Текст книги "Безупречный шпион (сборник)"

Шейх Рашид бин Мухаммед Аль Тайер встал и торжественным голосом объявил свое решение.

– Оба жениха равны по силе и ловкости, они происходят из известных и достойных родов. У них равно замечательное оружие и непревзойденные скакуны. Их дары щедры и выражают уважение к нашему роду. Но только один может стать мужем моей дочери. Принимая решение, я исходил не из результатов состязаний, а из того, как проявили себя соперники. В скачке Самир ударил плетью Зайеда. Может быть это произошло случайно? Но я не видел, чтобы он принес извинения и объяснился с судьями! Зато я видел, что Зайед проявил сдержанность и благоразумие, сделав вид, что не заметил удара!

Черный всадник потупился. Белый продолжал смотреть перед собой.

– При втором испытании Самир целил в самую легкую мишень – продолжил шейх. – Он доказал свою меткость. Но тут же проявил неоправданную жестокость: вместо того, чтобы вылечить раненого ястреба и выдрессировать его для охоты, он оторвал ему голову. И я понял: побежденный им, или более слабый, не может рассчитывать на снисхождение! А Зайед явил всем свое благородство: он участвовал в состязании даже без шансов на успех!

По площади прокатился одобрительный гул.

– В третьем испытании соперники оказались равны. Но Самир бросил в лицо Зайеду песок! Это подлый прием, он запрещен правилами состязаний… Может, это тоже была случайность? Нет. То, что произошло один раз, может никогда не повториться, но если нечто случилось дважды, то обязательно свершится и в третий раз!

Шейх замолчал, и запруженная людьми площадь превратилась в слух.

– Поэтому я отдаю свою дочь Фади славному Зайеду!

Толпа взорвалась радостными криками. Люди славили своего мудрого и справедливого правителя. Все радовались, только черный всадник, яростно нахлестывая коня, мчался прочь из Аль Даида. И еще один бедуин, хрупкого телосложения, но с блестящими от счастья глазами, выбрался с площади и погнал своего верблюда к дому правителя.

Вскоре все жители оазиса Аль Даид пышно и весело отмечали свадьбу Зайеда и Фади. На многочисленных кострах жарилось и варилось верблюжье мясо, целиком запекались бараны, начиненные сладким шемарханским рисом и фруктами, в огромных котлах готовился жирный рассыпчатый плов. Ветры разносили по окрестностям вкусные запахи, звуки музыки, радостные возгласы и выстрелы, которыми салютовали новобрачным. С высокого купола неба светили крупные звезды, которые с холодным безразличием взирали на происходящее торжество и на человека, затаившегося в ночи неподалеку от поселка.

Черные одежды, черная душа и черные мысли – вот что отличало его от сотен предающихся веселью людей. Оскорбленный Самир источал злобу и ненависть, как весенний скорпион источает смертельный яд. Вопреки воле родственников, он не смирился с происшедшим, считая, что это он выиграл состязание, и что именно ему должна принадлежать красавица Фади. Покинув отчий дом, он рыскал по пустыне, находил живущих в уединении прорицателей, алхимиков и отвергнутых людьми колдунов, выведывая способы изменения судьбы… Однажды, в Мертвом треугольнике зыбучих песков, один чернокнижник подсказал ему, что для этого надо продать душу шайтану, и научил, как вызвать врага всех правоверных.

После свадьбы Зайед повез жену на побережье. Небольшой караван неспешно двигался по пустыне, причем дневные переходы были короткими, а ночные стоянки – длинными, ибо в красивом шатре молодые предавались любви, осваивая тонкости этого сладкого искусства, а потом долго спали, набираясь сил. Через несколько дней пути караван преодолел большую часть расстояния и вошел в Черное ущелье, название которого тогда еще не имело зловещего смысла, а лишь отражало цвет окружающих его скал.

Когда путники готовились к ночлегу, их настиг взбешенный Самир. Доподлинно неизвестно, встретился ли он с нечистым и получил ли от него адскую силу, но он налетел на лагерь, как тайфун, сметающий все на своем пути. Нападение было столь быстрым и внезапным, что никто не сумел оказать сопротивления. Чудовищный удар острой сабли обезглавил Зайеда, второй взмах клинка отсек руку одному его другу, выстрел в правый глаз убил другого. Испуганные погонщики разбежались, а когда они нашли с себе мужество вернуться, у догорающего костра лежали только три холодеющих трупа.

А перебросивший обезумевшую от горя Фади через седло черный всадник несся обратно – к выходу из ущелья. Он торжествовал победу и крепко сжимал мягкое теплое тело своей добычи. Пытаясь освободиться, девушка билась, царапалась, кусалась, но как степной орел не обращает внимания на конвульсии схваченного когтями зайца, так и добившийся своей цели Самир не замечал отчаянного сопротивления жертвы. У нее не было шансов вырваться из сильных рук похитителя.

В отчаянии Фади исхитрилась вытащить из-за пояса похитителя его замечательный кинжал знаменитого мастера Абдул Хазиза и вонзила острый голубоватый клинок себе под левую грудь. Холодная сталь легко пронзила горячее, разрывающееся от любви и горечи сердце.

Возбужденный совершенным и мыслями о предстоящем, Самир не расслышал последнего стона, слетевшего с нежных губ молодой вдовы. Только уже в устье ущелья он понял, что добыча перестала биться, обмякла, и жизнь больше не наполняет ее великолепное тело. Перевернув пленницу, он уперся непонимающим взглядом в отделанную золотом рукоять кинжала, торчащую из груди прекрасной невольницы. В ярости Самир спрыгнул с коня и вознес к небу невиданную хулу на Всевышнего, ругаясь черными словами и призывая на помощь шайтана.

И тут же сверху посыпались камни – вначале мелкие, потом покрупнее, потом, вздымая пыль, покатились огромные валуны, и, наконец, стали рушиться скалы, засыпая ущелье и погребая злодея под многотонной массой скальных пород… Стоял такой треск и гром, что в пустыне начали разбегаться тушканчики и ящерицы, а облака пыли заволокли небо, закрыв звезды и острый, как клинок сабли, молодой месяц.

С тех пор дорога через Черное ущелье упирается в завал: короткий путь с побережья на равнину перестал существовать. Больше не шли по каменистому дну ущелья торговые караваны, а люди, искавшие в Черных скалах медь, стали видеть черного всадника, который появлялся и на крутых склонах, и на неприступных вершинах… Его трубный голос вселял ужас в сердца случайных путников, а некоторых из них находили убитыми, причем одним и тем же способом: отсеченные голова и рука, выпущенная в глаз пуля… Всегда в правый глаз!

Постепенно желающих побывать в ущелье становилось все меньше, и оно обезлюдело на века. А молва окрестила его ущельем Черного бедуина…

Ахмед замолчал, и я перенесся из жуткого и кровавого мира средневековья в цивилизованную современность. Приятно горчил кофе с кардамоном, аккуратный официант, скорее всего индус, принес счет. Расплатился я, как и положено в таких случаях. Тем более что рассказчиком Ахмед был хорошим.

* * *

Эль-Фуджэйра – обычный эмиратский город. Выглядит он значительно скромнее, чем Дубаи или Абу-Даби, но гораздо помпезней, чем мой родной Тиходонск, Саратов или любой другой российский областной центр. Здесь нет потрясающих воображение шикарных небоскребов, поменьше зелени, не видно вызывающе журчащих фонтанов и голубых бассейнов, но зато много красивых пяти-девятиэтажных зданий с зеркальными и тонированными стеклами, хорошие дороги, изобилие мечетей и минаретов, богатых магазинов, уличных кафе. Бросается в глаза почти полное отсутствие туристов – за столиками пьют кофе, колу и курят кальяны арабы в национальных нарядах, причем не только белого, но и желтого цвета. Тротуары пустынны, людей в европейской одежде очень мало. Ярко светит солнце, жарко.

Мы оставили машину на платной парковке и по неширокой улице вышли на небольшую площадь, окруженную довольно мрачными домами. Темные фасады, закрытые деревянными ставнями-жалюзи узкие окна, напоминающие бойницы осажденной крепости. Справа тянулся двухметровый забор, за которым пряталось двухэтажное здание вообще без окон. Зловещим, угнетающим видом оно было похоже на крематорий. Или в лучшем случае – на тюрьму.

Здесь, к моему удивлению, оказалось многолюдно: человек сорок молча стояли полукругом и явно чего-то ожидали. В тишине слышалось тяжелое дыхание толпы. Почти все были в головных платках с обручами и длинных белых «сюртуках», как у Анри. Мне вначале показалось, что собравшиеся осуждающе смотрят на мой респектабельный летний костюм, но потом я заметил еще несколько человек в брюках и легких рубашках.

– Надо подождать, Саид скоро освободится, – извиняющимся тоном сказал Анри, и я покладисто кивнул головой: дескать, конечно, подождем, сколько надо, какие проблемы, мы же никуда не торопимся!

Оператор должен быть максимально приятным для агента. Разумеется, до тех пор, пока это не вредит делу. А лучший и самый легкий способ расположить к себе человека – во всем соглашаться с ним, не ставить его в неудобное положение и не задавать неприятных вопросов. Например, таких, какой вертелся у меня на языке: «Зачем служащему сотовой компании пистолет?» На редкость бестактный вопрос, надо сказать!

Черные ворота в серой бетонной стене, залязгав разболтанным механизмом, откатились в сторону, и на площадь вышли пять человек в национальной одежде. Один был без головного платка и со скованными за спиной руками. Его держали под локти два рослых охранника с автоматами Калашникова поперек груди. Современное автоматическое оружие диссонировало с древней одеждой жителей пустыни, как будто перепутались разные исторические эпохи. Похоже на ошибку реквизиторов при съемке кинофильма, но здесь не было ни камеры, ни оператора, ни реквизиторов, ни режиссера – только зрители.

Сзади шел высокий араб лет сорока, а чуть за ним скромно держался юноша со свернутым в рулон ковриком, который был намотан на какой-то стержень.

– Это Саид! – обрадованно сказал Анри. – А сзади – его сын Мухаммед!

– Очень приятно, – как можно любезней ответил я и приветливо улыбнулся. – Твой брат очень симпатичный, и сын на него похож.

Охранник, подчиняясь гортанной команде Саида, снял сарестованного наручники, и тот, опустившись на колени, принялся молиться, при поклонах утыкаясь лбом прямо в асфальт. Ему было лет двадцать пять, смуглое лицо побледнело, черты заострились. На нем лежала печать смерти!

Я перестал улыбаться. Неужели это приготовление к казни? Не может быть! Где эшафот, где бой барабанов, где подобающая случаю торжественность? Какая-то совершенно обыденная процедура, наверное, провинившийся попросит прощения у собравшихся здесь людей, и этим все закончится… Я скосил глаза на Анри. Он смотрел на брата с племянником и умильно улыбался.

Мухаммед раскатал коврик чуть в стороне от молящегося, а «стержень» передал Саиду. Это оказался никакой не стержень, а кривая арабская сабля, тусклый блеск которой не оставлял сомнений в конечной цели происходящего. Мне захотелось уйти. Конечно, я видел, как убивали людей, да и самому приходилось это делать, но никогда это не выполнялось столь демонстративно, расчетливо и хладнокровно. К тому же мне никогда не нравились убийства, как бы их ни называли…

Если бы я знал, в чем состоит замечательная работа Саида, то лучше под благовидным предлогом подождал бы в каком-нибудь кафе… Но уйти сейчас – значит оскорбить чувства Ахмеда и проявить неуважение к его брату. Оператор не может себе такого позволить. Я незаметно вздохнул.

Молитва закончилась. Держа саблю в левой руке, Саид принял у сына листок бумаги и принялся громко читать. В мертвой тишине замершей площади отчетливо слышалось каждое слово. Я разобрал, что вина приговоренного состоит в убийстве.

– Он убил троих человек! – возбужденно прошептал мне в ухо Ахмед. – Мужа, жену и их ребенка!

Убийца стоял на коленях, слова приговора обрушивались на него, словно тяжелые камни, и он опускал голову все ниже и ниже.

Саид оказался левшой. Он взмахнул саблей, не перекладывая ее в другую руку. Блестящая сталь описала полукруг, обрушилась на открытую шею приговоренного и легко прошла сквозь нее, украсившись широким красным мазком.

Чох! Из открывшегося среза толчком выплеснулось что-то густое и черное, как будто отключаемый насос натужно вытолкнул последнюю порцию мазута или машинного масла. Неровный шар со стуком упал на асфальт и откатился недалеко в сторону, укоротившееся тело повалилось вперед и, дернувшись несколько раз, застыло навсегда.

По площади прокатился гул, крики, мужчина в европейской одежде упал в обморок, еще один, в национальном наряде, мешком опустился на землю. Честно говоря, и у меня закружилась голова, на миг померк свет в глазах, и только чудовищным усилием воли я удержал себя на ногах. Ведь за шпионаж здесь тоже предусмотрена смертная казнь!

Не обращая внимания на происходящее, Саид опустился на коврик и, положив рядом саблю, принялся молиться. Тем временем из ворот вышли два человека в красных, как у строительных рабочих, комбинезонах и длинных, до локтей, перчатках. Один тянул за собой шланг. Они привычно уложили останки казненного в черный пластиковый мешок, быстро смыли кровь с асфальта.

Расторопный Мухаммед протянул саблю, и они старательно омыли клинок. Полированная сталь заблестела первозданной чистотой. Так кисть художника, отмытая после окончания работы, готова накладывать новые краски на следующие картины. Мухаммед тщательно вытер саблю и вложил ее в ножны.

Через несколько минут ничто не напоминало о совершенной экзекуции. Упавших привели в чувство, толпа разошлась, площадь опустела. Саид поднялся с коврика, в это время к нему подбежал широко улыбающийся Ахмед. Братья радостно обнялись, троекратно соприкоснулись щеками.

Выждав момент, я подошел поближе, и Ахмед представил меня Саиду на арабском, тут же повторив по-английски уже для меня:

– Это мой друг, он порядочный человек, и я хочу, чтобы вы познакомились.

Саид доброжелательно улыбнулся и протянул руку. И хотя правосудие он свершил левой, а мне протянул правую, я невольно замешкался и, только сделав над собой усилие, пожал широкую тяжелую кисть. Не знаю, заметил ли Саид эту заминку, но виду он не подал.

Мухаммед, по-хозяйски скатав коврик, деликатно замер, выжидая, пока старшие уделят ему внимание. Ахмед погладил племянника по плечу и прижал к себе. Все-таки у них была хорошая, дружная семья.

* * *

Ночь в ущелье черна, как антрацит. Кругом нависают черные скалы, которые усугубляют это впечатление. Вверху глубокое черное небо с крупными звездами и острым желто-красным полумесяцем, напоминающим клинок сабли. Той самой, которую осторожно, как настройщик скрипку, держит Саид, нежно касаясь бритвенного лезвия то одной, то другой стороной алмазного точильного бруска. У него чуткие пальцы музыканта. Короткие, ювелирно точные движения сопровождаются тихим скрежетом: «Вж… Вж… Вж…»

Трогательная картина, на язык так и просится газетный шаблон социалистических времен, что-то типа: передовой слесарь дядя Вася готовит рабочий инструмент к новым трудовым свершениям…

«Вж… Вж… Вж…»

Часа два мы ехали по узкой и совершенно пустынной дороге, вьющейся по дну Черного ущелья. Это была первая увиденная мною дорога без покрытия: неровные базальтовые пласты, какая-то щебенка, валуны на обочинах… Ничего зловещего и устрашающего вокруг не было: ущелье как ущелье.

Братья переоделись: теперь на них были просторные брюки, цивильные шведки и прочные жилеты со множеством карманов, тяжелые ботинки на толстой подошве.

– В пещерах могут быть змеи, – пояснил Ахмед, перехватив мой взгляд.

– Ядовитые?!

Он кивнул.

– Мы с Саидом будем искать, а ты стой у входа. Так будет лучше.

Действительно, так будет лучше. Элегантный светлый костюм, галстук и дырчатые туфли хороши для асфальта и кондиционированных офисов, но не для дикой природы. Однако, отправляясь в командировку, я и представить не мог, что придется лазать по кишащим змеями диким пещерам. Зато братья экипировались со знанием дела и выглядят как заправские туристы. Только клетчатые платки на головах выдают в них коренных жителей пустыни.

«Паджеро» мягко затормозил. Ахмед достал из багажника длинную палку, пару фонарей и по каменной осыпи полез вверх, к зияющей черной расщелине. За ним ловко устремился Саид. Конечно, рифленые подошвы армейских ботинок куда надежней тонкой гладкой кожи модельных туфель. Скользя и падая на руки, я полз следом. Острые камешки кололи ступни и струйками катились из-под ног. Ладони покрылись кровоточащими царапинами. Те слова, которые рвались наружу, не могли украсить сотрудника российской разведки, но то, что их удавалось сдерживать, характеризовало меня положительно.

Тыча перед собой палкой, как сапер миноискателем, Ахмед пролез в расщелину. Брат ящерицей скользнул за ним. Тяжело дыша, я отряхнулся и заглянул в пещеру. В непроглядном мраке метались два световых луча. Мне показалось, что из темноты доносится угрожающее шипение. В детстве и юности я панически боялся змей. Работа притупила этот страх, как и многие другие, но без крайней необходимости я бы не стал туда заходить.

Я перевел взгляд вниз, на дорогу. Перепад высот метров восемь-десять, а спускаться всегда труднее, чем подниматься…

Слева на скалах что-то шевельнулось. Я всмотрелся, но ничего не увидел. Прищурившись, с минуту внимательно вглядывался в подозрительный участок, но шевеление не повторялось. Может, качнулся камень, проскользнуло какое-то животное, или просто свет сменился тенью… Когда после темноты смотришь на свет, всякое может померещиться… Но камни сами по себе не шевелятся, крупные животные здесь, по-моему, не водятся, даже тени просто так не играют! Разве что бесплотный черный всадник… Но я материалист! Если бы в руках был бинокль, а еще лучше – оптический прицел, надетый на что положено, можно было бы разрешить свои сомнения, а во втором случае – сразу и устранить их причину. Но если бы да кабы – известно, что бы и где выросло…

Братья вышли из расщелины через сорок минут, причем с пустыми руками. Нет, не совсем с пустыми: фонари и палочка у них остались, но ничего нового не прибавилось.

– Не нашли, это не та пещера, – пояснил Ахмед, хотя все было ясно и без пояснений.

– Жалко! – совершенно искренне сказал я.

Он пожал плечами.

– Ветер всегда дует не туда, куда хотят корабли…

Оценив всю глубину восточной мудрости, я в очередной раз впился взглядом ему в лицо.

– Здесь есть какие-нибудь животные?

Агент равнодушно пожал плечами.

– Ящерицы, змеи, тушканчики… А что?

– По-моему, я видел какое-то движение на той стороне. Кто это мог быть?

Ахмед улыбнулся и махнул рукой.

– Никто. Показалось.

Когда человек врет, у него чуть плотнее сжимаются губы, слегка прищуриваются глаза, четче очерчиваются носогубные складки. Эти изменения нелегко заметить, но я проходил специальную подготовку… И должен признать, что выражение лица Ахмеда осталось совершенно спокойным. Мимика лжи никак себя не проявила. Интересно, если бы я спросил про пистолет, он бы сумел совладать с собой?

Не буду описывать спуск к машине, скажу только, что половину пути я катился колобком, и мой щегольской костюм теперь больше подходил не для преуспевающего российского бизнесмена, а для огородного пугала. Потом мы поехали дальше, я внимательно смотрел по сторонам, и обилие пещер приводило меня в уныние: какой-то швейцарский сыр, только черный. Сколько же времени уйдет на поиски?

Но Саид вел себя довольно уверенно: он знал, с какой стороны расположена нужная пещера, помнил сопутствующие приметы и не отвлекался зря. Второй раз джип остановился у похожей каменной осыпи, ведущей к такой же, как первая, расщелине.

На этот раз русский бизнесмен Горин остался внизу, вознамерившись подремать на удобном кожаном сиденье для восстановления сил. Его плачевный вид вполне оправдывал это желание.

Когда братья скрылись в пещере, я в очередной раз внимательно осмотрел окрестности. Потом, подчиняясь внезапно пришедшей мысли, открыл перчаточный ящик и осторожно извлек тяжелый «Дезерт Игл» на свет божий.

Тусклый блеск и завораживающие обводы совершенной машины убийства гипнотизировали, пальцы непроизвольно сжали рифленую рукоятку. По привычке чуть оттянув затвор, я увидел матово-желтый цилиндр патрона. Однако! Только отчаянные, привыкшие к оружию люди досылают патрон в ствол, чтобы сэкономить несколько секунд для первого выстрела. Так делают те, которые ходят «по краю», постоянно рискуют своей шкурой… Или готовятся к тому, чтобы отобрать чужую жизнь…

Мысли бежали быстро, а руки действовали сами по себе, подчиняясь выработанным рефлексам. Через мгновенье «ускоряющий» патрон оказался у меня в кармане. Зачем? Этого я и сам точно не знал. Просто чтобы изменить ситуацию, которая потенциально может представлять угрозу. Так когда-то учил дядя Витя в учебном спецкурсе «Тактика оперативно-разведывательных действий». Нарушить тщательно выстроенные кем-то планы всегда полезно. Этим ты повышаешь свои шансы и, соответственно, уменьшаешь шансы того, кто играет против тебя.

Я полез за платком, чтобы обтереть пистолет.

– Э‑гей! Э‑э-ге‑гей! – раздался крик сверху. – Э‑ге-ге‑гей!

Клич привлечения внимания на всех языках звучит одинаково и понятен без перевода, как универсальный, но так никем и не выученный язык эсперанто.

«Дезерт Игл» мгновенно оказался в «бардачке», крышка ящика мягко захлопнулась, а выведенный из дремы Игорь Андреевич Горин, протирая глаза, неловко выбрался из автомобиля.

Ахмед Табба, он же Анри, он же неизвестно кто, обладающий запрещенным оружием, приготовленным к мгновенному использованию, выбрался из пещеры и, широко улыбаясь, размахивал брезентовым свертком. Рядом стоял Саид. Его лицо было невозмутимым, как и полагается при такой профессии…

Довольно ловко братья спустились вниз, и я, отойдя в сторону, с трепетом развернул брезентовый прямоугольник. Можно было подумать, что внутри икона или картина размером двадцать на пятнадцать сантиметров. Но «объект номер ноль» был чем-то похож на медовую соту светло-желтого цвета, только ячейки наполнены не медом, а прозрачными кристалликами… Это было совершенно необычное вещество, твердое и легкое. Очень легкое… Если оно действительно заменяет свинец десятисантиметровой толщины, то его применение на подводном крейсере даст выигрыш в весе не меньше, чем несколько тонн! А это скорость, маневренность, дополнительное вооружение… Да и для космического дела весьма перспективно. А может, и еще для чего-то, недаром же в Центре вдруг встрепенулись!

Края объекта были неровными, рваными, некоторые ячейки оплавились, заполнявшее их прозрачное вещество вытекло и застыло маленькими помутневшими слезинками. От неизвестного материала доносился отчетливый запах взрыва, пожара, катастрофы…

Завернув «объект номер ноль» обратно в брезент, я отдал его Ахмеду.

– Пусть пока побудет у тебя.

Небольшая хитрость, мера предосторожности: если местная контрразведка собирается захватить честного российского гражданина Игоря Андреевича Горина с поличным, то никакого «поличного» при нем не окажется, и тогда каждому непредвзятому человеку в мире станет ясно, что это просто грязная провокация.

Ахмед не возражал и послушно спрятал находку под свой жилет. Он еще не знал, что если захочет застрелить своего нового куратора, то не сможет этого сделать. По крайней мере, сразу. Осечка вызовет у него замешательство, растерянность, а скромный Игорь Андреевич, выгадавший бесценные секунды, может преподнести несостоявшемуся убийце сюрприз. Очень неожиданный сюрприз…

Теперь, когда цель достигнута, я настроился на немедленное возвращение, но ночь упала на горное ущелье мгновенно, как сокол-сапсан на тушканчика, и братья решили заночевать здесь. Дурная слава ущелья их не пугала. «Свершается только то, что допускает Аллах», – в ответ на мой вопрос перевел Ахмед слова Саида. Похоже, он был полностью согласен с такой позицией.

Под длинным и узким, как палец, камнем братья сноровисто разбили лагерь. На крыше джипа закрепили мощную аккумуляторную лампу дневного света, рядом установили небольшую желтую палатку с надувным матрацем. Ахмед достал портативную газовую плиту, поставил на голубой венчик огня компактную тефлоновую сковородку…

Дикая природа подействовала на Ахмеда благотворно – он как будто помолодел: спина распрямилась, фигура утратила кабинетную грузность, движения стали быстрыми, уверенными и точными. Лицо уже не казалось одутловатым, быстрый цепкий взгляд выдавал авантюрный склад характера и способность к решительным действиям. Написанная мной характеристика оказалась неточной и требовала существенного дополнения. Сейчас Анри мало походил на законопослушного менеджера «Этисалата» и тайного агента российской разведки. Сейчас он находился в своей третьей ипостаси и вполне мог быть контрабандистом, торговцем живым товаром или разбойником пустыни. Когда первая и вторая оболочка оказались сброшенными, он приобрел новый облик и стал вполне похож на человека, который держит под рукой мощный пистолет с досланным в ствол патроном! И я похвалил себя за то, что переложил этот патрон себе в карман. Хотя, конечно, это слабое утешение.

В просторном багажнике «мицубиси паджеро» оказалась уйма полезных вещей: и небольшой холодильник с телячьими антрекотами, и раскладной столик с четырьмя стульями, и одеяла, и канистра с водой, – словом, все, что надо для более-менее комфортабельного ночлега.

Вскоре по ущелью поплыл будоражащий аромат жареного мяса. Мы сели за стол. У Саида оказалась с собой настоящая еда бедуинов – лепешки и вяленая верблюжатина. Но хотя он тщательно вымыл руки и еще не доставал свою саблю, я не притронулся к этой экзотике. Вообще аппетита у меня не было, чего нельзя сказать про моих спутников. Для снятия стресса я бы с удовольствием выпил сто граммов водки или виски, но как раз спиртного у запасливого Ахмеда Таббы оказаться не могло. Пришлось довольствоваться терпким чаем из травы заатар и горстью фиников.

После ужина Саид принялся править лезвие сабли, пояснив что-то для меня.

– Меч стоит четыре тысячи долларов, – перевел Ахмед. – Это дар правительства, но за ним надо тщательно ухаживать, иначе он не сможет так хорошо рубить…

Мне было интересно, почему Саид не справляет свою работу в маске, и при случае я решил спросить его об этом. Но перебивать неудобно, братья оживленно разговаривают между собой, по тону и общему смыслу я понимаю, что Саид чем-то недоволен. Поймав мой заинтересованный взгляд, Ахмед переводит:

– Саид не понимает тех, кто приходит смотреть и падает в обморок. Это неприлично. Зачем тогда вообще приходить? Тень этих обмороков невольно омрачает его репутацию, а ведь среди зрителей много его друзей! Что они подумают?

– Я вообще не знал, что у вас проводятся публичные казни…

– Очень редко. По специальному распоряжению шейха. Когда преступник совершил особо тяжкое злодеяние…

– А Саида не смущают зрители?

Ахмед искренне округлил глаза.

– Почему они должны его смущать? Он выполняет работу Аллаха и гордится этим! Наше общество понимает законы Аллаха. И я, и другие родственники, и его друзья – все мы гордимся Саидом!

Интересный поворот темы! Я делаю многозначительный вид и понимающе киваю.

– Ах да, конечно… Но мне кажется, Саид чем-то недоволен…

– Брат по натуре добросовестный и требовательный к себе, – кивает Ахмед. – Он не очень доволен сегодняшней процедурой. Не технической стороной, нет, тут все выполнено безупречно. Но он не смог найти родственников сегодняшнего парня: они от стыда уехали неизвестно куда…

– А зачем их искать? – удивился я.

– Чтобы попросить прощения за то, что их близкому придется умереть, – терпеливо разъясняет Ахмед. Кажется, он считает меня идиотом. Конечно, не персонально, а как представителя всех европейцев.

– Ты же видел, как искренне Саид молился за него! Он сопереживает второму участнику процедуры и до последнего надеется, что тот не умрет: его могут помиловать, могут отменить приговор… И Саид обрадуется такому исходу!

Саид следит за нашим разговором и понимает, о чем идет речь. Он показывает на саблю, на себя, качает головой и что-то говорит.

– Саид исполняет волю Аллаха, но он не бездушный инструмент, как этот меч. Он сопереживает каждому, кого провожает на небеса, – переводит Ахмед.

– А сколько Саиду лет?

Палач пальцем рисует на черном песке под ногами цифры: одна тысяча триста тридцать семь. Хотя яркая лампа хорошо освещает их, я не понимаю, что это значит.

– Это одна тысяча триста тридцать седьмой год Хиджры, – поясняет Ахмед. – По вашему летоисчислению он родился в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году.

– И давно он работает… гм… на этом месте?

– Больше двадцати лет.

– А сколько… процедур он провел?

Ахмед обращается к брату, тот ненадолго задумывается и нехотя отвечает.

– Он не считает и старается забыть то, что осталось позади. Поэтому он спокойно спит, спокойно живет.

Саид добавляет еще несколько фраз, Ахмед тут же переводит.

– Работа есть работа, на жизнь она не влияет. Никто его не боится, у него много друзей.

Я киваю в очередной раз. Эти обыденные и понятные объяснения развеивают стереотипный образ верзилы в красной замызганной рубахе, с глазами, сверкающими из треугольных глазниц зловещего черного колпака, как ветер пустыни развеивает взметенный копытами коня песок… Вопрос про маску отпадает сам собой. Действительно, если палач не закомплексованный садюга-изгой, творящий зло по причине низменности своей натуры, а обычный член общества, делающий социально-полезную работу, то зачем ему прятать лицо? Гм… Непривычный для российского менталитета подход!

По ущелью пронесся ветерок, я поежился. Ночью горы быстро остывают, прохлада ощутимо забирается под одежду. Сейчас, наверное, градусов пятнадцать-шестнадцать. Зима все-таки…

Ахмед идет к джипу и приносит три клетчатых шотландских пледа, которые явно дисгармонируют с первобытными скалами вокруг. Впрочем, как и все остальное, собранное под острым каменным пальцем, указывающим в бездонное небо: современный внедорожник, переносной холодильник, сабля для казней, сверхсекретный антирадиационный материал, известный российской разведке как «объект номер ноль»… Большую степень эклектизма трудно себе представить! Да и компания подобралась специфическая: шпион, палач, агент шпиона, который вдобавок вообще неизвестно кто!

Набросив на плечи одеяла, мы сидим молча. Саид полюбовался идеально выведенным клинком, спрятал точильный брусок и аккуратно вложил саблю в ножны. Теперь глубокую тишину нарушают лишь тихое потрескивание лампы да далекий вой какого-то зверя. Звезды с любопытством рассматривают нас с высоты, хотя, наверное, их любопытство я преувеличиваю, а высоту преуменьшаю… Таких крохотных, чтобы не сказать ничтожных, букашек, как мы, они даже не заметят.