в смежную с кабинетом длинную, кишкой, изрядно захламленную комнату, отыскал ультрафиолетовую лампу, выключил верхний свет.
Или вскрывали, но чрезвычайно искусно. Сейчас посмотрим…
Поднес пачку «Мальборо» к тусклому синему пятну. Синими, как у утопленника, руками повертел ее так и этак, снова этак и опять так. Флюоресценция – признак свежести клея – не появлялась.
Вышел из пропыленной комнатки, постоял, щурясь на дневной свет, у окна, прогулялся из угла в угол, снова сел за стол, лезвием аккуратно вскрыл целлофановую склейку, осторожно освободил пачку, открыл, высыпал сигареты перед собой на стекло. Длинной тонкой иглой проколол каждую от среза до фильтра. Где-то на восьмой или девятой пришло ощущение, что занимаюсь ерундой, но, как всегда, довел дело до конца.
И ощутил стыд.
Не оттого, что добрых тридцать минут провозился с невинными сигаретами, это, в конце концов, моя обязанность: передача подследственному, да еще подозреваемому в убийстве, не шутка – вдруг там записочка на папиросной бумаге, которая перевернет следствие с ног на голову, или пара-тройка сильнодействующих пилюль, или еще что-то подобное, в практике всякое бывало…
А стыдно стало за ожидание, что обязательно найду нечто запрещенное, за уверенность, что не потратит Валерий Золотов пять рублей просто так, за здорово живешь, что не способен он заботиться бескорыстно о другом человеке.
За плохие мысли стыдно стало, ибо плохо о других думают только скверные люди, и не оправдаешься, что, мол, следователь постоянно в дерьме копается, оттого ему всюду гадость мерещится…
Ладно, самобичеванием тоже увлекаться нельзя, а то недолго впасть в другую крайность, когда законченного подлеца под лакированной маской не распознаешь… А они маскироваться горазды, особенно если соберутся с себе подобными и станут вкруговую, в свой круг, со своими нормами и правилами, своей моралью и своими законами.
Свой круг… Марочникова, Вершикова, Золотов. Что же между ними общего? И что произошло там, на загородной даче?
Странное дело – допрошены все очевидцы трагедии, но никаких новых обстоятельств по сравнению со вчерашним днем, когда я располагал только первичным материалом, не прибавилось. Факт убийства налицо, есть труп, есть признание убийцы. Но обстоятельства и причины преступления по-прежнему непонятны. Неясно и многое другое в этой истории… Но путей восполнить пробелы уже нет: все, кого можно допросить, допрошены. Впрочем, остался еще один свидетель…
Кортик был устаревшего образца и напоминал католический крест. Чешуйчатые ножны, резные перекрестья и набалдашник. В свое время он, сверкая бронзой, висел у бедра какого-нибудь флотского офицера и, болтаясь в такт ходьбе, придавал особый шик морской форме. Сейчас все металлические детали покрылись слоем патины, витая костяная ручка потускнела и подернулась сеткой мельчайших трещинок. Проволочный шнур, повторяющий извивы рукояти, тоже потемнел, выцвела перевязь. И этот налет старины придавал кортику вид дорогой антикварной вещи.
Я нажал едва заметную в рельефных выпуклостях перекрестья кнопку замка и потянул рукоятку, освобождая блестящую сталь, лишь в нескольких местах тронутую мелкими точками коррозии. Обоюдоострый ромбический клинок с обеих сторон покрывал тонкий узор травленого рисунка – парусники, перевитый канатом якорь, затейливая вязь сложного орнамента. Кружево травления нанесено мастерски, так что даже продольные выемки – долы – не искажали изображения. Красивая отделка, изящная форма, продуманные пропорции клинка и рукояти, искусная резьба… В таком сочетании стали, кости и бронзы эстетическая функция вытеснила утилитарную, эта привлекательная вещица воспринималась как украшение, произведение искусства, а не оружие…
Хищные финские ножи, изогнутые с восточным коварством клычи, удалые кинжалы, грубо-прямолинейные тесаки и штыки не оставляют сомнений в своем целевом назначении. Кортик – другое дело. Потомки итальянских стилетов, тонких и острых, как иголки, способные проскользнуть в невидимую глазу щелочку доспехов, они превратились в оригинальную деталь форменного костюма, в символ офицерской чести. Честь и оружие – эти понятия тесно переплетались во все времена. А вот оружие чести и орудие убийства – категории несовместимые.
Через мой сейф прошло множество кухонных ножей с нелепыми округлыми ручками и криво сточенными от длительного употребления лезвиями, десятки тупых зазубренных топоров, ржавых молотков и других привычных и как будто бы безобидных бытовых предметов, использованных вопреки изначальному предназначению для того, чтобы грубым металлом оборвать чью-то жизнь.
Но кортик при таких печальных обстоятельствах попал сюда впервые. На клинке не осталось криминальных следов: благородная сталь отталкивает жидкость, и она скатывается каплями, но, если присмотреться, в углублениях рисунка увидишь бурые разводы.
А вот почему эксперт не обнаружил пальцевых отпечатков? Не вытирала же Вершикова рукоятку! При случайном убийстве следы не уничтожаются.
Впрочем, потожировые паутинки папиллярных узоров хотя и красноречивые, но весьма непрочные свидетели, их надо специально сохранять, закреплять, фиксировать. А в сумятице экстренной помощи было не до того, кортик вынули из раны, он лежал на ковре, следы вполне могли стереться о ворс…
Ладно. Когда придут практиканты, составлю протокол осмотра, и можно будет считать, что допрошены все очевидцы преступления.
С начала следующего дня я занялся текущими делами. Напечатал обвинительное заключение по делу Тряпицына, подшил его, заполнил карточки статотчетности и пошел к прокурору.
В приемной худая и томная завканцелярией Маргарита с густо подведенными глазами и жгучим черным локоном, лежащим полукольцом на меловой щеке, вручила мне свежую почту.
У шефа сидел начальник райотдела, и я воспользовался паузой, чтобы просмотреть полученные бумаги. Среди них был акт строительной экспертизы, я не стал читать его, а сразу заглянул в заключение.
Высокая двойная дверь резко распахнулась, и в приемную вышел грузный и шумный подполковник Молоков.
– Кого я вижу! Здравствуй, Юра! – как всегда радостно удивился он, словно встретил вдруг близкого человека в самом неожиданном месте.
Когда-то мне казалось, что столь бурное приветствие есть проявление открытого дружелюбного характера, и молодому следователю было лестно такое радушие. Узнав Молокова поближе, я обнаружил, что он человек далеко не простой, отнюдь не восторженный, с довольно тяжелым и крутым нравом. А роль компанейского, душа нараспашку, парня – неустранимый стереотип, выработанный двадцатью годами оперативного стажа: умение сходиться с людьми, располагая их к себе с первой минуты, является обязательным качеством хорошего сыщика.
Не выпуская моей руки из широченной ладони и продолжая радостно улыбаться, Молоков отступал в угол, пока мы не оказались скрытыми от посторонних глаз за огромным металлическим шкафом с вещдоками.
Я знал, что Молоков хочет сказать, но он был профессионалом и начал не с того.
– По молкомбинату у нас появились интересные факты: оказывается, Игнатюк организовал в тарном цехе подпольный участок – штамповали крышки для консервирования! Васильцов выбивал жесть сверх фондов, непонятно пока, как списывали… В общем, свяжись с Грибовым.
Грибов был начальником ОБХСС.
– Хорошо, спасибо…
Я отвечал механически, прокручивая последствия для дела от новых данных. Дополнительная документальная ревизия, очередное продление сроков следствия, выход на «левую» жесть… Это только то, что лежит на поверхности!
– Да, кстати, совсем забыл!
Выбрав подходящий момент, Молоков хлопнул себя по высокому, с залысинами, лбу.
– Там, видно, Фролов чего-то недопонял, но он сказал, что ты не собираешься до конца месяца предъявлять обвинение Вершиковой…
– Посмотрим. – Не оценив дипломатической гибкости собеседника, я толкнул высокую, обитую новеньким дерматином дверь и уже в затемненном тамбуре сообразил, что даже не попрощался с Молоковым – настолько он озаботил меня своим сообщением.
Белов сидел, закопавшись в бумаги, и время от времени делал какие-то пометки большой синей ручкой.
– Дело Тряпицына, Павел Порфирьевич, – ответил я на его вопросительный взгляд.
– Хорошо, – Белов достал листок учета дел, находящихся в производстве следователей, и поставил птичку. – А что у вас с другими делами? Имейте в виду, по молкомбинату вскрылись новые факты, объем работы большой, надо расчищаться!
– Акимов и Гоценко – окончено, подошью, составлю обвинительное… Сейчас вот поступила экспертиза по Перову…
– Ну-ну, – оживился Белов. – И что там? Помню, он ссылался на плохой цемент.
– Причина катастрофы в несоблюдении технологии кладки. Качество цемента нормальное…
– Значит, его доводы опровергнуты… – Он задумчиво забарабанил пальцами по столу.
– Да, теперь надо решать…
– А что решать? Арестуйте – и под суд! – В голосе Белова появились резкие нотки.
– Арестовать?
– А чему вы удивляетесь? Преступление серьезное, повлекло тяжкие последствия!
– Да жалко… У него ребенок маленький. Нарушение правил строительных работ – неосторожность…
– Жа-а-лко, – протянул прокурор. – Вот эта наша жалость и приводит к уголовным делам. Его надо было давно с работы уволить, так нет, жалели! Старается, мол, и человек хороший. Так и взращивается безответственность и некомпетентность. Хороший человек – это не профессия. Расплодили «хороших людей»! И результаты налицо. А у погибшего, кстати, тоже дети, двое! Их вам не жалко? – Белов сделал короткую паузу и решительно рубанул ладонью воздух. – Предъявляйте обвинение и берите под стражу! Письменное указание давать нужно?
– Нет. – Шеф опять был кругом прав.
– Значит, с этим решено, до конца месяца пойдет в суд. – Белов сделал еще одну пометку. – А что с делом Вершиковой? Молоков жаловался, будто мудрите, отчетность им портите, раскрываемость снижаете…
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?