Текст книги "Секретные поручения. Том 2"

Даниил Корецкий
Секретные поручения. Том 2

Часть вторая
Программа «Чистые руки»

Глава четвертая
Жизнь под легендой

– Вот такое совпадение, елки-моталки! – с досадой закончил рассказ Денис. – Если бы я успел его допросить, точно раскрыл бы висяк…

– Совпадение, говоришь? – задумчиво проговорил Мамонт. – А кому ты рассказывал про ракетницу?

– ???

Наверное, изумление настолько явно отразилось на лице Холмса, что Мамонт подтверждающе кивнул.

– Да, да. Таких совпадений не бывает. Во всяком случае, мы в них не верим. Кому ты сообщил, что ствол «горячий»?

– Да никому…

Обескураженный Денис пожал плечами.

– Прокурору доложил, начальнику Центрального угрозыска сказал…

– Вот видишь. А говорил – никому…

– Так это же не посторонние люди! Это свои!

Мамонт усмехнулся.

– «Предают только свои». Слышал такую поговорку?

– Слышал…

– Тогда возьмись раскручивать это «самоубийство», – последнее слово контрразведчик произнес с заметным сарказмом. – Скорее всего концов ты не найдешь. Но цель в другом: отследить, кто задергается, проявит заинтересованность или нервозность… Того мы и возьмем на заметку, присмотримся попристальней… Ясно?

Денис кивнул.

– Тогда действуйте, товарищ лейтенант!

– Почему «лейтенант»? – не понял Холмс.

Мамонт встал и, просияв, протянул широченную ладонь.

– Вчера пришел приказ о зачислении товарища Петровского в кадры и присвоении первичного офицерского звания. От души поздравляю и желаю успехов!

– Быстро, – Денис поморщился и принялся растирать смятую кисть. – В прокуратуре я еще стажер.

– И еще одна новость, – Мамонт перестал улыбаться и отвел взгляд в сторону.

– У нас создано силовое подразделение для «острых» операций, я назначен его командиром. Поэтому теперь ты будешь работать с майором Агеевым. Ты с ним уже встречался…

– Как?!

Денис с неприязнью вспомнил унылую фигуру идеолога.

Мамонт развел руками.

– Ничего не поделаешь… Мне тоже не хочется расставаться, но двигаться-то вперед надо… Новая работа поживее, да и перспективней: все-таки подполковничья должность…

– Нет, так я не согласен!

– Перестань! Ты уже не мальчишка, а офицер госбезопасности, наш коллега! Какие тут могут быть капризы… А с тобой мы можем встречаться и так: кто нам запретит выпить водки в свободное от службы время? К тому же мое подразделение будет при необходимости осуществлять твою охрану и защиту.

Денис угрюмо молчал. Он прекрасно понимал, что ничего не изменишь, но настроение было испорчено.

– Через неделю-полторы с тобой встретится кто-то из руководства Управления, – продолжил Мамонт. – Или сам генерал, или один из замов. Постарайся проявить осведомленность об обстановке в прокуратуре. А если бы ты к этому времени нашел канал утечки информации, было бы вообще отлично.

– Я постараюсь, – ответил Холмс.

* * *

Вообще-то с обстановкой в прокуратуре все было более-менее ясно: есть прокурор – Владимир Иванович Степанцов, невысокий кряжистый казак с седоватой гривой, за которую его прозвали Хулио, – он начальник над всей командой, у него три зама, куча помощников и шесть следователей.

Между следователями действует своя негласная иерархия, место и значение каждого определяется по положению его кабинета относительно уборной. Уборная здесь одна на всех – мужская и женская, следовательская и прокурорская; поэтому каждый старается оставлять за собой чистый унитаз, не мочиться на туалетную бумагу и не блевать на пол. У каждого есть ключ, чтобы отпереть уборную или запереть – по надобности. Гражданам – посетителям прокуратуры – вход в служебный сортир заказан: вон, напротив в парке есть платный, для всех.

Денис Петровский, как самый младший и наименее опытный, занимает низшую иерархическую ступень. Он – «привратник» уборной, и нередко в самые жаркие дни от хлорки у него начинается насморк. Зато ему ближе всех ходить за водой для кофе.

В соседнем кабинете сидят Тихон Крус и Таня Лопатко. Иногда Денис слышит, как они громко разговаривают между собой или кричат на обвиняемых. Тихону двадцать шесть лет, он юрист второго класса, что соответствует армейскому чину старшего лейтенанта. Он носит бороду, хочет выглядеть солидней. Таня на два года его старше, у нее тоже второй класс, и она все еще не замужем – хотя и симпатичная.

Дальше сидит Вася Кравченко, он высокий, здоровый и пунктуальный, как ленточный конвейер. В 93-м Вася, выехав к цыганам на обыск, полез в дом поперед опера и участкового, такая шустрость вышла ему боком: дядя подозреваемого прострелил ему колено из самопала – с тех пор Вася Кравченко ходит «бедрами», словно танцуя румбу.

Следующий кабинет занимает Антон Снетко. Антон – единственный здесь заядлый спортсмен, самбист и тяжелоатлет, он дважды в неделю ходит качаться в спортивный зал, и кожа на его ладонях все время шелушится от талька, которым натирают гриф штанги. Антон – матерщинник-виртуоз и отчаянный бабник. Он женат по третьему разу, ни одна из жен пока что не родила ему ребенка.

В дальнем от уборной конце коридора – кабинет Александра Петровича Курбатова. Денис никогда не видел Курбатова в несвежей рубашке или кричащих ярких носках. Курбатов не носит джемперы, пуловеры и туфли на рифленой подошве. Он всегда гладко выбрит и не матерится без явного повода. Даже после тяжелого ночного дежурства от важняка пахнет исключительно «Кашарелью» – насчет запахов мать здорово ошиблась. У него нет возвращенных на доследование дел и оправдательных приговоров. На всех совещаниях Курбатова хвалят, прокурор постоянно ставит его в пример личному составу. Но именно Курбатов указан Холмсу как объект, представляющий интерес для оперативной разработки.

Сам Холмс после стажировки станет шестым следователем.

…Проработав здесь месяц, Денис так и не успел толком ни с кем познакомиться. Некогда было. Дело Димирчяна, похоже, зашло в тупик. Сам Газар участвовать в убийстве водителей не мог – весь тот день был на работе, в обед сидел в бытовке, резался в карты. Это подтвердили с десяток человек. Гости, собравшиеся 22 августа на его день рождения, так ничего нового о ракетнице и не вспомнили… Потому кофе Денис пил в одиночку; здороваясь с коллегами поутру, не всегда мог сразу вспомнить, кто из них кто, особенно если коллега не посещал курилку – как, например, Антон Снетко.

Но долго продолжаться так не могло. И однажды Таня Лопатко зашла в его кабинет, держа незажженную сигарету в оттопыренных пальцах.

– Все на обед ушли, а у меня огня как назло нету. Выручай, Петровский.

Минуту назад Денис слышал, как они с Тихоном переругивались из-за какой-то пишущей машинки. Он поднес зажигалку. Таня прикурила, пальцы ее при этом заметно дрожали. Красивые пальцы, только ногти неровно обстрижены.

– У тебя какие проблемы, Петровский? – сказала Таня, выпуская дым тонкой аккуратной струйкой. – Вон, полюбуйся, даже плесень на обоях выступила оттого, что ты все время здесь сидишь, как пень. Кравченко сказал, ты напоминаешь ему Альфонса Бертильона.

Денис улыбнулся. Бертильон, один из основателей современной дактилоскопии, в начале своей карьеры работал обычным помощником письмоводителя в префектуре парижской полиции и отличался очень неуживчивым и мрачным характером.

– Я в цейтноте, – сказал Денис. – Буксую.

– Никто не колется?

– Никто ничего не знает. Кто знал – тот уже ничего не говорит.

– Плюнь и разотри, – сказала Таня. – Стандартная ситуация, она рассосется сама собой, только не надо зацикливаться. Сходи выпей нормальный молотый кофе в «Космосе», поболтай с кем-нибудь. Общение катализирует мыслительный процесс. Когда у меня работа не клеится, я всегда с кем-то разговариваю. Надо только выбирать умных собеседников, это самое сложное… Кругом одни жлобы!

Лопатко уронила пепел на стол, быстро сдула его Денису на брюки, извинилась и затушила сигарету в чайном блюдце на подоконнике. У нее в самом деле красивые руки – «счастливые», как говорят хироманты; только между указательным и средним пальцами на правой руке желто-коричневое йодистое пятно от табака.

– Так ты идешь, Петровский? – спросила Таня. Она уже стояла у двери, дергая ручку вверх-вниз.

– Куда?..

– О Господи. Кофе пить. Черный кофе с сахаром. Можно и с коньяком, как решишь.

Денис хотел отказаться, дел было действительно выше головы. Но Холмс охотно согласился.

– Да, конечно, – Холмс вскочил, сунул бумаги в стол. – Чур, я угощаю.

– Еще бы, – сказала Таня.

* * *

Бармена в «Космосе» звали Проша, он был невысокий, в очках, с грушеподобной головой. Знайка из мультфильма. Кофе сварил вкусный, густой, с пышной белой пенкой – и еще сказал «пожалуйста». Он знал, кто такая Таня Лопатко, и держался очень почтительно. Денису тоже досталась доля уважения.

– А иногда, когда чувствую, что мозги совсем не варят, я смотрю американские полицейские боевики, – продолжала Таня, отпив из чашки и размахивая новой незажженной сигаретой. – Это стимуляция. Там все тупо и плоско, сплошное вранье. Но за что уважаю американцев – уж если это фильм категории «А», то как минимум хорошие актеры, Сигал там, Кейдж… Тебе нравится Сигал?

– Нет, – сказал Денис. Он поджег ей сигарету и прикурил сам. Солнечные квадраты накрывали пустые столики с пластиковыми стаканчиками, украшенными пыльными искусственными цветами. Здесь безлюдно, как в настоящем космосе. Только жарко.

– …Он законченный жлоб, – неожиданно согласилась Таня. – Все они жлобы и играют законченных жлобов. Но когда начинаешь про себя их всех допрашивать – мысль бегает, оживляется… Что бы он ответил на этот вопрос? А на этот? Понимаешь, о чем я?

– Понимаю.

Единственное, что понял Денис, это то, что Таня Лопатко «с тараканами». Интересно, на какой почве?

– Курбатов тоже жлоб, – мысль собеседницы сделала причудливый зигзаг. – В нем есть какая-то загадочность, но это чисто внешнее. Общаться с ним неинтересно.

– Почему? – как можно наивнее спросил Денис. – Александр Петрович здорово расколол одного убийцу. И меня позвал поучиться.

Люди больше всего любят учить других и развенчивать их заблуждения. Если пользоваться этим, можно получать много интересной информации. Так учил Мамонт.

– Потому что он просто молча жрет тебя. Молча. Ты стоишь перед ним, говоришь, говоришь, распинаешься – а он молчит и жрет. Потом весь день чувствуешь себя как обкусанное яблоко.

– Мне он показался интересным, – сказал Денис. – Не хочешь еще кофе?..

– Да ты с ним мало общался, – хмыкнула Таня. Про кофе она, кажется, не расслышала. – А я общалась. Редкостный жлоб. Пару лет назад для нашей конторы выделили квартиру. Однокомнатную. Кравченко до потолка прыгал от радости, он в техникумовской общаге ютится, на керогазе яичницу готовит. И Тихон в общаге, хоть у него жена. А Курбатов холостой, у него три комнаты с лоджией на проспекте Маркса.

Таня повысила голос, и бармен несколько раз посмотрел в их сторону.

– И вдруг оказывается, что он – первый на очереди! В его адресе, оказывается, куча людей прописана! Ну не гад? Я была предместкома, пыталась поговорить с ним: войдите в положение, елки-палки, Александр Петрович, ребятам трудно, Кравченко вон жениться никак не может, Крус ребенка боится родить… Даже на крик перешла в конце концов – а он слушал меня внимательно, молча. Как врач-психиатр. И квартиру себе заграбастал-таки. То ли продавать будет, то ли на одну менять… А у меня потом с работой полный облом был, черная полоса, голова совершенно не варила. В этом смысле Сигал куда лучше Курбатова.

«Это точно, – подумал Денис. – Вряд ли Сигал знает, что такое квартучет».

– Так Кравченко до сих пор в общежитии? – спросил Денис.

– До сих пор. А жена Круса два раза аборт делала, он ее силком в абортарий тащил, потому что в общаге с ребенком делать нечего. Жена у него полячка, католичка из Слонима, она простить ему этого не может, грызет и грызет без конца.

Денис извинился, отошел к стойке. Вернулся с двумя рюмками израильской дынной водки. Очень душистой.

– Не пробовала такого для стимуляции мозгов?

– Она теплая, – сказала Таня.

– Из холодильника.

Таня коснулась пальцами рюмки. На запотевшем стекле остались тонкие отпечатки.

– Ладно, давай… Только осторожно. Курбатов услышит запах, Степанцову настучит. Они друзья, отдыхать вместе ездят… Только не пойму, откуда такая дружба… За твои успехи!

Отставив мизинчик, она залпом опрокинула рюмку. Потом скосила глаза на бармена Прошу и повернулась к нему спиной.

– У меня такое впечатление, что стучит он не только прокурору.

– Кто?

– Курбатов. Да и этот тоже…

Она показала через плечо.

– Кому же они стучат? – удивился Денис.

– Куда все, – скривила губы Таня. – Есть такая организация, на три буквы… Терпеть их не могу. Жлобье.

Денис почувствовал, что вспотел. Взял рюмку – она и в самом деле была холодна как лед – и тоже опрокинул в себя.

– Мой обвиняемый вены вскрыл, слышала?

– Слышала. Возьми еще этой гадости.

– Сейчас возьму, – Денис наклонился к ней вплотную. – Только мне кажется, там дело нечисто. Хочу раскрутить это дело. Уже послал запрос в изолятор. Чтобы прислали ко мне дежурного, корпусного, надзирателя, выводных. Короче, всю смену. Допрошу каждого, картинка и прояснится…

– Брось… Вскрылся и вскрылся, тебе же проблем меньше. А ты новые создаешь. Зачем? Сел за машинку и настукал постановление: в связи со смертью обвиняемого уголовное дело прекратить. И все! Возьми лучше коньяку, он покрепче…

* * *

Напарника Курлова зовут Паша, прозвище – Дрын. Наверное, от английского drink – «пить». Хотя вряд ли – кто тут знает английский… Паша сам огромный, а голова у него маленькая. Он помешан на «Командирских» часах – никелированные кнопки, подсветка, будильники и картинки на циферблате; таких часов у него, наверное, дюжина, он носит их по очереди. Второй его пунктик: поросячий сок. Три раза в неделю, когда они загружаются на мясокомбинате, кто-нибудь из рабочих выносит Паше пол-литровую кружку со свежей свиной кровью. На краях кружки кровь успевает свернуться, Паша вытирает сгустки пальцем. И пьет. Ему нравится. Потом у Паши всю дорогу отрыжка, и запах такой, будто кто-то пернул из могилы.

– И не надоело тебе вонять? – говорит ему Сергей, когда они трясутся потом в фургоне среди твердых мерзлых глыб мяса.

– Чего? – не понимал Паша.

– Водку лучше пей.

– Не люблю водку.

– А с бабами целуешься?

– Больно надо их целовать, бабам другое нравится, – рассуждал Паша. – А рот человеку дан, чтобы есть. А не целоваться.

Паша интересный человек, у него все построено на контрастах. Большое тело – и маленькая голова, толстый мясистый рот – и маленький нос, задранный кверху так, что ноздри смотрят прямо на собеседника. Если бы Паша Дрын и захотел поцеловать какую-нибудь девушку, вряд ли бы это ей очень понравилось.

У «Визиря» шесть точек в городе – «стекляшки»-пивняки, столовые и небольшие дешевые кафе. Есть своя продуктовая база. И офис на Портовой улице. Сергей и Паша получают товар на железнодорожных и речных складах, на больших государственных базах, в частных конторах, промышляющих импортным продовольствием. Потом развозят по точкам. Вот такая работа.

Первые несколько дней Сергей работал в длинном хлопчатобумажном халате, который ему выдал Вал Валыч. Однажды они сгружали бочки с маринованной скумбрией – тяжеленные, их только кантовать потихоньку, – а Паша Дрын брал запросто, взваливал на плечо и нес. Лось такой. Сергей тоже решил не ударить лицом в грязь, схватил бочку, пошел. А когда стал подниматься по лестнице, наступил на край халата и чуть не расшибся.

– А ты думаешь, почему я никогда не падаю? – спросил его Паша. – Потому что сок поросячий пью.

Сергей послал его подальше. А халат больше надевать не стал, купил рабочий комбинезон – прочный и удобный. Хоть и дорогой.

Сегодня шофер Гога сказал, что график поменялся: на «мясо» поедут позже. Утром прошлись рейдом по складам, загрузились сигаретами, маслом, пивом, баллонами со сжатым воздухом и рыбными консервами. Потом надо было ехать через весь город на городской пляж – там находилась одна из «стекляшек». Гога по дороге влетел в какой-то ухаб, так что ящики чуть не полетели Сергею и Паше на голову. Обычно в таких случаях шофер останавливался, спрашивал: все ли в порядке? А тут не спросил – спешил, наверное.

– Ага, – сказал Паша. – Штрафное очко.

Он снял верхний ящик с пивом, достал оттуда шесть бутылок, передал Сергею. Остальные четырнадцать аккуратно разбил друг о дружку, осколки разбросал по всему полу.

– Я его не очень-то люблю, пиво это, – сказал Паша, отковыривая зубами крышку от бутылки. – Но порядок есть порядок. Не хочешь, чтобы тебя похоронили здесь однажды – пей. Скажем, что ящик слетел на ухабе.

Пока Сергей пил одну бутылку, Дрын выдул все пять.

Когда приехали на место, шофер матерился: куда ж вы смотрели, мать вашу, грузчики?! Паша дыхнул на него пивом и сказал, чтобы заткнулся. Гога небольшой и сухонький, для Паши Дрына все равно что щепка какая. Ничего он больше не сказал, только попросил буфетчицу из «стекляшки», чтобы принесла ему калькулятор: подсчитать, сколько вычтут из зарплаты, вместе с налогами и торговой наценкой. Буфетчице лет тридцать пять, у нее огрубевшие руки и красивое лицо, начинающее заплывать жирком. Она крикнула шоферу:

– Да че считать, ты заходи, я тебе заместо калькуляра все сделаю!

Гога чапаевским жестом подкрутил ус и смело пошел в атаку. Пока Сергей и Паша разгружали ящики и баллоны, эти двое хихикали в подсобке.

– Да не щипайся, не щипайся, дурак, о-о-ой!..

Паша сказал, что у нее трусы с замочком-»молнией» и она любит жариться стоя, – это шофер рассказывал. Еще она спринцуется пивом, чтобы не забеременеть.

После обеда отправились на мясокомбинат. Уже за несколько кварталов слышна тухлая вонь: ночью, видно, выгружали костную муку из контейнеров. Аппетит Паши Дрына от этого нисколько не пострадал – перед погрузкой он, как обычно, опрокинул в себя пол-литра «поросячьего соку» и рыгнул.

Потом рабочие выкатили на рампу свои тачки. Вместо обычных мороженых туш там валялись протухшие, обглоданные крысами коровьи остовы. Сергей не выдержал:

– А пакеты для блевотины, как в самолете, у вас выдают?

– Это уже не наша забота, – сказали рабочие. – Был приказ, ваш начальник заказал – наш отгрузил. И все.

Паша Дрын надел рукавицы, чтобы не пораниться, молча поволок коровий хребет в машину. Потом пошел за следующим.

– Будешь стоять, – сказал он, проходя мимо Сергея, – отмудохаю. И Валычу еще скажу.

– Ты уверен: это именно то, за чем мы приезжали? – спросил его Курлов.

– Уверен. Не дрочи в карманах, работай.

Сергей тоже взял у шофера рукавицы, стал таскать эту гниль в машину. Дышал кожей и ушами. Говяжьи кости были густо облеплены мухами; мухи, сволочи, не слетали, сколько ни маши рукой – яйца откладывали, а может, просто обнаглели. Приходилось обстукивать кости об рампу. Когда погрузка закончилась, Сергей в фургон не полез, сел в кабину к шоферу.

На этот раз поехали на восточную окраину, где в роще за аэропортом недавно открылось небольшое кафе под названием «Пилот». Сергей не помнил, чтобы они сюда когда-нибудь приезжали раньше. Гога подрулил к обитой цинком двери служебного входа.

– Выгружайся.

Дрын уже вовсю швырял хребты на асфальт. Сергей полез было к нему, но тот показал грязной рукавицей на дверь и сказал:

– Отопри пока, а я тут сам…

– Что, нас не ждут? – удивился Сергей.

Паша промолчал. Сергей несколько раз постучал по цинку – безрезультатно. В конце концов нашел кирпич и хорошо врезал. Дверь неожиданно распахнулась, будто выстрелила, оттуда вылетел полный загорелый парень в рубашке-косоворотке. Он держал в вытянутой руке большие ножницы, какими разделывают птицу, – и наверняка рассчитывал пригвоздить Сергея к асфальту. Сергей едва успел пригнуться, врезался толстяку головой в живот. Тот громко сказал «Ы», покраснел, как помидор, и остановился, коротко и часто дыша.

Сергей выбил ножницы, ударил толстяка в висок. Не успел тот свалиться, как из дверей выбежали еще двое мужчин в замызганных белых халатах. Они посмотрели на растянувшегося пятиконечной звездой парня, на ножницы, которые Сергей теперь сжимал в своей руке, – громко выругались и убежали обратно.

– А теперь быстро, – сказал Паша. – Делай как я.

Он спрыгнул с машины и пошел внутрь, в каждой руке сжимая по остову. Когда Паша перетаскивал их через порог, с вялым звуком отлетели несколько ребер. Гога смотрел, покуривая рядом с машиной…

Сначала была задымленная кухня, женщина в пропотевшем цветастом платье и фартуке.

– Делать вам больше нечего, блядины вы-ы!.. – кричала она почти жалобно. Паша на миг притормозил, бросил кости, взял большую кастрюлю с плиты и вылил ей под ноги. Женщина взвыла и рухнула на пол. Сергей, идя следом, видел ее красные, обваренные супом лодыжки.

Потом был обеденный зал, человек десять-пятнадцать посетителей. Паша ухватился за коровий хребет двумя руками, хлестнул им, как плетью, по накрытому столу. Визг. Мат. Тарелки и стаканы полетели в стороны. Посетители стали разбегаться. Второй хребет Дрын закинул на стойку, между двумя приличного вида девчонками, похожими на студенток.

– Ты что, дебил, совсем с катушек съехал? – отчетливо произнесла одна.

Паша схватил девчонку пятерней за грудь, рывком сорвал со стула и вытер рукавицу о ее лицо. Сергей стоял как дурак посреди зала, продолжая сжимать в руках гнилые коровьи кости. Он не понимал, что происходит… не понимал, что это за идиотская игра, в которой ему приходится принимать участие.

Визг. Мат.

Девчонка плакала, сидя на полу, и в истерике царапала себе лицо руками. Ее подружку рвало.

Мужчина в светлом летнем костюме лежал на полу, перебирая ногами и оскалив зубы. В руках у него – горлышко водочного графина. Рядом, присев на корточки, сидела молодая женщина.

– Вы что – совсем? Вы что? – повторяла она, глядя на Сергея выкатившимися от ужаса глазами.

«Наверное, я ему врезал», – отстраненно подумал Сергей. Он в упор не помнил – когда и за что.

А Паша снова ходил по залу, деловито разбрасывая тухлые кости, переворачивая столы и стулья.

– А нехрен сюда ходить, понятно? – говорил он кому-то. – Это гнилое место, здесь приличным людям впадлу находиться… Вот и все. И нечего.

Вечером шофер Гога сказал, что надо зайти на Портовую, Вал Валыч к себе требует.

– Только прежде консерву отбуксуем в «Лабинку», – добавил он.

– Но уже пять часов, – сказал Сергей. – Рабочий день закончился, я переоделся.

– Ничего, там не замараешься. Всех дел-то на две минуты.

– Опять будем народ распугивать?

Гога рассмеялся.

На улице резко стемнело, в воздухе запахло газировкой – будет гроза. А в фургоне воняло по-прежнему. Паша устроился прямо на полу, подстелив под зад газету; всю дорогу он жевал резинку и молчал. В полумраке его лицо с насупленными бровями и тугими буграми желваков неожиданно показалось Сергею знакомым. Может, Паша Дрын просто напомнил ему какое-то животное?

Только – какое?..

Они заехали на «родной» визиревский склад, куда утром выгружали продукты, взяли три ящика с наклейкой «Шпроты балтийские». В «Лабинке» их встретил сам директор, Гога называл его Ираклий Андреевич.

– Ну что? – спросил Ираклий, вспарывая картонный ящик ножом. – Опять говно какое-нибудь привезли?

– Добро, оно тоже говно, – блеснул зубами Гога. – Только еще непереваренное.

Директор «Лабинки» достал плоскую консервную банку, повертел ее в руках, пробормотал:

– Ну ладно. Добро так добро.

Потом внимательно глянул на Сергея, кивнул:

– Курс молодого бойца, а?.. Новенький? Держи – за завтраком скушаешь.

Ираклий бросил ему банку, Сергей на автомате поймал ее. Едва тут же не швырнул обратно – во влажный, драпированный по углам складками кожи рот.

– Я не голоден, спасибо.

Почему-то Ираклия его замечание рассмешило. Ну и хрен с ним, подумал Сергей, дома проверим, что за добром вы здесь торгуете… Паша схватился за ящик, понес его внутрь, Сергей взял второй. На кухне никого не было, кроме двух парней в джинсе, которые сидели на металлическом разделочном столе и играли в карты.

– Бросай под стол, – сказали они Сергею. – И уматывай.

В конторе на Портовой улице провели буквально две минуты, не больше. Вал Валыч пригласил в кабинет, где вручил всем троим по двести пятьдесят долларов («это премиальные, за перевыполнение плана») и сухо попрощался. Кажется, ему не очень понравился запах.

– И часто мы будем… план перевыполнять? – спросил Сергей у Дрына, когда они вышли на улицу.

– Пятилетку – в три года, – ответил Паша, сплюнув на асфальт. Даже через полдня после приема «поросячьего сока» слюна у него оставалась розовой. Он посмотрел на свои расписные «Командирские» часы, потом приложил их к уху, прислушался. – Ираклий в «Лабинку» приглашал, для своих у него жрачка бесплатная. Зайти, что ли?.. Ты – как?

– Я поужинаю дома, – сказал Сергей.

– А то смотри.

Сергею вдруг вспомнилось Пашино лицо в темном фургоне, эти серые полутени, ритмично прыгающие на скулах, устремленный вверх кончик носа – ну точно… что? кто? где?

– Слушай, Дрын, а мы с тобой никогда раньше не встречались?

– Ну, если только в «Артеке», на пионерской линейке, гы-гы-гы… А чего?

…Машину сегодня Сергей не взял – и здорово пожалел об этом. Две остановки, что он рискнул проехаться в автобусе, пассажиры в открытую на него пялились, почему-то сразу безошибочно определив источник распространения миазмов. Сергей вышел и оставшуюся часть дороги проделал пешком. Дома были гости: отцов университетский однокурсник Дима с женой – у них своя арт-галерея в Петербурге.

– Привет, – поздоровался со всеми Сергей, просунув голову в дверь гостиной.

И резко направился в ванную. Мама окликнула его и догнала в коридоре. На ней был светлый брючный костюм с большой модерновой пряжкой, отец привез его из Вены, когда у него еще не было ни одной любовницы. Выглядела она классно, только вид испуганный.

– Ты похож на привидение, Сережа, – полушепотом сказала мама. – Что случилось? Димина половина чуть со стула не свалилась, когда ты появился.

– Ерунда, просто устал.

Ну вот. Глаза матери становились все шире и шире, а лицо вытягивалось, и Сергей даже испугался, что сейчас она начнет шпуляться в него глазными яблоками и ронять челюсть на пол, как этот придурок Джим Керри в «Маске».

– Чем от тебя… Господи… Что за вонь? – проговорила мама, невольно прикрывая рот и нос рукой. Она стала раза в два белее своего брючного костюма. – Чем это воняет от тебя?.. Ты что, убил кого-нибудь?

«Убил ли я кого-нибудь, в самом деле?» – подумал Сергей.

– Не знаю, – сказал он. – Просто у меня был трудный день, а на мясокомбинате сегодня вывозили костную муку. Я хочу как следует помыться.

Мама бегом побежала в туалет, смешно разбрасывая в стороны пятки – Сергей раньше не замечал, что она так бегает, – взяла баллончик с освежителем, попрыскала на лампочку в коридоре, очертила аэрозольной струей магический круг около Сергея.

– Возьми, пожалуйста, отцов шампунь, у него очень устойчивый запах, и плесни в воду. Не жалей. Отмокни хотя бы полчасика… О Господи… Это мертвечина какая-то, да?

– Удобрение, – сказал Сергей, запирая за собой дверь ванной.

Он слышал, как вышел из гостиной отец, как они с матерью громко о чем-то шептались. Подождал, когда уйдут обратно («гостей нельзя оставлять одних, Игорь, после поговорим»). Потом выскочил на кухню, схватил консервный нож и вернулся. Включил воду, открыл флакон с шампунем «Шварцкопф», вылил весь его в ванну. Запахло разогретой жарким солнцем лимонной рощей – как под Гурзуфом, где они отдыхали… Сергей не помнил, в каком году. Он достал банку шпрот из кармана, встряхнул над ухом.

Ничего не услышал.

Может, лучше не открывать? Пусть Агеев открывает – верно? Это его работа. Это ему потом получать Звезду Героя и очередное звание. А то еще скажет, козел, что Сергей сам натоптал туда порошка…

Ну да. А если порошка никакого нет?

Сергей положил банку на пол, приставил лезвие ножа к внутренней стороне железного ободка. Банка, звякнув, встала на ребро, Сергей поправил ее. И ударил по деревянной ручке ладонью.

Пол отозвался коротким каменным эхом. Свет в ванной ритмично замигал.

– У тебя все в порядке, Сереж? – спросил отец. Наверное, под дверью стоял, слушал. – Нам надо поговорить. Неужели тебе нравится эта работа?

– Все хорошо, все прекрасно, ай'м файн… все просто заебись, – бормотал Сергей.

Из рваного отверстия в банке наружу вытекало обычное рыжее масло с рыбными крошками. Нож дальше кромсал жесть, оставляя на краях неровный зубчатый след. Сергей представлял, как однажды возьмет эту банку и накроет ей морду Агеева.

И повернет по часовой стрелке.

* * *

Все об этом знают. Эванджелиста так уж точно. И Шиффер, и Кроуфорд знают. И Светлана Котова, последняя подружка Солоника, тоже знала – пока ее не прижмурили в Афинах.

Главное – это ощущение, будто зажимаешь маленькую монетку между ягодицами. Монетка не должна упасть, даже если перебегаешь дорогу перед фырчащими мордами автомобилей. Даже если тебя бьют под ложечку и легкие сворачиваются внутри мокрыми безжизненными полотенцами. Ты плюешь на все и гордо перемещаешься в пространстве, удерживая чертову монетку за самый ее краешек с вертикальными насечками, и твоя прямая кишка сжата, как слипшаяся макаронина, – а зомбированные мужики на проспекте Маркса смотрят тебе вслед, забыв обо всем на свете, они восхищены, они падают в открытые канализационные люки, летят под колеса машин, они таранят стекла витрин, фонтанируя кровью из порванных аорт, они топчут прохожих, как стадо взбесившихся слонов. Можно ставить десять против одного, что вечером, после ужина и «Крутого Уокера», натянув вьетнамский шипованный презерватив, эти мудаки скажут своим женам и любовницам: слушай, дорогая, а теперь пройдись туда-сюда и поверти очком, как эта сучка, которую я видел сегодня на проспекте…

Это и есть настоящий Подиумный Шаг. С большой буквы. С маленькой монеткой в жопе.

Маша Вешняк знает, что это такое. Или, по крайней мере, думает, что знает.

Она идет в свой итальянский супермаркет, где вот-вот закончится обеденный перерыв, на ее лице адресованная в никуда полуулыбка, она блуждающей кометой светится в толпе.

Только сейчас вместо маленькой монетки Маша сжимает толстое сучковатое полено, внутри липко и паскудно, и кровь скоро начнет стекать по ногам.

Машу порвали. Если бы Метла, этот подонок, не попал в прямую кишку, он продырявил бы ее в любом другом месте, точно. Когда Метла злится – он твердый и холодный, как бревно, как зубило, он может только убивать. Никакого удовольствия. Он убивает и говорит: ты здорово подставила меня, сука. Очень здорово.

Заметив впереди парня с сеттером, Маша быстро перешла на другую сторону улицы. Сеттер встал в стойку, нервно повел носом. Собаки чуют кровь за километр; когда у Маши месячные, Додик так и норовит залезть под юбку…