Текст книги "Расписной"

Когда Вольф расправлял лямки подвесной системы, какое-то движение за спиной заставило обернуться. Зубач целился ему в голову и понимающе улыбался.

– Я всегда знал, что ты мусор! – перекрывая шум, прокричал Зубач. Он хотел сказать что-то еще, но не успел: двумя руками Вольф мощно швырнул парашют ему в лицо. Пятнадцатикилограммовый мешок опрокинул уголовника на спину, Волк прыгнул следом и нанес удар, которым боец специальной разведки нейтрализует вражеского часового. Удар получился: Зубач не успел ни вскрикнуть, ни выстрелить. Пистолет выпал из мертвой руки, и Вольф сунул его в карман. Потом быстро надел парашют, расконтрил и распахнул люк. Плотный поток холодного воздуха с воем ворвался внутрь. Наклонившись, Вольф подцепил тело Зубача под мышки и рывком выбросил за борт. Потом прыгнул следом.

После нечеловеческой тесноты камер автозака, звериной скученности столыпинских вагонов, дикой перенаселенности «хат» раскинувшееся кругом бескрайнее голубое пространство пьянило, как бесценное шампанское. Раскинув руки и ноги, он несся к разбитой на ровные квадраты полей земле, и чистые холодные струи смывали с души и тела тюремную грязь и вонь. Он парил, как птица, и наслаждался полетом, а завсегдатаи зарешеченного пространства, чувствующие себя в пропитанном миазмами и страхом парашном мирке, как рыбы в воде, не умели летать, поэтому чуть ниже беспомощно кувыркалась тряпичная фигура Зубача, а трое других преступников обречены на скорую и неминуемую смерть от удушья.

Вольф вытянул кольцо, купол наполнился и остановил падение, тряпичная фигура стремительно унеслась к земле. Он поискал глазами «Ан-24». Самолет продолжал набирать высоту, неожиданно от него отделилась черная точка. Парашютист? Нет, какой-то мешок камнем прочертил светлую синеву неба и врезался в землю. Вольфу было все равно, где садиться, и он натянул стропы, сокращая дистанцию. Через несколько минут напружиненные ноги коснулись пашни, сгруппировавшись, он упал на бок и сноровисто погасил купол. Потом, по щиколотку увязая в мягком черноземе, направился к мешку. Загадка разрешилась через сто метров: в неестественной позе распростерся на пахоте Катала. Он неправильно надел парашют и разбился в лепешку.

Вольф сплюнул. Это тебе не карты передергивать! И не спасших тебя людей убивать!

Вдали тарахтел трактор. Когда Вольф подошел, тракторист вытаращил глаза:

– Шпион, что ли?

Вольф оторопел. Что, у него статья на лбу написана?

– Почему вдруг?

– А кто еще? С неба или шпионы, или космонавты спускаются. Только космонавтов тут отродясь не бывало.

– Где ближайший телефон?

Тракторист расплылся в улыбке.

– Значит, ты наш шпион, а не ихний! Вон там деревня, из правления позвонишь… Слышь, а то кто попадали?

Вольф вздохнул:

– То – ихние.

* * *

В деревне Вольф переполошил всех собак. Грязный, небритый, в мятой зэковской робе, он устало брел по пустынной улице вдоль неровного ряда черных покосившихся домишек, напоминающих зубы в челюсти колхозника-пенсионера. За ним клубилась пыль и катился многоголосый остервенелый лай беспородных шавок разных мастей и размеров. Не будет ничего удивительного, если из-за какой-то занавески жахнет дуплетом старенькая двустволка, заряженная вместо дроби порубленными гвоздями. В этих краях издавна за голову беглеца давали чай, сахар, сигареты и немного денег…

Но когда он подошел к правлению и увидел сторожа, опасения развеялись. У того был еще более запущенный вид, и встретил он незнакомца вполне радушно.

– Здравствуй, мил-человек. Закурить не дашь?

– Откуда? Неделю в лесу блукал, еле выбрался. Телефон срочно нужен!

Сторож задумался:

– Телефон? Надо у начальства спросить… Только ни председателя, ни бухгалтера, ни агронома – никого нету.

Вольф взглянул на тонкую шею мужика, легкомысленно заброшенную за спину берданку и тяжело вздохнул.

– Вот что, товарищ, речь идет о деле государственной важности. Тут бюрократию разводить ни к чему. Твой председатель в курсе дела. Открывай, быстро!

То ли казенные обороты сделали свое дело, то ли сыграл роль грозный вид Вольфа, но сторож зазвенел ключами, отпер амбарный замок и пропустил незваного гостя в неказистую комнатенку с древней обшарпанной мебелью.

– Как называется деревня?

– Дворы, – шмыгнул носом сторож. – Обыкновенно называется. Дворы.

– Постой на улице!

Допотопный черный телефон тихо гудел надтреснутым зуммером. Раздолбанный диск крутился со звуком трещотки, впервые в своей долгой жизни набирая номер не сельхозуправления, не агрохимии и даже не райисполкома, а Оперативного управления КГБ СССР.

– Дежурный слушает, – четко доложила трубка.

У Вольфа перехватило горло. Он не знал, где находится, не знал, какое сегодня число, не знал даже, который сейчас час. Затерянный в неизвестности и безвременье, лишенный легендой собственной личности, размазанный по шконкам, автозакам, этапам и пересылкам, он вдруг почувствовал, что обретает привычную форму.

– Дежурный слушает! – трубка стала строже.

– Это Вольф. Передайте Петрунову, я нахожусь в двухстах километрах от Синеозерска. Деревня Дворы. Правление колхоза.

Сдавленный голос колебал мембрану, преобразуясь в электрические сигналы, которые со скоростью света пробежали тысячи километров по проводам и телефонным кабелям, искря и теряя миллиамперы на контактах сотен реле коммуникационных узлов, ворвались в оптико-волоконную систему правительственной сети, прошли через усилители, вновь превратились в звуковые волны, влетели в волосатое ухо и легли на слуховую перепонку майора в мундире с васильковыми петлицами.

– Что?! Вольф?!

– Деревня Дворы. Правление. Информация для Петрунова, – как заведенный повторил беглец.

– Ждите у телефона! Никуда не отходите, вас все ищут! Ждите у телефона! – Майор наклонился к пульту и принялся нажимать кнопки и щелкать рычажками.

Вольф положил трубку и несколько минут неподвижно сидел, облокотившись на покрытый чернильными пятнами стол. Сейчас он верил в чудо и ждал, что Александр Иванович Петрунов внезапно материализуется прямо из воздуха. Но потом чувство реальности возобладало. Вряд ли кто-нибудь быстро доберется до этих богом забытых мест…

Внезапно прорвалось ощущение дикого голода. Картошка, сало, стакан самогона… Где же сторож? Он, похоже, добрый малый…

– Эй, друг!

Вольф вышел на крыльцо и замер: сторож целился из своей берданки прямо ему в живот. За ним стояли несколько мужиков с топорами и вилами.

– Подними руки! – скомандовал кто-то справа. Это оказался милиционер в потертой лейтенантской форме. Прижимаясь к стене, он наводил на беглеца пистолет.

– Теперь спускайся с крыльца и лягай на землю! – приказал лейтенант.

– Брось, командир, сейчас тебе позвонят и все объяснят, – попробовал отговориться Вольф, хотя и понимал, насколько это малореально.

– Наземь, убью!

Пришлось выполнить команду. Ему связали руки и ноги. Веревка была толстой и теоретически для таких дел не подходила, но мужики компенсировали это старанием – Вольф не мог даже шевельнуться.

– Вот так-то лучше, – сказал лейтенант. – Объяснит он мне, клоун! Там два трупа в поле и парашюты! Что ты объяснишь? Давай, Митрич, запрягай – в район повезем…

– Поесть дайте…

– Там тебя накормят…

– Слышь, Петрович, везти не на чем – у Зорьки подковы поотлетали, – виновато сказал Митрич.

– Как так? А чего же с ним делать?!

– Чего, чего… Давай в погреб посадим. А ты звони в район, пусть там думают!

– Щас, обыскать его надо…

Милиционер ощупал Вольфа и с торжествующим криком вытащил из кармана оружие Зубача.

– Гляди, что у него есть! Значит, это ты из тюрьмы убежал да наших ребят побил!

Носок сапога вонзился в бок, в ребра, в бедро… Расправа дело азартное – несколько мужиков подбежали и принялись топтать распростертого на земле беглеца.

– У, бандюга, сучья кровь! Это небось он сарай у Тимофея спалил!

– Он, точно, больше некому!

Тяжелые удары градом сыпались со всех сторон. Вольф не мог ни увернуться, ни защититься. Черенок вил ткнул в лицо, из лопнувшей губы потекла кровь. Внезапно пришла мысль, что здесь, в неизвестной деревеньке Дворы, нормальные работящие мужики могут забить его насмерть, как забивают пойманного в овчарне волка. И то, что он офицер, орденоносец, сотрудник КГБ, выполняющий задание государственной важности, никакой роли не сыграет: бессмертные супермены встречаются только в кино…

Внезапно сквозь застилающую сознание пелену прорвался озабоченный крик сторожа:

– Петрович, иди быстро, тут тебя к телефону требуют!

Удары сыпались еще целую вечность. Вольф перестал ощущать боль, только глухие толчки, болезненно отдающиеся внутри.

– Разойдись! Назад все! Не бить! – истошно заорал с крыльца Петрович. Град прекратился.

– Вы что, офонарели? Люди вы или звери?! Развязывай его, быстро!

Подбежав, лейтенант лихорадочно принялся ощупывать Вольфа, растирать затекшие руки и ноги.

– Как же это так… Откуда я мог знать… Держись, братишка… Эй, дайте под голову что-нибудь!

– Што такое, Петрович? Што стряслось?

– Да то! Это важный человек! Из самой Москвы звонили, приказали охранять и заботиться! А вы его чуть насмерть не замолотили!

– Подожди, ты же сам…

– Что я? Что я?! Я для порядка, несильно…

Перебранку перекрыл нарастающий гул – вначале показалось, что подъезжает машина, но гул был слишком сильным, будто газовала целая колонна грузовиков. Подул сильный ветер.

– Ничего себе! Вертолет из Москвы! Давай по домам от греха!

Преодолевая боль во всем теле, Вольф приподнялся.

– Оклемался? Ну и слава богу! Давай я тебе помогу, – суетился лейтенант.

Мужики со всех ног разбегались в разные стороны, только сторож топтался поблизости, но ружье на всякий случай прислонил к крыльцу.

Метрах в сорока на выгоне садился выкрашенный в защитный цвет «Ми-6» с красной звездой на фюзеляже. Вот шасси коснулось земли, рев двигателей смолк. Ставшие видимыми лопасти медленно тормозили свой бег. Сразу же распахнулся люк, несколько человек выпрыгнули наружу и побежали к правлению. Первым мчался подполковник Петрунов.

* * *

– Здорово совпало! – обаятельно улыбался Александр Иванович. – Мы с Романом целый день челночим над лесом, тебя высматриваем, а тут радиограмма: «Дворы!» Коля говорит: «Да это рядом!»

– Километров шестьдесят, не больше! – улыбнулся местный опер, разливая водку. Он организовал отдых по высшему разряду: горячая баня, холодная «Столичная», жареная дичь, соленые грибочки…

– Как по заказу получилось! – Лейтенант Медведев, широко улыбаясь, подложил Вольфу в тарелку грудку куропатки.

Все трое, распаренные и благодушные, сидели на веранде, лениво отмахиваясь от комаров. Вольф с наслаждением вдыхал чистый лесной воздух и ощущал непривычное чувство сытости. Водка его не брала, хотя боль в теле заглушилась, сознание оставалось ясным.

– Минут за пятнадцать и долетели! – закончил Петрунов.

– Если бы за десять, мне бы меньше досталось, – пошутил Вольф, поднимая рюмку. – Вон как разукрасили!

– Ничего, это даже к лучшему! – выскочило у Александра Ивановича. Спохватившись, он несколько стушевался, лучезарная улыбка потускнела.

– Что ж тут хорошего, если меня отмудохали до потери пульса? – раздраженно спросил Вольф.

– Не обижайся. Главное, кости целы, все цело. А для легенды действительно лучше…

При Коле о делах не говорили: конспирация не терпит лишних ушей, чьи бы они ни были – даже для соратников не делается исключений.

– Давайте за Владимира! – предложил Медведев. – Четыре месяца уже, даже мне тяжко…

– Четыре месяца? – Вольф почесал в затылке. – Мне кажется – целая вечность…

Коля деликатно потупился и встал:

– Пойду посмотрю, как там ночлег готовят…

– Да сиди, без тебя справятся, – для проформы сказал Петрунов, а когда коллега ушел, нетерпеливо повернулся к Вольфу: – Ну, как ты?

– Еле дотянул. Еле-еле…

Петрунов насторожился и перестал улыбаться.

– Как «дотянул»? Операция только начинается! Там знаешь что наверху творится? Целая буря! Рябинченко Вострецова отжарил, тот – меня! Дал срок, потом, сказал, шкуру снимет!

– Не по-настоящему ведь! – угрюмо сказал Вольф. Слова подполковника не произвели на него ни малейшего впечатления.

– Что?

– Шкуру он не снимет. И не зарежет. И в петушатник не загонит.

– Что ты говоришь? – Петрунов вытаращил глаза.

– Под шконкой не прогонит. Не удавит ночью. Гвоздь в ухо не забьет…

– О чем ты, Володя? Тебе плохо?

– Нет, все нормально. Сейчас мне хорошо. Много пространства, чистый воздух. И вокруг нет десятков ядовитых змей, которые ползают по телу и могут укусить в любой момент…

Вольф налил сам себе и выпил, потом налил еще раз.

– Вы знаете, Александр Иванович, здесь даже бьют по-другому. Посмотри: вчетвером старались – а я отделался синяками и ушибами. А там посадили бы на копчик и в момент сделали инвалидом на всю жизнь.

– Я ничего не понимаю, Владимир. К чему ты все это говоришь?

– К тому, что Вострецов ничего не может. И Рябинченко тоже ничего. Ну, понизят в звании. Уволят из органов. Исключат из партии. И все! Чего их бояться?

Петрунов и Медведев переглянулись. Было ясно, что коллега повредился рассудком.

– Роман, пойди посмотри, где Савин, – распорядился подполковник. И когда они остались вдвоем, мягко обратился к Вольфу: – Тебе надо отдохнуть. Ты многое пережил, у тебя стресс. Это понятно. Выпей, расслабься, отдохни. У нас еще есть время. До завтра.

– Нет, Александр Иванович, нет! – Вольф отчаянно затряс головой. – В тюрьме я собрал волю в кулак, переродился, приспособился к скотским условиям и был готов идти до конца. Если бы не этот побег… Но сейчас все изменилось, я снова стал человеком, почувствовал вкус нормальной жизни и уже не могу возвращаться в зверинец. Извините. Не могу, и все!

– Но ты ведь знаешь, что стоит на карте! Речь идет о престиже страны на международной арене! Ведь ты железный парень и патриот!

– Пожалуйста, дайте мне штурмовую группу, взвод или роту – я выполню любое задание!

– Задание у тебя уже есть. И только ты можешь довести его до конца. Без тебя все дело лопнет.

– Но я не могу! Не могу физически!

– Брось, Володя! Ты можешь все. Все! Ты по-настоящему железный парень! Мы знакомы много лет, я всегда ценил и уважал тебя. Я надеюсь на тебя. Это я рекомендовал тебя генералу. И Вострецов надеется на тебя. И Рябинченко тоже.

– Пусть надеются. Кто такой Рябинченко? Я его только на фотографии видел. Да и Вострецов… Что он мне – отец родной?! Почему они должны держать меня в хлеву? Пусть сами попробуют понюхать камеру!

Это были опасные слова. За такие слова ставили на учет диссидентов и профилактировали на полную катушку: кого в психушку, кого в ссылку, кого в тюрьму… Но Вольф и так сидел в тюрьме.

Петрунов тяжело вздохнул. Но у него был многолетний стаж оперативной работы, а это кое-что да значило.

– Дело не в них, дело в тебе! Ты ведь взялся за это задание! Ты дал слово! Тебе доверились! Ты ведь не можешь дать задний ход? Бросить все на полдороге, как никчемный трус!

Наступила тяжелая пауза. Вольф большими глотками пил водку прямо из горлышка. Этого он не делал никогда в жизни. Подполковник понял, что наступил перелом. Пустая бутылка полетела в сторону.

– Да, за слово отвечать надо. А то недолго фуфлометом оказаться. Западло это!

Находящийся в побеге осужденный Вольф поднял на подполковника глаза. От этого взгляда Александр Иванович поежился.

– Только если бы вы сразу бросили меня в вертолет и выкинули в зоне, было бы легче. А после всего этого, – Вольф обвел рукой богатый стол. – Получается настоящее живодерство. Вот так шкуру и снимают!

На следующий день подполковник Петрунов доложил по ВЧ-связи генералу Вострецову, что прапорщик Вольф приступил к продолжению задания.

– Вы объяснили, какое ответственное дело мы ему доверили?

– Так точно! – отчеканил Петрунов.

– Напомнили о долге офицера и коммуниста?

– Точно так!

– Сказали, кто держит дело на контроле?

– Сказал, товарищ генерал!

– Времени у него немного, мы и так опаздываем. Он об этом знает?

– Знает, товарищ генерал.

Вострецов удовлетворенно кашлянул:

– Что ж, хорошо. Тогда будем ждать результата.

– Результат будет, товарищ генерал. Вольф очень ответственный и самоотверженный человек.

– По-моему, вы его перехваливаете. Впрочем, увидим.

Глава 7
Операция «Старый друг»

ИТК-18 находилась в густом лесу, но голубой, насыщенный озоном и хвоей воздух по какой-то мистической закономерности не пересекал границы охраняемого периметра, и на территории воняло ржавым железом, кухонными отходами, собачьей шерстью и зэками. Здесь содержались осужденные за государственные преступления диссиденты, антисоветчики, религиозники, а также доживающие свой век отрыжки войны: каратели, полицаи, пособники фашистов, разоблаченные уже в наши дни и потому избежавшие виселицы.

Несмотря на то что административно-надзорный состав носил форму МВД, она служила только прикрытием: колония находилась в ведении Комитета государственной безопасности СССР, и все работающие здесь являлись его штатными сотрудниками. Прикрытие было сродни секрету Полишинеля: и сами осужденные, и их друзья на воле, и иностранные журналисты, и западные радиоголоса знали истинное положение дел.

Вольфа привезли спецавтозаком и сразу положили в лазарет: многочисленные ссадины, ушибы, гематомы на лице и по всему телу давали к этому все основания. Он один лежал в чистой палате – много света и воздуха, вежливый персонал, нормальное питание, – по сравнению со следственными изоляторами это был настоящий санаторий.

«Буржуйская хата, даже вшей нет!» – прокомментировал обстановку кот.

«Ну их всех в очко, – зло клацнул клювом орел. – Вши мне не в лом. Лучше вши, чем под такую раздачу попасть…»

«Отдуплили по полной, чуть второй глаз не вышибли», – процедил пират.

«Паскуды, по рогам ни за что навешали. Хорошо, гитару не сломали», – поддержал товарищей черт.

«Это все наш непутевый, – квакающим голосом произнесла русалка. – Куда его хер занес? Так и насмерть затопчут!»

«Потому что на рожон прет, – рыкнул тигр. – Нарвется на перья, ему шкуру попортят и от нас клочья полетят».

После побоев татуированный мир наполнился звуками. Все обитатели обрели голос: шипела обвивающая кинжал змея, ржал конь под рыцарем, звонко пел колокол, туго гудел такелаж парусника, звенели цепи, ржаво скрипела колючая проволока, тяжело звякали рыцарские доспехи.

«Надо помогать хозяину, подсказывать, – сварливым голосом сказал кот. – Его шкура – это и наши шкуры!»

«Заткнись, котяра, с гнилыми советами! Я ни к кому в шестерки не нанимался!» – огрызнулся черт и принялся извлекать из гитары дребезжащие звуки, мало похожие на музыку.

«Тебе лишь бы водку жрать!» – обиделся кот.

В перебранку ввязался пират, потом русалка и женщина с креста. Противные голоса, мат, взаимные упреки и оскорбления наполнили комнату.

– Заткнитесь все! – рявкнул Вольф. – А то возьму бритву и срежу к чертовой матери!

Наступила тишина. Вольф не мог понять: замолчали картинки или успокоился его собственный мозг.

От руководства колонии Вольф не шифровался, и на пятый день замнач по режиму и оперработе майор Климов вызвал его под предлогом обычной для вновь прибывших контрольно-установочной беседы.

Низенький, коренастый, с начинающими редеть рыжими волосами, майор принял его радушно: обнял, угостил чаем с бутербродами и ввел в курс дела.

– Этот Фогель – крепкий орешек! Идейный враг с явно выраженными национал-сепаратистскими идеями. Он здесь у них вроде как старший, хотя этого не афиширует. Старается держаться середнячком, маскируется. Конспиратор!

Климов с аппетитом ел бутерброды и прихлебывал горячий чай. На лбу у него выступили капельки пота, лицо порозовело.

– Тебя здесь ждут, как героя. Шнитман рассказал про твои подвиги, да и я запустил через своих людей кое-что… Будешь в авторитете! Хотя особо не расслабляйся – они умней, хитрей и изощренней обычных уголовников. У каждого третьего высшее образование, выписывают все журналы – литературные, философские, политические… Персоналу с ними очень трудно: знаешь, какие вопросы задают? Хрен ответишь!

– Я в угадайку играть не собираюсь. Сколько убийств за год?

Климов отвел глаза.

– Убийств не было… Несчастные случаи, самоубийства – да. Одного током шибануло, один из окна выпал, один повесился… Недавно баптисту руку циркуляркой отхватило… А что за этим стоит – кто знает!

Вольф вздохнул:

– Ясно… Что ж, давайте оговорим способы связи и кое-какие практические вопросы. Да пора идти работать.

Майор вытер вспотевший лоб небезупречным платком.

– Не спеши. Полежи в лазарете, отдохни, откормись…

– Не получится. Время подпирает… И потом – что мне вылеживать? Надо дело сделать и возвращаться.

– Ну смотри, – Климов кивнул. – Тебе видней.

* * *

– Здравствуй, Вольдемар! – дядя Иоганн мало изменился. Морщинистое лицо умной обезьянки, желчная улыбка, пронзительный взгляд застывших в напряженном прищуре глаз.

Он обнял старого знакомого, трижды прижался выбритой щекой, отстранившись, внимательно посмотрел – будто рентгеном просветил.

– Да, разделали тебя основательно. Впрочем, я и без этого тебя бы не узнал. Ни за что не узнал! Когда мы виделись, ты был мальчишкой – лет тринадцать-четырнадцать! Как отец?

– Давно не встречались.

– А мама? Она готовила замечательный форшмак, а какой айсбайн! Настоящая немецкая кухня…

– С мамой тоже давно не встречался.

– Да-да, понятно… Я всегда говорил Генриху, что остаться в стороне от политической борьбы своего народа не удается никому. Он мне не верил, а ведь так и получилось. Пусть не с ним самим, а с его сыном. Ты оказался со мной в одной упряжке.

– Насрать мне на политическую борьбу, – зло сказал Вольдемар.

– Пусть так. Но тяга настоящего немца к родине, к собственной автономии… Она привела тебя сюда.

– Да ну! Сюда меня привел кошелек! Что с того, что я немец? Я в глаза не видал никакой немецкой родины, я в Караганде родился! На хер мне эта автономия? Если бы я был негром, но дернул этот гребаный лопатник с этой гребаной пленкой, то так же получил бы срок и приехал в эту зону!

Иоганн занимал козырное место в «авторитетном углу» – у окна и вдали от двери. Он сидел на шконке, рядом стоял угрюмый и мосластый эстонский националист Эйно Вялло. Тщательно подогнанная по фигуре черная зэковская роба и ушитая кепка сидели на Эйно, как эсэсовская форма. И ему это нравилось.

– Ты уже все забыл! – презрительно сказал эстонец. – Ведь тебя наверняка дразнили в детстве? Фашистом, Гитлером. Так?

– Ну и что! Всех дразнили, евреев меньше, что ли?

– Вот именно! Но, если ты заметил, все евреи оказались здесь именно из-за того, что не хотели выносить оскорбления.

Шнитман стоял чуть в стороне и согласно кивал, всем своим видом изображая борца за идею. В руках он держал банку тушенки. Когда Яков увидел Вольфа, то обрадовался так, будто встретил близкого родственника. И сейчас не сводил с него быстрых черных глаз.

– Я пострадал за пропаганду сионизма! А что плохого в сионизме?

Иоганн вздохнул:

– Я говорил Генриху, что его воспитание даст плохие плоды. Ты полностью перенял отцовский нигилизм. А ведь если бы кошелек украл русский карманник, его бы никогда не осудили за шпионаж. Даже если бы в нем было десять шпионских пленок! И за побег русского не разукрасили бы таким образом. Ты не задумывался об этом? А вот Эйно и Яков прекрасно все понимают…

Яков Семенович кивнул и нетерпеливо перебросил тушенку из руки в руку.

– Может, перекусим? За разговорами о желудке забыли!

Иоганн недовольно скривился, но возражать не стал.

* * *

В политической зоне оказалось легче, чем в «крытой». Нет скотской скученности, можно нормально дышать воздухом, к тому же работа отвлекала от однообразия здешней жизни. Все мордовские зоны перерабатывают лес и делают изделия из древесины. В ИТК-18 изготавливали корпусную мебель – шкафы, стеллажи, шифоньеры. По рекомендации Иоганна Вольф попал на деревообработку. Просторный светлый цех, много воздуха, приятный запах теплого дерева, завораживающе вьются тонкие стружки, и корявая доска становится гладкой, будто светящейся изнутри… Этот участок считался самым лучшим, в отличие от лакокрасочного с его ядовитой, разъедающей легкие вонью растворителей.

Вольфу нравилось работать здесь, если сосредоточиться, то время летит быстро и день проходит незаметно. Но блатной не должен вкалывать «на хозяина», поэтому приходилось отлынивать и маяться от безделья. Под разными предлогами он ходил по производственной зоне, заглядывал во все углы, часами рассматривал проволочное ограждение, интересовался люками и подземными коммуникациями. Когда приходили машины за готовой продукцией, он внимательно наблюдал, как их впускают на территорию и выпускают обратно. Несколько раз пробовал спуститься в подвал или подняться на крышу, но натыкался на массивные замки. В библиотеке он тщательно перелистал многолетнюю подписку журнала «Техника – молодежи» и перерисовал чертежи дельтаплана и воздушного шара.

Хотя он ни у кого ничего не спрашивал и ни с кем не делился наблюдениями, как-то вечером Иоганн будто невзначай завел обтекаемый разговор:

– Чего ты все вынюхиваешь? Брось людей смешить! Дело дохлое, на моей памяти еще никто не ушел. Да и раньше тоже…

– Не знаю, дядя Иоганн, что вы имеете в виду.

– Да то и имею! Думаешь, самый умный? Все мотают срок и ждут «звонка», а ты хочешь убежать?

Вольф разъяренно оскалился:

– Умный, не умный, а в зоне гнить не хочу! И не буду!

– И куда ж ты денешься? – желчно улыбнулся Иоганн.

– Куда, куда! Туда! Птицей по воздуху полечу, кротом под землей проползу, буром сквозь стену выломлюсь!

Вольф осекся и настороженно огляделся по сторонам. Отряд готовился к отбою. Антисоветчики Якушев и Васьков с одинаковыми безобразными шрамами на лбах таращились друг на друга выпученными, как у лягушек, глазами и вяло играли в карты, украинский националист Волосюк читал газету, баптист Филиппов доказывал что-то адвентисту седьмого дня Титову, шпион Кацман писал письмо, полицай Головко зашивал порванную робу. Только грузинский диссидент Парцвания и сионист Кацман оторвались от своих дел, заинтересовавшись шумом. Но, встретившись взглядом с Вольфом, поспешно опустили головы: любопытство не приветствуется в любой зоне.

– Э-э-э-э, парень, – Иоганн перестал улыбаться. – Такой настрой мне известен. Только он не на ту волю приводит. Кого током на запретке убьет, кто на пулю нарвется. А потом на кладбище, вон там, в лощине за зоной. Закапывают, как собак, – ни гроба, ни креста, ни таблички с именем. Вот тебе и вся воля!

– Ладно, разберемся! – Вольф явно не был настроен на продолжение разговора. Но Иоганн не обращал внимания на такие мелочи.

– Здесь главное – уметь ждать, – спокойно продолжал он. – Мы тут газеты читаем – и по строчкам, и между ними. Обстановка меняется! Через пару-тройку лет нас выпускать начнут! Вот посмотришь! А еще через пять годков немецкую автономию разрешат вполне официально!

Вольф недобро усмехнулся:

– А тебе, дядя Иоганн, орден дадут и сделают президентом! А Яшу Шнитмана министром торговли назначат! Кстати, ты уже сколько отсидел?

– Десять лет, два месяца.

– Так на хер тебе перемены, если хоть так, хоть этак через два года УДО[76]76
  УДО – условно-досрочное освобождение.


[Закрыть] светит? А мне, чего ни меняй, двенадцать зим топтаться! Все, вяжем базар!

Резко вскочив, Вольф вышел на улицу. Там прохаживались, сидели на корточках, курили, собравшись в кружок, обитатели восемнадцатой зоны.

– Слышь, кореш, дай закурить. – Откуда-то сбоку приблизился сутулый мужик с грубым, будто вылепленным из папье-маше лицом, на котором застыла гримаса вечного недовольства.

– Не курю.

– Да? А раньше вроде курил…

– А мы чего, встречались раньше-то? – враждебно спросил Волк, взглядом фотографируя собеседника. Колючие глаза, раздвоенный нос, пересохшие губы. В памяти не всплывало ничего, связанного с этим типом.

– Да вроде… Ты откуда?

– А хуля ты опер?! Давай дергай отсюда! Быстро!

Недовольно бормоча, человек отошел. По виду он был похож на обычного блатного – вора или грабителя. Да и все остальные мало походили на мучеников совести – обыкновенные зэки, с обычными для арестантов разговорами – о жратве, передачах, свиданиях, бабах. Никто не строил планов вооруженного восстания, не разрабатывал стратегии переустройства государства, не писал молоком на волю тайных писем единомышленникам. А если ссорились, то не на почве идейных разногласий, а из-за обычной бытовой чепухи.

Иногда Вольфу казалось, что здесь вообще нет политиков. Васьков, например, бросил чернильницей в инструктора райкома партии, который трахнул его жену. Отсидев пятнадцать суток, он не успокоился и вновь пошел разбираться с обидчиком, разбил витраж в вестибюле и опрокинул бюст Ленина, у которого при этом откололся гипсовый нос. Оскорбленного мужа арестовали за хулиганство, и, вместо того чтобы каяться и дожидаться приговора, скорей всего условного, Васьков вытатуировал на лбу: «Раб КПСС». Теперь он получил политическую статью и восемь лет, а надпись тюремные врачи вырезали без наркоза. Края раны грубо зашили, кожа натянулась, отчего глаза неестественно раскрылись и не закрывались даже во время сна, поэтому на ночь Васьков прикрывал лицо тряпицей. Надо сказать, что лояльности к власти у него не добавилось.

Настоящим антисоветским реликтом был Андрей Головко, который в молодости служил полицаем. Высокий угрюмый мужик, крепкий, несмотря на то что перешагнул за шестьдесят, с безжалостными глазами, в которых отражалась кровь и огни пожаров. Сразу после войны по недолгому закону жестокой справедливости его бы вздернули на виселицу, потом, в годы, когда не остыла память о зверствах фашистских прихвостней, скорей всего, расстреляли… Но он забился в глухую деревню и просуществовал до семидесятых, пока случайно не был опознан бывшим односельчанином. К тому времени нравы смягчились, да и свидетелей не осталось, поэтому смертной казни удалось избежать. Сидел Головко уже лет пятнадцать. Угрюмый, молчаливый, он ненавидел всех вокруг. И выглядел и вел он себя, как обыкновенный бандит.

– О чем задумался? – незаметно подошел Шнитман. – Этот мужик вчера про тебя расспрашивал. Кто, да что, да откуда…

– Какой мужик?

– Да этот, который сейчас к тебе подходил. Не знаешь его?

Волк пожал плечами:

– А он-то кто такой?

Яков Семенович подмигнул:

– У него почти та же история, что у тебя. По карманам шарил, а когда арестовали, нашли несколько иностранных паспортов и валюту. Вот и загремел под фанфары…

У Вольфа в мозгу будто молния сверкнула. Хмурый! Несколько раз он покупал у него паспорта иностранцев, необходимые службе нелегальной разведки. На последней покупке Хмурый с дружком-культуристом попытались его ограбить, выбраться из передряги удалось с трудом, пришлось сломать культуристу шею… Вот она – та случайность, которую не предусмотришь!