Текст книги "Ментовская работа (сборник)"

Глава одиннадцатая

Первой из «точки» исполнения выехала серая «Волга».

Григорьев кособочился рядом с водителем в прежней позе, а Буренко вольготно лежал сзади, беспрепятственно задрав на сиденье согнутую ногу, потому что Ромов, белея пластмассовыми зубами, придерживал тяжелую створку ворот и прощально помахивал поднятой до уровня плеча ладошкой. За рулем теперь сидел Викентьев, так как шестой номер спецгруппы «Финал» Петя Шитов прогревал двигатель белого медицинского «рафика» с матовыми стеклами и грибообразной трубой вытяжной шахты на крыше.

– А Иван Алексеевич как же? – спросил Попов, которого Сергеев посадил вперед, подальше от зловещего брезентового свертка.

– Тут заночует, – отозвался майор. – Боится к старухе среди ночи приходить… У него здесь и раскладушка, и матрац, и бельишко…

«Рафик» выкатился из первого бокса и скользнул за ворота мимо улыбки и прощального жеста первого номера.

– Я б здесь ни в жизнь не остался, – убежденно сказал Сивцев, сидящий напротив Сергеева по другую сторону носилок. – Ни за какие деньги!

– И за тысячу? – хмыкнул Шитов.

– Ни за сколько. Уж лучше на кладбище переночевать.

Попов погрузился в полудрему, и голоса сержантов, вяло обсуждавших сравнительную опасность живых и мертвецов, доносились до него как сквозь слой ваты.

Труповозка ходко промчалась по пустынному Магистральному проспекту, пронизала спящие кварталы Северного микрорайона и неслась дальше, в темень, где раскинулось городское кладбище, принимавшее ежедневно сорок-пятьдесят, а в промозглые осенние дни, когда обостряются хронические заболевания и вспыхивают неизбежные эпидемии гриппа, до восьмидесятиста постояльцев.

Вопрос о строительстве необходимого миллионному городу крематория стоял давно и, как большинство вопросов, не решался, кварталы могил росли быстрее, чем городские новостройки, отхватывая новые гектары пахотных земель у некогда богатого, но в последние годы захиревшего совхоза «Пригородный». Здесь были свой центр и свои окраины, престижные и бросовые районы, своя архитектура, свои порядки, свой уклад… Социальное неравенство после смерти проявлялось так же, как и при жизни, даже нагляднее.

Несколько лет назад на Аллее Славы с почестями похоронили бывшего областного начальника, осужденного по нашумевшему «торговому» делу и умершего в колонии. Эта история попала в газету и на телеэкраны, разразился скандал, устроители и участники пышных похорон были показательно лишены должностей и партийных билетов, а сам скандалиозный покойник перенесен чуть в сторону от праха не потерявших при жизни официального уважения мертвецов, оставшись, впрочем, в престижном центральном квартале.

Заодно с бывшим начальником пострадал и неизвестный широкой общественности кавказский человек, который ответственных должностей не занимал, под судом и следствием не состоял и умер тихо, не привлекая ничьего внимания, но уже после этого позволил себе воплотиться в скульптуру из чугуна, выполненную в натуральную величину, и усесться на высокий постамент в непринужденной, даже несколько вальяжной позе.

Волна возмущения обойти его, конечно же, не могла, мгновенно окрестила усопшего не то крупным цеховиком, не то вором в законе, и чугунную фигуру с непропорционально короткими ногами и большой головой огородили огромным жестяным щитом с грубо намалеванной схемой Северного кладбища. Щит быстро проржавел, за ним столь же быстро образовалась свалка, и только через пять лет чугунного цеховика освободили, успокоив общественное мнение тем, что постамент укорочен на полметра. Памятник и вправду казался ниже – то ли действительно опустили, то ли сказывался психологический эффект восприятия после пятилетнего осквернения.

Все эти страсти разыгрывались в центральной части кладбища, рядом с конторой, куда и вело сворачивающее налево шоссе, но Шитов поехал прямо, по накатанному проселку. Местные власти несколько раз перекрывали эту дорогу стальной трубой или вкапывали рельсы, и Викентьев немало походил по исполкомовским и коммунхозовским коридорам, чтобы законным путем устранить препятствие. Но найти концы ему так и не удалось: в многочисленных кабинетах никто не брал на себя ответственность за самодельный шлагбаум. Плюнув, Викентьев дал пятерку шестому номеру, и тот, пригнав бульдозер, за пару минут своротил трубу, а в другой раз выкорчевал рельсы.

Сейчас «РАФ» беспрепятственно проехал на территорию кладбища, оказавшись в северовосточном квадрате, самом отдаленном от здания администрации и домика сторожа. Новый район. Обычная степь с небольшими, еще рыхлыми холмиками, лишь изредка фары выхватят пирамидку стандартного жестяного обелиска. Впрочем, роскошных мраморных склепов здесь не будет никогда – это бедные кварталы. Окраина есть окраина.

По неровной дороге труповозка углубилась в город мертвых, скатилась в ложбину, заваленную горами мусора: каркасами венков, почерневшими бумажными цветами, обрезками полусгнивших досок. Шестой номер был здесь днем и потому уверенно находил нужные повороты и затормозил тоже там, где требовалось: у узкой глубокой ямы с осыпающимися стенками.

Все произошло очень быстро. Федя Сивцев поднял заднюю дверь фургона, выдвинул носилки навстречу подоспевшему Шитову и, выпрыгнув наружу, подхватил их со своей стороны. Через мгновение шестой и пятый номера оказались у ямы и синхронным движением вывалили брезентовый сверток в черную щель. Раздался глухой удар, посыпалась земля. Сержанты загребали прямо носилками, словно огромной лопатой с четырьмя ручками.

– Что, инструмента нет? – зло спросил Сергеев и выругался.

– Да так быстрее, – отозвался Шитов, но все-таки сходил за лопатой.

Попов подумал, что если бы Кадиев был лодырем и прогульщиком или даже самым последним пьяницей и бродягой, схоронили бы его пристойней: при дневном свете, пусть в грубом, из неструганых досок, но в гробу, с каким-никаким сочувствием и напутственными словами. Став Удавом, он поставил себя за пределы человеческих отношений.

В изголовье засыпанной ямы шестой номер воткнул табличку с надписью «Неизвестный мужчина». Сев за руль, он вытер руки куском ветоши и буднично сказал:

– Все, одним гадом на свете меньше.

Попова покоробило, но вдруг он совершенно отчетливо понял, что больше имя Удава не появится в оперативных сводках и спецсообщениях: он не захватит заложников, не уйдет в побег, никого не изнасилует и не убьет. Сквозь тупое оцепенение он почувствовал облегчение и, повернувшись к Сергееву, бодро сказал:

– Ну что, по домам? Тот посмотрел внимательно и подмигнул.

«РАФ» ехал по городу – обычная санитарная машина, развозящая выполнивших ответственную, тяжелую и нервную работу, усталых и оттого молчаливых людей.

Валентина привыкла к заполночным возвращениям мужа, а к отгулам – нет и потому удивилась, что он не поднялся по будильнику. Валера отошел от болезненного сна только к обеду, но чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Происшедшее накануне против ожидания не тяготило его, как будто привиделось во сне или происходило с кем-то другим. Он провел день в непривычном безделье, а к вечеру жена послала за хлебом и молоком. Хлеб Валера купил и под мелким моросящим дождем обошел молочные магазины, так как последний раз ходил за продуктами года три назад и не знал, что все молочное раскупают еще до десяти утра.

Домой он вернулся раздраженным, но, переступив порог, остолбенел, враз забыв диалоги с желчными продавщицами: прямо посередине коридора стояла пара галош с новой розовой подкладкой, допотопных галош, которые уже никто не носил и которые вчера дважды слетали с босых ног Удава. Сознание подернулось странной пеленой, показалось, что сейчас из комнаты выйдет Удав с замотанной головой, но вышел наставник молодых Иван Алексеевич Ромов, со своей доброй пластмассовой улыбкой.

– Ну, здорово! – захихикал он, но сразу согнал улыбку. – Да чего с тобой, Валера? Плохо, что ли, стало?

– Галоши! – ткнул пальцем Попов. – Откуда галоши?

– Да мои галоши, дурачок! – Ромов хлопнул руками по бокам. – Надо же, что умудрил! В галошах, если хочешь знать, самое милое дело: и ноги всегда сухи, и разуваться не надо.

Наполеон говорил что-то еще, но Валера не слушал, пелена растаяла, но осталось неприятное чувство, будто только что он чудом избежал падения в глубокий черный колодец и сейчас стоит еще у зияющего провала.

– Ну, чего гостя в коридоре держишь? – выглянула из кухни разрумянившаяся Валентина. – Я уже на стол собрала, премию обмыть…

– Какую премию? – машинально спросил Попов, протягивая жене пакет с хлебом.

– А вот Иван Алексеевич принес – шестьдесят рублей! – Валентина вынула из кармашка фартука новенькие десятки. – Как раз кстати, Настасье долг отдадим.

Попов понял, что радость жены связана с тем жутким ощущением, которое только что охватило все его существо, но все же вопросительно взглянул на Наполеона. Тот чуть заметно кивнул.

– Пойдем, Валерочка, я для расслабления бутылочку захватил, все в порядке, все хорошо… А распишешься у Михайлыча в ведомости послезавтра, – шепнул он. И прежним голосом продолжил: – Начальство тебе три дня отгулов дает, потому что операция была сложная, а ты показал себя хорошо.

– Он у меня молодец! – поддержала Валентина. – Только кто это ценит? В райотделе дни и ночи пахал – ни премий, ни отгулов. А в управлении, вишь, все по-другому.

После третьей рюмки Валера действительно расслабился, и ужин прошел весело.

Об инциденте с галошами Ромов подробно пересказал Викентьеву, но тот, вопреки своему обыкновению анализировать мельчайшие фактики и вроде бы второстепенные детали, не придал значения происшедшему.

– Ты своими галошами кого хочешь доведешь! Ботинки на микропоре купить не можешь? Вчера получил сотню – как раз хватит! Или нам скинуться?

– Сотню я уже бабке отдал, – миролюбиво сказал Наполеон. – Она как получает деньги – верит, что я на стройке дежурю, а как потратит – снова не верит, до следующего раза.

Иван Алексеевич громко присосал челюсть, что он делал всегда, когда хотел продемонстрировать свою безвредность и доверие к собеседнику.

– А ты чего, Володя, со своей поругался? – проницательно спросил он и попал в точку.

На этот раз Лидка учинила такое, что Викентьева передергивало от одного воспоминания. Прямо ночью, дура! Он тоже завелся, да так, что готов был плюнуть на инструкции, служебную дисциплину, бдительность – все то, что сидело в каждой клеточке его тела, спинном мозгу, что составляло основу личности Железного Кулака, отдавшего службе более двух десятков лет, уже разжал зубы, чтобы открыть глаза этой идиотке, чтобы узнала, после чего она выкручивает мужу все нервы… Только рот открыл, а она завизжала истерически: «Хватит врать, ты все что угодно придумаешь, ты любое, любое нагородишь, как еще не догадался сказать, что бандитов своих по ночам расстреливаешь!» У него аж в глазах потемнело, еле-еле руку сдержал, да в стену, со всего размаха, так кусок штукатурки и вывалил.

– Ни с кем я не ругался, – буркнул второй номер. – Работы много.

И, чтобы закончить разговор, подвел итог:

– Считаем, Попов нормально вошел в работу. Значит, обкатается.

Валера Попов полностью использовал все три дня отгула. Чувствовал себя нормально, об операции почти не вспоминал. Погуляли с женой по городу, сходили в кино, зашли в гости к приятелям. Валентина не могла нарадоваться на новую работу мужа, Валеру это коробило, отчего-то делалось стыдно. Он понял, что никто и никогда не рассказывает своим близким об операциях «Финал», и Викентьев хорошо это знал, когда предлагал самому решить – стоит ли откровенничать с женой.

На работу Попов вышел с угрызениями совести – несделанная работа должна была лечь на Гальского.

Женьки на месте не было, судя по бумагам на столе, в прошедшие дни он тоже не работал. Попов просмотрел ответы на запросы, рассортировал накопившиеся документы. Ничего положительного.

Сергеев вошел бесшумно, как большая кошка. Сухо поздоровался, положил перед коллегой листок с записями.

– Когда мы возвращались из Степнянска, эту машину проверял на трассе какой-то странный пост. Ни одна из служб его не выставляла, в дивизионе тоже ничего не знают. Викентьев рассмотрел сержанта – он похож на фигуранта «Трассы».

Попов прочел записку.

– Черная «Волга»… Наверное, она нас и обгоняла.

– Я вызвал водителя на пятнадцать. Займись.

– Чего такой хмурый? – улыбнулся Попов, но ответной улыбки не увидел.

– Женька заболел. Пошел в поликлинику, его сразу в онкологию. А сейчас Вера звонит, плачет… Надо ехать разбираться…

– Я с тобой.

По дороге Попов думал о черной «Волге». Если она напоролась на преступников, то появляются хорошие свидетели. Хотя если это были преступники, то почему они их отпустили?

Только когда подъехали к зловещим серым корпусам онкологического диспансера, у него шевельнулась тревога: почему сюда? Ну, кололо в боку, мало ли что бывает… А здесь-то все – предел.

Женька лежал в четырехместной палате, чувствовалось, что он испуган, выбит из колеи обстановкой, хмурыми, с печатью обреченности лицами больных и холодной отстраненностью персонала.

– Черт знает что, – растерянно улыбаясь, говорил он. – Положили, ничего не говорят, теперь собираются выписывать.

– Ну и хорошо, – бодро сказал Попов. – Дома полежишь недельку и – вперед!

– Как чувствуешь? – спросил Сергеев и тоже постарался изобразить улыбку. – И вообще – как дела?

– Я стараюсь глубоко не дышать, тогда все хорошо… А тут у них порядок, чистота. Веру без сменной обуви не пропускали, домой возвращалась… Вы-то как прошли?

– А не было никого на входе.

– Ну, наверное, и те так проходят, без всякой сменной обуви. Болтают, что их нарочно пропускают, но вряд ли…

– О ком ты? – Попов обратил внимание, что Женька сильно изменился, хотя и не мог понять, в чем состоит суть этих изменений.

– Спекулянты… Конфеты продают по десять рублей, кофе растворимый – по пятнадцать… С доставкой…

– А зачем тут?

– Чтоб врачам дарить… Родственники берут… Сам видел – женщина слезы вытерла и улыбается сестре: «Презентик возьмите…»

– Расстреливать их, сволочей, надо, – громко сказал тучный мужчина с соседней койки. – Только кто тогда останется…

Попов почувствовал, что говорить с товарищем не о чем: он находился в другом мире, и все, что происходило вне его, Гальского не интересовало. Эта потусторонность относительно обычной жизни и бросалась в глаза. Рассказывать о черной «Волге» было бы просто глупо.

Наступила томительная пауза.

– Ладно, Женя, мы переговорим с заведующим, узнаем, что к чему, потом зайдем, расскажем, – мягко сказал Сергеев и встал.

– Узнайте, ребята, узнайте, – оживился Гальский. – Только аккуратней… Он мужик строгий, а вы без сменной обуви.

«Что он, бедолага, зациклился?» – подумал Попов и тут же получил ответ на свой вопрос.

– Кто такие? Как сюда попали? Почему нарушаете санитарный режим?

Дорогу им заступил черноволосый мужчина в накрахмаленном халате с цветным вензелем на карманчике, из которого выглядывали очки и авторучка. Мужчина был невысок, это особенно бросалось в глаза, когда он стоял рядом с Сергеевым, едва доставая головой до груди майора. Похоже, что именно этот контраст и распалял коротышку, добавлял в голос начальственные модуляции, дающие понять, кто здесь хозяин положения.

– Из областного уголовного розыска, – тихо сказал Сергеев. – Пришли проведать товарища.

– Хоть из ЦК КПСС! Где ваша сменная обувь?

Сергеев отступил на шаг и опустил взгляд.

– Вы ведь тоже в туфлях.

Черноволосый напыжился и подскочил к майору вплотную, словно собирался смести его с пути, затоптать, согнуть в бараний рог.

Девчонки-санитарки с интересом наблюдали за происходящим.

– Вы меня с собой не равняйте, я заведующий отделением!

– Насколько я понимаю, санитарный режим для всех один, – по-прежнему спокойно сказал Сергеев и чуть качнулся вперед. – Мы как раз хотели с вами поговорить.

– Для этого есть приемные часы. – Ощутив легкий толчок ста тридцати килограммов тренированных мышц, заведующий несколько сбавил тон и сделал шаг назад. – А сейчас покиньте отделение.

Он повернулся и направился к своему кабинету. Сергеев и Попов вошли следом.

– Мы ведь рядом со смертью работаем, понимать надо, – примирительно произнес черноволосый, садясь в кресло. – В порядке исключения я вас приму. Кем интересуетесь?

«Ну и жук, – подумал Попов. – При персонале нагнал холоду, крутизну показал, а потом без свидетелей отработал назад. Много есть таких типов, правда, в белых халатах еще не встречал».

– Женя Гальский, – сказал Сергеев. – Он у вас в третьей палате.

– Завтра мы его выпишем, – деловито ответил врач. – У него четвертая стадия, метастазы.

– А как лечить? – не понял Сергеев, и Попов, обманутый будничностью тона, тоже ничего не понял, хотя под сердцем ощутил холодок дурного предчувствия.

– Побудет дома на бюллетене с месяц, может, полтора-два…

– И что? – спросил Попов. – Потом-то что делать?

Врач пожал плечами:

– Что делают с покойником?

В кабинете наступила тишина, только капал кран в углу у двери.

– Какого покойника?! – процедил Сергеев, сдерживая ярость. – К вам поступил пациент, капитан милиции, наш товарищ, а вы, вместо того чтобы лечить, облучать, оперировать, что там еще делают, вы уже списали его на тот свет?!

Сергеев обернулся к Попову за поддержкой, но тот подавленно молчал. Он был полностью растерян.

– Просто уже поздно, ничего сделать нельзя. И потом, вы же знаете, что у нас за медицина! Ни лекарств, ни методик…

– Что же вы ему скажете? – с трудом выговорил Попов.

– Вообще-то на Западе говорят больным всю правду.

– Там же еще, кроме этого, наверное, лечат! – Сергеев встал. – Ладно, я вас понял. Разберемся.

Он сделал шаг к двери, но вернулся.

– Если вы скажете Женьке, что отправляете его умирать… – Гигант навис над столом заведующего, излучая импульсы, которые нередко заставляли отпетых бандитов бросать оружие. Скрипнули намертво сжатые челюсти. – В общем, не надо этого говорить! Простуда, инфекция, травма – придумайте что-нибудь правдоподобное.

И на ходу сказал Попову:

– По-моему, они тут ни черта не понимают. Покажем Женьку профессору, надо будет – отправим в Центральный госпиталь.

Заведующий молча смотрел им вслед. Когда они вернулись в палату, Гальский сидел на кровати, не сводя взгляда с дверного проема.

– Ну что?

Сергеев махнул рукой.

– Разве поймешь этих коновалов! Они горазды только туману напускать. Какое-то воспаление, они его по-тарабарски называют… Рассосется! Надо будет дома посидеть в тепле, отвары из трав попить.

– Правда? – Непонятная потусторонность исчезла, перед ними был прежний Женька Гальский. Но только на один миг. Было заметно, что он тут же вновь погрузился в свой мир. – Они как-то странно смотрят… И истории болезни прячут…

– Не обращай внимания, – бодро гудел Сергеев. – Мы тоже у себя сколько лишнего туману напускаем… В общем, завтра пришлем за тобой машину!

В коридоре Сергеев дернулся было к двери заведующего.

– Хочу его, гада, обидеть… Да может ведь на Женьке отыграться… Ладно, ну его к черту…

Подавленные, оперативники вернулись в управление.

Ты знаешь, ужасно это, и Женьку жалко, но у меня такое чувство, будто вдобавок еще вывозился в говне, – сказал Попов.

Точно, – кивнул Сергеев и второй раз за день скрипнул зубами.

Глава двенадцатая

Пожалуй, давно в Тиходонском уголовном розыске не опрашивали свидетеля так подробно, как капитан Попов гражданина Опрышкина – водителя черной «Волги» госномер «А 1276 ТД».

«…Остановил этот, повыше, а второй потом подошел, тоже взял документы, посмотрел, я еще удивился: обычно один гаишник читает и права, и техпаспорт… Нет, второй только в техпаспорт заглянул… Нет, со мной не разговаривали… Как сказал высокий: „Ваши документы“, так больше и ни слова. Да обычный голос… Коронок я не заметил, а татуировок точно не было. Не знаю, почему со мной не говорил, обычно слово за слово… А тут вроде время выжидали, точно будто ожидали чего… Не знаю, откуда же… Но я вам скажу – страшно мне почему-то стало… Трудно объяснить… Да не наказания – я-то знал, что скорость превысил… И в правах два червонца, сразу сказал: „Возьми, командир, сколько надо…“ А он глянул так на меня и так усмехнулся… Ну, вроде с превосходством, по-блатному, мол, куда ты, козявка, денешься, копейками не обойдешься… Ну, это мои мысли, он молча глянул, и я чувствую – аж холодный пот прошиб…»

Медленно крутились кассеты допотопного магнитофона III класса «Весна», и пленка зафиксировала напряжение в голосе опрашиваемого, когда он говорил о пережитом испуге.

«И от второго что-то такое исходило, страшное, да нет, лицо обыкновенное… Знаете, меня однажды в подземном переходе ограбили, так вот тогда тоже такое чувство было, только послабее… Ну, а потом машина грузовая, фургон… Так до этого я уже все рассказал… Да, документы смотрят, будто ждут чего-то… Между собой говорили. Второй, когда подошел первый, сказал: „Ну вот, разберемся с нарушителем и до обеда к Петруше поспеем“. Или „к Петруне“. Вроде имя, а может, прозвище. Не знаю, зачем говорил, но бодро так… Мол, не сомневайся, все будет нормально… И, значит, фургон. Второй говорит: „Стопори его!“ Сержант палкой махнул, а фургон – мимо, чуть его не задел, аж отпрыгнул! Выругался и говорит: „Там милиция!“ А у меня сразу страх прошел. Не знаю почему, прошел, и все! Сержант говорит: „Поехали, дел много“. Второй вроде засомневался: „А Петруша?“ Высокий как-то обозленно: „Другую найдем“. Второй пожал плечами: „Ну, смотри!“ Сержант тогда двадцатку мою из корочки выгреб, а документы бросил в окошко, на колени. „Поезжай“, – сказал… Нет, без злобы. Вроде как с облегчением. Я и поехал. А они к своей пошли, „шестерка“… нет, обычная, красная… Номер не рассмотрел, не до того было… Так и не понял, чего они останавливали? Деньги сорвать? Так сразу бы и брали! Но я потом два дня за руль не садился… Не знаю почему. Не садился, и все…»

Фонограмму потом многократно прослушивали в отделе, Ледняк пытался выделить ключевые фразы: «второй тоже взял документы», «со мной не разговаривали», «вроде ждут чего-то», «говорит: „Там милиция!“» Значит, ряженые. И это чувство страха… «Трассовики»? Скорей всего.

«Документы бросил в окошко». Эксперты исследовали водительское удостоверение и техпаспорт – отпечатков пальцев на них было много, но четких и поддающихся идентификации только два, оба принадлежали самому Опрышкину.

«До обеда к Петруше поспеем». Эта фраза заставила высчитывать количество километров, которое могла пройти машина до определенного рубежа: двенадцати, часу, двух, трех – когда там они обедают? Разброс был очень широк и при неизвестности направления делал поиск бессмысленным. А вот имя Петруша и производные от него, а также похожие фамилии и клички стали предметом разработки, которая, впрочем, по тем же причинам практически не имела шансов на успех.

Четких примет предполагаемых «трассовиков» Опрышкин не дал, но синтетический портрет, составленный по описанию майора Титова, опознал среди других фотороботов.

Подробные показания дал и подполковник Викентьев, который тоже из нескольких фотографий выбрал этот же портрет. Значит, штабист правильно ухватил основные приметы внешности!

Напоследок Ледняк истолковал фразу «другую найдем» как намерение «трассовиков» завладеть именно «Волгой», может быть, именно черной «Волгой». А поскольку такие модели и цвет машины особенно ценились на Кавказе, а в радиусе 600900 километров (именно на столько можно было «поспеть» к средне-вычисленному «обеду») находились Предгорная и Горная АССР, начальник отдела выдвинул версию, что именно там следует искать Петрушу, который является либо сбытчиком, либо заказчиком товара.

Версия была логичной, но недостаточно обоснованной, и в нее мало кто поверил.

Может, они просто собирались где-то нажраться, а Петруша – какой-нибудь шашлычник или собутыльник, – высказался Тимохин, когда вышли из кабинета начальника. – А «другая» – это любая машина, не обязательно «Волга», да еще черная…

Да, слишком уж красиво получается, – буркнул Сергеев. – Прямо Шерлок Холмс. Еще послать в Предгорск доктора Ватсона, чтоб следил за автомобильным рынком и МРЭО.[17]17
  МРЭО – подразделение ГАИ, регистрирующее автотранспорт.


[Закрыть]

– Представляешь, что бы он там накопал? – подхватил Тимохин.

Сергеев мрачно улыбнулся.

Тем не менее версию стали отрабатывать.

«Начальнику УГАИ МВД Предгорной АССР, начальнику УГАИ МВД Горной АССР. Прошу активизировать проверку поставленного на учет в последнее время автотранспорта на предмет выявления пропавших автомобилей, перечисленных в ориентировке по РД „Трасса“, а также провести работы по выявлению и проверке машин, эксплуатирующихся либо хранящихся без постановки на учет. Начальник УУР Тиходонского УВД Скляров».

Готовивший телефонограмму Попов дописал еще одну фразу: «Есть основания полагать, что похищенные автомобили сбываются в республике», но Ледняк, перед тем как идти подписывать документ, вычеркнул последнюю строку, неопределенно сказав: «Незачем муравейник ворошить раньше времени…»

Вторую телефонограмму направили начальникам уголовного розыска каждой из республик: «Просьба проверить по оперативным учетам фигуранта РД „Трасса“ по кличке (имени, фамилии) „Петруша“, „Петруня“ либо схожего звучания. Предположительно может заниматься скупкой и перепродажей похищенного, возможно, автомобилей».

Копии документов подшили в дело, туда же вложили поступившие через две недели ответы: «Проверкой зарегистрированного и незарегистрированного автотранспорта машин, находящихся в розыске как похищенных, не зарегистрировано».

«По данным оперативных учетов лицо по кличке (фамилии, имени) „Петруша“, „Петруня“ не установлено».

– Кто за нас будет делать нашу работу? – прокомментировал Сергеев. – Мы запросили, они отписались – и у нас, и у них в документах полный ажур. Если искать всерьез, надо самому ехать и поднимать всех на уши.

«Трасса» буксовала на месте, а вот «Учителя» раскрыли. Благообразный пятидесятилетний мужчина заманивал детей в безлюдные места и убивал. Дело было скандально известным, и местные газеты спешили оповестить читателей об успехе уголовного розыска. В одном репортаже расхваливали «вдумчивого аналитика» майора Сергеева, который обезвредил опасного маньяка. Сергеев плевался, потому что по «Учителю» работала совсем другая группа, а он только выезжал на задержание. Маньяк сопротивления не оказал и, увидев оперативника, сразу протянул вперед руки. Наручников у майора при себе не было, и он до машины вел задержанного за шиворот, а тот так и держал руки перед собой.

Коллеги, веселясь, называли Сергеева «аналитиком» и просили рассказать про свои подвиги подробней. Иван Алексеевич Ромов тоже достаточно позубоскалил по этому поводу и как-то, войдя в кабинет, начал обычной прибауткой:

– Ну ты, аналитик хреновый, хватит вдумываться, надо же и делом заниматься! Но от второй части фразы на Попова дохнуло холодом:

– Давайте на инструктаж к Викентьеву, живо. Есть работа.

Работой оказалось приведение в исполнение приговора по Рослову, убившему жену и годовалую дочку.

– А где же Лесухин? – поинтересовался Сергеев. Викентьев пожал плечами.

– Истребовали дело туда, – он показал на потолок. – Решения пока нет.

– Как бы его не помиловали, – озабоченно сказал Ромов и высморкался. – Вот будет штука! Когда начинаются такие затяжки…

– Это не нашего ума дело. – Викентьев не любил, когда на инструктаже отклонялись от основной задачи. – Вот приговор, читайте!

Операция прошла точно по графику и без сбоев, если не считать того, что у Рослова в последний момент отказали ноги, и Попов с Сергеевым втащили его в засыпанную опилками комнату на весу. Поэтому отстраниться не удалось, и Попов слегка забрызгался. Первый номер сноровисто отмыл пятнышки и посоветовал завести специальную рубашку.

В диспетчерской выпили. На этот раз водка пошла хорошо, и Попов не отказался от второй порции. Ромов оказался прав – напряжение снималось лучше, чем транквилизатором. В два часа Валера был уже дома. Спиртное действовало не только расслабляюще, и он разбудил жену.

– Ты что, пил? – прошептала горячая от сна Валентина.

– Самую малость, родная, – с придыханием ответил он.

В сентябре Попов проверил трех уволенных и двух действующих сотрудников, неделю провел в районах, выполняя обязательную миссию областного аппарата по оказанию помощи в раскрытии зависших преступлений к концу отчетного квартала.

Кроме того, исполнили Башкаянца – главаря банды, совершавшей разбойные нападения и оставившей за собой три трупа. Тот плакал и пытался ползать в ногах и целовать руки. Процедура произвела на Валеру тягостное впечатление, и он уже спешил в диспетчерскую, чтобы снять стресс, впервые оценив мудрость простого и действенного способа, к которому относился вначале с некоторой брезгливостью.

В октябре исполняли двоих – Савина и Хвостова. Первый убил инкассатора и при приведении находился в безразличном оцепенении. Особо опасный рецидивист Хвостов, имевший за плечами семнадцать лет отбытого срока и осужденный за терроризирование осужденных и захват заложников, вел себя спокойно. Выслушав прокурора, он сплюнул и выматерился: «Стреляйте, менты поганые, мне все равно».

Потом, в диспетчерской, Попов сказал:

– Крепкий кремушек! Интересно, кто его брал?

– Войсковики, – пояснил попрежнему непьющий Сергеев. – У них своя группа захвата. Ребята – будь здоров, черту рога обломают!

– А знаете что, государи мои, – умильным, «сдруживающим» тоном заговорил Иван Алексеевич Ромов, – ведь скоро праздники!

– Будем скидываться? – ухмыльнулся Буренко.

Прокурор страдальчески скривился.

– Надо нам здесь субботник устроить, – предложил первый номер. – Приберемся, почистимся, выкинем со двора все железяки. А потом и посидим, как положено…

– Давайте и газончик разобьем, клумбу, цветочки посадим, елочки, – очень серьезно поддержал Ромова врач. – Дорожки песком посыплем, шезлонги поставим. В выходные с семьей – на отдых.

– Послушай, Николай, ну почему ты такой желчный? Ведь есть вещи, которые смаковать нельзя! Ну вот ты к себе в морг экскурсии разве устраиваешь? Или в газетах про то пишешь, как покойников потрошишь?

Иван Алексеевич обиженно пожевал губами.

– Зачем же ты все время намекаешь, что мы что-то нехорошее делаем? Мы ведь закон исполняем! Закон! Правда, Степан Васильевич?

Прокурор скривился еще больше и отвернулся.

– Если не мы, то кто же? – возбужденно привстал Ромов. Он завелся, на щеках наметились красные пятна. – И ты вместе с нами это делаешь и деньги за то же самое получаешь! Так зачем, спрашивается, все время в душу плевать? Мол, ты это дело осуждаешь и вроде как в стороне остаешься! Не-е-ет, милый, ты с нами в одной упряжке!