Текст книги "Смягчающие обстоятельства"

Это был далеко не самый удачный вечер в личной жизни Александра, и, если бы кто-нибудь взялся за повесть об инспекторе Крылове, он бы никогда не стал его описывать.

Глава пятая
Рейд

Спецмероприятие назначили на двадцать три часа. Как правило, в это время интересующие милицию лица уже возвращаются по домам, а если нет, ждать приходится недолго.

Старик встретил Крылова внизу, в вестибюле, но Ласкин – новый замполит отдела, пожелавший присутствовать на инструктаже, заметил его и отозвал Александра в сторону:

– Кто это?

– Не знаете, Николай Фомич? – удивился Крылов. – Это Игнат Филиппович Сизов. Слышали? Старик, Сыскная машина?

– А-а-а, – без особого энтузиазма протянул Ласкин. – И что он здесь делает?

– Пойдет со мной в паре.

– Пенсионер? В рейд? – поморщился замполит. – А случится с ним что – кто будет отвечать?

– Да что вы, Николай Фомич, – урезонивающим тоном сказал Крылов. – Игнат Филиппович сам за себя ответит. Да и за нас с вами, если понадобится. К тому же вы его вполне могли и не увидеть.

Последний довод подействовал – Ласкин что-то пробурчал, но отстал. Крылов вернулся к Сизову.

– Про меня говорил? – спросил Старик. – Мол, какого черта старым козлам по притонам шляться, пусть дома телевизоры смотрят?

– Примерно так, – усмехнулся Крылов. – Только без чертей, старых козлов и телевизоров.

– И то хорошо. Новые начальники образованные, и слова у них другие, и знают все. Только скажи: почему преступность растет, раскрываемость падает, а они делают вид, что все нормально? И другим лапшу вешают?

– Не заводитесь, Игнат Филиппович, – миролюбиво сказал Крылов. – Может, сегодня еще будет повод.

Они вышли на улицу. Возле отдела стояли пять микроавтобусов, мобилизованных на обувной фабрике, механическом заводе и в стройтресте. Крылов сверил номера с записью на обрывке протокола.

– Вот наш, – он указал на видавший виды «рафик». Кроме водителя, в нем сидели два дружинника – не столько для помощи, сколько для свидетельской базы.

– Александр Семенович, подождите! – их догонял Юра Гусаров.

– Что случилось?

– Ничего. Ласкин сказал, что у вас нет пары, и направил...

– Ну, молодец! – восхитился Старик. – Меня вроде и нету, вы вдвоем, все, как положено, никаких отступлений. До этого без академии не дойдешь! Раньше думали, как преступление раскрыть, а сейчас – как свою задницу уберечь.

– И вода раньше мокрей была... Поехали, что ли? – Крылов полистал записную книжку. – Вначале на Красногорскую, двести семь.

– К Медузе? – с сомнением спросил Сизов. – Был у него наган, так и ушел неизвестно куда. А потом за обрез отсидел. Но к «Призракам» он вряд ли вяжется... Хотя чего рассусоливать...

Сизов распахнул дверцу и бодро запрыгнул на переднее сиденье рядом с водителем.

– Добрый вечер! Как настроение?

– Какое настроение! – хмуро ответил водитель. – Сегодня футбол по телеку, а я вторую смену ишачу! Им-то хоть три дня к отпуску дадут, – он ткнул большим пальцем через плечо назад, в сторону дружинников, – а мне что? Директор сказал: «Езжай», – и все дела.

– Ладно, не плачься. – Крылов хлопнул водителя по плечу. – В случае чего я за тебя перед гаишниками похлопочу.

– Да мы сами за себя хлопочем... То бензин, то пятера, то червончик... Куда ехать-то?

Крылов назвал адрес. «Рафик» неожиданно резво рванул с места, прокатил по ярко освещенному проспекту, свернул в проулок. Здесь фонари не работали, водитель включил фары и снизил скорость.

– Чуть в сторону – и все, колдобина на колдобине. Хозяева! А по Красногорской вода уже десять лет течет. Осенью, весной – слякоть, зимой – лед. В одном и том же месте. А в кране воды нет, по графику: два часа утром, три – вечером. Это порядок? А милиция работяг в вытрезвитель забирает да шоферов штрафует! И все при деле...

Видно было, что шофер уже выместил на собеседниках раздражение и бубнит по привычке к нравоучениям и обличению существующих порядков.

– Вот сейчас небось тоже какого-нибудь работягу захомутаете! У вас как рейд, хватают без разбора, для галочки. Вот меня один раз...

– Я тебе покажу этого «работягу»! – перебил водителя Гусар.– Зайдем вместе, и покажу. Кличка Медуза, вес под сто двадцать, хобби – огнестрельное оружие. Очень любит таскать на животе наган да пугать кое-кого при случае...

– А нам что, тоже надо идти? – спросил дружинник.

– Как захотите.

– Нам-то зачем, посидим в машине, – буркнул водитель и замолчал.

«Рафик» подскакивал на выбоинах, и в такт качался на пружинной ножке прихваченный резиновой присоской к лобовому стеклу термометр в виде глобуса. Этот термометр и упоминание о нагане Медузы пробудили в сознании Старика ассоциативную цепочку, и он, как бывало во время сердечных приступов, увидел словно воочию большой школьный глобус со сквозной пулевой пробоиной.

Глобус прострелил Гром – такой грозный псевдоним выбрал себе маленький и худой Вася Симкин. Они занимались в обычном школьном классе с традиционным глобусом и скелетом, которому во всех школах Советского Союза обязательно вставляли между челюстями папиросу. И плакаты на стенах висели традиционные: таблица Менделеева, правила правописания шипящих, а поверх были наброшены другие – граната «Ф-1» в разрезе, схема расстановки противопехотных мин, уязвимые места танка... А в челюстях скелета вместо папиросы торчала острая финка с утяжеленной черной ручкой, одну глазницу закрывала повязка – бинт из индпакета, тоже работа Грома. Видно, в школе он был не подарок и учителям от него доставалось, правда, тогда у него не было нагана.

– Спорим, засажу прямо в фашистское логово?

Он нервозно покручивал глобус, да и все нервничали более или менее заметно – до начала рейда оставалось несколько часов.

– Брось дурить, – отозвался Старик, но Гюрза подначила:

– Ни в жизнь не попадешь, особенно если крутиться будет!

– Посмотрим! – задиристо отозвался Гром, заглянул в барабан, оттянул курок. – С одного раза!

Коршун бочком, вроде по нужде, направился к двери, Быстрый тоже поднялся и вышел.

Гром проводил их взглядом, подумал и перенес глобус в угол, чтобы не был на одной линии с главным портретом, потом, не торопясь, раскрутил, быстро прошел к дальней стене и вскинул руку.

Ба-бах! В замкнутом пространстве наган грохнул, как девятимиллиметровый вальтер.

– Теперь поглядим...

Гром был рисковый парень, но подходил к желто-голубому шару с опаской: если попал не туда, кто знает, как обернется, могут и не посмотреть, что вечером переход. Недаром Коршун и Быстрый не захотели попасть в свидетели...

По счастью, входное отверстие оказалось в центре никому не известной Гренландии, а выходное – вообще в Тихом океане.

– Промах. – Гром облегченно вздохнул. – Спирт с меня.

– Лучше шоколад, – попросила Гюрза. – Две плитки.

– Идет. – Симкин спрятал наган в карман галифе и поставил глобус на место. – Не удалось перед рейдом выиграть. Ну, может, там повезет...

В тот раз всей группе действительно повезло. Вечером переоделись в гражданское, построились вдоль глухого забора – разношерстная компания, вроде охотников или рыболовов, только вместо двустволок да спиннингов – пистолеты, редкие по тому времени автоматы да тяжеленные рюкзаки, набитые взрывчаткой. Две группы – двадцать восемь человек. В первой – командир Быстрый, комиссар – Старик. Во второй командуют Смелый и Гвоздь. Интервал между переходами за линию фронта – сутки.

– Ваша основная задача – навести панику на территории врага. – Командир диверсионного отряда особого назначения Грызобоев шел вплотную и строго, пристально вглядывался в глаза, будто гипнотизируя. – Если каждый из вас взорвет одну машину и убьет пять немцев, цель будет достигнута! Запомните, вы в долгу перед теми, кто с первого дня бьется на передовой, кто уже убит или искалечен. Поэтому будьте готовы умереть достойно. Любое проявление трусости карается смертью! Командир и комиссар обязаны немедленно пристрелить труса и паникера.

Грызобоев остановился возле Быстрого.

– Да и любой боец обязан убить труса независимо от его должности и звания, – многозначительно продолжал он, почти прижавшись к лицу командира первой группы.

Сильно пахло хорошим одеколоном. Скосив глаза, Старик увидел вытаращенный глаз, чисто выбритую щеку и несколько торчащих под самым носом жестких волосков.

– Плен исключен! – Грызобоев продвинулся дальше и теперь гипнотизировал Старика. – Если хоть один человек попадет в плен, я с комиссара шкуру спущу!

Бешено расширенные зрачки, казалось, заглядывают в самую душу, и Старик ощутил испуг от того, что командир отряда разглядел в неведомой ему самому глубине что-то зловредное, чуждое, опасное для общего дела, иначе ничем нельзя было объяснить полыхающую в глазах ярость.

– Я не говорю: сдастся в плен. В каком бы виде наш боец не попал в руки немцев – оглушенным, раненым, контуженным, полумертвым, – все равно это предательство, которому нет прощения и пощады!

Грызобоев наконец шагнул в сторону, и Старик испытал облегчение, будто и в самом деле избежал возможного разоблачения.

– При переходе через реку есть опасность провалиться в прорубь, трещину, полынью. В этом случае тонуть молча, чтобы не обнаружить группу. Да, маскхалатов нет. Но они вам и не нужны – не прятаться идете! Пусть фашисты от вас прячутся.

Грызобоев отошел от строя на обычные два метра, напряжение в его голосе стало спадать.

– И последнее. Вы прошли специальную подготовку. На вас истрачено много денег, продуктов, израсходованы боеприпасы, выдано новейшее оружие. Чтобы оправдать все это, вы должны работать достаточно долго. Погибнуть сразу – проще всего, но выгодно такое только фашистам.

Грызобоев улыбнулся, как строгий, но заботливый и справедливый отец-командир.

– Поэтому все должны вернуться живыми. Этот рейд – только проба сил. Главное у вас впереди! Желаю удачи!

«Да он неплохой мужик, – подумал Старик. – А что глаза злые, так не время сейчас для доброты».

Первая группа погрузилась в старый разболтанный автобус. Оставшиеся смотрели молча, некоторые ободряюще улыбались. Гюрза подмигнула Старику и помахала рукой. Он отвернулся.

Скрипя и дребезжа, автобус преодолел восемь километров укатанной снежной дороги и замер у обрывистого берега, рядом со стогом сена.

– Вот он, наш ориентир, – сказал Быстрый. – Выходи!

Днем здесь проводили рекогносцировку, ориентируясь по дымам костров на той стороне. Напротив стога постов вроде не было.

Растянувшись цепочкой, двинулись по льду. На белом открытом пространстве четырнадцать теней могли стать хорошими мишенями, каждый остро ощущал свою уязвимость.

Старик, еще не убедившийся в том, что можно уворачиваться от пуль и затыкать вражеские стволы ответным потоком огня, был готов в любой миг молча уйти под лед или принять смертельный кусок свинца. При ощущении обреченности страх исчезает.

Только когда добрались до другого берега и вошли в потрескивающий от мороза лес, чувство обреченности прошло, вернулось желание жить и вместе с ним страх. Побродили в поисках подходящей полянки, расположились на поваленных бревнах, через час поняли, что без огня не обойтись: мороз давил под тридцать. Развели крохотный костерок, сгрудились вокруг, дожидаясь рассвета. Старик даже задремал, точнее, впал в оцепенение, не перестав слышать, что происходит вокруг. Заскрипел снег – кто-то отошел от костра. Вскинулся Быстрый:

– От группы не отходить! Кто там разгулялся?!

В ответ трещали ветки.

– Кто?! – Старик рванул клапан кобуры. Быстрый тоже стоял с пистолетом в руке, считая бойцов.

– Все на месте... Ты тоже слышал? Может, волк? Гром, глянь на снег!

Верткий Гром, подсвечивая фонариком, кинулся в темноту и тут же вернулся с перекошенным лицом.

– След! Обшитый валенок, немецкий!

В стороне, метрах в сорока, за деревьями грохнул выстрел, второй, третий. Свиста пуль слышно не было.

– Что делать будем? – нервно дергая шеей, спросил Гром.

Быстрый молчал. Старик растерянно соображал. «Вступить в бой!» – была первая мысль, но на ее фоне возникло понимание полной бесперспективности ночного боя для прижатой к реке группы.

Бесшумно взлетела красная ракета, еще одна... Вдалеке ударил автомат.

Взгляды бойцов устремлены на командира и комиссара. У Старика появилось чувство безысходности.

– Отходим! – наконец скомандовал Быстрый.

Группа скатилась к реке, бойцы попрыгали с обрыва берега и угодили в ледяную воду. Полынья!

– Быстро, а то забросают гранатами! Оружие и взрывчатку беречь!

Через полчаса группа была на своей стороне. Над противоположным берегом висели осветительные ракеты, по реке шарили трассеры автоматных очередей.

– Все целы? Пересчитайтесь! – хрипло сказал Быстрый. – Ну и начало!

Одежда схватилась ледяной коркой и трещала при каждом движении. Старик испытывал досаду и недовольство собой. Быстрый как-никак руководил группой, а он, комиссар, не принял ни одного решения.

– Видно, этот немец вначале нас за своих принял, – подпрыгивая и растирая руки, говорил Гром. – Потом рассмотрел, растерялся – и назад, поднимать тревогу. Хорошо, что у него гранат не было.

– И без гранат мог трех-четырех завалить, – мрачно сказал Старик. – Повезло, что трусливый попался. Легко отделались.

– Не говори «гоп», – оборвал его Быстрый. – «Отделались»! Задание провалено, вполне можно и под трибунал угодить. Командиру и комиссару – по пуле, а остальным – штрафбат!

Он как в воду смотрел. Грызобоев был мрачнее тучи.

– Не выполнили задания, засранцы! Надо бы вас шлепнуть перед строем, да мы уже доложили в Центр, что группа приступила к работе! – зловеще цедил он. – Так что у вас есть шанс: сегодня же повторить переход и искупить свою вину. Ясно?!

Старик хотел сказать, что после купания в ледяной воде людям нужна хоть короткая передышка, но Грызобоев, бешено вытаращив глаза, опередил его:

– А если кто заболеет, это будет расценено как дезертирство и прямое пособничество врагу! И тогда я вас своей рукой пристрелю! Ясно?!

Удивительно, никто не получил даже насморка. Переоделись, выпили спирта, поели, день отсыпались, а вечером их влили в группу Смелого, и теперь уже двадцать восемь человек перешли на вражеский берег. Командиром назначили Смелого, комиссаром – Гвоздя.

– Вам, засранцам, я не верю, – сказал на прощание Грызобоев. – Подчиненные ваши по глобусам стреляют, от немцев бегают. Не умеете наводить дисциплину. Или не хотите! Ну, да мы еще с вами разберемся!

Старик чувствовал себя преступником.

Наученный горьким опытом, Смелый выставил посты боевого охранения, ночь прошла спокойно, а утром усиленная диверсионная группа двинулась в глубь захваченной врагом территории. Но оказалось, что за прошедшие сутки обстановка изменилась: выравнивая линию фронта, немцы отошли на восемь километров, а сюда, на рубеж деревни Сосновка, выдвинулась изрядно потрепанная за последний месяц вторая ударная дивизия.

Мороз ослаб, ярко светило солнце, владевшее бойцами напряжение сменилось умиротворенной расслабленностью.

– Сделаем привал, командир? – предложил Гвоздь. – Здесь кухни, покормим людей горячим, свяжемся с отрядом, доложим...

– А что ты будешь докладывать? – мрачно спросил Смелый. – Что мы прохлаждаемся и зря тратим время? Надо переходить линию фронта – тогда и доложим. Так, товарищи? – обратился Смелый к Быстрому и Старику.

– Только так! – твердо ответил Быстрый. Старик кивнул. Ему не терпелось искупить вину.

Забросив оружие за спины, бойцы пересекли окраину Сосновки и вошли в редколесье.

– Земляки, дайте закурить. – К Старику подошел пожилой сержант в обгоревшей мешковатой шинели. Из разрезанного левого рукава торчал комок бинтов и ваты.

– Фриц сам отошел. Может, так и драпанет до границы? Комиссар говорил, там у них рабочие поднялись против Гитлера. Не слышал?

– Нет. – Старик озабоченно насыпал в подставленную ладонь махорки. Если немцы и впрямь отступают, то они не смогут выполнить задание и тогда Грызобоев точно спустит с него шкуру.

– Сверни мне папироску, – попросил сержант и, показав забинтованный кулак, пояснил: – Носил бутылки с горючкой, одна и раскололась. А вы небось диверсанты?

– Угу. – Старик склеил самокрутку. – Кури, отец, выздоравливай.

Он хотел бегом догнать своих, но в это время впереди рвануло, посредине группы блеснула вспышка, черные фигурки полетели в разные стороны, взметнулся столб дыма.

– Воздух! – истошно заорал сержант и присел, закрыв голову здоровой рукой, но тут же понял свою оплошность и сконфуженно матюкнулся. – Наверное, мина... Так вроде не было...

Вышедший из минутного оцепенения, Старик бросился вперед. «Не может быть, не может быть», – пульсировала в сознании идиотская мысль. Несколько фигурок копошились на земле, несколько даже поднялись на ноги, но большинство лежали неподвижно. Через полкилометра начинался лес, там ворохнулась какая-то бесформенная масса, затарахтело, медленно упало дерево, поплыл вниз сизый дым.

– Танк, сука, танк! – Гром приложился к автомату и пустил длинную очередь. – Ты понял, танк! В засаде оставили, сволочи! – На губах у него выступила пена.

– Не ори, мозги болят. – Быстрый сидел на земле, держась двумя руками за голову, и раскачивался из стороны в сторону. – О пень ударило... Проверьте, рации целы?..

– Я тебя, падлу навозную! – Отстегивая гранату, Гром бросился к лесу.

Обожженный сержант сноровисто шнырял среди лежащих, ловко переворачивал одной рукой, иногда расстегивал одежду и слушал сердце.

– Пятеро готовы, – сообщил он, обойдя всех. – Одну вообще в клочки, вместе с рацией.

Рации были у Чайки и Гюрзы. Старик осмотрелся.

Гюрза бинтовала себе руку. Жаль Маринку.

Он подошел к уцелевшей радистке:

– Ну как?

– Сквозное. А рацию порубило осколками.

Старик поискал Смелого и Гвоздя. Оба были мертвы. Гвоздю разворотило грудь, а Смелому осколок снес половину лица.

– Ушел, гнида! – Гром тяжело дышал, в побелевшей руке он сжимал гранату с выдернутой чекой. – Что делать будем? – Вставь чеку. Офигел – с «эфкой» на танк? – машинально спросил Старик. Он не знал, что делать. – Быстрый немного очухается, посоветуемся.

Быстрый лежал навзничь, сержант, встав на колени, приложился ухом к его груди.

– Тоже готов. Шестой.

– Как готов?! – выругался Старик. – Что ты мелешь! Отойди, дай я...

Он оттолкнул сержанта и прижался к груди командира. Тело было теплым, сердце не билось.

– В него ж не попало... Только что разговаривал...

– А ты че, такого не видал? А еще диверсант! – Сержант застегнул на Быстром пальто. – Человек – нежная тварь. Не приспособлен он, чтоб головой о землю. Сколько я перевидал – рядом разорвется, осколки мимо, а он мертвый – волной убило. Вот вошь, ту попробуй... Не раздавишь, пока меж ногтями не зажмешь... Вши тебя небось тоже еще не ели?

Покряхтывая, сержант выпрямился.

– Пойду ребят позову.

Через полчаса в одной из изб Сосновки Старик мысленно подводил итоги. Шесть убитых, двенадцать раненых. Трупы сложили в тень у забора, накрыли брезентом. Семерых тяжелых отправили в санбат. За длинным деревянным столом сидели пятнадцать человек, молча ели горячую картошку с тушенкой, добытую Громом, и колбасу из сухого пайка. Им и предстояло выполнять поставленную задачу. Возвращение в отряд – верная и позорная смерть. Может, раненые, если захотят...

– За ребят! – Лис поднял алюминиевый стаканчик со спиртом.

Так же молча выпили. Через некоторое время душившее всех оцепенение стало отступать.

– Не повезло! – сказал Коршун. Он был ранен в правую руку, но легко управлялся с ложкой левой. – Еще не перешли через фронт, а, считай, полгруппы нету!

– Жаль, я танк упустил! – в который раз выругался Гром.

Дверь в избу заскрипела, только начавшийся разговор оборвался. Через порог, пригнувшись, шагнул пригожий молодой лейтенант – высокий, крепкий, румяный, в новой шинели, туго перехваченной портупеей.

– Кто командир? – спросил он у Грома, сидевшего ближе всех.

Тот посмотрел на Старика, к нему же повернули головы остальные бойцы. Только сейчас отчетливо Старик осознал, что остался единственным руководителем группы.

– Я командир.

– Комдив вызывает, – сказал лейтенант. – Велено проводить.

Старик встал.

– Погодь, лейтенант, чего горячку пороть? – свойски спросил Гром. – Сядь с нами, выпей за товарищей погибших.

– Не пью, – холодно ответил он. – Особенно когда ждет командир дивизии.

– Ну, а мы выпьем. – Гром потянулся к стаканчику. – За победу!

Лейтенант усмехнулся:

– Выпить – дело нехитрое. Даже за победу. А автоматов у вас больше, чем во всей нашей дивизии, как погляжу. Стреляют?

Он круто повернулся и вышел.

«Интересно, зачем я понадобился комдиву? – думал Старик, шагая вслед за своим провожатым. – Может, хочет какую помощь предложить?»

Это единственное пришедшее на ум предположение показалось сомнительным, хотя он еще не набрал опыта, чтобы убедиться: начальство никогда не предлагает помощь, да еще по собственной инициативе, наоборот – норовит выжать из тебя все что только можно, а зачастую – и чего нельзя. Да и вид у пригожего лейтенанта был не особо доброжелательным, а это косвенно свидетельствовало о настроении комдива.

Штаб располагался в неказистой избе с закрытыми почему-то ставнями. У стены тарахтел дизель, черный кабель вползал в свежую щель между бревнами. Часовой на крыльце неодобрительно осмотрел Старика и заступил было дорогу, но потом глянул на лейтенанта и шагнул в сторону. Старик и сопровождающий миновали просторные сени, где бубнила рация и толклись штабные офицеры, комнату, в которой небритый капитан в круглых очках рассчитывал что-то на крупномасштабной карте, наконец лейтенант, постучавшись, открыл последнюю дверь, коротко доложил:

– Привел, товарищ комдив! – и пропустил Старика впереди себя.

Командир дивизии в мятой, внакидку, шинели сидел за столом и, явно не ощущая вкуса, хлебал деревянной ложкой борщ из глубокой фаянсовой тарелки. У него был вид смертельно уставшего и безразличного ко всему человека.

– Командир специальной группы отдельного отряда особого назначения НКВД СССР сержант госбезопасности Сизов!

Старику показалось, что лейтенант за спиной хмыкнул. Спецзвания ГБ на три ступени превышали армейские, и общевойсковики относились к этому ревниво, хотя в обычных условиях своего отношения никогда не высказывали.

– Возьмете полуторку и под командованием капитана Петрова через тридцать минут выедете на операцию, – не отрываясь от борща, тихим, монотонным голосом сказал комдив. – Боевая задача: освободить от фашистов город Светловск. Выполняйте!

Старику показалось, что или он сам, или комдив сошел с ума.

– В группе осталось десять бойцов... Остальные...

– Не рассуждать! – рявкнул комдив. И прежним монотонным тоном добавил: – Оружие, раненых и убитых сдать начбою.

Старик расправил плечи. Под сердцем шевельнулось чувство, которое впоследствии бросало его на колючую проволоку, минное поле, штыки, стволы автоматов и пистолетов с неукротимой неистовостью, позволяющей всегда достигать своей цели.

– Моя группа выполняет специальное задание и подчиняется только НКВД СССР! Комдив поднял голову. Глаза его ничего не выражали, как будто он был мертв.

– Расстрелять! – без выражения сказал он и снова наклонился к тарелке.

– Есть! – четко прозвучало за спиной, и тут же последовал окрик: – Пошел!

Пригожий лейтенант схватил Старика за ворот и рывком выдернул из комнаты. Если бы это произошло в сорок четвертом или даже в сорок третьем, Старик скорее всего разделался бы и с лейтенантом, и с комдивом, и со всяким, кто встал на пути, – импульсивно, ничего не взвешивая и не задумываясь о последствиях. Но сейчас то чувство, которое и сделает его знаменитым Стариком, а впоследствии – Сыскной машиной, еще не успело окрепнуть и заматереть, потому он подчинился и пошел к выходу, ощущая через пальто упершийся в спину дульный срез нагана.

– Постой, брат, куда... – Он попытался обернуться, но кусок стали больно ударил между лопаток.

– Не слышал, что ли? – зло отрезал лейтенант. – Хватит за нашими спинами отсиживаться! Мы немца гоним, а они спирт жрут! Ловко устроились! Нет, не хочешь воевать – к стенке!

– Да ты что, чокнулся? Где комиссар?!

Они проходили через заполненные штабным людом сени, и выкрик был услышан.

– В чем дело? – поднял голову небритый, взлохмаченный человек в шинели без знаков различия. – Я комиссар. Кто вы такой?

Старик сбивчиво рассказал свою историю и спросил, кому он может пожаловаться на самоуправство комдива.

Комиссар выслушал его внимательно и вроде бы с сочувствием, даже иногда согласно кивал головой, но в конце отвел взгляд.

– Кому тут жаловаться?.. Здесь самый главный начальник – командир дивизии. Если он сказал: расстрелять, значит, расстреляют...

– Точно! – подтвердил пригожий лейтенант, который не спрятал наган в кобуру, а только опустил ствол к полу. – Сейчас построим комендантский взвод, и готово!

– Что же делать? – отупело спросил Старик.

– Выполнять приказ! – Комиссар пригладил волосы. – Занять Светловск, проявить мужество и героизм, одним словом, искупить вину!

Через тридцать минут десять оставшихся в строю бойцов специальной группы в кузове полуторки второй ударной дивизии ехали освобождать от фашистов город Светловск. Раненых Старик на свой страх и риск отпустил, решив, что вряд ли они сыграют решающую роль в разгроме неизвестного по численности немецкого гарнизона. Вместо них группу усилили пожилой рядовой-водитель и принявший командование капитан Петров – тот самый небритый очкарик, который колдовал в штабе над картой.

Перед выездом их энергично напутствовал комиссар:

– Самое главное – решительность и смелость! Не давайте им опомниться! С ходу врывайтесь в город, фашисты не выдерживают внезапного напора! Закрепитесь – дадите сигнал зеленой ракетой.

Грузовик довольно ходко шел по укатанному снегу. Дорога имела вполне мирный, довоенный вид, на развилке аккуратный указатель сообщал: «Светловск – 6 км».

Проехали небольшой хуторок. Несколько женщин заполошно выскочили на дорогу:

– Куда, там немцы, вертайтесь назад!

Одна, размахивая руками, побежала следом, истошно крича:

– Нельзя, немцы! Немцы в Светловске!

На подъезде к городу их обстреляли из миномета. Видно, дорога была хорошо пристреляна – столбы разрывов встали перед самым капотом, звякнуло стекло, кто-то вскрикнул. Водитель резко вывернул руль, полуторка вылетела на обочину и застряла в сугробе. Все залегли в редком кустарнике. Капитан Петров был ранен в руку. Смеркалось. Больше в них не стреляли.

Когда стемнело, Петров передал командование Старику:

– Я ранен, пойду в санбат. Вот ракетница с зеленой ракетой. Когда закрепитесь в городе, дадите сигнал.

Петров отвернулся и выругался.

– А я что? – спросил водитель. – Я без машины чего? Может, мне тоже вертаться? За подкреплением, а?

– Давай, отец, возвращайся, – разрешил Старик.

Группа лежала в снегу еще минут десять. К Старику подобрался Гром со своим вечным вопросом:

– Ну, чего делать будем?

– Выполнять свое задание. – Старик потер снегом начавшее терять чувствительность лицо. – Только теперь нам надо опасаться и своих. Попадемся – расстреляют за дезертирство и неисполнение приказа.

В эту ночь группа наконец перешла линию фронта.

Две недели они, по выражению Старика, «шкодили» на дорогах: подрывали машины, обстреливали пешие колонны, минировали транспортные развязки. Как ни странно, на вражеской территории группа потерь не понесла: немцы боялись углубляться в лес и не организовывали серьезных погонь.

Когда группа вернулась в отряд, Грызобоева там уже не было: ушел с повышением в наркомат. Новый командир – лейтенант госбезопасности Гуськов, веселый молодой мужик с внимательными серыми глазами, тепло поздравил всех с выполнением задания и сказал:

– Это, ребята, была закалка, проба сил. Теперь все, кто там побывал, подучатся еще кое-чему и займутся более важной и сложной работой.

Так и получилось.

– Здесь, что ли? – спросил хмурый водитель, и Старик вынырнул из смертельной зимы сорок первого.

По залитой водой Красногорской улице «рафик» подкатывал к большому кирпичному дому, построенному известным в Тиходонске табачным фабрикантом еще до революции и, судя по виду, с тех пор ни разу не ремонтировавшемуся.

– Заезжай во двор, – сказал Крылов и первым выпрыгнул у высокой двери среднего подъезда.

– Как пойдем? – Гусар расстегнул пиджак и лапнул себя под мышкой. Он знал Медузу только по картотеке, а тот выглядел на фотографии действительно грозно.

– Постой под окном для страховки, а мы зайдем, – понизив голос, сказал Крылов.

Рейд начался.