Текст книги "Маяк в Борсхане"

Топоча по выметенным утоптанным дорожкам босыми пятками, к командиру подбежал худощавый низкорослый анголец с густой копной вьющихся волос и блестящими глазами. На вид ему было лет семнадцать.

– Слушаюсь и повинуюсь, господин фельдмаршал! – на вполне приличном русском доложился он.

Полковник протянул ему мои сувениры.

– Водку в морозильник, а это на нижнюю полку. И смотри, чтоб ничего не пропало! Ты лично за все отвечаешь!

– Падла буду, господин фельдмаршал! – Паренек исчез, только ветерком подуло.

– Молодец, Хаим! – одобрительно кивнул Колосков. И, повернувшись ко мне, пояснил:

– Я его на рынке отбил: он лепешку украл, так его чуть не затоптали… Серьезная заварушка получилась, пришлось даже в воздух палить…

Он похлопал по деревянной кобуре двадцатизарядного «Стечкина».

– Смышленый малец оказался. Я его при кухне оставил, хотел в Московское общевойсковое училище послать, а теперь видишь, как все оборачивается: и дружба с Анголой умирает, и Союз разваливается…

– А что у него за имя такое странное? Оно ведь явно не ангольское?

Колосков снял фуражку и почесал в затылке.

– Вообще-то его Хамусум зовут… Это я так, шутейно, для краткости. Пойдем, территорию посмотрим…

Территория выглядела бедненько, чтобы не сказать – убого: несколько сборно-щитовых домиков, большие палатки с задранными пологами, утоптанная земля вместо асфальта. Колосков гордо показывал рукой – штаб, плац, учебные классы, казармы, полоса препятствий, стрельбище…

– А вот наш огород! Почва здесь плохая, так мы торф с песком перемешали, и нормально – и картошечка растет, и помидорчики, и огурцы. Правда, вкус не тот, что дома… А вот наш радиоцентр!

Радиоцентр представлял из себя палатку с допотопной зеленой рацией «Эфир» – такими пользовались в войну белорусские партизаны. Сейчас у ключа сидел анголец в наушниках, испуганно вскочивший при нашем появлении:

– Господин фельдмаршал, никаких сообщений нет, падла буду!

– Ладно, продолжай слушать, – благосклонно махнул рукой Колосков, и мы двинулись дальше.

На центральной площади стояла знакомая гипсовая фигура в знакомой позе – с вытянутой вперед рукой, явно указывающей правильный путь угнетенным пролетариям. Но в общем облике вождя мировой революции было что-то непривычное.

Я присмотрелся. Негроидное лицо, короткие, курчавые волосы…

– Кто это?!

Колосков опять махнул рукой.

– Местный лидер. Душ Сантуш.

– А почему…

Он повторил жест.

– Привезли готовый памятник, только голову поменяли. Проще и быстрее.

Я обратил внимание, что в городке чисто, чернокожие солдаты опрятны, они издали переходят на уставной шаг и по всем правилам отдают честь.

– Вижу, у вас дисциплина на уровне, товарищ полковник.

Колосков довольно хмыкнул.

– Это точно. У меня всего два воспитательных упражнения, но очень эффективных.

– Интересно. Это какие?

– Номер один и номер два. Номер один – стоять на плацу с поднятой под прямым углом ногой. А я рядом хожу, с бамбуковой палкой, чтобы не опускал. Пять, десять минут, – больше не выдерживают.

Полковник замолчал.

– А номер два?

– Да почти то же самое. Только на голове у него стакан.

– Стакан?

– Ну да. А в стакане граната без чеки. И стоит он не здесь, а вон там, на стрельбище, чтобы рядом никого не было… Да ерунда это все. Пойдем лучше в столовую, пообедаем.

Офицерская столовая располагалась на открытой площадке под навесом. Вокруг было много ангольцев в древней советской форме – не хватало только «треугольников» и «кубарей»[4]4
  «Треугольники» и «кубари» – знаки отличия младшего и среднего командного состава Красной Армии.


[Закрыть] в петлицах. Впрочем, судя по возрасту и манерам командиров, им бы подошли, в основном, «шпалы»[5]5
  «Шпалы» – знаки отличия старшего командного состава.


[Закрыть]. Колосков весело здоровался с каждым за руку.

– Здорово, Абраша! Ты когда двести кванз[6]6
  Новая кванза – денежная единица Анголы.


[Закрыть] вернешь? Уже неделя прошла!

– Скоро, господин фельдмаршал, – виновато кивал черный «Абраша». – Очень скоро.

– А ты, Мойша, свой батальон совсем распустил! Не уложитесь в норматив – не обижайся!

– Уложимся, господин фельдмаршал, падла буду! – приложил руку к груди черный «Мойша».

Протягивая руку, и «Абраша», и «Мойша», и другие ангольские командиры левой ладонью прикрывали пах, словно игроки «стенки», когда бьют пенальти.

– Зачем они это делают? – улучив момент, спросил я.

Колосков пожал плечами.

– Не знаю. Какой-то отсталый местный обычай.

Но в следующую минуту я получил ответ на свой вопрос. Грузный, солидного вида анголец, здороваясь, проигнорировал «местный обычай», и Колосков тут же с оглушительным смехом схватил его левой рукой за промежность.

– Не зевай Борух, а то без яиц останешься!

Скрывая болезненную гримасу, «Борух» тоже пытался улыбнуться, но выходило это у него с трудом.

– Пойдем, наука, а то нам и пообедать не дадут, – Колосков увлек меня к столику в углу. На нем лежали ножи и вилки, салфетки, стояла вазочка с хлебом и два стакана компота. Хотя вся веранда была переполнена, этот столик почему-то никто не занимал.

– Пей компот, наука! Водку будем вечером, после службы!

Полковник залпом выпил свой компот. Соседние столики стремительно пустели. Чернокожие офицеры оставляли недоеденные тарелки и быстро шли к выходу.

– Что случилось? – удивился я. – Куда они все уходят?

Аккуратно вытряхнув на асфальтовый пол последние капли, Колосков буднично вытащил из кармана гранату «Ф-1», вставил в стакан и сдвинул его к самому краю. Теперь опустела половина веранды, у выхода возникла давка.

– Да потому что серливые! – раздраженно объяснил он. – Ты посмотри, сегодня я даже чеку не снял, а они все равно убегают! Ну, как с ними воевать?

Я молчал, ибо не знал, что ответить.

– В восемьдесят пятом похожая история была, – полковник доверительно наклонился. – В порту Луанды заминировали немецкий сухогруз с боеприпасами: десять тысяч тонн – представляешь? Вторая Хиросима! Только, к счастью, из четырех мин взорвалась лишь одна, и детонации не произошло… Так эти обезьяны все намылились из города, вот как сейчас…

Он показал пальцем на толпящихся у выхода ангольцев.

– В Москву сообщили – мол, что делать? Молчат. А остальные три ведь в любой момент рвануть могут! Тогда начштаба группировки кораблей Юра Кубасов спустился с аквалангом, обвязал мины капроновым тросом, а потом сорвал скоростным катером и затопил в открытом море. Вот и все!

Колосков пристукнул ладонью по столу. Стакан с гранатой подпрыгнул.

– А Москва только через три дня ответила. Мол, вырежите обшивку в радиусе трех метров вокруг каждой мины и без вибраций отбуксируйте подальше. Классный совет, правда? Без вибраций!

Тяжелая ладонь вновь ударила по столу.

Сбоку вынырнул вездесущий Хамусум с подносом. Опасливо косясь на гранату, он выставил перед нами тарелки с чем-то похожим на мясное рагу.

– Что смотришь? – сурово спросил Колосков и взялся за стакан. – Когда руки надо мыть: до сортира или после?

– После, господин фельдмаршал! Падла буду!

– Ну, тогда ладно. – Полковник улыбнулся, и парнишка мгновенно исчез.

– Жаркое из игуаны, – пояснил Колосков и оживленно потер ладони. – Конечно, и водки жахнуть бы в самый раз, но нельзя – экзамен по тактике принимаю! А ты пока расскажи, правда, что у вас там Союз развалился? Охренели вы там все, что ли?

За 21 день до дня «Ч».

Мыс Канаверал, США

Ракета-носитель «Дельта-II» обычно забрасывает на орбиту сразу кассету спутников, чтобы оправдать расходы по запуску. Но сегодня в грузовом контейнере было не пять космических аппаратов и даже не три, а всего один, что наводило старожилов космодрома на определенные соображения: военный груз. То, что запуск производился ночью, и к тому же полностью отсутствовала пресса, эти соображения уточняло: особо секретный военный груз. К тому же на космодроме вообще не было посторонних, причем в категорию посторонних на этот раз попадали даже сотрудники, не входящие в состав дежурной смены. Значит, дело ясное – особо секретный груз чрезвычайной важности!

Сама процедура запуска прошла без осложнений, как говорят инженеры российских стартовых столов – «штатно», а их американские коллеги – «нормативно». «Дельта» загремела двигателями, окуталась дымом, тяжело оторвалась от бетонной площадки, медленно поднялась на столбе красно-белого пламени, а потом, будто окончательно решившись, рванулась, ввинтилась в звездное небо и исчезла, затерявшись среди мириадов небесных светил. Многокилометровый огненный хвост обозначил направление ее полета, и еще несколько минут прямой, как стрела, красный след тлел в плотных слоях атмосферы, постепенно тускнея, словно вольфрамовая нить перегоревшей лампочки. Наконец свечение исчезло, растворившись в черноте флоридской ночи.

На высоте 360 километров обтекатель первой ступени отлетел в сторону, и космический аппарат «МХ-10» занял свое место на стационарной околоземной орбите.

Он был похож на большую катушку размером с диван и выглядел довольно неуклюже, но в безвоздушном пространстве форма не имела значения. С хрустом развернулись секции солнечной батареи, как будто бесполезные в космосе крылья заблудившегося самолета.

Несколько импульсов маневренных двигателей скорректировали местоположение «МХ-10», включились гироскопы инерциальной навигационной системы, призванные сохранять установленные пространственные параметры. Эти параметры совпадали с координатами группы российских спутников космической ориентации и позиционирования. Оставалось максимально к ним приблизиться. Но для этого было еще достаточно времени.

«МХ-10» вышел из земной тени. От яркого света дневного полушария объективы оптических систем прищурились автоматически надвинувшимися темными фильтрами. Горячие солнечные лучи мгновенно нагрели титановую обшивку, в которой от мертвенного холода ночной стороны замерзли даже молекулы; напитали энергией панели батарей, заряжая аккумуляторы аппарата. Это было очень важно, ибо генератор радиоподавления требовал много энергии. Очень много.

За 21 день до дня «Ч».

Российская военная база в Анголе. Вечер

– В основном, все на наших плечах держалось. Эти обезьяны пятнадцать лет не могли взять Мавингу – главный опорный пункт унитовцев. А мы взяли! Операция «Зебра», слышал? Вот то-то! Третий тост! Давай за тех, кто не дожил! Хоть мы вроде и не бойцы, а советники, но наших ребят около сотни погибло… Кого убило, кто от болезней… Уф! Хорошая водка, настоящая. И закусь… У-у-у… Дух русский, вот что важно, вкус давно забытый… А мясорубка была конкретная – и бомбежки, и артобстрелы, и мины по навесной траектории… Мы спали в яме, под бэтээром… Давай, наливай! Ты мне, а я тебе, чтоб уважение было…

Смеркалось. Мы сидели на веранде хлипкого щитового домика командира базы. Ангольские часовые по такому поводу были отодвинуты подальше, а рядом стоял верный Хамусум с тяжелым ППШ наперевес.

– Хотя война и закончилась, унитовские диверсанты вполне могут напасть, – пояснил Колосков. Рядом со своей тарелкой он положил «эфку», с которой, похоже, никогда не расставался. – Хотя официально тут давно нет войны – лет десять… А может, и никогда не было! А кто стреляет, почему потери – никто не знает. Наливай!

На белой скатерти – «Столичная» в запотевших бутылках, причем одна уже опустошена наполовину; крупно нарезанная, истекающая жиром, ароматно пахнущая копченая селедка, аппетитные кольца лука, духовитый черный хлеб, котелок с вареными бататами – почти как наша картошка, только более водянистая… Для русского человека в Африке – шикарный стол!

Только никто из наших «асессоров» к редкостному ужину не присоединился, хотя Колосков честно приглашал – сам слышал. Уже знакомый мне особист Индимов, сглотнув слюну, сказал, что разболелся желудок, зам по служебно-боевой подготовке Огурцов сослался на усталость – дескать, двое суток без сна, зам по строю Витунов, оказывается, проводит контрольную проверку постов…

– Ну, и хер с ними, нам больше достанется! – сказал Колосков, но мне показалось, что он раздосадован. И, как бы успокаивая себя, бросил в пространство:

– Офицеры, а гранаты боятся!

Меня вначале тоже напрягала лежащая на столе «эфка», но когда первая литровка пошла к концу, я расслабился. Ну, граната, ну, лежит – и что тут такого?

– А из-за чего вообще вся каша заварилась? – спрашиваю я, ощущая, как с каждым стаканом укрепляются узы, связывающие меня с полковником Колосковым.

Тот усмехается.

– Вначале боролись за независимость – против португальских колонизаторов, потом между собой – за свободу. Народное движение МПЛА, фронт ФНЛА, союз УНИТА… Все за освобождение Анголы! Мы и кубинцы МПЛА поддерживали, ЮАР и Заир – УНИТА…

– Чего же они свободу-то поделить не могли?

Колосков смеется.

– Да какую свободу? Тут нефть, алмазы, уран, молибден! Кофе, красное и черное дерево, богатые рыбные запасы… А у этих обезьян средний срок жизни сорок пять лет! Вот и прикинь хер к носу, кто и за что воевал… Наливай!

Чем больше мы пили, тем больше мрачнел начальник базы. Потом он зашел в дом, а когда вернулся, в руках у него была обшарпанная гитара. Если бы он вынес автомат или гранатомет – это было бы более естественно. Но гитара в руках изрядно опьяневшего медведя… Опьяневшего и впавшего в черную меланхолию… Медведь резко ударил по струнам.

 
Этот город в далекой саванне – мираж:
Показался – и снова в горячем тумане растаял.
Этот город в далекой саванне – не наш,
Но прикажут – и он будет нашим, во что бы ни стало…
 

Пел полковник неважно, скорее, не пел, а рычал, правда, от души и с чувством. Если бы не лопнули струны, концерт мог затянуться надолго. Но гитара вышла из строя, и он стал жонглировать гранатой: одной рукой подбрасывал, а другой ловил. Подбрасывал и ловил. Хамусум незаметно исчез. Граната взлетала вверх и падала, взлетала и падала.

Я уже знал, чем все это кончится, и прикидывал: успею ли я перепрыгнуть через перила, отбежать и упасть на землю. Вон за тот бугорок.

– Ты знаешь, ученый, кто напротив тебя сидит? С кем ты пьешь водку?

– Так точно! – молодцевато отрапортовал я. Как бы ни чудил начальник базы, сейчас ссориться с ним не стоило.

– Я пью с полковником Колосковым!

– А вот и нет! – Он перестал жонглировать и принялся пристально рассматривать гранату. Как будто никогда ее не видел.

– А это что? – Свободной рукой он обвел пространство вокруг, захватив и настороженно выглядывающего из-за угла Хамусума, и виднеющиеся в сумерках казармы, и невидимый плац.

– Это российская база. Учебный центр.

– Опять нет! – Полковник навалился грудью на стол. – Нет здесь никакого Колоскова, и никакой базы. Союз уже давно заявил, что в Анголе не осталось ни одного российского военного советника, ни одного специалиста. Так что напротив тебя пустое место. И вокруг ничего нет. Ты сидишь в саванне и пьешь один!

– Нет, – качаю я головой. – Мы пьем вместе…

– С призраком.

Он стукнул гранатой по дощатой столешнице. Одна бутылка упала, оказалось, что она уже пуста.

– Если хочешь знать, наши дуболомы в Союзе признают только пять лет войны: с семьдесят четвертого по семьдесят девятый. Вон, подполковник Огурцов, зам мой, был в отпуске, зашел в военкомат – узнать про надбавки к пенсии, а на него смотрят бараньими глазами: «Какие боевые действия? Да что вы такое говорите, вас там вообще быть не могло!» Вот так, Абраша!

– Вообще-то меня зовут Виталий…

Глаза полковника налились кровью, он сосредоточенно сводил усики чеки.

– Виталий, говоришь… А как ты думаешь, что будет, если я сейчас выну кольцо? Выну и разожму руку? Ты быстро бегаешь?

Копченая селедка, плавающая в водке в моем желудке, стала проситься на волю. И черт меня дернул принять это приглашение на ужин!

– Бегаю. Но двести метров за четыре секунды не пробегу…

Колосков на миг протрезвел.

– Откуда знаешь ТТХ[7]7
  ТТХ – тактико-технические характеристики.


[Закрыть], метеоролог? Время горения запала, радиус разлета осколков… Откуда?!

– На военной кафедре учил.

Он с силой провел ладонью по лицу и отложил гранату.

– Ну, ладно. А что ты серьезного в жизни сделал, Виталя? Как ты товарищу помог в своем этом… сраном метеоцентре? Ну, было у тебя в жизни что-то стоящее, настоящее, мужское?

– Было, – не стал запираться я.

– Ну, расскажи, – Колосков мрачно кивнул. – Если убедишь, кольцо трогать не буду…

Я задумался: что можно рассказать мужественного из жизни метеорологов? Пожалуй, ничего. Если разве все неузнаваемо переиначить…

Колосков откупорил вторую бутылку и наполнил стаканы поровну – на четверть.

– Пей! За то, что мы люди, а не призраки!

Что ж, тост хороший. Мы чокнулись и выпили. Но это не отвлекло полковника от цели.

– Давай, ученый, рассказывай!

Ну, ладно…

– Однажды мы с коллегой из конкурирующей организации попали в переделку… Короче, между собой мы договорились, но его схватили эти… Черные… Накачали наркотиком, а я уже ушел, но что-то почувствовал и вернулся. Их было трое и с оружием… Один в машине и двое в доме…

– Подожди, подожди! – встрепенулся Колосков. – Какая конкурирующая организация? Какие черные? Негры, что ли? О чем ты говоришь?

Я говорил чистую правду. В конце восьмидесятых, в Западном Берлине, мы пересеклись с офицером ЦРУ Юджином Уоллесом. Дело касалось портативного ядерного фугаса, пропавшего с Семипалатинского полигона. Оказалось, что у Юджина «ранцевой бомбы» нет, зато в деле отчетливо проявился иракский след. Когда ситуация разъяснилась, мы убрали руки с оружия, выпили по рюмке шнапса, я ушел и из первого же телефона позвонил в нашу резидентуру. А проехав квартал, встретил «фольксваген» с головорезами явно восточного вида, которые ехали в сторону квартиры американского коллеги. По большому счету, меня это уже не касалось… Мало ли кто куда едет! И потом, именно Юджин разворошил осиное гнездо. А той информации, которой он со мной поделился, было достаточно, чтобы провести розыск в нужном направлении. И мои коллеги уже начали эту работу. Но я развернулся и поехал к Юджину.

Однако рассказывать эту историю следовало в переиначенном виде. Поэтому на вопросы Колоскова я ответил следующим образом:

– Гидрометцентр СССР в известной мере конкурировал с Российским метеобюро… «Черными» я назвал кавказцев, которые торговали наркотой на Черкизовском рынке. Они и сделали моему коллеге укол…

– А-а-а…

Полковник снова налил.

– Ну, вернулся, а что дальше?

Того, который ждал в машине, я оглушил, обезоружил, связал и засунул в багажник. С двумя другими столь же мирно обойтись не удалось: они схватились за пистолеты, поэтому одному пришлось прострелить грудь, второму – живот. Правда, я вызвал им «скорую помощь». Но уже потом, когда привел в чувство Юджина. Цэрэушник получил укол «сыворотки правды», и рот у него не закрывался: он рассказывал все, что знал, и охотно отвечал на вопросы. Конечно, глупо было бы этим не воспользоваться… В «химическом» портфеле иракцев оказался антидот, я вколол его американцу, и через десять минут он пришел в себя. Не буду скрывать: за это время я расспросил его об интересующих нашу Службу вещах и получил вполне откровенные ответы.

– Дальше началась заваруха… У меня была бейсбольная бита, а у них – ножи и обрез. Но я их замолотил. А парня откачал и вывез…

– Куда вывез?

Иракское подполье имело в Западном Берлине сильные позиции, и, скорей всего, Юджин не смог бы от них скрыться. Но я придумал «несимметричный ход»: вывез его в ГДР. На КПП Западного сектора Юджин назвал свой секретный пароль, на Восточном я – свой. Поэтому никаких проблем не возникло. За Стеной[8]8
  В те времена Берлин был разделен надвое высокой стеной с охраной и автоматическими пулеметами. По одну сторону стены существовал социализм, по другую – капитализм.


[Закрыть] я спрятал Юджина на конспиративной квартире, а через две недели, когда все улеглось, снова вывез его в Западную зону.

– Как «куда»? Они отвезли его на свою дачу, на самом деле это был наркотический притон. Оттуда и вывез.

Колосков снова выпил. Каждый раз он наливал ровно четверть стакана – не больше, не меньше.

– Что вернулся, молодец… Один против троих – уважаю! И с битой… Молодец, Виталька! А как этот парень? Оценил? Добро запомнил?

За две недели мы с американцем подружились. Я нашел врачей, ему оказали необходимую помощь. Своему начальству я ничего не сказал, хотя если бы история выплыла наружу, меня бы уволили. Это в лучшем случае. Мне кажется, Юджин все оценил. Только он все расспрашивал: не выболтал ли чего под действием «сыворотки правды»? И не воспользовался ли я его вынужденной откровенностью? Честный Дмитрий Полянский округлял глаза и разводил руками: «Что ты, Юджин, как ты мог подумать? Ровно ничего. Ты не сказал, я не спрашивал. Не потому, что я такой хороший, просто в той обстановке было не до расспросов-допросов».

Я говорил очень искренне и убедительно. И он благодарил меня столь же искренне и убедительно – крепко обнял на прощанье, прижался щекой, похлопал по плечам: «Я твой должник! Готов поставить тебе памятник! Не знаю – получится или нет, но если понадоблюсь – обращайся, в лепешку расшибусь!» Другое дело – насколько его искренность была искренней, а убедительность – убедительной. И тут я, конечно, не обольщался.

– Да вроде оценил. Приглашал приезжать в гости, сказал: если что – в лепешку расшибется. А как на деле выйдет – не знаю…

Действительно, наверняка я знал только одно: сейчас Юджин Уоллес работает резидентом ЦРУ в ЮАР. Это совсем рядом. Может, заглянуть к нему, проверить искренность и гостеприимство? Нет, как бы не разочароваться…

– Это точно, – мрачно кивнул начальник базы. – Слова – одно, а дела – другое! Что-то ты не пьешь. Брезгуешь?

– Да нет, что вы. Просто хотелось бы посмотреть мою метеостанцию…

– А чего там смотреть? Я и сам ее не видел! – прогудел Колосков. – Но мы все, что надо, сделали. Мои обезьяны уже перегрузили ее в вертолёт, принайтовали, двое часовых выставлены. Никуда не денется. А ты насмотришься еще. Наливай!

И я налил.

За 20 дней до дня «Ч».

Североморск. Военно-морская база подводных ракетоносцев

Было холодно, дул пронизывающий ветер, похожие на китов подводные корабли ежились у пирсов под мелким колючим дождем. Но высокий стройный капитан второго ранга не обращал внимания на непогоду: шел, выпрямив спину, не сгибаясь и не отворачивая лица от противных промозглых струй. Он был в парадной форме: в вороте черной шинели виднелся белый шарф, на левом боку болтался желтый кортик. Через несколько минут он вошел в обшарпанное трехэтажное здание с многочисленными антеннами на крыше, поднялся на второй этаж и разделся в приемной.

– Проходите, Василий Петрович вас ждет, – сказал моложавый капитан-лейтенант, распахивая полированную дверь.

– Поздравляю, капитан второго ранга, – начальник штаба пожал Сергееву руку. – В тридцать четыре года стать командиром тяжелого подводного крейсера удается не каждому! Да и вообще командиром. Офицеров много, лодок мало… А таких, как «Россия», – всего шесть. Так что гордись!

– Служу России, товарищ контр-адмирал! – четко произнес новый командир.

– Да уж послужи, послужи… – официальные нотки исчезли из голоса Веремеева. Ему исполнилось пятьдесят три, но выглядел он значительно старше. Тридцать два календарных года службы на Северном подводном флоте здоровья не прибавляют, тем более что не всегда он сидел в штабе. Изможденное лицо, нездоровая желтая кожа, запавшие глаза с красными прожилками… Если снять форму с большими шитыми звездами – получится типичный пенсионер, никому не нужный и не интересный. А это время не за горами… Поэтому он по-хорошему завидовал молодому и перспективному кавторангу, у которого все впереди.

Хотя чему завидовать? Постоянному напряжению нервов? Жизни, проведенной в тесных железных отсеках? Как сардина в банке… Скоро безвкусный воздух из системы замкнутого цикла, фон реактора и стрессы сотрут с его лица румянец, высосут соки, низкие люки согнут позвоночник, и молодой красавчик станет похож на состарившегося до срока Веремеева… Сказать бы ему по-свойски: увольняйся, парень, беги в Москву или Питер, заводи собственный бизнес, дыши полной грудью и живи в свое удовольствие! Но сказал он совсем другое:

– Примешь лодку, подпишешь акт, познакомишься с личным составом!

Контр-адмирал вернулся в свое кресло и перешел на обычный человеческий тон, которым разговаривает старший с младшим.

– На все про все – два дня.

– Два? – растерянно спросил Сергеев. – Всего?

Обычно на это уходит две недели, а может, и больше.

– Два, крайний срок – три, – подтвердил начальник штаба. – Потому что через двадцать дней тебе предстоит быть вот здесь…

Веремеев развернулся вместе с креслом и направил лазерную указку на большую карту мира за спиной. Красная точка вспыхнула на синей глади Атлантического океана северо-западнее Африканского континента.

– Чтобы выполнить очень важное и ответственное задание: произвести испытательный запуск новой БР[9]9
  БР – баллистическая ракета.


[Закрыть]. Времени у тебя немного, надо успеть забункероваться, а главное, принять на борт экспериментальное изделие…

«Вот дела-а-а!» – Сергеев машинально почесал затылок. Он не ожидал, что служба в новой должности начнется так бурно.

– Это еще не все, – контр-адмирал заметил растерянность молодого командира. – Есть обстоятельства, осложняющие запуск. Поэтому перед выходом будет дан специальный инструктаж об их преодолении.

– Почему не сейчас? – напряженно спросил кавторанг.

Веремеев пожал плечами.

– Похоже, пока никто об этом не знает.

И тут же взбодрил нового командира:

– Чего раскис? Кто обещал, что будет легко? Должность – это не только радость, но и большая ответственность. Если справишься – получишь досрочно каперанга! А потом, глядишь, и контр-адмиралом станешь!

– А если не справлюсь?

Веремеев тяжело вздохнул.

– Тогда никем не станешь. Тогда мы с тобой уйдем на пенсию. И еще человека три. Только других вариантов нет: заменить тебя некем. Экипаж на «России» слаженный, штурман, старпом, командиры боевых частей – опытные и надежные офицеры. Все у вас получится! А сейчас – давай на лодку. Представим тебя экипажу – и впрягайся в работу!

За 20 дней до дня «Ч».

Российская военная база в Анголе. Утро

В семь часов мы уже, как ни в чем не бывало, пили необыкновенно вкусный и ароматный кофе.

– Ну, как? – довольно прищурился Колосков. Вчерашний вечер почти не оставил следов на его лице. Может, только прожилки на носу выделялись сильнее.

– Это Хаим сам, по своему разумению. Из обыкновенной дешёвой молотой робусты! Я когда попробовал, то весь свой запас этих грёбаных растворимых помоев отдал обезьянам. В смысле, поощрил личный состав в честь двадцать третьего февраля.

– Так он у вас самородок! Прирожденный бариста!

– Кто?! – насторожился полковник.

– Бариста – это кофейный бармен.

– Ну и шо? И зачем такие слова? – Колосков осуждающе нахмурился. – Лишь бы тень на плетень навести? Или показать, что ты такой умный?

– Да нет, – смутился я. – Извини. Случайно вырвалось.

– Ну, ладно, – успокоился Колосков. – Только знаешь, как я этого твоего самородка воспитывал? Он перед тем как в сортир зайти, руки мыл с мылом. А когда выходил – прямым ходом на кухню. Объясняли ему – и завпищеблоком, и советники, и наши командиры, и ихние. «Мол, до туалета можешь мыть, можешь не мыть, это твое личное дело. Ну, а после – мой обязательно, это закон гигиены, он всех касается. Ты же за продукты берешься, за посуду, микробы переносишь…» Он слушает, кивает, соглашается. Потом руки вымоет, пойдет, оправится, и опять к продуктам!

Полковник сделал паузу, чтобы до меня лучше дошла безвыходность ситуации.

– И орали на него, и палкой по заднице поддавали, и пистолетом грозили – все бесполезно! Но российская-то армия поражений не терпит! Я взялся и сразу перевоспитал! Скажи как, если ты такой умный? Ну, скажи! Тут твоя сображалка, небось, не сработает!

Я пожал плечами.

– Подумаешь, загадка… Воспитательное упражнение номер два – и все дела!

Колосков осекся и посмотрел на меня с изумлением.

– Точно! Как узнал-то? Простоял пять минут со стаканом, так у него мозги враз просветлились! Он теперь не только руки моет – в душ после туалета несётся!

– Это хорошо, вы прирожденный воспитатель, – льстиво сказал я. – Ну, мне пора!

– Давай, быстрей вертайся, – буднично сказал полковник. – Отпускники возвращаются – значит, и повод есть!

И на старом, раздолбанном вертолете я полетел в каменный век.