Текст книги "Секретные поручения. Том 2"

Последняя шоколадная крепость рухнула. Кофе, наверное, успел замерзнуть. Денис подумал: а зачем мне нужен этот Есипенко? Валерия сидела в метре от него, ее нога в потрепанной туфельке во время разговора несколько раз коснулась его ноги. Денис вспомнил девиц, которых несколько раз сопровождал в «Гуляй-Поле» и «Пурпурный»; с некоторыми из них он спал. За ужином девицы никогда не забывали о своих бокалах и тарелках, а ложась в постель, не забывали предупредить, что через задний проход обойдется немного дороже.

– Ваш кофе остыл, – сказал он.

Валерия встрепенулась:

– Да, в самом деле. Наверное, мне пора идти.

Она быстро выпила кофе и поднялась.

– Подождите. Видите, там за стойкой стоит бармен? Его зовут Проша. Он обидится: ведь вы ему понравились, он даже приготовил для вас капуччино, хотя я заплатил за обычный кофе. Это немалая разница, бармены в маленьких кафе на такие жертвы обычно не идут. А вы выпиваете его залпом, холодный. И – уходите.

– Так что я должна сделать? – удивилась Валерия. Денис подумал: вот сейчас она рассердится и точно уйдет.

– Главное – не показывайте вида, что собираетесь куда-то уходить, – сказал он. – Сядьте. И давайте закажем что-нибудь еще. Как насчет мартини и оливок с лимоном? Проша будет просто счастлив.

Валерия села.

* * *

Раз в неделю, по пятницам, Ираклий кормит грузчиков бесплатно – отваливает по полной тарелке свиных отбивных. Постный день, но на это всем плевать, и Сергею в том числе. Сегодня вечером Вал Валыч будет вправлять ему мозги за нарушение трудовой дисциплины («Почему вы не кончили того идиота на складе, я вас спрашиваю, Курлов?!»), и можно было ожидать, что Ираклий предложит Сергею обойтись на этот раз без дармовой свинины. Но Ираклий не предложил. Сергею досталась обычная порция из четырех толстых, в палец, котлет и глиняная плошка с помидорным салатом. Он сел в сторонке, ел и думал.

Думал.

Потом он забыл, о чем думал, потому что увидел за столиком в противоположном конце зала Светку Бернадскую. Перед Светкой стояла пластмассовая тарелка с горкой хрустящего картофеля. Она накалывала картофель вилкой и осторожно отправляла в рот, стараясь не испачкать губы. Ираклий, как истинный закавказец, сердцеед и радушный хозяин, сам подал ей кофе и мороженое; при этом он улыбался и отпускал шуточки. На Светке белый облегающий свитер в темную горизонтальную полоску – нечто морское, ледовитое. Сергею показалось, что за последние месяцы, пока они не виделись, Светкина грудь увеличилась раза в полтора.

Но главное не это. Главное, что рядом со Светкой сидел Чумаченко. Чума. В костюме густого болотного цвета и черном шелковом галстуке. Он тоже лопал жареный картофель и выглядел совершенно счастливым.

Сергей допивал в своем углу пиво, продолжая рассматривать эту парочку. Что их угораздило вдруг заявиться в «Лабинку»?.. Перерыв кончался, Гога и Дрын уже пообедали, поднялись из-за своего столика и вышли на улицу, чтобы выкурить на крыльце по послеобеденной сигарете. Проходя мимо Сергея, Гога отвернулся: злился за вчерашнее.

…Честно, Светка очень изменилась.

У нее стало другое лицо. Черты утончились, оформились, губы стали капризными, глаза сверкают, как звезды. Может, Чума посадил Светку на кокаин? Яйца ему открутить за такие дела.

Сергей подумал: стоп, я что – ревную?!

Нет, ты что.

Просто жаба душит. Он бросил Бернадскую как раз накануне ее превращения в роскошную женщину. Грудь, лицо, повадки, все такое… Угадал прямо. Зачем он ее бросил?

Надо было придушить.

– Серый, ты?

Это Чума. Кричит через весь зал. Заметил.

– Привет, – вежливо ответил Сергей, не поднимаясь с места. – Твое здоровье.

Он думал, Чума не подойдет. Но Чума – вольный сын степей, он намеков не понимает. Чума подошел и протянул руку.

– Мне кто-то сказал, ты в «Московский комсомолец» устроился собкором, – произнес он.

Ладонь у Чумы широкая, сухая и твердая, ладонь потомственного земледельца. Зато на нем хороший костюм, если честно – просто классный костюм, без всяких. Сидит прекрасно. «…И, закатив пиры да балы, восславим царствие Чумы!» Сергей невольно покосился на свой комбез. Родной, провонявшийся потом и уделанный сверху донизу рабочий комбез, который мамочка никак не может постирать, потому что она разводится с папочкой и ей не до того.

– В «Комсомолец» меня никто не приглашал. Я работаю грузчиком, – улыбнувшись, сказал Сергей. В последнем слове он попытался изобразить фрикативное гхэ. Чума не просек подвоха.

– Серьезно?

– Да. И у меня кончается обеденный перерыв.

– Ты сбрендил, Серый, – покачал головой Чума.

– Журналисту бывает полезно.

– Кинь дурное. Пошли за наш столик, обмозгуем…

Светка, повернув голову, глянула в сторону Сергея. Она даже не улыбнулась, не кивнула, давая понять, что узнала его. Но и не отворачивалась. Смотрела как на афишный столб. Читала. Потом поднялась.

Черт возьми, подумал Сергей, кажется, ноги у нее стали длинней сантиметров на пять. Или на десять. Целый дециметр, мать моя женщина. Когда она подошла поближе, Сергей вспотел. Заволновался. Такой бабец… Сейчас скажет: «Ну как, Сережа? Что-то ты похудел, зарос. Может, позвонишь сегодня? Позвони обязательно, я буду ждать». Тогда он пошлет ее на весь зал. Как пошлет!.. Чтобы Ираклий слышал, чтобы Гога с Дрыном на крыльце слышали. Чума, конечно, возникнет – Чуму в грязный стол мордой: такова жизнь, старик; пиджачку итальянскому сразу хана, никакая химчистка не поможет. Чума побежит к таксофону звать своих урок отмороженных. Очень хорошо, пусть приезжают урки отмороженные, всем хватит…

Но Светка ничего такого не сказала. Она остановилась в нескольких шагах от его столика, надула капризные губы и обратилась к Чуме:

– Ну, ты долго еще?

Сергея здесь вроде как и не было. Чума поднял голову. О, как давно он мечтал погрузить свой кривой узловатый плуг в ее податливую пашню.

– Здесь Серый, смотри, – сказал счастливый Чума.

– Я вижу.

– Мы с ним дернем по бокальчику…

– У меня перерыв заканчивается, спасибо, – сказал Сергей, поднимаясь из-за столика.

Хлопнув Чуму по плечу, он прошел мимо ледовито-холодной Светки и вышел на крыльцо.

Глава пятая
Организация

– Зря я в штаны напустил, – сказал Метла. – Пронесло, кажется.

Они с Родиком Байдаком сидели на скамейке у входа в офис «Визиря». Метла вытянул свои длинные ноги и ссутулился, на плечо ему свесилась пихтовая ветка с зелеными глянцевыми не то листочками, не то иголками. Раньше здесь пихты не росли – вообще ничего не росло, даже трава-мурава. Это потом уже, когда Хой выкупил здание архитектурных мастерских, начали озеленять крыльцо и прилегающую к нему территорию: вкопали скамейки, поставили беседку с круглой остроконечной крышей, землю устлали декоративным мохом и дерном, навтыкали кругом деревья. Особенно нравились Хою пихты. Говорили, что в семидесятые годы он сидел под Волковыском (местная зона считалась одной из самых несчастливых в Союзе), а когда вышел на волю, то первое, что увидел, были пихты у главных ворот. Огромные пихты с зелеными не то листочками, не то иголками.

– …И Машку, выходит, зря бил, – продолжал Метла.

Он посмотрел на Родика.

– Не знаю, – равнодушно сказал Родик Байдак. – Может, и зря.

– Когда она ракетницу из дома снесла, я каждый день ждал плохих новостей.

Родик кивнул.

– Тут хочешь не хочешь ножками перебирать станешь.

– Я и говорю.

Еще один выжидающий взгляд. Метла надеялся услышать от Родика что-нибудь снисходительно-успокаивающее: да ладно тебе, Машкиным мозгам небольшое сотрясение только на пользу. Но Родик не собирался его успокаивать, Родик демонстрировал полный нейтралитет. Если уж на то пошло, Метла сам во всем виноват – нечего было вообще брать эту ракетницу. Сувенир… Уж лучше бы сразу отпилил голову одному из тех водителей и тоже прихватил с собой, дома в конфетнице хранил бы. Нет, Метла человек достаточно разумный и осторожный, Родик не первый год знаком с ним, – но с тех пор, как на горизонте замаячила ногастая лярва Машка Вешняк, Метлу бывает не узнать.

– Думал, ладно, что я в говно вляпался, – продолжал Метла. – Так ведь и вас всех еще…

– Ладно тебе.

– Все из-за Машки, из-за нее. Ладно, отмудохаю еще раз пару, а потом прощу.

Родик хотел сказать, что лучше всего было бы просто переломать лярве шейные позвонки и не мучить. Но решил, что это не его дело, – и не сказал. О чем позже всем пришлось здорово пожалеть.

– Так Машку точно потом не вызывали? – спросил Родик. – Может, она втихую в прокуратуру ходила?

– Нет, – уверенно сказал Метла. – Машка теперь ручная, даже на унитаз без моего разрешения не сядет. Остальных, кто тогда у Газона гулял, тоже вызывать перестали. Все тихо. Похоже, и вправду пронесло, так ведь?

Родик размазал свой окурок по ножке скамейки и поднялся. Метла поднялся тоже. Сегодня пятница, конец недели, Хой собирает летучку. На часах шестнадцать сорок, все, наверное, уже собрались. Родик может и опоздать, он ничем Хою не обязан, он – полноправный партнер, неизменная величина, бугор, босс. Он обеспечивает для «Визиря» легальный статус, снабжает гарантийными письмами под кредиты и заминает через папочку разные мелкие неприятности.

А вот Метле опаздывать нельзя. Метла, хоть он и друг Родику, но для Хоя не больше чем цепной пес. Опричник. Специалист по грязным делам.

– Кстати, Курлова Серегу помнишь? – спросил вдруг Родик.

– Кто такой?

– Ты нас возле общаги от Толстого Витька выручал. У Курлова подруга еще была, блондинка в белых штанах.

– Ага, – кивнул Метла. – Курлов тоже не худой, как мне помнится. Мы собирались его покатить за компанию со всеми. А что?

Вдвоем они поднялись на крыльцо. Метла открыл дверь и, отступив в сторону, пропустил Родика. Это у него как-то само собой вышло, на автомате. Родик даже не улыбнулся, вошел внутрь. Метла последовал за ним.

– Курлов, оказывается, у нас работает, в «Визире», – сказал Родик, шагая по полутемному коридору. – Грузилой.

– Простым грузилой? – Метла удивился. – Вы же однокурсники…

– Я его не видел здесь ни разу, Вал Валыч только сегодня сказал мне. Он собирается Курлову после летучки дыню вставить в одно место. Непонятки какие-то у них.

Родик и Метла поднялись на второй этаж, где находился главный офис директора общества с ограниченной ответственностью «Визирь» Юрия Петровича Хоя. Родик прикурил новую сигарету и прошел в кабинет, а Метла остался в коридоре чесать языком с двумя охранниками и зорким взглядом приглядывать за окрестностями. Да, раньше все было просто: у кого кулаки крепче, тот первым проходит в дверь. Проще некуда. Теперь многое изменилось. Но Метла не завидовал своему лучшему другу – как-никак у цепных псов бывают свои маленькие радости: баночка пива за приятной беседой, тихарной косяк в рукаве. Не так уж и мало. К тому же все псы попадают в рай – ведь так?

* * *

Ну и офис он себе отгрохал. Это надо видеть. Когда Хой выкупил трехэтажное здание архитектурных мастерских на Средней улице, никто из его друзей и не подозревал, что он там устроит. Ясное дело, думали, – оштукатурит стены «байрамиксом» по 55 долларов за упаковку, потому что все «новые» в Тиходонске штукатурят стены «байрамиксом»; покроет крышу металлической черепицей Rhust – потому что все «новые» кроют крышу черепицей Rhust; вставит окна с пластиковыми рамами и популярнейшим в Тиходонске коэффициентом звукоизоляции 30 dB; уложит плитку «гранито грис» самой ходовой пятой категории; навесит любимые тиходонцами потолки «чикаго металлик» по самой любимой цене от $16 и самого любимого размера плитки 600×600… Короче, как у всех.

Хой так и сделал в конце концов. Но он сделал и кое-что еще. Две недели день и ночь в бывшем здании архитектурных мастерских работала приглашенная Хоем бригада турок строителей. За каждый квадратный метр, за каждый человеко-час Хой платил этим туркам раза в три больше, чем положено любому, пусть даже самому талантливому турку в Тиходонске. Они производили столько шума, что весь квартал две недели не спал, не смотрел телевизор и почти не разговаривал. Когда турки наконец покинули здание, оказалось, что вместо трех этажей там осталось только два. Они сняли перекрытия между вторым и третьим, отчего потолки взлетели метров на пять, снесли все перегородки и воздвигли в углу стеклянную «чудо-башню», где сейчас располагается кабинет самого Юрия Петровича Хоя. В башню ведет железная винтовая лестница с низкими перилами, а внизу стоят конторские столы из дубового массива – и если бы не декоративная штукатурка «байрамикс», если бы не пластиковые рамы и не потолки «чикаго металлик», то все это вкупе походило бы на цех в тюремной промзоне.

Хой был очень доволен.

Когда на дворе обычный рабочий день и все складывается неплохо, Хой сидит в своей башне с восьми утра до восьми вечера и поглядывает вниз через огромное панорамное окно. Глаза у него быстрые и внимательные, под глазами висят мешки, большое грубое лицо будто покрыто слоем серой пыли – лицо человека, долгое время общавшегося с бутылкой и большими деньгами.

Хой любит цитировать разные бытовые мелочи из своего темного прошлого, проведенного в холодных бараках под Волковыском. Он любит наблюдать с высоты, как работает его управляющий Вал Валыч, как работают его бухгалтеры, секретари, «буксиры» и курьеры. Все как на ладони. Ша.

Обычно конторские сидят здесь до шести, но сегодня, как и всегда в конце рабочей недели, уже в половине пятого столы очистились, все убрались по домам. Остались лишь несколько «буксиров», ведущих отдельные отрасли (или – темы, как называет это Хой), главбух, управляющий Вал Валыч и Родик Байдак. Верхушка. Элита. Словно подчеркивая это, Хой собрал их в своей башне, усадил за стол… Итак, с чего начнем?

«Визирь», как и любая умеренно процветающая фирма, крутил деньги где только мог, не ограничиваясь общепитом и продуктами питания. Здесь продавали кондопожскую бумагу и картон, дешевые американские зажигалки «Либерти», медицинские сканеры для диагностики желудочных заболеваний, поп-корновские аппараты, листовой металл – и кое-что еще, далеко выходящее за рамки уставной деятельности «Визиря»… Например, наркотики. Конечно, наркотики. Они давали до тысячи процентов прибыли, притом не облагаемой налогом.

Сегодняшняя летучка была краткой. «Буксиры» и главбух отчитались за пять минут. Хой распорядился потихоньку сворачивать всю мелочевку и поп-корн, – и плотнее работать с Кондопожским комбинатом. Бумага последний раз дорожала еще в июне, сейчас все успели привыкнуть к новым ценам и ждут очередного подорожания. Поэтому будут сметать все до последнего рулона. За лето в области появилась дюжина новых издательств и газет – и примерно столько же контор, торгующих бумагой, окончательно накрылись. Круг потребителей расширяется, круг поставщиков сужается, шансы оставшихся в живых повышаются, «Визирь» не должен упустить свой шанс… Ну и все в таком духе.

Когда Хой кончил говорить, «буксиры» и главбух убрались. С Вал Валычем и Родиком у Хоя была своя тема. Последнюю партию кокаина они заказали в Тайпаке, в западном Казахстане. Товар пришел в срок, запаянный в металлические банки с надписью «Тушенка свиная пряная», – но в пятнадцати банках из ста сорока пяти зазор между верхней границей порошка и крышкой был чуть большим, чем это полагается. Недовес? Да. Но не в этом дело. Хоя больше всего волновало, что таможенники имеют привычку вскрывать консервные банки, внутри которых что-то подозрительно шуршит вместо того, чтобы булькать или вообще молчать.

Хой сказал, что терпеть не может, когда в таких делах небрежничают. Это рано или поздно выходит боком.

Родик сказал, что в Тайпаке продают самый дешевый кокаин.

Хой сказал: пусть подавятся.

Родик сказал, что, если даже на таможне обнаружат наркотик, «Визирю» ничего не грозит – потому что в сопроводительных документах записано название другой фирмы и другой адрес.

Хой сказал, что Родик умный, но он, Хой, – умнее, потому что восемь лет топтал зону и ел сушеную картошку, а это здорово добавляет ума.

Родик замолчал.

Потом они обсудили недавний инцидент с Фирсовым, который упорно пытается влезть в наркобизнес и не понимает предупреждений. Проиграв «стрелку», он хотел взорвать Ираклия вместе с товаром и двумя десятками посетителей. Так делают только полные отморозки. И никто не знает, что он выкинет завтра.

– Пошлем ребят, пусть подпалят его логово, – предложил Вал Валыч.

– Зачем? – Родик прикрыл глаза припухшими веками и откинулся на мягкую спинку кожаного кресла. – С Фирсовым надо решать… А точку возьмем под себя.

– Верно, – кивнул Хой. – Кто сделает?

– Метле поручу, – не открывая глаз, произнес Родик.

– Кстати, о Метле, – сказал Вал Валыч. – У меня возникла проблема с одним новичком.

– Каким? – спросил Хой.

– Курлов. Он работает в паре с Пашей Есипенко.

– С Дрыном? – уточнил директор. – С тем самым?..

Вал Валыч кивнул.

Тот самый – это значит который пол-литровыми кружками глушит поросячью кровь. В «Визире» работают четыре бригады грузчиков-сопроводителей: девять крепких парней, страдающих косноязычием и озлобленностью, девять простейших «кулачковых механизмов», рядом с которыми даже Метла выглядит настоящим боссом. Никто, кроме Вал Валыча, не знал их по именам. Вернее – не помнил. Да и зачем?

– И что с этим… Курловым?

– Последнего напарника Есипенко убрали 20 августа, – сказал Вал Валыч, – а 23-го пришел этот. Курлов. Обкатку прошел нормально, потом они сделали удачную ходку в «Пилот» – я даже выдал ребятам премиальные.

– Ну и?.. – нетерпеливо перебил его Хой.

– Вчера он заартачился, – сказал управляющий. – Тот хорек от Фирса… Когда его буцкали на складе, Курлов отказался добивать, впал в истерику. Ираклию в лоб заехал. Хотел убежать.

– Это плохо, – нахмурился директор.

– Парень по колено в говне. Но зайти глубже – боится.

– Ладно. Только это твои проблемы, Валыч. Макни его с головкой или убери… Если твой этот, как его… Курлов возбухнет где-нибудь на стороне, я сам напихаю в твой живот битого стекла. И – все. Не хочу больше об этом слышать.

Вал Валыч сделал непроницаемое лицо: он все понял. И тут же пометил у себя в ежедневнике: «Курлов – расчет 100 %». Судьба Сергея Курлова таким образом была решена. «Стопроцентный расчет» у Вал Валыча означал, что Курлов несколькими днями позже будет обнаружен в какой-нибудь компостной яме в одном из дачных поселков под Тиходонском…

– Одну секунду, – сказал вдруг Родик Байдак и открыл глаза.

Хой повернул к нему свое большое серое лицо. После того, как в январе 94-го директор «Визиря» резко бросил пить (он все делал резко, даже брился), белки его глаз окрасились в алый цвет из-за постоянно лопающихся капилляров. А ближе к вечеру веки его припухали и утомленные глаза выкатывались из орбит, что иногда приводило в замешательство собеседников Юрия Петровича Хоя.

– Ну? – спросил Хой, рассматривая Байдака.

Родик даже не моргнул.

– Курлов мой однокурсник, – сказал он. – Я его знаю как облупленного. Пусть работает. Трогать его не надо.

Вал Валыч поднял удивленные глаза от ежедневника.

* * *

Мария Афанасьевна Войкова – повар второго разряда кафе «Пилот» – скончалась в больнице «Скорой помощи» утром в понедельник. Обычно в это время – в половине шестого – она выключала пикающий на полу у кровати электронный будильник и начинала свой рабочий день.

* * *

Одно время прокурор Степанцов пробовал обращаться к ней по фамилии: «Товарищ Лопатко, зайдите ко мне в кабинет». Звучало комично. У нее было сложное отчество Леонардовна – будто металлические шарики во рту перекатываешь. Степанцов немного картавил, а в таком слове не скартавить было просто невозможно, – так что «Татьяна Леонардовна» тоже не годилось. Просто Таня?.. Нет, слишком фамильярно. В конце концов был выбран нейтральный вариант: Татьяна.

– В общем, Татьяна, суть такова, – сказал Степанцов, неторопливо перебирая бумаги на своем столе. – Ты знаешь, где кафе «Пилот»?

– Знаю, – сказала Таня. Однажды они с Тихоном обедали там, потом по-быстрому молча «качнулись» в его машине, после чего Тихон уехал к своей жене. Как обычно.

– Там двое неизвестных учинили злостное хулиганство…

– И что? Это же не наша подследственность, – уверенно сказала Лопатко.

Степанцов перестал трогать бумаги и сложил руки перед собой.

– Слушай и не перебивай. Те два молодца во время налета опрокинули кастрюлю кипятка на повариху. Она долго лежала в больнице, а вчера умерла. У нее вдобавок было больное сердце. Тебе предстоит провести расследование.

– А чего тут расследовать? – спросила опытная Таня. – Хулиганство, плюс тяжкие телесные, повлекшие смерть. Подследственность Первомайского РОВД. При чем тут городская прокуратура? Или у нас своей работы мало?

– Да при том, что потерпевшая – теща Лыкова! – раздраженно сказал прокурор. – Она жила отдельно, а теперь у ее доченьки взыграл комплекс вины, и она хочет, чтобы убийц сурово покарали! Поэтому ты и будешь расследовать – быстро, качественно и результативно!

– Вот те раз… Теща областного губернатора работает поваром в кафе?!

– Это как раз признак демократизма, – кивнул прокурор. – Но ты понимаешь ответственность. Если что… – с нас шкуру снимут. Ясно?

Обычно он говорил по-другому: «Нам яйца оторвут». Но сейчас такая формулировка не годилась.

– Да уж…

Ей было совершенно ясно, с кого «в случае чего» снимут шкуру.

Прижимая тонкий проверочный материал к груди, Таня вышла из кабинета шефа. Сегодня она поддела под брюки теплые колготки. Впервые за эту осень. Холодная осень, плюс пронизывающий ветер. Каждый раз в октябре Таня тихо, по-бабьи скучала. Будто целую жизнь прожила, а умирать ой как не хочется… От ушедшего лета она, как всегда, ждала многого – и, как всегда, получила шиш с маслом. Любви нет, работа опротивела, в уголках рта затаились морщинки. Двадцать восемь лет, двадцать восемь прожитых жизней – она едва успевает провожать их взглядом, как вагоны, проносящиеся мимо на полной скорости. Тот мальчик, Денис Петровский, он ведь на целых четыре года ее младше. А Таня по инерции относится к нему как к ровеснику. Смешно, да? Он симпатичный. И добрый. Наверняка не пресыщен женской лаской. Подруга по университету, Сонька Кижеватова, говорит: «Затащить разок такого теленка в постель – он всю жизнь доиться будет».

Он Тане нравится. Правда. А Сонька – дура, она одного такого теля поймала за хвост, ему всего двадцать три, старший лейтенант, артиллерист. Третий год живут в общежитии, ругаются, старлей каждый вечер напивается, тискает у мусоропровода общажных блядей…

Но раз на раз не приходится. Может, ей больше повезет? Только с кем?

* * *

– Он у вас почти симпатичный вышел. Не похож. И губы должны быть толще. Глаза меньше. Нос в крупных порах, на переносице складка, а вверху почти сразу начинаются волосы. От него еще пахло неприятно. Нет, не похож.

Свидетель Лена Давыдова вернула художнику Рулеву плод его кропотливого двухчасового труда.

– Но не буду же я рисовать вам эти поры! – возмутился Рулев. – И этот запах!.. Я не импрессионист в конце концов! Я же вас спрашивал о пропорциях, показывал, вы говорили мне: да, примерно так, да, все правильно!

– А теперь я вижу, что не похоже, – упрямо повторила Давыдова. – И лицо у него не круглое, как здесь, а овальное, и голова похожа на яйцо.

Рулев был первым художником, с которым она общалась в своей жизни. Рулев работал ответственным секретарем в милицейской ведомственной газете «На посту», рисовал макеты и оформлял полосу «Разговорчики в строю», – а по мере надобности выполнял для своих учредителей функции приглашенного специалиста по идентификации. У Рулева узкое лицо, желтые, как солома, волосы собраны сзади в пучок. Зубы тоже желтые – от табака. И маслянистые глаза сердцееда. Лена Давыдова твердо знала: стоит только похвалить эти его каракули, и он разденет ее прямо здесь, в полутемном безоконном закутке райотдела. Разденет и проткнет, как протыкают соломинкой пакетик с соком.

– Я бы никогда не узнала его здесь, – сказала Лена Давыдова, показывая на рисунок.

– Почему?

– Потому что не похоже.

Это правда. Рисовал Рулев плохо. Он еще мог кое-как изобразить стакан и яблоко (программа третьего класса художественной школы), у него забавно получались человечки в милицейских фуражках, которыми была наводнена юмористическая полоса «Разговорчики», – но дальше этого гений художника Рулева не простирался. К тому же по вечерам он подрабатывал в рекламном агентстве и испытывал хроническую нехватку времени.

– Елки зеленые, – в сердцах сказал Рулев.

Он снял стеркой овал лица и нарисовал новый, более вытянутый. Глаза уменьшил в два раза и прилепил их почти к самой переносице. Решительно сократил площадь лба. Закруглил и увеличил губы.

– А теперь? – спросил Рулев.

У него длинные и сильные, проворные пальцы. Лена Давыдова не сомневалась, что этот Рулев ставит рекорды по скоростному расстегиванию лифчиков.

– Волосы ниже, – сказала она.

Рулев яростно заработал стеркой и карандашом. Линия лба зависла над самыми бровями.

– Верхняя губа короче. Когда он говорил, у него в уголке рта пузырьки были.

Пузырьки Рулев рисовать не стал. Верхнюю губу укоротил и подтянул к носу.

– Ну?..

В это время в коридоре раздались громкие нервные шаги. Дверь распахнулась, в комнату вошла Таня Лопатко, в руке она держала незажженную сигарету.

– Дай огня, Рулев. Что у вас слышно?

– Ничего, – мрачно сказал Рулев, доставая из кармана зажигалку. – Говорят, не похоже рисую.

– Не может быть, – раздраженно бросила Таня.

Она прекрасно знала, что для нужд идентификации весь цивилизованный мир использует специальные лаборатории с картотекой типов лиц и их фрагментов; в крайнем случае прибегают к услугам профессиональных художников. Рулев никогда не был профессиональным художником и никогда не станет им. Ему только уродцев в газете рисовать. Но на весь Тиходонск имеется лишь одна действующая лаборатория, и чтобы вщемиться в ее рабочий график, следователю нужно иметь на руках дело с кучей малой трупов. Так что приходится брать что дают.

– Наш Рулев замечательный художник, – механически произнесла Таня Лопатко, разглядывая рисунок. – С его помощью тиходонской милиции удалось поймать и обезвредить добрый десяток бандитов и угонщиков.

– Восемь человек, – уточнил Рулев.

У каждого из этих восьмерых имелся или шрам на лице, или здоровенная бородавка, или какое-нибудь явное уродство. Бородавки Рулев рисовать умел.

– Но здесь все равно чего-то не хватает, – упрямилась Давыдова.

– Чего именно?

– Ну… Не знаю. У него в лице было что-то неприятное. Похож на кого-то.

– На кого?

– Говорю же: не знаю.

– В твоих показаниях записано, что нападавший находился очень близко от тебя, – сказала Таня Лопатко.

– Он дышал мне в лицо.

– Да, именно так. Ты должна была его хорошенько рассмотреть, Лена. Напряги-ка память, давай…

Лена Давыдова отвернулась к стене и напрягла память. Она вспомнила, как в одной из соседних комнат снимали на фото ее грудь с лиловыми синяками, которые остались после того злополучного обеда в «Пилоте». Сейчас фотография подшита к делу, менты могут пялиться на нее сколько кому влезет, – да и фотограф наверняка штампанул для себя пару лишних копий. Лена уже жалела, что послушалась подругу Регинку Бурак и связалась с милицией.

– Кажется, у него что-то с носом было, – неуверенно сказала она минуту спустя. – Нос, он у него… – Лена Давыдова запнулась, подыскивая верное слово. – Поросячий. Да, точно. Очень курносый, вздернутый.

– Какой-какой? – переспросил Рулев, недоверчиво скривившись.

– Поросячий, тебе сказали, – повторила за потерпевшую Таня Лопатко.

– Вздернутый, – добавила Давыдова.

Рулев хохотнул, что-то быстро изобразил на рисунке, подвинул листок к Лене.

– Такой?

Лена Давыдова смотрела, будто громом пораженная. Потом сказала:

– Да, это он.

Таня Лопатко взяла у нее портрет, глянула и тоже чуть не расхохоталась. Вместо носа Рулев нарисовал обычный свинячий пятак. Похоже, это дело будет девятой его творческой удачей.

Позже Рулев подправил нос, чтобы рисунок не вызывал прямых ассоциаций с персонажами «Разговорчиков», обвел линии рапидографом, любовно нарисовал в уголке «РУЛ» и отдал все на ксерокс. К концу дня изображение должны сверить с фотографиями из картотеки – нет ли там чего похожего. Таня Лопатко вернулась в прокуратуру и до самого вечера занималась анализом собранных показаний.

Информации мало, странностей много – вот и все, что можно сказать по этому поводу.

Что за странное нападение? Не пьяные ханыги, забредшие добавить по сто пятьдесят беленькой и избившие не отпускавшего в долг буфетчика… Двое в рабочей одежде, трезвые, разбрасывают по залу какое-то гнилье, лупят всех, кто под руку попадет…

Странно ведет себя и директор «Пилота». Во-первых, не заявил. Девчонки пожаловались в милицию – Давыдова с Бурак, а после смерти поварихи все и завертелось. Иначе никто бы о нападении не узнал. А ведь директор кровно заинтересован, чтобы хулиганов нашли и такого больше не повторилось! А он – наоборот, не склонен откровенничать. Не помнил, как выглядела машина, на которой приехали налетчики. С большим трудом, с пыканьем и мыканьем описал их внешность. Весь персонал кафе вслед за заведующим поразила та же непонятная амнезия.

Вода в электрочайнике почти выкипела, когда Таня наконец оторвалась от бумаг. По привычке бросила взгляд через стол: обычно там видела она безукоризненный прямой пробор на голове Тихона, склоненного над пишущей машинкой и осторожно тыкающего пальцами в клавиши. Но сейчас Тихона нет, он ушел в половине седьмого. Таня Лопатко сидела в кабинете одна.

– Так даже лучше, – подумала она вслух.

Крус был обычный мужик: в меру сердечный, в меру злой, готовый работать как вол, чтобы прокормить семью. Носки, перхоть, растаявшая шоколадка в нагрудном кармане (для жены), дешевый польский презерватив, припрятанный в пачке сигарет (на всякий пожарный). Вообще-то Крус к выпивке равнодушен, он не способен понять до конца, что приятного в том, что ноги не идут, а в голове оглушительно играет малиновый звон, – но если Кравченко нужен напарник, чтобы придушить бутылочку домашнего вина, то уговоры занимают не больше пяти секунд.

Таня понимала, что точно так же получилось и с ней. Тихону сто лет не нужна любовница, но он привык идти, куда ведут. Пусть идет тогда к чертям свинячьим. Вот так.

Она вспомнила, что Тихон в свои двадцать шесть лет не научился попадать без посторонней помощи, он беспомощно тыкался то в одно бедро, то в другое, однажды даже колено обкончал – и пыхтел, пыхтел, как паровоз, пока она не брала наконец инициативу в свои руки и не направляла ее в нужное место. В такие минуты Тане казалось, что она завязывает взрослому дяде шнурки на ботинках. В этом Тихон весь. Его надо брать за поводок и вести. И – не отпускать.