Текст книги "За тридцать тирских шекелей"

Их диалог привлек внимание спутников, они подошли, осмотрели предмет спора.

– Это Мелькарт, Бог финикийцев, покровитель ливанского города Тира, – сказал профессор Крайтон, покрутив монету в руках. – И конечно, это подделка.

За версту видно.

– Самая настоящая! – продолжал отстаивать свою позицию продавец. – Клянусь репутацией!

– В этом случае на нее должен быть сертификат, – с улыбкой прищурился Гарри Оливер Крайтон. – Когда и где найдена, кем произведена экспертиза соответствия, в каких музеях хранилась, кому и когда продана…

– Есть и сертификат, и мартификат, все есть! – бывший соотечественник явно утратил интерес к торговле, но, стараясь это скрыть, продолжал спектакль и повернулся к Трофимову.

– Вы откуда?

– Из Ленинграда.

– Хороший город, бывал там! – продавец кивнул. – Давайте сделаем так: я дам вам эту монету без оплаты. Везите ее в Ленинград, сделайте там самую строгую экспертизу. И когда убедитесь – переведете мне деньги! Согласны?

Говоря это, он спрятал блестящий кружочек под стеклянную крышку прилавка и защелкнул задвижку. Спектакль был закончен.

– Спасибо, вы очень доверчивы и великодушны! – Трофимов развернулся и вышел наружу, коллеги последовали за ним. Каждый держал в руках пакетик с сувенирами. Только он один так ничего и не приобрел.

– Купите мезузу, – предложил Манфред Бреннер, указывая на небольшие прямоугольные коробочки в витрине. – Внутри старинная иудейская молитва, оберегающая дом. Прибьете на дверь!

– Но я хотел именно тирский шекель! – разочарованно сказал Трофимов. – Он связан с моими мыслями и интересами…

Через десять метров они зашли в еще один магазинчик, но пробыли в нем лишь пару минут. Здесь за такую же монету продавец запросил уже пять тысяч долларов. Вопрос о сертификате он невозмутимо пропустил мимо ушей.

– Безумие какое-то! – возмущался Трофимов, идя по узкой улочке и уже не обращая внимания на торговые лавки по сторонам. – Ну, двадцать шекелей, ну тридцать! Почему они ломят такую цену за явную подделку? Даже не подделку, а очевидный сувенир!

– Наверное, местный менталитет, – пожал плечами Бреннер. – Однако я предлагаю оставить высоконаучные споры и зайти куда-нибудь пообедать!

– Я знаю неподалеку весьма приличное место! – сказал Крайтон.

Возражений не последовало, они пошли вслед за англичанином и вскоре сели за единственный свободный столик на открытой веранде небольшого ресторанчика, с которой открывалась прекрасная панорама старого города: тесное скопление бело-желтоватых старинных домишек, монументально-высокая Стена Плача и золотой купол мечети Аль-Акса.

– Какой прекрасный вид! – восхитился Трофимов, обводя рукой окрестности.

– Не сомневайся, он включен в цены, – сказал Лукас по-русски, Гарри Оливер и Манфред то ли поняли, то ли угадали смысл по жесту и с улыбками кивнули.

Шустрый официант мигом принес меню. Каждый сделал заказ на свой вкус, и вскоре на столе появились салат с курицей, оливки, бараний кебаб, жареные на огне баклажаны, филе говядины, хумус, ароматный соус и горячие лепешки. Выбор выпивки доверили Крайтону – он утверждал, что пробовал здесь раньше монастырское вино из кишмиша, способное конкурировать даже с сотернами родины Лукаса. Француз снисходительно улыбнулся, но возражать не стал.

– Пять тысяч долларов за сувенирную монету – это, конечно, безумие, – сказал он. – Но в те времена шекели были тяжеловесные, тридцать монет – приличные деньги… Это достаточная цена, Гарри Оливер?

Но Крайтон набросился на еду и только пробурчал в ответ что-то неразборчивое.

– Вы не первый, кто задает этот вопрос, – пришел англичанину на помощь Трофимов. – Очевидно же, что ответ зависит от того, кто и как к этому относится, богат он или беден… Кому-то тридцать тирских шекелей кажутся ничтожно малой суммой, а кому-то – огромной. К тому же Иуда, может, сделал это вовсе не из-за денег…

– А из-за чего тогда?

– Зависть, ревность, ненависть… Я не знаю! Просто как вариант.

Официант принёс грубую треугольную бутылку из толстого стекла, на простой белой этикетке нанесены красным неровные надписи на иврите. Густо-красная ароматная жидкость полилась в бокалы, и разговор на некоторое время прекратился.

– Да, вино хорошее, – пригубив, сказал Трофимов.

Лукас молчал, но с одобрительным видом повертел бутылку в руках.

– Бутылки тоже в монастыре делают, – заключил он. – Но вино им удается лучше. Конечно, с сотерном оно не сравнится, хотя…

– А на мой взгляд, десертное вино не подходит к основному блюду, – пробурчал Бреннер, налегая на кебаб.

Некоторое время ели молча, официант подливал вино, и оно быстро закончилось, пришлось заказать вторую бутылку. На веранду вышел хозяин заведения – лысый мужчина лет сорока пяти с заметным брюшком. Он обошел столики, приветливо здороваясь с посетителями и осведомляясь, все ли довольны кухней и обслуживанием. Судя по ответным улыбкам, всё было в порядке, он тоже довольно улыбнулся. Под короткой курткой на поясе у него висел пистолет.

– Здесь все вооружены! – не удержался на этот раз Трофимов.

– Сложная обстановка, – пояснил Бреннер. – Терроризм, нападения, похищения людей…

Снова за столом наступила тишина: ели молча, и даже чокались без тостов. Наконец, Крайтон отодвинул тарелку, промокнул губы салфеткой и откинулся на спинку стула. Любой профессор, насытившись и выпив, любит поговорить и поучить кого-нибудь уму-разуму. Особенно, когда вопрос уже задан.

– А скажите мне, любознательнейший Лукас, что такого вообще сделал Иуда?

– Как что? – вытаращил глаза Рене. – Он же предал Учителя!

– Тем, что указал на него поцелуем? Можно подумать, что без него никто не знал Иисуса! Он открыто вошел в город, открыто проповедовал, открыто совершал чудеса, не скрываясь, встречался с учениками и гулял в Гефсиманском саду… Идите и берите его без всяких поцелуев!

– А ведь действительно! – воскликнул Трофимов. – Предают, когда тайное делают явным. А если все и так очевидно, то как можно предать?!

Крайтон довольно кивнул.

– К тому же Иуда обьяснял, что выполнил волю Учителя. Тот сам хотел, чтобы случилось то, что случилось…

– Чувствую голос знатока «Евангелия Иуды»! – рассмеялся Бреннер, поднимая бокал. – Но оно не канонизировано. Так что, ваш первый аргумент убедительнее второго! Хотя и второй мало значит: простая логика не может опровергнуть многовекового убеждения. Даже если оно ошибочно!

Профессора чокнулись и выпили. Бланше потянулся бокалом к Трофимову, они тоже чокнулись.

– За науку! – произнес Иван. Француз удивился, но выпил без задержки.

– Кажется, на конференц вы отвечать мой вопрос не совсем так, как думаете, или я ошибаться? – спросил он.

Трофимов неопределённо пожал плечами. После второго бокала у него исчезло чувство неприязни к Лукасу. Теперь ему было лестно, что француз так искренне интересуется его научной деятельностью, захотелось даже как-то извиниться за холодные ответы. Хотя извиняться не за что – он отвечал так, как должен отвечать советский учёный, тем более – член партии. Но здесь ресторан, а не зал конференции…

– Перстень этот, конечно, особенный, – сказал Иван. – Энергетика бешеная, обжигает руку! И это далеко не все…

Он перехватил заинтересованные взгляды Крайтона и Бреннера, и с воодушевлением продолжил:

– Я ведь проследил путь этого перстня в нескольких веках. Любое заметное явление оставляет во времени метки, и за ним тянется длинный след, надо только его найти… Не простая это штучка, ох непростая! Он судьбами людскими играл. Сначала приподнимет человека, вознесет… А потом – бац! И размажет в лепешку…

– Подождите, подождите! – оживился профессор Крайтон. – Гэйбл Харрис говорил мне что-то подобное! Ученик мой, Гэйбл! Он пишет диссертацию про историю королевского пирата Френсиса Дрейка. И там тоже фигурирует очень непростой перстень!

– Очень интересно! – Трофимов чуть не вскочил с места. – Расскажите подробней!

Крайтон пожал плечами.

– Да я не вникал. Так, услышал краем уха… Если интересуетесь, я Гэйбла расспрошу и напишу вам письмо.

– Буду очень благодарен! – с жаром воскликнул Трофимов. – Очень!

– Возможно, самовнушение, – неожиданно сказал Бреннер. – Этот жар от перстня… Да и вообще… Мало ли в жизни совпадений!

– Поэтому я обычно и не рассказываю о таких вещах, – вздохнув, ответил Иван. – Чтобы меня не сочли сумасшедшим…

– Нет, нет, я вас очень хорошо понимать! – живо заговорил Бланше, от волнения коверкая слова больше обычного. – Рассказывайте, прошу!

Но было поздно: желание выложить всю правду о перстне у Трофимова уже пропало. Он вообще жалел, что сказал лишнее. Это все вино!

– Да нечего рассказывать! – ответил он. – Я всё уже рассказал.

Бланше укоризненно посмотрел на немца, но тот как ни в чём не бывало отправил в рот очередной кусок говядины.

Разговор больше не клеился. Предложение Лукаса взять ещё вина компания не поддержала, и вскоре трапеза была окончена.

– Поедем в гостиницу, отдохнём? – предложил Крайтон, когда они вышли на улицу. – Я уже еле на ногах стою. Ночью-то, считай, не спали.

– Да, это правильно! – поддержал Бреннер. – Я тоже с ног валюсь! А если такси брать, то на нескольких человек проезд разделим…

– Тогда и я с вами, – вызвался Лукас.

Все трое направились к выходу из старого города. Трофимов остался на месте.

– Вы не пойдёте? – обернулся Крайтон.

– Я не устал, – ответил Иван. – Хочу пройтись, подышать воздухом легенд, потрогать знаменитые камни…

– Молодость, молодость, – с сожалением сказал англичанин. – Когда-то и я не уставал и хотел новых впечатлений.

Проводив коллег взглядом, Трофимов с удовольствием нырнул в лабиринт узких улочек, жадно впитывая атмосферу столицы трех религий.

Глава 3
Встреча у Храмовой горы

Солнце уже клонилось к закату, когда Трофимов вышел к раскопкам у подножия Храмовой горы. Он читал, что где-то здесь находился дом тамплиеров, и несколько лет назад тут обнаружили захоронение рыцаря в доспехах и с мечом, пролежавшего в земле тысячу лет. Он спустился в котлован и медленно двинулся между каменными руинами. Некоторые стены в большей или меньшей степени сохранили свою высоту, обрисовывая внешний вид домов, другие почти сравнялись с землей, позволяя определить только периметры жилищ.

Неожиданно всплыло в памяти воспоминание детства – игрушечный домик, из окон которого выглядывали Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф. Поросята были нарисованными, но маленький Ваня решил, что внутри они настоящие и живут своей сказочной жизнью: едят за столом в столовой, спят в спальнях в своих кроватках, играют в игрушки… Вооружившись стамеской, плоскогубцами и изрядно повозившись, он все же сорвал с поросячьей избушки крышу и очень разочаровался: там не было ни поросят, ни стола, ни кроваток, – вообще ничего! Только стены… Здесь тоже великан по имени Время сорвал крыши с древнего городка, выставив наружу внутренности старинных жилищ – в некоторых сохранились перегородки, разделяющие маленькие комнатки, в некоторых было так же пусто, как в избушке трех поросят…

Бродя среди развалин, остатков чудом сохранившихся изящных крутых мостиков, которые когда-то соединяли улицы, а сейчас просто позволяли любоваться мастерством архитекторов, создавших вроде бы невесомые, а на самом деле такие прочные конструкции, Трофимов ощущал прикосновение к событиям, в которых участвовал таинственный перстень…

– Иван Родионович! – вдруг услышал он фразу на чистом русском языке и с изумлением обернулся. В сгущающихся сумерках он увидел странно наряженного незнакомца: в облегающем камзоле, накидке, шляпе с петушиным пером и при шпаге с выгнутым эфесом. У него был крючковатый нос и ярко блестящие, как будто горящие огнем, глаза. Сумерки не мешали рассмотреть незнакомца, как будто его освещали театральные софиты, спрятанные за кулисами и направленные на неожиданно появившегося главного героя.

– Угостить вас? – странно наряженный человек протянул руку, в которой лежало крупное румяное яблоко.

– Гм… Символ первородного греха? – сказал Трофимов первое, что пришло в голову. – Спасибо, я сыт.

– Никогда не отказывайтесь, Ивана Родионович: второй раз могут и не предложить! – незнакомец подбросил яблоко вверх и, выхватив шпагу, ловко рассек его в воздухе, так что в стороны полетели сочные брызги. Одну половинку он насадил на острие клинка и протянул Трофимову, а вторую поймал рукой и смачно откусил.

«Циркач! – с облегчением подумал доцент. – Это фокусник с плаката Советского цирка!»

Иван Родионович снял со шпаги угощение, удивляясь, как фокусник ухитрился протянуть руку через добрые пять метров разделяющего их пространства. Удивился он и тому, что половинка яблока оказалась тяжелой и твердой, а на срезе искрилась каменными кристалликами…

«Как же он ест камень?! И как смог его разрубить?!» – всполошённо бились в голове трезвые мысли.

И тут же Трофимов с пугающей ясностью понял, что никакого отношения к Советскому цирку незнакомец не имеет, и никакие это не фокусы! Да и как циркач мог здесь оказаться? И откуда он знает его имя-отчество?

Тем временем незнакомец доел свою половину яблока, отбросил огрызок в сторону.

– Что касается символа первородного греха, то вы ошибаетесь, уважаемый Иван Родионович! – как ни в чем не бывало продолжил он беседу. – В Библии говорится о безымянном плоде с Древа познания. Но согласитесь: невозможно изобразить абстрактный плод! Вот художники и придумали яблоко… Лукас Кранах, Альбрехт Дюрер, Тициан, да мало ли кто еще… И, как всегда, соврали: шесть тысяч лет назад, в Междуречье, где находился райский сад, яблоки не росли! Как, впрочем, и смоква, фига, инжир и гранаты… Древние шумеры пробавлялись исключительно финиками! На этот счет идут споры до сих пор, но вы мне поверьте – уж я-то знаю!

– Кто вы?! – с трудом выговорил Трофимов.

Незнакомец отмахнулся.

– Об этом поговорим чуть позже. Я хочу исправить несправедливость, с которой вы столкнулись в лавках обмана и порока, где хитрые и алчные гиены пытались всучить жалкие подделки по цене настоящих монет… А я просто подарю то, к чему лежит ваша душа…

Незнакомец бросил что-то, тонко звенящее и крутящееся, а Трофимов неизвестно каким образом это поймал. Только герои кинофильмов умеют так ловко хватать на лету патрон или монету! Он разжал кулак. Это действительно была монета, напоминающая ту, из сувенирной лавки. Только в полтора раза больше и тяжелее, да исполненная совсем по-другому: неровный круг, кант только с одной стороны, профиль Мелькарта не в центре, а во весь аверс, причем настолько крупный, что даже часть лаврового венка не уместилась в нем, трещинки по окружности… Грубость изображения придает монете вид кустарной самоделки. Но именно это убеждает в ее подлинности: в начале нашей эры именно такими были вышедшие из-под грубого чекана монеты…

– Это… Это настоящий тирский шекель? – облизнув пересохшие губы, хрипло спросил Трофимов. У него смешались мысли, и он потерял ощущение реальности. Настолько нереальным было все происходящее.

– Конечно! – кивнул незнакомец. – Точно из такого я изготовил перстень, который подарил Иуде!

– Кто вы?! – как зачарованный повторил Трофимов.

– Думаю, вы догадываетесь, – тонко улыбнулся незнакомец. – Нет, я даже уверен, что вы точно знаете! Недаром вы так долго и подробно изучаете мой перстень!

– Значит, вы…

Незваный гость предостерегающе поднял руку.

– Не надо! Обычно я представляюсь скромно: граф или барон. Джонсон, Терплиц, Меньшиков: фамилия может быть любой – люди уже забыли подлинных графов… Если угодно, можете звать меня барон Нортон.

Трофимов растерянно молчал.

– Ваше выступление на этом научном шабаше было ложью, – продолжил «барон Нортон». – Мне понравился ваш ответ на последний вопрос, он был дан от души, без необходимости врать, чтобы замаскировать подлинные мысли. И, надо сказать, вы попали в точку! В ресторане вы немного расслабились – сказалось вино или хорошее настроение, – и стали более откровенны. Но я не совсем понял смысл вашего ученого спора, хотя некоторые детали меня очень интересуют…

Незнакомец говорил так, будто он присутствовал и на конференции, и в ресторане, внимательно слушая их разговоры.

– Особенно меня интересует: много это – тридцать тирских шекелей, или мало за то, за что они были уплачены? Скажи откровенно свое мнение, нас никто не слышит, – он отбросил официальный тон.

– Конечно, ничтожно мало! – возмущенно воскликнул Трофимов, удивляясь сам себе. Точнее, тем словам, которые неслись из самой глубины его души и которые он никогда бы не произнес вслух! – Цена вола за Спасителя человечества, которого любят все жители Земли! Да и сама постановка вопроса о соразмерности цены безнравственна и цинична!

Незнакомец отмахнулся.

– Ерунда! Совсем недавно, лет двести назад, я уже говорил на эту тему с графом Опаловым. Вы знаете его историю. Граф обладал перстнем, но я посоветовал от него избавиться, что он и сделал, хотя и не по своей воле… Ну, да вы раскопали, что было дальше…

Трофимов кивнул.

– Так вот, ни граф, ни вы, господин доцент, ничего не знаете о чувствах, которые вызывал мой антагонист! Его вовсе не так любили, как принято считать. Тем более что с веками, я уже не говорю о тысячелетиях, интерпретация этой любви кардинально менялась…

– То есть?

– Люди получают впечатления о прошлом, особенно о далеком прошлом, из книг, картин, поэм… То есть, питаются плодами интерпретации, которые готовят для них писатели, художники, поэты!

Незнакомец поморщился.

– Я лично стал жертвой старика Гете: он описал мою внешность, придумал этот вычурный наряд, который я теперь вынужден носить, чтобы не нарушать естественность восприятия… «Камзол из кармазина с золотой ниткой, петушиное перо…» Тьфу!

Он сплюнул на старинный камень, и от него с шипением пошел дым.

– Впрочем, я-то знаю, как обстоит дело! Но как быть с сотнями миллионов человеческих существ, которые вводятся в заблуждение представителями художественной богемы?

– О любви к Нему? Вы это имеете в виду?

– Именно это, Иван Родионович, именно это! Ведь не кто иной, как эти «любящие» люди отправили Его на крест, это исторический и совершенно непреложный факт, коему я сам являлся очевидцем! А перед казнью жестоко мучили и избивали! Художники, правда, внесли немало путаницы в изучение истории, но наглядности изображения у них не отнимешь… Посмотрите, какие рожи изобразил Матиас Грюневальд в «Бичевании Христа»: тут и человек-крыса, и просто дегенеративные ублюдки – дети пьяных ночей… Если все это есть выражение любви, то тогда я не знаю, что такое выражение ненависти и злобы! Согласны?

Не дождавшись ответа, он продолжил:

– Любовь появилась уже тогда, когда все было кончено и Его, мертвого, сняли с креста. И появляется она тоже благодаря стараниям живописцев! Некоторые изображали торжественное отпевание на фоне всеобщей скорби: тут и верные ученики, и монахи, и дамы в таких дорогих нарядах, какие могли носить только жены первосвященника Каифы и прокуратора Пилата, если бы они у них были… Я спросил Петера Корнелиуса: неужели ты думаешь, что казненного преступника, а именно преступником считался Он в тот момент, торжественно отпевали дамы высшего общества? И что это происходило публично, при свете дня и большом скоплении народа? Но ведь это глупость чистой воды!

– И каков был ответ?

– Художник не стал меня слушать. Может, оттого, что я явился к нему по-свойски, без этого костюма и грима… Бедняга побледнел, затрясся, принялся креститься и читать молитву… Мне пришлось срочно уйти.

– Не все картины имеют такую направленность, – возразил Трофимов.

– Другие художники были более реалистичны: несколько учеников, крадучись в ночи, уносят тело с места казни… Это более логично и похоже на правду, особенно для тех, кто не знает, как обстояло дело в действительности. А на самом деле было еще хуже: никакой торжественности, ночь, и бездыханное тело нес всего один человек. Один-единственный – Иосиф из Аримафеи! Впрочем, посмотрите сами на эту любовь!

Незнакомец щелкнул пальцами, будто выключателем. Сумрак вокруг сменился каким-то голубым свечением, и возникла картина жуткая в своей реальности и глобальной значимости, ибо он сразу понял, что ему хотят продемонстрировать. Какой-то несчастный избитый человек, презираемый улюлюкающей толпой, был повержен наземь, распростерт на деревянном перекрестье, и в его руки и ноги были вбиты большие железные гвозди. Смотреть на это Ивану было невыносимо тяжко, но отвернуться ему не давала неведомая сила. Страдания этого несчастного были ужасны. Но еще ужаснее было поведение людей, точнее толпы. Он не увидел ни одного сочувствующего, ни одного сопереживающего, ни одного, готового хоть словом или жестом поддержать обреченного. Только любопытство, только страстное желание увидеть страдания другого – вот что было написано на лицах черни.

Изображение подернулось голубой дымкой, и все это ужасное действие стало исчезать, как мираж.

– Ради кого он решил пойти на эти муки? Ради этой толпы людей, в которой не было ни одного Человека? И чему научила эта великая жертва людей? Вере? Состраданию? Самопожертвованию? Нет! Они взяли на вооружение лишь формы пыток, унижения и причинения страданий. И в том преуспели! То, что вы сейчас делаете с себе подобными, поражает воображение. Он вряд ли бы смог перенести утонченные истязания, которым вы подвергаете друг друга, зачастую прикрываясь Его именем…

– И что же?

– Ничего. Это подтверждает отсутствие всеобщей любви к Нему. Зато теперь у него тысячи и тысячи верующих. О чем это говорит? Только о лицемерии и ханжестве! Этот перстень – испытание всего человеческого рода. И я слежу, как он идет по векам, переходит из рук в руки, как действует на слабых людишек… И вы мне помогаете, выкапывая из глубины веков давно забытые факты и доводя их до всеобщего сведения…

– Значит, профессор Сомов был прав, когда назвал меня вашей ищейкой? – убито спросил Трофимов.

– Ну, почему ищейкой? На любую вещь можно приклеить порочащий ярлык… Вы исследователь, выполняющий важную научную работу. Которая, кстати, хорошо оплачивается! Вы уже кандидат наук, доцент, а будете доктором, профессором с мировой известностью! Хороший доход, замечательная квартира, отличная семья… Разве плохо? От вас не требуется ничего гадкого и постыдного, просто занимайтесь своим делом, которое вам по душе! Копайте глубже, выявляйте новые факты и доводите все это до сведения широкой общественности!

– Но почему именно я?! Неужели не нашлось кого-то другого?! – в отчаянии воскликнул Иван Родионович.

«Барон Нортон» церемонно развел руками.

– Увы! На ваше место, представьте, не нашлось!

– Но почему? Неужели я больше подхожу для… – Иван замешкался, подбирая нейтральное слово, но не нашел. – … для вас?

– Наоборот, – вы для меня совсем не подходите! Есть очень много мерзавцев, расхитителей, развратников, пьяниц, в которых легко вселиться навсегда – мы называем их «носителями»… Они охотно делают все, что мы хотим и даже больше, уже по своей сволочной натуре – действуют избыточно: совершают подлости, вносят рознь между людьми, затевают войны, строят концлагеря, преследуют еретиков, хотя теперь их называют по-другому… Но вся эта пена человечества не может созидать, делать открытия, добиваться успехов в науке или искусстве… Они способны только приносить вред и возвышаться за счет унижения других… А вы не годитесь на роль «носителя», но зато способны выполнить ту работу, которая мне нужна…

– Гм… Если это комплимент, то сомнительный…

– Ну, почему же… Многие наши на постоянно поселяются в своих «носителях» – конечно, выбирают тех, у кого люксовые условия жизни… Считают, что летать в самолетах легче и комфортней, чем на собственных крыльях, что удобно, когда тебя переносят туда, где есть скопление подходящих для работы объектов, где тебя обслуживают не замордованные грешники с ободранной кожей, а вполне приличные референты и очень даже симпатичные секретарши… Но получить от этой публики светлую мысль, умное предложение, полезную подсказку – невозможно! А я выбрал для сложной и важной работы именно вас!

– Ну, не знаю… А что, выходит, вы пользуетесь только элитой?

– Конечно нет! Есть много человечков низшего ранга, которые не принимают политических решений и не способны начинать войны, а могут только гибнуть в них. Им можно давать разовые задания, они выполняют их, даже не подозревая, что ими кто-то управляет. Наши детки…

– Бесенята?

– Это некорректное название. Дети везде дети, они склонны к шалостям и баловству… Так вот, они вселяются в маргинальную публику: пьяниц, слабовольных, с подорванной психикой… Войну такой не начнет, а вот ударить соседа бутылкой по голове или воткнуть нож в случайного прохожего, – это вполне… Мы, вообще-то, против таких мелких злодейств и их осуждаем. И против крупных злодейств тоже, если они не исходят от нас и не преследуют каких-то конкретных целей…

– То есть, вы за порядок и справедливость? – саркастически спросил Трофимов.

– Ну, в общем, да…

Яркий свет ударил словно с небес.

– Полиция! Стоять на месте, поднять руки! – раздался сверху требовательный окрик профессионально грубым голосом.

Вокруг было темно, луч от мощного фонаря слепил глаза, и Трофимов прищурился. Он осмотрелся по сторонам, но кроме него вокруг никого не было. Он не мог понять, что происходит и где он находится.

Окрик повторился, теперь на иврите и другим голосом, который, впрочем, не казался менее требовательным или более вежливым. Но смысл, несомненно, был тем же. Второй световой луч медленно ощупывал окрестности, выхватывая из мрака стены разрушенных сооружений прошлых веков. Иван поднял руки и тут же вспомнил все, что с ним происходило. А где же его недавний собеседник? Неужели прячется в этих древних развалинах? Но зачем ему скрываться? Ведь они не сделали ничего противозаконного! А побег одного от полиции дает основание заподозрить второго в связях с преступниками… Или, что еще хуже, с арабскими террористами или шпионами! Здесь это запросто! А чем это обернется для ни в чем не виновного советского ученого?!

Освещенные светом фар, два мужских силуэта на краю котлована резко махали руками и что-то грозно кричали на иврите. Похоже, требовали подняться наверх. Один из них держал наготове автомат. Трофимов поднял руки еще выше.

– Я советский ученый! У меня нет оружия! – крикнул он и, оскальзываясь, с трудом стал подниматься по склону. – Уберите, пожалуйста, фонарь!

Как ни странно, его послушали, и луч света опустился, освещая ему дорогу. Несомненно, это был жест доброй воли, и Трофимов приободрился.

– Я советский ученый, – повторил он, с трудом выкарабкавшись из котлована и подходя к полицейским. Они были в черных брюках, синих форменных рубашках и кепках с надписью «Полиция» на английском и иврите. Кроме автоматов в руках, на поясах висели большие пистолеты в открытых кобурах, наручники, баллончики с газом, фонари и дубинки. Они напоминали хорошо снаряженных водолазов, опустившихся в чуждый и враждебный, смертельно-опасный мир.

– Сержант Гельман, иерусалимский округ полиции! – представился по-русски тот, что был повыше. – Что вы здесь делаете?

Его напарник подал знак рукой, и стоявший в нескольких десятках метров полицейский автомобиль подъехал поближе.

– Я участник международной конференции, проводимой Иерусалимским университетом… Сегодня я выступал с докладом…

– Боюсь, что тут уже несколько веков никто не выступал, – сержант указал на темный провал. – Где же ваши слушатели?

– А, ну да, конечно. Разумеется, конференция была в университете. Здесь я просто гуляю.

– С вами кто-то был?

«Может, они его не видели?» – с надеждой подумал Иван. Он понял, что рассказ о его собеседнике – это прямой путь в сумасшедший дом.

– Нет, никого, – ответил он.

– И у вас есть с собой документы?

– Да, конечно! Сейчас…

Трофимов достал из внутреннего кармана загранпаспорт и протянул его полицейскому. Тот бегло взглянул в документ и закрыл его, но владельцу не вернул.

– Странное время и место для прогулки! – сказал он. – Разве организаторы конференции вас не проинструктировали, как себя вести на Святой Земле? Вы с кем-то встречались здесь?

– Нет, нет! – поспешно ответил Иван. – С кем я мог встречаться? Я никого тут не знаю… Да и раскопки не место для встреч… Просто я историк, старинный город меня заинтересовал…

Он понимал, насколько неубедительна его речь, но что оставалось делать? Даже более мелкие недоразумения в загранкомандировках порой ставили крест на карьерах учёных. И не только учёных.

– Когда я спустился туда, было еще светло, но я так увлекся, что не заметил, как пробежало время… Я ничего плохого не сделал!

Даже самому себе голос показался противным: каким-то виноватым и жалобным.

– Вам придётся проехать с нами в участок! – решительно объявил сержант Гельман. – Возможно, там вы сможете более внятно объяснить, чем занимались ночью в археологических раскопках!

– Зачем в участок? Я же все рассказал… Отвезите меня в кампус, там подтвердят мою личность… Профессор Крайтон, профессор Бреннер – это ученые мирового уровня, они мои друзья…

– Оружие есть? – перебил сержант. – Колющие, режущие предметы?

Его напарник, не дожидаясь ответа, подошёл к Ивану, знаком приказал поднять руки и быстро обыскал, похлопывая по одежде сверху донизу и снизу доверху.

– Пройдите в машину! – вежливо, но настойчиво приказал сержант. Трофимов обречённо вздохнул и повиновался. Когда он садился в салон, полицейский придержал его голову, чтобы не ударился о кузов. Это был первый жест подневольности. Впереди их должно быть много. Когда дверца захлопнулась, Иван почувствовал, что домой он вернется не скоро…

Через десять минут машина остановилась у ворот полицейского участка, ограждённого по периметру высоким бетонным забором с вьющейся поверху спиралью колючей проволокой и прожекторами. Задержанного провели через КПП, и решётчатая дверь с противным лязгом закрылась за его спиной, словно подчёркивая призрачность свободы. Пройдя в сопровождении полицейских по небольшому коридору, Трофимов оказался в довольно просторном зале, разделённом почти пополам решёткой от потолка до пола. Здесь было светло. Справа за огромным стеклом дежурный разговаривал по телефону. Чем-то сильно воняло. Запах был такой, как от бродяг на вокзале. Трофимова чуть не вырвало. Сдерживая позывы тошноты, он огляделся и быстро нашёл источник зловония: за решёткой сидели на полу три худощавых юноши с длинными как у панков, давно не мытыми, лоснящимися от жира волосами. Кожа их была смуглой то ли от природы, то ли от въевшейся грязи.

Щёлкнул электронный замок на решётчатой двери.

– Проходим, проходим! – поторопил сержант, прикрывая нос платком. – За дверь и направо!