Текст книги "Секретные поручения. Том 2"

Это не месячные. Это просто кровь, потому что Машу порвал ее лучший дружок. Прочистил мусоропровод. Размешал кишки. Он заехал за ней, едва начался перерыв, и отвез к себе. Сначала ударил под дых. Потом сказал, что ракетница, которую она взяла на день рождения Газона, была «горячая», – а Метла никому не позволяет трогать свои вещи без спросу. Теперь он с этой долбаной ракетницей, как жерех с блесной в желудке. Это справедливо? Справедливо или нет – я тебя спрашиваю, жаба паскудная?!

Нет, это несправедливо. Значит, что? Значит, виновные понесут наказание. Вот это будет справедливо, да. Газик, педреныш, уже получил свое, верно?

– Он требовал, чтобы я залезла пальцем в его… Нет, не надо, пожалуйста. Нет, нет…

– Заткнись. Он свое получил.

– Мне больно. Пожалуйста… Я не думала даже доставать ее из сумочки, взяла на всякий случай, думала – если на обратном пути кто-то пристанет, то я смогу… Ты с ума сошел, не надо. Ты что?!

– Не дергайся, паскуда! Ты выстрелила первой. Ты сама стала клеиться к нему – вот что я хочу сказать.

– Неправда!! Нет!!.. Больно, дурак!!

– Заткнись, блядво…

– Ой, ой… Куда ты пихаешь, больно!

– Так и должно быть… Это наказание… Ты здорово подставила меня, сучонка. Никто… еще… меня… так… не подставлял… Вот тебе! Вот! Хы-хы-хы…

Речь его стала нечленораздельной, Метла стал хрипеть и постанывать. Она тоже стонала, но не от страсти. В промежности что-то трескалось. Вместо двух отверстий там вполне может оказаться одно, и тогда ей прямая дорога на операционный стол. Маша слышала про такие случаи.

…А первый раз они спали вместе год назад, у нее дома. Она подмылась квасцами, и Метла тогда раз сорок спрашивал: ну как, девочка? не болит? не беспокоит? Маша умирала со смеху, но молчала, и руки ее все время лежали на его холодной дрыгающейся заднице. Сначала она наматывала на палец волосы, которые целыми пучками торчали оттуда, потом руки понемногу ожили и стали подгонять его, топить, вколачивать, быстрее, давай… Все было прекрасно. Метла обцеловывал ее всю, он был мягкий и настойчивый, он не убивал, не рвал, не раздирал надвое – хоть и торчал, как перископ, а складывался только после третьего или четвертого раза.

Метла втрескался.

Маша никогда не была красавицей, она это прекрасно знала. А вот Метла не знал; и никто из той многочисленной бригады, что бурила эту скважину до него, – не знал и знать не мог. Потому что Маша Вешняк ни на секунду не забывала о монетке, которую надо удерживать во что бы то ни стало, и держала ее, даже когда все тело плавилось, будто воск.

Держала и теперь, деваться некуда… Вот тако-ое полено.

Маша свернула во двор, заставив какого-то папашу, выколачивающего ковер, замереть с выбивалкой в руках. Она зашла в ближайший подъезд, достала из косметички носовой платок и подложила его в трусы. Твою мать… Подонок. Когда она вышла на улицу, папаша все еще стоял монументом. Или что-то увидел?..

В магазине появилась за четыре минуты до конца перерыва. Отпрашиваться нельзя, итальянцы в такие игры не играют, домой могут отпустить только с отпиленной конечностью под мышкой. Маша прошла в уборную, достала насквозь пропитанный кровью платок, стянула трусы. Прежде чем все это спустить в унитаз, внимательно рассмотрела: спермы не было ни грамма. Метла так и не кончил. Она быстро подмылась, сменила белье. Выпила таблетку мепробамата. Когда тренькнул звонок и Маша с обычной своей полуулыбкой появилась в торговом зале, никому бы и в голову не пришло, что у нее что-то не в порядке.

* * *

– В каком, говоришь, году это было? В восемьдесят третьем? Не знаешь, кто вел?

– Не знаю.

– Ладно, сейчас разберемся…

Курбатов придвинул к себе телефон и принялся сосредоточенно набирать номер.

– А жаловались? Мать, родители отца, кто-то с работы?

– Не знаю, – повторил Денис. И подумав, добавил:

– Вряд ли. Мать вообще жаловаться не любит.

– А зря, – сказал важняк. – Когда кто-то сильно заинтересован в деле, тогда люди по нему пашут, стараются избежать лишних «телег», чтобы не поймать неприятностей на свою задницу. А когда все спокойно – никто особо не чешется…

Здравствуй, Владислав! – произнес Курбатов уже в телефонную трубку. – Узнал? Хорошо. В восемьдесят третьем вы расследовали дело об убийстве Петровского. Скорей всего оно приостановлено за нерозыском виновных. Найди его, пожалуйста. А я подошлю нашего паренька с письмом, выдай ему под расписку на пару недель. Да ничего особенного, если получится, расскажу. Спасибо.

И, положив трубку, подмигнул Денису.

– Вот и все. Привезешь дело, посмотрим, и станет ясно – что к чему…

У Дениса перехватило дух. Все произошло совершенно неожиданно. Курбатов сам забрел к нему в кабинет, поговорил «за жизнь», расспрашивал о семье, а когда он рассказал о давней трагедии, тут же взялся за телефон и напрямую соединил сегодняшний день с канувшей в прошлое страшной ночью.

Дело об убийстве отца оказалось нетолстой папкой в замызганном картонном переплете. Стандартные бланки, обычные документы: отпечатанные через истертую ленту еле читаемые постановления, написанные неряшливыми почерками рапорта и протоколы допросов, нечеткие черно-белые снимки. Фотографии Денис смотреть не стал, а все остальное прочел.

Вначале события развивались параллельно: недалеко от Тиходонска на железнодорожной насыпи нашли труп отца, а через два часа на станции Степнянской задержали трех хулиганов, изрезавших сиденья в электричке. Задержанных ожидал штраф, но степнянский опер, случайно заглянувший в дежурную часть и ничего не знающий о находке тиходонских коллег, подчиняясь интуиции или извечному инстинкту сыщика, вдруг спросил: «Ребята, а за что вы мужика убили?»

Заданный наобум вопрос вызвал смятение у задержанных.

– Да мы не хотели… – промямлил самый младший. – Он сам напоролся…

Очевидно, после этого за них взялись всерьез, потому что в деле появились «явки с повинной». Три дегенерата подробно расписали, как пили портвейн в привокзальной рыгаловке, как поехали к знакомым девушкам в село Ржаное, но подруг там не нашли, зато купили самогон, как на обратном пути повздорили с «мужиком в синей шведке», как началась драка и Борька нечаянно ударил его ножом два или три раза…

– Десять раз, паскуды! – закричал Денис. Его трясло, по лицу катились слезы. – Десять раз нечаянно!

Всех троих закрыли в КПЗ – Сивко и Чепурного за хулиганство, а Бориса Кружилина – за убийство. Через трое суток хулиганов освободили под подписку о невыезде, а убийцу арестовали. Но, переехав в следственный изолятор, тот отказался от ранее данных показаний и заявил, что их из него выбили оперативники. На рубашке подозреваемого обнаружили кровь отца, но и у самого Борьки кровь оказалась той же группы. Два ножа, которыми дегенераты резали сиденья, орудиями убийства не являлись, а третьего, Борькиного, так и не нашли. Через десять дней Кружилина освободили за недоказанностью вины, а по истечении двух месяцев дело приостановили за неустановлением виновных.

Через час, приведя себя в порядок, Денис зашел к Курбатову. Тот скользнул внимательным взглядом по его бледному лицу с припухшими красными глазами, но ничего не сказал и профессионально пролистал дело. Потом куда-то позвонил, навел справки, что-то записал, подошел к двери, запер замок и достал из шкафа початую бутылку коньяка и две стопки.

– Сивко уже не достать, – сказал наконец важняк. – Его убили в девяносто первом. А остальных подергать можно…

Курбатов замолчал, разливая по стопкам густую янтарную жидкость. Денис молча ждал. Руки у него были холодными, а по спине тек пот.

– Чепурной сидит за разбой, – продолжил Курбатов. – Четыре года отбыл, осталось еще два. А главный негодяй, Кружилин, – здесь, в городе, вот адрес…

Он положил перед Денисом листок и поднял стопку.

– Давай помянем твоего отца!

Денису вначале коньяк показался безградусным, вторая порция обожгла желудок, потом тепло медленно поднялось вверх, и он расслабился.

– И что тут можно сделать?

Курбатов разлил по третьей, пригладил редеющие волосы.

– Зека загнать в петлю… Или под пресс… Или в петушатник, это еще проще. А главного… По делу его крутить бесполезно, хотя можно попробовать… Схватить ночью, притащить в отдел, отходить палками, а потом на понт взять: дескать, твой нож по другому делу в вещдоках лежал, а сейчас нашли куда его приставить – там и пальцы твои, и кровь потерпевшего…

Важняк с сомнением поморщился.

– Нет, ерунда! Не те времена, не те люди… По делу ничего не выйдет. Ну да можно что-то еще придумать…

– Что же тогда, в восемьдесят третьем, ничего не придумали? – спросил Денис. – Тогда небось легче было!

– Да очень просто, – Курбатов уставил на стажера выпуклые льдисто-рыжие глаза. – Тогда это никому не было нужно. А сейчас ты – один из нас! Член команды!

Важняк аккуратно закупорил бутылку, спрятал ее на место, отставил рюмки на подоконник.

– И когда обижен член команды, мы используем все возможности, чтобы за него заступиться. А возможности у нас очень большие! Скоро ты в этом убедишься!

– И Кравченко член команды?

Курбатов насторожился.

– А почему ты про него спросил? – в желтых глазах вспыхнул огонек подозрения.

– Да так… Ему ногу прострелили, а за это цыгану три года дали. И все дела!

– А-а-а!

Огонек погас.

– Не всякий, кто здесь работает, – член команды, – важняк многозначительно поднял палец. – Но ты мне симпатичен. А это очень много значит, когда человек симпатичен Александру Петровичу!

– Спасибо, – Денис поднялся.

– Кстати! – Курбатов хлопнул себя по лбу. – Сегодня сидел у шефа, ему позвонили из изолятора. Что ты там расследуешь? С этим самоубийством и так все ясно, а ты контролеров и надзирателей вызвал целую толпу… Начальник плачет – там посты перекрывать некому. Владимир Иванович пообещал ему, что зря людей дергать не будем. И просил меня тебе подсказать.

– Так как же…

– Очень просто. Обычно никто за зеков землю не роет. Покончил с собой – туда ему и дорога. Вон сколько порядочных людей страдает – им помогать надо. Так или не так?

– Так, – неуверенно вымолвил Денис.

– Ну и отлично. Я же чувствую, что ты умный парень. И обязательно станешь членом команды.

Вернувшись в свой кабинет, Денис долго сидел, уставившись в стену с выцветшими обоями. Действительно, Курбатов говорил правильные слова. Если бы за ними не стояли очень большие неправильности, мириться с которыми Денис не хотел. Но и воздать по заслугам убийцам отца Александр Петрович собирался неправильными методами. И Денис в этом был с ним полностью согласен. Здесь происходило какое-то раздвоение, и следовало либо отрицать все неправильности скопом, либо раздвоиться самому.

* * *

В 96-м киоскер Катенька вышла замуж за военного, уволилась и уехала в Иркутск. Теперь в киоске сидит Анна Валериановна, бывшая школьная учительница, вместо лица у нее наспех очищенная картофелина. Она тоже надевает резиновый напальчник, чтобы удобнее было брать газеты, – только на это майору Агееву плевать с высокой башни.

Рядом открылось еще одно кафе, там густое прохладное пиво двух сортов из заводских тридцатилитровых бочонков и вкусные горячие комплексы. Сравнительно недорого. Там молодые смешливые официантки, Таня и Раиса, у них клетчатые передники и спортивные загорелые ноги. Когда девушки надевают каблуки, на бедрах и икрах обрисовываются крепкие мышцы.

Только майор Агеев все равно ходит в пельменную, в ту же самую. Серые магазинные пельмени здесь уже, правда, не готовят, какая-то фирма каждый день завозит свежие пельмени из свинины. Очень вкусные и сочные, без всякой заморозки, таких можно и шестнадцать штук, и восемнадцать, и двадцать шесть съесть. Дерут за них – будь здоров. Но для майора Агеева это давно не проблема.

Раздатчица Вика несколько раздобрела, у нее наметился второй подбородок, да и клапаны конвертов увеличились со второго номера на третий. Загар к Вике почему-то никак не пристает (а как же папа-турок, спрашивается?), так и ходит бледная, с голубыми жилками под коленями.

– Вам со сметаной, Валентин Петрович?

На людях она держится подчеркнуто официально и называет его по имени-отчеству. А на конспиративной квартире старается вовсю, как по агентурной линии, так и по постельной.

– Да, конечно. И кинзу покроши в салат, будь добра.

– Хорошо, Валентин Петрович.

Сам Агеев нисколько не постарел за эти годы. Ему даже кажется, что он помолодел и стал лучше выглядеть. Может, потому, что дела пошли на лад… Борьба с наркотиками и организованной преступностью оказалась более перспективным делом, чем политический сыск. Во-первых, полезность этой деятельности очевидна для всех, это не то что преследование окруженных ореолом мучеников-диссидентов. Во-вторых, этим в первую голову занимается милиция, все неудачи можно повесить на них. Зато успехи имеют явно выраженные формы. И вот результат – стал старшим опером, получил майора, сейчас и вовсе посадили на перспективную линию. Пока что грех жаловаться. Контора снова набирает форму, ширится в кости, обрастает мышечной массой… Поговаривают, что скоро из режима наблюдения и фиксации дадут приказ перейти к активным действиям.

– Когда мне квартиру дадут, Валентин Петрович? – зашептала Вика, ставя салат на стол.

– Что?

– Я уже оборзела по углам скитаться. Вчера опять с хозяйкой поругалась…

– С ума сошла?! – прошипел майор. – В другом месте поговорим!

– Свеженькое, все свеженькое, не сомневайтесь, – затараторила Вика, виновато оглядываясь по сторонам.

После обеда Агеев отправился на конспиративную квартиру. Привычно проверившись пару раз, он нырнул в пахнущий мочой подъезд.

Холмс пришел вовремя, минута в минуту. Агеев поймал себя на мысли, что не знает, как с ним держаться. Это не какой-то там Кирпич, он же Пидораст – это полноценный сотрудник Конторы, лейтенант. Каждое его сообщение копируется и передается в Центр, в любой момент с ним может встретиться кто-то из большого начальства – то ли тиходонского, то ли московского… И если выяснится, что Агеев что-то не так зафиксировал, или не все понял, или чему-то не придал значения – выводы могут последовать самые серьезные.

– Здравствуйте. Я вас помню, вы приходили к нам на почту.

Если Холмс таким образом хотел наладить личностный контакт, то выбрал неудачную фразу, ибо она напомнила Агееву его публичное фиаско.

– Здравствуйте, – вяло ответил он. – Присаживайтесь. Вы очень пунктуальны.

– Такой биоритм, Валентин Петрович. – Денис уселся напротив, закинув ногу за ногу.

Вид у него помятый, вокруг глаз красные ободки. Такие глаза Агеев видел у детей, которые целыми днями сражаются на компьютере в «Мортл Комбат». Во что, интересно, сражается там у себя Петровский?

– Очень много работы, даже не ожидал, – сказал Денис. – Все это время просто вздохнуть некогда…

– Да, я понимаю, – кивнул майор. Он привычно черкал ручкой в блокноте.

– Расследование в изоляторе мне предложил прекратить сам Степанцов. Правда, не лично, а через Курбатова. Я продумал – не может ли это быть инициатива самого Курбатова. Но о том, что ракетница принадлежала убитому водителю, я докладывал только прокурору. Курбатов об этом ничего не знал. Поэтому скорей всего утечка произошла через Степанцова, и в прекращении расследования он тоже заинтересован. Значит, утечка была не случайной. Логично?

Агеев перевернул листок и задвигал ручкой еще быстрее. Холмс сделал стопроцентно правильный вывод. Не зря Мамонтов его хвалил. Да Мамонтов и выдвинулся благодаря Холмсу. Теперь и карьера Агеева во многом зависела от этого молодого человека. Но тут важно не перехвалить.

– В общем, да. Логично, – согласился майор. – Попробуем его подработать.

– А как?

Холмс думал, что Агеев стенографирует его сообщение, но не понимал – почему на столь неудобных листках.

Как! В этом вся загвоздка. В те годы гадюку в прокурорском мундире посадили бы в подвал, выбили зубы, отбили почки, и он рассказал бы обо всех своих гнусных делишках и обо всех соучастниках. Но это признано незаконным и антигуманным. Поэтому дело ограничится прослушкой телефона, недолгим НН,[1]1
  НН – наружное наблюдение.


[Закрыть] да передачей накопленного дерьма в Москву. И все. Никаких последствий, кроме, конечно, вони. И это считается вполне законным и гуманным. Впрочем, может, по линии «Чистых рук» дело получит необычное продолжение?

– Оперативными методами, – туманно пояснил Агеев. – Если будет возможность, проверь его корзину для бумаг. Особое внимание – обрывкам всевозможных записей. Вытряхни их, попытайся склеить, не получится – передай мне. Просмотри записи в настольном календаре. Вдруг там окажется что-то интересное. Обрати внимание, кто к нему ходит. Чем он интересуется. С кем дружит…

Звякнул телефон и тут же замолк. Агеев насторожился. Снова оборвавшийся звонок. Майор подошел к аппарату и на третий раз поднял трубку. Очевидно, для конспирации он повернулся к Холмсу спиной и прикрыл микрофон ладонью. Но все равно его слова были отчетливо слышны.

– Да. Ну… Почему? – Агеев взглянул на часы. – Через час, не раньше.

Вытянув шею, Денис заглянул в блокнот. Вместо стенограммы он увидел женский половой орган с клешнями и скорпионьим хвостом. Не поверив глазам, он перевернул листок. Там юная девушка, задрав ножку, словно кошка, лизала себе промежность.

Агеев положил трубку.

– Напиши быстренько, что ты мне рассказал. Времени в обрез. Ко мне просьбы есть?

– Да, – кивнул Денис. – По этому делу человек пятнадцать свидетелей: гости, соседи по двору. Все как один утверждают, что ракетницу в тот вечер видели впервые…

Агеев понимающе кивнул. Хотя на ракетницу и все остальное ему было глубоко плевать, показывать это ни в коем случае нельзя.

– В милицейских картотеках никто из этих ребят не проходит, нашел протокол на одного: мочился на улице в нетрезвом виде, обругал милиционера. Всё.

– Ну, стоит ли расстраиваться, – сказал Агеев.

И прежде чем Денис открыл рот, собираясь продолжить, майор вдруг задушевно спросил:

– Слушай, а откуда у тебя такая любовь к пиджаку?

– То есть?.. – притормозил Денис. Переход на «ты» его особенно не удивил, в конце концов Агеев постарше и по возрасту, и по званию. Да и ощущал он себя еще не следователем прокуратуры и не лейтенантом госбезопасности, а зеленым студентом.

– Вот я, например, терпеть не могу надевать на себя лишнее. В Японии конкурс был – кто выстоит целый час при сорокаградусной жаре в теплой одежде. Призовой фонд пятьдесят тысяч долларов. Все конкурсанты выстояли, пришлось подсчитывать, кто больше дубленок на себя успел надеть… А я бы и за миллион на такое не согласился.

– Наверное, вы были тогда в Японии.

– Нет.

– А вы были когда-нибудь толстым?

Агеев постарался вспомнить вкус серых магазинных пельменей.

– Никогда.

– А я одно время был, – сказал Денис. – Когда меня били в живот, он еще целую минуту колыхался, как студень. Мама говорила – нарушение обмена веществ на нервной почве. После смерти отца я лопал как слон.

Агеев окинул взглядом его поджарую фигуру. Вот еще один факт из серии «Чего не найдешь в секретном досье». О случае с отцом Дениса майор знал практически все – кроме имен убийц. А о том, что этот поджарый юноша с воспаленными глазами, сидящий сейчас перед ним, когда-то назывался «жиртрестом», – такое ему и присниться не могло.

– Ну, хорошо. А все-таки: почему пиджак?

– Очень просто. Под пиджаком ни живот, ни задница не торчат. Это дважды два – как и то, что черный цвет «съедает» объем.

– Но ведь сейчас у тебя вообще никакой задницы нет, а пиджаки ты носишь в любую погоду.

– Привычка осталась. К тому же здесь карманы, это гораздо удобнее, чем кейс… Так вот, о помощи…

– Да, да, конечно.

– Мне нужны досье Управления на моих свидетелей, – Денис достал из кармана лист бумаги, положил на стол. – То, чего я никогда не найду в картотеках МВД. Друзья, знакомые, подруги, какие-то увлечения… Все, что может вывести на какую-нибудь серьезную фигуру.

– Серьезную фигуру? – переспросил Агеев.

– Есть убийца или убийцы. Урки, короче. Кто-то из людей, чьи фамилии я записал здесь, возможно, водит с ними знакомство. Возможно, есть даже какие-то общие интересы. Но пока эти люди не засветились вместе, милиция не располагает об их связи никакой информацией.

Майор снова взялся за ручку. Теперь он пририсовывал к органу членистые ножки, по три с каждой стороны. Ножки были полуженские, полускорпионьи.

– Ты что, думаешь, мы на всех ведем учеты? Знаешь, сколько на это понадобилось бы сотрудников?

– Положим, не на всех. Но это специфическая публика, и наверняка кто-то да привлек ваш интерес.

– Если даже и так. Ведь это закрытая информация. Она может использоваться только в интересах Управления.

– Но речь идет об убийцах.

– Убийствами занимается прокуратура. Прокуратурой в данный отрезок времени занимается Управление, частью которого ты и являешься. Зачем решать контрольную задачку с помощью папиного калькулятора?

Холмс потер складки на лбу. Кажется, до него дошло.

– Так какова обстановка в прокуратуре города?

Денис поднял глаза. Да, он все понял. Но разговаривать с Агеевым сразу расхотелось. Мамонт никогда бы не сказал про папин калькулятор.

– Я даже не успел толком перезнакомиться. Пока что все на одно лицо, нормальные, обычные люди. Ничего особенного. Правда, у Тани Лопатко, она в соседнем кабинете сидит, вот у нее есть серьезное предположение, – тут Денис усмехнулся, – что один наш коллега работает на Управление.

– Кто?

– Тот самый Курбатов, который передал мне совет прокурора.

Агеев тоже хотел улыбнуться, но сдержался.

– Почему она так решила?

– Просто Курбатов ей не нравится.

– Ассоциативный признак.

– Наверное.

– Но ты-то ей нравишься, надеюсь?

– Тане Лопатко нравятся бородатые семейные мужчины.

– Ерунда. Она поделилась с тобой сомнениями насчет Курбатова – значит, противопоставила тебя ему. Курбатов – плохой, Петровский – хороший.

– И что теперь?

– Работать. Лопатко не замужем?.. Пригласи ее в хороший ресторан, где публика поприличнее. Да, Денис. Для холостой бабы, которая привыкла все делать для себя сама, – для нее уже счастье, что кто-то другой или третий приготовит вкусный ужин и после вымоет посуду. А если ты еще покормишь ее с ложечки, если подремонтируешь сливной бачок у нее в уборной, твоя Таня Лопатко превратится в ценный источник информации.

– Прежде чем ремонтировать сливной бачок, мужчина должен хотя бы раз переспать с хозяйкой этого бачка.

– Интересная мысль! – Агеев снова перевернул листок и принялся рисовать сантехника, ввинчивающего разводным ключом естественный болт в специфическую прорезь сливного бачка. Сюжет увлек его не на шутку.

– Не вижу тут никакого криминала, – сквозь зубы проговорил майор. – Она что, страшная?

Денис не ответил.

– Это работа, ты понял? – майор понизил голос. – Мне все равно, будешь ты спать с кем-то или нет. Один педик выкачивает для меня информацию у генерал-майора железнодорожных войск. Сказать, через какое место он ее качает?.. Ин-фор-ма-ци-я, лейтенант Петровский. Вот что меня интересует. Да и вас тоже. Точнее, нас обоих.

Агеев достал из кармана конверт, приоткрыл, чтобы Денис мог видеть краешек банкнот, и подвинул к нему.

– На оперативные расходы. И не скупись в ресторане. Первое впечатление очень важно, оно определяет все последующие отношения.

Выходя с явки, Холмс, как и положено, свернул во двор. Слева, у соседнего подъезда сидел Кирпич. Он пришел раньше назначенного срока и ожидал, то и дело бросая взгляд на стрелки часов. Увидев Петровского, Курлов поспешно отвернулся.

«Что здесь вынюхивает этот тип?» – неприязненно подумал он. Встреча со знакомым ставила его на грань расконспирации. Но Денис не смотрел по сторонам.

Когда час истек, Курлов вошел в квартиру.

– Что за спешка? – недовольно спросил Агеев. – Только что у меня была баба из… Неважно откуда. Но она связана с «Витязем», и вы вполне могли взаимно расшифроваться!

– Черт! А я встретил одного хмыря с юрфака, Петровский его фамилия… Но он меня не заметил.

Майор выругался про себя. Агенты не должны видеть друг друга. За такой прокол полковник Заишный вполне может его самого превратить в педика.

– Так почему внеплановая встреча? – Агеев сразу скомкал воспитательную часть беседы.

– Да потому, что сегодня «стрелка» из-за того кафе, ну «Пилота»! – нервно ответил Сергей. – Будет большое мочилово, возможно, со стрельбой! Мне предлагали взять пушку, я отказался…

– Действительно, зачем? У тебя своя есть, – спокойно сказал Агеев.

– Какая «своя»? Что за дела?! – ощетинился Курлов.

– Такая. Девятимиллиметровый «браунинг», расточенный под макаровский патрон, – по-прежнему спокойно продолжил Агеев. – Когда ты нам Витька сдал с гранатой, ему терять уже нечего было, он сказал, что в «бардачке» и ствол был. Но пропал. А куда ему пропасть-то, если ты последним в тот «бардачок» заглядывал?

– Вы чего, мне дело шьете? – прищурился Сергей. Он не собирался подставлять башку под пули и пришел отказаться. Но Агеев умело напомнил про Витька и про пистолет, выходило, что деваться ему и некуда. С такого крючка соскочишь только если внутренности окажутся наружу.

– Что ты, что ты! – Агеев в притворном испуге замахал руками. – Мы же друзья! А между друзьями какие счеты. Если бы ты врагом был, я бы тебя за этот пистолет мигом на четыре года упрятал. Да еще подгадал в ту зону, где крестник твой, Витек, парится! А так я тебе только помочь хочу. Так что там с этой стрелкой?

– В шесть, на опушке, возле кемпинга.

– Хорошо. Мы сообщим в милицию, – деловито сказал Агеев. Про себя он прикинул, что делать этого нельзя: те работают топорно, а ведь даже при самой ювелирной работе провал «стрелки» вызовет подозрения, в первую очередь они коснутся новичков и Кирпича мгновенно вычислят.

– Тогда я пошел.

– Счастливо.

* * *

Правильный двухэтажный параллелепипед – это и есть школа. «Эс-Ша» номер девяносто пять. Огромный говнисто-желтый кирпич, свалившийся с неба и угодивший на маленький пятачок свободного пространства между хрущевским кварталом и автобусной остановкой.

Денис пришел сюда после двух, полагая, что основная масса детей к этому времени успеет разойтись по домам, а основная масса учителей – еще нет. У крыльца топтались стриженые подростки, похожие на кучку окурков; двое дрались, умело фехтуя сухонькими кулачками, остальные смотрели. Денис схватил каждого из бойцов за шиворот, двинул лбами друг о дружку и расставил в стороны.

– У вас что, уроки еще не окончены?.. – спросил он. – Две смены?

– Поцелуй меня в член, – посоветовал ему подросток, который стоял дальше всех. Он сплюнул и убежал; остальные последовали за ним.

Кабинет директора и учительская находились на втором этаже, в одном блоке. Едва Денис открыл дверь, раздался звонок. Несколько дам, явно слишком рано поседевших, гуськом проследовали из учительской на коридор. Одна из них, глянув на Дениса, бросила через плечо:

– Валерия Михайловна, это наверняка до вас.

– Да, войдите! – раздался высокий ломкий голос.

Денис вошел.

– Добрый день.

Едва увидев невысокую фигурку и большие, с серебряный доллар глаза, Денис подумал: «Учительница языка и литературы». Потом подумал: «Нет, инглиш или франсэз». Девушка (или молодая женщина) встала из-за стола, где гудел компьютер с красным инвентарным номером на корпусе. Вид у нее был растерянный.

– Извините, я, наверное, не вовремя… Здравствуйте.

– Вы что-то хотели? – спросила девушка.

Денису пришло в голову, что она вообще практикантка.

– Да, конечно. Вообще-то я хотел поговорить с директором.

Девушка присела на край стола одной половинкой, сложила руки на груди. Покосилась на компьютер. «Сейчас скажет, что она директор», – подумал вдруг Денис.

– К сожалению, директор больна. У вас что-то срочное?

– Пожалуй.

Денис показал удостоверение.

– В этой школе учился человек по имени Газарос Димирчян. Он закончил ее в девяносто третьем году. Вы помните его?

– Я тогда еще сама училась, на четвертом курсе, – сказала девушка. – Возможно, Анна Марьяновна помнит, она здесь с семьдесят второго. Или Александра Кирилловна. А что случилось… если, конечно, не секрет?

– Димирчян проходит у нас свидетелем по одному делу, – сказал Денис. – Может, сохранились какие-то старые классные журналы?

– Все старые журналы в конце учебного года сдают в архив роно.

Кстати, сочетание «Валерия Михайловна» ей совсем не подходит. Особенно – «Михайловна». Денис хотел сказать об этом, но не решился. У нее очень маленькие розовые уши. Розовые кончики пальцев с отчетливыми папиллярными линиями. Когда она сидит на одной половинке, край юбки открывает маленькое узкое колено. Тоже розовое, конечно. Интересно, у нее дома течет сливной бачок?

– Мгм… – протянул Денис. – Тогда извините. Видно, я просто не оттуда начал.

– Пожалуйста.

Он повернулся и пошел к двери, но по пути что-то вспомнил.

– Да, чуть не забыл. Еще. Простите мою назойливость, конечно. Чисто профессиональный интерес: вы преподаете язык и литературу?

– Нет. Я обычный секретарь. А что?

– Промахнулся, – Денис попробовал непринужденно рассмеяться. – Но вот сейчас точно угадаю: этот компьютер, на который вы все время так подозрительно коситесь, – он сломался, да?

Девушку нисколько не поразили его дедуктивные способности.

– Кто-то из учеников уничтожил два текстовых файла, – сказала она поскучневшим тоном. – Доклад директора на областной педагогической конференции.

– Да он наверняка убьет вас за это, – предположил Денис.

– Наш директор – женщина, – секретарь удивленно подняла глаза. Глаза у нее просто-таки инопланетянские. Гуманоидные. Огромные. Денис хотел сказать об этом вслух, но не решился.

– Все равно убьет. Я имею в виду, что моя работа – это не только расследование преступлений, это еще и их профилактика. Поэтому… позвольте взглянуть на ваш компьютер.

– Вы тут все равно ничего не сделаете.

Денис уже сидел перед монитором и нажимал на клавиши.

– Преподаватель, который читал у нас информатику, не уставал повторять: персональный компьютер – это самая снисходительная к человеческой глупости машина на свете. Простите. Он имел в виду, что здесь всегда есть возможность отыграть на пару ходов назад – надо только найти в каталоге строчку Unera-se… Честное слово, это все, что я запомнил со всего курса, это была единственная лекция по информатике, которую я не прогулял. Больше я ничего не знаю. Если бы мне сказали: включи компьютер или выключи – я просто растерялся бы. Честно… Ага, вот она. «Юнрэйз». Та самая волшебная строчка. Ну-ка посмотрите, Валерия Михайловна, что мы сейчас сделаем… Кстати, честно вам скажу: это имя-отчество вам совсем не идет.

* * *

В архиве роно ему выдали целую стопку журналов – с первого по десятый «Б». Знакомая серая обложка формата А-4, обернутая прозрачной клейкой пленкой. Когда Денис ходил в школу, такая пленка была в страшном дефиците, и девочка по фамилии Гулько всегда в начале года преподносила классному руководителю бережно свернутый рулон – специально для журнала. Никто не знал, откуда она эту пленку брала. В то время к людям, которые умели что-то доставать, вообще отношение было особое, и все учителя страшно уважали девочку Гулько. Потом оказалось, что этой пленкой турецкие строители во время ремонта оклеивают стены и полы в домах, чтобы не пачкать краской или раствором. Но к тому времени Денис уже закончил школу.