Текст книги "Опер по прозвищу Старик (сборник)"

Глава третья
Расследование

– Если ты не ошибаешься, надо искать здесь…

Зайцев вычертил схему, как всегда, аккуратно, и тонкая линия, проведенная от кабины крана через квартиру Нежинской, уперлась в фасад девятиэтажного дома.

– …но обнаружим мы в лучшем случае след рикошета. А пуля могла уйти куда угодно…

Несколько секунд он посидел молча.

– К тому же, если стреляли не из мощного оружия – боевой винтовки, карабина, автомата, пуля, потеряв энергию, вообще не долетела до стены, а упала где-то тут…

Он указал карандашом на площадку между домами.

– В любом случае шансов найти ее практически нет. Но мы все же попытаемся…

– А что дал визит в больницу?

– Посмотри сам. – Зайцев протянул тонкую папку. – А потерпевшую можешь даже послушать, кассета внутри.

Я пробежал глазами протокол допроса дежурного хирурга, отыскивая интересующие меня вопросы. Ага, вот…

«Что можно сказать относительно размера пули, причинившей ранение?»

«Ничего определенного. Как вы понимаете, цель передо мной стояла совсем другая. А сейчас, после операции и ушивания раны, установить это и вовсе невозможно».

Надо же, и здесь ничего! Так, теперь еще одно…

«Почему вы сразу не сообщили в милицию о поступлении пациентки с огнестрельным ранением?»

«Раненая заявила, что она сама позвонила ноль-два, поэтому дублировать звонок необходимости не было, тем более началась подготовка к операции. Утром заведующий отделением, обнаружив в регистрационном журнале отсутствие отметки о передаче телефонограммы в милицию, дал указание оформить все как полагается. Тогда я на всякий случай позвонил еще раз».

С этим все ясно. Послушаем запись…

Я вставил кассету в видавший виды магнитофон и нажал клавишу.

«Следователь прокуратуры Центрального района, юрист первого класса Зайцев сего числа в помещении хирургического отделения горбольницы ь 2 допросил в качестве свидетеля Нежинскую Марию Викторовну, русскую, беспартийную, незамужнюю, имеющую на иждивении сына семи лет, с высшим техническим образованием, работающую инженером в научно-исследовательском институте проблем передачи информации…»

Зайцев говорил без выражения, монотонно, привычно перечисляя все то, что требуется отражать в вводной части протокола. Качество записи неважное: плывет звук, слегка фонит, время от времени раздается шорох или громкий треск.

«…Нежинской объявлено, что допрос производится с применением звукозаписи. Используется магнитофон „Весна“, пленка шестого типа, скорость – четыре и семь десятых сантиметра в секунду».

Зайцев перевел дух и продолжал обычным тоном:

«Мария Викторовна, расскажите о вчерашнем происшествии».

«Даже не знаю, что рассказывать…»

Пауза. Чувствовалось, как она сосредоточивается.

«Я приняла душ и собиралась ложиться спать… Только подошла к кровати, застелила, вдруг удар, как будто кнутом или, точнее, раскаленным прутом… Не поняла, в чем дело, схватилась за бок – кровь…»

Долгая пауза.

«Продолжайте, пожалуйста».

Пауза.

«Ну, вот и все… Что еще рассказывать?»

«Во сколько это было?»

«Где-то в начале одиннадцатого».

«Слышали выстрел?»

«Нет. Я даже не могла понять, что случилось, откуда кровь…»

«Стреляли с северной стороны или с южной?»

«Ей-Богу, не знаю…»

«В каком положении вы находились?»

«В каком? Попробую вспомнить…»

Пауза.

«Наклонилась, выпрямилась, повернулась… Нет, не помню…»

«Кто, кроме вас, находился в квартире?»

«Никого…» – В голосе явно слышалось недоумение.

«В двадцать два двадцать в диспетчерскую „Скорой помощи“ позвонил неизвестный мужчина, который рассказал о случившемся. Кто это был?»

«Ах, вот вы о чем! – Недоумение в голосе исчезло. – Я выбежала на лестничную площадку, сверху шел человек, я попросила его вызвать „Скорую“…»

Странно. В интересующее нас время никто из квартир, расположенных на восьмом и девятом этажах, не выходил. Да если бы и выходил, то ехал бы в лифте. А чердак заперт на замок, я проверял. Кто же это мог быть? Ладно, потом, слушаем дальше…

«Почему вы не зашли к соседке? Ведь по лестнице мог никто и не идти?»

«Все правильно. Но в такой момент разве об этом думаешь…»

«Скажите, как получилось, что кровь осталась только на месте ранения? Если вы выходили, то пятна должны быть и в прихожей, и на лестничной площадке…»

Пауза.

«Так я же зажала рану полотенцем…»

«И полностью остановили кровотечение?»

«Ну, не совсем…»

«Да, в комнате много пятен – между кроватью, сервантом и столом. Но ни одного – за пределами этого участка. Ни одного в коридоре. Ни одного на лестничной площадке».

Долгая пауза.

«Что же вы можете сказать по этому поводу?»

«По какому? Вы же ничего не спрашиваете!»

Хитрая штучка! Отчего же она так крутит?

«Относительно локализации пятен крови на определенном участке вашей квартиры и отсутствии их за его пределами».

С Зайцевым подобные номера не проходят. Чем больше юлит допрашиваемый, чем старательнее прикидывается дурачком, тем терпеливее и внимательнее становится следователь.

«Просто у тахты я находилась больше времени – перевязывалась, ждала „Скорую“… А на площадку выскочила на секунду…»

«Понятно… – Зайцев секунду помолчал. – А как разбились стекла в окне и балконной двери?»

«Сквозняк. Когда открывается входная дверь, я всегда их закрываю. А тут было не до того…»

«И с этим ясно, – мягко произнес Зайцев. – Но на осколках брызги крови. Как они могли появиться, если вас в этот момент не было в комнате?»

Пауза.

«Ну, потом же я пришла! А кровь продолжала идти!»

Судя по голосу, она вполне искренне хотела помочь следователю разобраться в неясных для него вопросах.

«Недавно вы сказали, что зажали рану полотенцем и почти остановили кровь…»

«Да, но она просачивалась, продолжала капать…»

«Все ясно, все ясно…»

Я достаточно хорошо знал Зайцева, чтобы понять, что он намеревается задать неожиданный вопрос.

«А чьи тапочки стояли возле тахты?»

«Ничьи. Их надевают мои гости».

«В этот день у вас были гости?»

«Нет, я же сказала: никого не было».

«Почему же домашние туфли стояли возле тахты, а не в прихожей?»

«Не знаю. Это такая мелочь, на которую не обращаешь внимания. Наверное, переставили во время уборки…»

«И наконец, основной вопрос: кто мог в вас стрелять?»

«Понятия не имею! Скорее всего кто-то ошибся… Или случайность…»

«Враги у вас есть?»

«Нет, что вы! Наоборот – друзей много!»

Короткая пауза.

«И последнее. Почему вы сказали врачу, что звонили в милицию?»

«Я сказала?»

Удивление было ненаигранным.

«Да, вы».

«Ах да, действительно…»

Вспомнила? Что ж, звучит вполне естественно.

«Я же попросила того мужчину вызвать „Скорую“ и позвонить в милицию. Разве он этого не сделал?»

«Вы хотите еще что-нибудь сообщить по существу дела?»

«Нет, больше добавить нечего».

«В таком случае вам предлагается прослушать звукозапись допроса…»

Я выключил магнитофон.

– Ну, что скажешь?

Судя по едва заметной улыбке Зайцева, он был не очень склонен верить показаниям потерпевшей, во всяком случае в отдельных деталях. О том же говорила и схема, по которой он построил допрос.

Но, заново прокручивая в уме фонограмму, я не находил ничего такого, что могло бы насторожить. Отвечала Нежинская совершенно спокойно, ровно, уверенно. Тон, отдельные нотки, интонации – все было искренним, без малейшей напряженности или натянутости, которые всегда сопутствуют лжи. Разве что паузы в нескольких местах… Но это объяснимо – вспоминала. Кстати, на наиболее острые вопросы она отвечала без всяких раздумий. Нет, придраться не к чему. Разве что логические зацепки?

– По-моему, она говорит правду.

– И тебе ничего не показалось странным?

– Показалось. Что она не послала тебя к черту, когда ты выяснял всякую ерунду насчет расположения пятен крови и домашних туфель вместо того, чтобы устанавливать преступника.

Зайцев засмеялся и многозначительно поднял палец:

– Вот то-то и оно. Значит, это не показалось ей ерундой. К тому же она, похоже, совершенно не интересуется перспективами следствия.

– Оба этих обстоятельства могут объясняться очень просто. Воспитанность не позволяет грубить следователю, деликатность – задавать лишние вопросы.

Зайцев как-то странно смотрел на меня.

– Может быть, может быть… Ну, а как тебе человек на лестнице?

Это самое слабое место в ее версии. Притянуто за уши. Слишком часто нам подсовывают таких случайных прохожих, которых невозможно установить и допросить. Но с другой стороны…

– Разве можно полностью исключить случайности?

Зайцев посмотрел на меня с тем же выражением.

– Признайся, тебе хочется ей верить?

– Я стараюсь верить каждому. До тех пор, пока он меня не убедит, что этого делать не следует.

– Брось, Саша! Ты же не интервью даешь для газеты! Мы с тобой профессионалы, постоянно имеем дело с ухищрениями разного рода, обманом, ложью. Это неизбежно сказывается на отношении к тому, что нам рассказывают, появляется критичность восприятия, в общем, ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Без этого мы не смогли бы успешно работать – любой обвел бы вокруг пальца… Но интересный психологический феномен: я поймал себя на том, что мне хочется верить Нежинской! И принимать за правду ее толкование самых сомнительных фактов! Вчера весь вечер ломал голову, пытаясь это объяснить, – не мог… А сегодня вижу, что ты тоже утратил специфику восприятия! Так?

А ведь действительно, Зайцев прав! Что же получается?

– Да, точно… Я тоже склонен ей верить. Даже с этим сомнительным человеком на лестнице…

– Вот видишь!

– Но, может, она действительно говорит правду! Мы это чувствуем и верим ей, несмотря на мелкие неувязки. И тут же удивляемся своей доверчивости. Значит, мы не чрезвычайно доверчивы, а слишком подозрительны. Все становится на свои места, и оснований для беспокойства нет!

– Подожди, Саша, давай без шуток.

Зайцев выглядел озабоченным, и мне стало неловко за свое зубоскальство.

– Противоречий и неточностей в рассказе Нежинской – вагон и маленькая тележка. Я буду раскручивать каждое, невзирая на субъективные ощущения, но сейчас речь даже не об этом. Тебе не кажется, что мы столкнулись с очень странным преступлением?

Следователь выжидающе поднял брови.

– А что в нем, собственно говоря, странного?

– Давай посмотрим. – Зайцев взял ручку и положил перед собой листок бумаги для заметок. – Необычный способ: выстрел с дальней дистанции в окно седьмого этажа из нарезного оружия. Раз!

Он поставил жирную единицу.

– Звука выстрела никто не слышал. Значит, глушитель? Два! Выстрел прицельный, точный, несмотря на расстояние. Скорее всего использовалось специальное прицельное устройство. Три!

– Стоп, стоп, стоп! – перебил я его. – Ты уж совсем расфантазировался! Глушитель, прицел! Это же Гусар придумал! Ну, ему-то простительно… Мало ли почему не слышали выстрела! Уличный шум, машина проехала, ветер отнес звук – тысяча причин! Да и далеко! А малокалиберка, например, хлопает слабо. Что касается точности, то хороший стрелок и без прицела обойдется!

Зайцев слушал с легкой усмешкой.

– Я говорил с экспертами-баллистами. До крана – девяносто два метра. Это много. Значит, стреляли из боевого оружия, а не из мелкашки. А в темноте по цели в освещенном окне даже хороший стрелок без специального устройства вряд ли попадет.

– Этак ты договоришься до инфракрасного стереоприцела!

– Не исключено.

Зайцев произнес это настолько серьезно, что мне стало не по себе.

– Далее. Пули у нас нет. Четыре! Стекла по случайному стечению обстоятельств разбиты вдребезги. Пять! Потерпевшая ничего не знает. Шесть! Нет ни одного очевидца – семь! Неизвестно, кто звонил в «Скорую», – восемь! Противоречия между обстановкой места происшествия и показаниями Нежинской – девять! А мы с тобой склонны ей верить! Десять!

Зайцев намалевал на исчерченном листке огромную десятку и отбросил ручку.

– Не слишком ли много неясностей, стечений обстоятельств и мешающих следствию совпадений? У тебя в практике было хоть одно подобное дело? Дело, в котором полностью отсутствуют улики, соображения о причинах и мотивах преступления и даже основания для выдвижения обоснованных версий? Лично у меня не было!

Он встал, обошел стол, выглянул в коридор и, плотно захлопнув дверь, подошел к сейфу. Позвенел ключами, с лязгом повернул стальную ручку, вытащил из внутреннего отделения лист бумаги и, вернувшись на место, положил перед собой текстом вниз.

– А Нежинская, между прочим, работает в НИИ проблем передачи информации и, насколько мне известно, в группе, разрабатывающей совершенно новый перспективный метод! Все вместе взятое заставляет проверить вот эту версию.

Он протянул лист:

– Прочти внимательно.

Я читал очень внимательно, потом еще раз и, не удержавшись, покрутил головой:

– Ну, ты придумал!

– Конечно, она совершенно непривычна и кажется невероятной, но полностью охватывает всю совокупность «случайностей». Поэтому игнорировать ее нельзя.

– Однако это находится вне нашей компетенции…

– Что – это? Голая гипотеза? Я звонил туда. – Он неопределенно указал через плечо. – Говорят: проверяйте, будут подтверждающие факты – подключимся…

– И потом, я бывал в НИИ ППИ…

Зайцев встрепенулся:

– Когда?

– Месяца два назад, сразу после разбоя… Их инженер видел, как уходили «Призраки», чуть не раздавили его в лепешку… Так вот, в подробности я не вдавался, но, кажется, никакой оборонной тематики у них нет.

– Сейчас все надо проверять тщательно. С учетом многочисленных странностей происшествия.

– Ну хорошо, будем проверять.

Я задумался: спросить или обидится?

Следователь почувствовал и вопросительно посмотрел на меня.

– Слушай, Виталий, а зачем ты выглядывал в коридор? Что надеялся увидеть? Или кого?

Зайцев засмеялся:

– Глупости, конечно. Но, знаешь, когда подумаешь, что это может быть действительно так, – он показал на лист, который я держал в руках, – ей-Богу, не по себе становится!

– По-моему, ты преувеличиваешь.

Зайцев пожал плечами.

– А как себя чувствует потерпевшая?

– Нормально… Ранение касательное, повезло: пуля скользнула по ребрам. Кстати, – он улыбнулся, – она совсем не похожа на свою фотографию.

– Когда выписывают?

– Обещают через неделю. За это время отработай институт, если не будет никаких зацепок, займись версией ревности. Пройдись по ее связям, установи круг общения…

– Характер взаимоотношений с окружающими, особое внимание – бывшему мужу, – продолжил я. – Так?

– Иными словами, не учи ученого. Что ж, вас понял. Ну ладно, посиди минуту.

Зайцев отстучал на машинке несколько строк, подписал и дал бумагу мне.

Письмо на имя начальника райотдела. «В связи с расследованием уголовного дела по факту покушения на убийство гр-ки Нежинской М. В. прошу активизировать розыск преступника, а также принять меры по установлению личности очевидцев и иных лиц, осведомленных по интересующим следствие вопросам. В порядке статьи 127 УПК РСФСР поручаю в случае необходимости производить допросы свидетелей и протоколы направлять в мой адрес».

– Все ясно?

– Яснее некуда. – Я изобразил почтительный поклон. – Разрешите выполнять?

– Выполняйте.

Подыгрывая мне, Зайцев важно махнул рукой:

– И не забывайте докладывать о ходе работы!

– Может, прикажешь докладывать и о ходе личной жизни?

Следователь улыбнулся.

– Не стоит. Это оставь для дневников. Или мемуаров.

– При том объеме заданий, которые ты мне даешь, мемуары останутся ненаписанными – на личную жизнь просто не остается времени…

Глава четвертая
Крылов

В шутке Крылова имелась немалая доля истины. Когда он учился в школе, его время четко делилось на урочные часы и часы отдыха. Распорядок дня висел над столом перед глазами и неукоснительно соблюдался: строгий отец и властная мать поддерживали в доме железную дисциплину. Выйти гулять с пятнадцати до восемнадцати – промежуток, отведенный для выполнения домашних заданий, – было так же невозможно, как, например, закурить за семейным столом, плюнуть на воскресной прогулке или привязать банку к хвосту соседского кота.

Зато в восемнадцать наступала свобода, которой можно было пользоваться как угодно (не нарушая, разумеется, принятых в семье принципов поведения) с одним обязательным условием: вернуться не позже установленного срока. И насколько Саша помнил, это условие соблюдалось им при любых обстоятельствах.

После восьмого класса родители отдали Александра в техникум, чтобы приобрел хорошую специальность, приучился работать и не стал, упаси Боже, валять дурака с ранних лет. Техникум был выбран не просто так – престижный, радиотехнический, программа оказалась сложной, не имеющий склонности к точным наукам Александр учился с большим трудом, и только выработавшаяся привычка подчиняться дисциплине помогла пересилить неоднократно возникавшее желание бросить все к чертовой матери и пойти рабочим на завод.

Границы свободного времени для него расширились до двадцати двух часов, но и в этот период Саше не удавалось избавиться от неприятных опасений, что зазубренные формулы по электротехнике могут к завтрашнему дню вылететь из головы, или что курсовой проект рассчитан неверно, или что в сегодняшнюю контрольную по математике вкралась ошибка, да не одна, а может, и не две…

Он возвращался домой раньше положенного, испуганно просматривал конспекты, читал учебники – родители не могли нарадоваться прилежанию сына – и рано ложился спать, чтобы с утра еще раз повторить заданный материал.

Так продолжалось все четыре года. Александр ухитрялся неплохо учиться и окончил техникум почти без троек, родители были довольны и настаивали на продолжении учебы – радиотехнический институт находился всего в двух кварталах от дома, очень удобно. Но он отказался наотрез, первый бунт на корабле, оказавшийся, как ни странно, успешным: отец усмотрел в нем проявление воли, а мать – признак взросления.

Александр работал на радиозаводе, в конструкторском бюро, с восьми до семнадцати, а потом наслаждался свободным временем, которое наконец действительно освободилось от беспокойных мыслей. Работа его не увлекала, и он забывал о ней сразу же, как переступал порог проходной.

Если попытаться найти в его жизни предпосылки перехода в милицию, это вряд ли бы удалось: в отличие от сверстников, Саша Крылов не увлекался даже детективными книжками.

Но в нем жили стремление к справедливости и ненависть к торжествующему хамству, к грубой, не признающей преград силе. В школе, а позднее в техникуме он вступался за слабых, хотя не всегда это происходило удачно: случалось получать синяки, шишки и ссадины, но они не останавливали. Несколько раз Александр одергивал на улице распоясавшихся хулиганов, при этом обойтись словами увещеваний не удавалось. Однажды одурманенный алкоголем длинноволосый юнец вытащил нож, Крылов еле успел перехватить руку, и тут рядом скрипнули тормоза патрульного автомобиля.

В милиции отчаянный парень понравился, лейтенант Свиридов, документировавший происшествие, пригласил его заходить, Александр зашел – раз, второй, третий. Инспектор был немногим старше – года на три-четыре, они подружились, все свободное время Александр стал проводить в райотделе, выезжал на места происшествий, разбирался с доставленными, отбирал объяснения, участвовал в обысках и не слишком рискованных задержаниях.

«Свободное» время стало для него более насыщенным, чем рабочее, и он с нетерпением ждал момента, когда можно будет оторваться от ватмана, покрытого замысловато пересекающимися линиями очередной радиосхемы, от листков с расчетами частотных характеристик приемного или усилительного блока, от толстых, пестрящих цифрами справочников и окунуться в хитросплетения человеческих отношений, в анализ чужих, не охватываемых поправочными коэффициентами поступков, в разгадывание тайн, перед которыми бессильна даже высшая математика.

У него появились новые друзья, новые интересы, новые проблемы, и желание поступить на юридический факультет появилось как бы само собой. Родители его не одобрили – отец всю жизнь работал мастером, потом начальником участка станкостроительного завода, мать трудилась там же нормировщицей, и в их представлении уважения заслуживала только деятельность, непосредственно связанная с материальным производством. Но препятствовать замыслам взрослого сына они благоразумно не стали, понимая, что вряд ли сумеют его переубедить.

Год Александр проучился на вечернем отделении, потом перевелся на стационар, все это время поддерживал самые тесные связи с милицией, и, когда подошел момент распределения, вопрос о судьбе нештатного инспектора уголовного розыска Крылова решился как само собой разумеющийся.

Он пришел на службу не новичком, но бремя ответственности, которое раньше не ощущалось, придавало работе совсем другой смысл. Александр попал на стажировку к Старику и потом считал, что именно Старик сделал из него настоящего сыщика. Отчасти это соответствовало действительности, хотя огромную роль тут сыграли трудолюбие, добросовестность, точность и обязательность – качества, привитые Крылову в семье.

На самостоятельной работе Крылов показывал неплохие результаты, сразу ощутив, путем каких затрат удается этого добиться.

Время перестало делиться на рабочее и личное, в любой момент он мог перейти из обычного, знакомого всем привычного мира в другой – тревожный, нервный, нередко опасный. Иногда для этого надо было войти в дверь – райотдела, служебного автомобиля, следственного изолятора, больницы или морга, чаще граница перехода не имела материальной формы – просто незримая черта вокруг места происшествия, известных немногим адресов людей, внешне ничем не отличающихся от окружающих, или определенный рубеж времени, рассекающий его жизнь надвое.

И когда он возвращался в обыденный мир, мысли оставались там, за чертой: не темнил ли на допросе Валерка Котов по кличке Фингал, где, кроме автоматической камеры хранения, могут быть спрятаны вещи с квартирной кражи на Садовой, почему не удалось тралом и магнитом вытащить из озера нож Николаева и есть ли смысл обращаться за помощью к водолазам…

Да и можно ли разграничить служебную и личную жизнь инспектора Крылова, если даже с Ритой он познакомился в связи с розыском «прыгающих теней» – разбойников Толстых и Браткова!

И потом… Они встречались три месяца, Рита не подпускала его ближе той границы, которую она наметила для себя как допустимую, в их отношениях стал чувствоваться холодок, и, судя по всему, они должны были расстаться. Наступил день, когда Крылов решил: пора, не следует дожидаться, пока она сама тебя бросит.

Дело было вечером, моросил дождь, скверная погода, скверное настроение, он медленно брел по улице и бездарно вмешался в драку, вспыхнувшую у винного магазина. Двое били одного, и, как нередко бывает, вся троица обрушилась на непрошеного чужака, имевшего наглость их растаскивать. Представляться работником милиции было поздно, положение складывалось глупое, Крылов вяло отмахивался, калечить нетрезвых драчунов он не собирался и пытался придумать, как выпутаться из этой истории. Проще всего, конечно, было убежать, мокрые улицы пустынны, никто не увидит, но такой позорный путь не годился для уважающего себя человека.

Скованность жертвы вдохновила нападающих, они прижали Крылова к стене и энергичней замолотили кулаками, а низенький кривоплечий субъект, тот самый, которого только что били, подобрал ящик из-под бутылок и бросил ему в голову.

Крылов разозлился, на счастье его противников, из магазина выскочила женщина в некогда белом халате и истошным голосом закричала: «Милиция!», после чего компания без малейшего промедления бросилась наутек.

Спасительница завела Крылова в подсобку, смазала водкой ссадины и предложила принять стаканчик вовнутрь. Он отказался, чем окончательно расположил к себе продавщицу, и она выпила за его здоровье, ругая рваных шаромыжников, нападающих на приличных трезвых людей.

Дождь усилился, болела голова, нос распух, кровоточили царапины на лице, магазин закрывался. Идти домой не хотелось, чтобы не пугать мать, да и вообще не хотелось двигаться – досталось ему все-таки прилично.

Было только одно место, куда хотелось попасть, и если бы его там ждали, это окупило бы все неприятности сегодняшнего вечера. Крылов последовал совету многоопытной продавщицы, настойчиво рекомендовавшей запастись от простуды бутылкой водки, взял такси и поехал к Рите. В этот вечер он впервые остался у нее ночевать. Некоторое время спустя она рассказала, что приняла в тот день такое же решение, и, если бы он, избитый, не пришел к ней, доказав тем самым, что она ему необходима, они бы наверняка расстались.

– Перст судьбы! – улыбнулся Крылов, а сам подумал, что судьба только поставила на его пути пьяных дебоширов, а довершила дело въевшаяся в кровь привычка пресекать беспорядки независимо от того, находишься ты на службе или нет. И еще раз отметил, что служебное и личное переплетаются в жизни инспектора настолько тесно, что иногда их трудно разделить.

Пожалуй, только один раз удалось это сделать: когда они с Ритой уехали на месяц в небольшое село под Анапой. Недостаток бытового комфорта компенсировался километровой ширины песчаным пляжем, тянувшимся до самого горизонта. Курортники концентрировались на маленьком пятачке вокруг лежаков и тентов, дальше пляж был непривычно пустым, они уходили подальше и, перейдя вброд неширокую протоку, устраивались на небольшом островке – остатке размытой волнами косы.

Лежали под пощипывающим кожу солнцем на чуть влажном песке, ели с хлебом и солью огромные – три штуки на килограмм – розовые помидоры, поднимая фонтаны брызг, бегали по мелководью, любили друг друга в теплой солоноватой воде, смотрели, как погружается в море багровый солнечный диск, пытаясь поймать приносящий счастье зеленый луч, устало брели по остывающему рыхлому песку к далеким маленьким домишкам…

Этот месяц у моря остался для Крылова воспоминанием о личной жизни в чистом виде, полностью освобожденной от служебных забот, но и тогда ниточка, связывающая его с райотделом, не обрывалась: начальство знало, где искать инспектора в случае необходимости, и он был готов к тому, что в любой момент местный участковый может принести предписание прервать отпуск и возвратиться к месту службы. Может быть, эта готовность и позволяла ему острее ощущать прелесть каждого дня, каждого часа отдыха.

И вообще, как Крылов неоднократно убеждался, те, кого угнетало вытеснение личного времени служебным, не задерживались в милиции, а оставшихся такое положение не пугало, и если они и жаловались, то больше для порядка, как это сделал он сам, упрекнув Зайцева, что тот лишает его личной жизни. Тем более что сегодняшний вечер инспектор собирался посвятить именно ей: они с Ритой шли в гости.

К месту встречи Рита пришла, как всегда, вовремя – свежая, энергичная, праздничная, хотя Крылов затруднился бы сразу ответить, как ей удалось достигнуть такого эффекта, имея всего лишь час после работы.

Они прошли два квартала, сокращая путь, свернули на узенькую старую улочку, чудом сохранившуюся среди районов современной застройки: облупившиеся фасады, выбоины на мостовой, низкие мрачные подворотни.

На перекрестке притулилась к забору остроконечная будочка образца начала пятидесятых годов с перекошенной вывеской «Пирожки». Крылов сжал локоть спутницы:

– Обрати внимание.

Рита непонимающе осмотрела грузную, равнодушно жующую женщину неопределенного возраста за тусклым стеклом.

– Что в ней особенного?

– О-о! Тетя Маша – уникум. Торгует пирожками почти сорок лет и все на этом месте. Питается исключительно своим товаром, ходит в одном платье и платке, а по слухам – миллионерша.

– Миллионеры всегда отличаются скромностью и умеренностью в еде.

– Не веришь? Когда мне ее показали лет пятнадцать назад, я тоже не поверил. Кстати, она выглядела точно так же и так же ела пирожок. Похоже, время ее не трогает.

– Ну, время ладно. А почему ее не трогает ОБХСС? Не из скромной же зарплаты скоплен этот миллион? Да и как она могла ухитриться сделать такой бизнес на копеечном товаре?

– Настойчивость и последовательность – вот весь секрет. Подойди, купи пару пирожков. Даже если ей пригрозят, что отрежут руку, все равно недодаст две-три копейки, не грозить – обсчитает на гривенник. С рубля или тем более с трешки сыпанет такую кучу меди – вовек не пересчитаешь. Никто и не считает – ссыпал в карман и пошел. А там уже обман на полтинник.

Мелочевка, конечно, постарела тетя Маша, а раньше не брезговала «левым» товаром, была в доле с кухней – недовложения, хищения продуктов, а в голодное время за кило муки золотое колечко с камушком не глядя отдавали…

Дело рискованное, три судимости, никогда не признавалась: я не я, и хата не моя – вот весь разговор. Деньги в бутылках хранила: зальет горлышко сургучом – и в землю в разных местах. В шестьдесят восьмом у нее обыск делали – весь огород перекопали, замучились, шесть бутылок нашли, а сколько их всего? Небось сама не помнит…

После того раза затихла, сшибает копейки, опасается, нюх как у лисы, сколько контрольных ни делали – обсчет мизерный, извиняется, кается, ошиблась, мол, без того умысла, неграмотная, старая, больная, одинокая – пожалейте… За три копейки не судят, ну, объявят выговор да премии лишат. А она в день две тысячи пирожков продает!

– Кошмар какой-то! – Рита невольно оглянулась. – С виду обычная тетенька… Как же так?

– А ты хотела, чтобы у нее клыки росли?

– Да нет, но вообще… И зачем ей деньги в земле?

– Спроси. Она, конечно, откровенничать не будет, но для самой себя объяснение у нее имеется, не сомневайся. И по нему выходит, что она умней, хитрей и достойней всех вокруг. А ощущать себя так ей помогают те бутылочки закопанные. Кстати, в определенных кругах она авторитет, к ней прислушиваются, советуются. Пару раз видел: подъедет какой-нибудь франт – машина разукрашена, стекла темные – и беседует с тетей Машей почтительно, а то и домой подвезет, не боится, что жиром сиденья испачкает.

– Никогда не подумаешь…

Переулок закончился, Крылов с Ритой вышли на светлый широкий проспект, Рита вздохнула:

– Здесь все совсем по-другому. Бедный ты мой сыщик!

– Почему бедный?

– Тебе большую часть жизни приходится проводить в таких закоулках.

– На красивых улицах тоже есть для меня работа…

Они шли мимо модного в городе коктейль-бара. За тяжелыми портьерами метались сполохи цветомузыки, гремели динамики мощных стереоустановок, клубился табачный дым, но толстые стекла наглухо отгораживали все происходящее внутри от неудачников, не догадавшихся заранее приобрести входной билет и томившихся в отдалении от интимного полумрака, подсвеченного изнутри танцевального круга, модерновой, обтянутой красной кожей стойки с высокими табуретами, коктейлей в запотевших стаканах. Томление усиливали яркие блики, прорывающиеся сквозь щели в шторах.